Текст книги "Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис."

Автор книги: Максут Алиханов-Аварский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

IX

Шиферные горы и железистый ручей. – Гигантская скала и сланцевые шары. – Серные колодцы. – Снова пески и отсталые. – Киргизское кладбище. – Наши карты. – Чакырым. – Сай-Кую. – Мавзолей степного витязя и образец киргизской скульптуры. – Бусага и его грот.

26-го апреля, Бусага.

…Оставив одну роту с орудием для занятия Беш-Окты, с остальными войсками мы выступили оттуда утром 24 апреля и в полдень прибыли в Камысты (Камыши.). Песчаные холмы с саксаулом вскоре остались за нами, и мы продолжали путь по твердому глинистому грунту. На последних верстах начался незначительный подъем и затем сразу крутой спуск по шиферным обрывам, нависшим над Камыстинскою впадиной на несколько сот футов; здесь по первобытной тропке, допускающей езду только в одну лошадь, пришлось спускать наши тяжелые [77] полевые орудия. Эта трудная операция совершилась, к счастию, благополучно, но люди ежеминутно рисковали очутиться вместе с орудиями на дне пропасти…

Из подошвы этих шиферных гор вытекает бурою полосой небольшой железистый ручей Камысты, воду которого мы пробовали еще в Беш-Окты накануне выступления. Но все его протяжение ограничивается десятками сажен, так как он пропадает тут же в камышах, покрывающих незначительное пространство у подошвы гор.

День снова был нестерпимо жаркий, но тем не менее, после небольшого отдыха в Камысты, мы поехали дальше, взяв с собою одну кавалерию. Вести колонну остался подполковник Буемский, которому было приказано прождать на бивуаке самые жаркие часы, крайне утомительные для движения пехоты, и затем следовать за нами.

В нескольких верстах от Камысты мы вступили в новую песчаную область Ай-Кум, столь же обширную, как и Туе-Су, но только без саксаула. Вытянувшись в одну лошадь, мы начали извиваться по следам проводников между огромными сыпучими барханами и подняли страшную массу пыли; от густых ее облаков, носившихся над нами, казалось, и самое небо задернуто желтою завесой, а люди и лошади положительно были неузнаваемы под толстым слоем этой пыли, обращенной в грязь валившим со всех потом…

Хорошо, по крайней мере, что невозможно [78] заблудиться в этой местности: с левой стороны дороги, начиная от Камысты и до Бусага, более 60 верст непрерывно тянется отвесная скала Чинк, в несколько сот футов вышиной, и из нее то и дело выглядывают наполовину обнаженные и удивительно правильные сланцевые шары от самых мелких до огромных, достигающих иногда до полуторы сажени в диаметре. Многие из них валяются у подошвы скалы, оставив на ней свои правильные гнезда; другие в такой степени высовываются наружу из скалы и грозят своим падением, что невольно удивляешься как они еще держатся… Сферические камни, подобные этим, я не раз видел и на Кавказе, в скалах Дагестана, и там, когда удавалось разбить небольшие из них, всегда оказывалось, что они имеют внутри пустое пространство, наполненное полупрозрачными камешками кристаллической формы. Каким образом могли образоваться в скалах эти чудовищные естественные бомбы – пусть решают геологи…

Благодаря глубоким пескам, которые окончились только у самого Карашека, мы прибыли к этим колодцам поздно ночью, пройдя за весь день всего 43 версты. Казалось мы прошли вдвое больше, – в такой степени давали себя чувствовать и утомление, и волчий голод; между тем верблюды наши, следовательно и все запасы, остались с колонной, и нам в ожидании утра ничего больше не оставалось, как растянуться на бугре с седлом у изголовья…

Колодцев на Карашеке три, но два из них [79] были засыпаны. Вода сильно отзывается тухлыми яйцами, надо полагать, от большой примеси серы.

На утро мы уже нашли здесь эшелон Б – ского, который с трудом стянулся сюда только к двум часам ночи. Артиллерийские лошади выбились из сил и приходилось прибегать к помощи и без того усталых людей, чтобы вытягивать орудия из глубоких песков. К полуночи арриергардные казаки дали знать начальнику колонны, что много отсталых…

«Да и немудрено, заметил пехотный офицер, рассказывавший мне об этом ночном движении, – помилуйте, сделать пешком сорок три версты по этим дьявольским пескам!… Меня назначили для присмотра за отсталыми, и я очень обрадовался этой возможности отдохнуть, потому что пешком еле вытаскиваешь ноги из песку, а на лошади, с непривычки, до того меня разломило, что каждая верста казалась целым переходом. Вот я взобрался на один из барханов на краю дороги, прилег на мягкий песок, не выпуская поводьев своей лошади, и жду арриергардных казаков. Прошла последняя рота со своими верблюдами. Через несколько минут из темноты начала вырисовываться белая фигура солдата.

– Послушай, много ли назади?

– Не могу знать, ваше благородие, должно не мало…

И солдат прошел мимо. Показались трое новых; они поравнялись со мной и с тяжелым вздохом опустились на песок, спиной ко мне. Вскоре [80] послышалось какое-то мурлыканье и вслед затем показался верблюд и на нем колыхающаяся фигура Киргиза в малахае едет себе не торопясь и поет что-то заунывное вполголоса…

– Ишь, ему-то легко на чужой спине, поет, сатана, заговорил один из сидевших солдат, – братцы, не найдем дорогу и сгибнем в песках… собьем, что ли, с верблюда этого дьявола?

– Чего глядеть!

И, вскочив с места, солдат схватился за повод верблюда.

– Слышь, ты, калмыцкая морда, слезай, будет тебе, насиделся. Вот погляди, как мы впервое поедем.

– Нэ… нэ бар?… (что… что такое?) отозвался Киргиз в недоумении.

– Не пар, а вот ты слезь, сатана, а то я те поддам пару, не рад будешь… айда на землю!… Чок, чок! произносит солдат, подергивая книзу повод верблюда, – чок, дьявол!..

Усталый верблюд не заставил долго просить себя. Он жалобно завыл от боли, медленно согнул колени, и грузно опустилось на песок его тяжелое тело. Киргиз продолжал сидеть, повторяя свое «нэ бар».

– Слезай! Ведь по-русски тебе говорят, а то до смерти убью! продолжал урезонивать бойкий солдат, но напрасно…

Вот он плюнул, передал ружье и стащил [81] на землю Киргиза. Три солдата взобрались на спину верблюда, и по три ноги свесились над его тощими боками.

– Ну, подыми его, пес!» – крикнул задний солдат, толкая верблюда прикладом ружья, – ну, ну!

Верблюд встал. Солдаты колыхнулись на его спине, а задний съехал на круп и, потеряв равновесие, навзничь опрокинулся вместе с ружьем под самый хвост верблюда. Послышались энергические слова упавшего и дружный хохот его товарищей; в особенности заливался смехом Киргиз, как бы вознагражденный за свое бесцеремонное изгнание на землю.

– Туе (Верблюд.) яман!… яман!» твердил он, но в то же время подошел к упавшему, дружелюбно помог ему взобраться на прежнее место и сам взялся за повод.

Тем временем подошли еще несколько верблюдов с усталою публикой и весь караван с колыхающимися всадниками тронулся и скрылся за ближайшим песчаным холмом.

Недалеко от Карашека, на одном из каменистых холмов, расположено киргизское кладбище. В надежде увидеть что-нибудь интересное, я отправился осмотреть его, пока другие готовились к выступлению. Каменные ящики, каждый из пяти огромных, обтесанных плит, служат надгробными памятниками и разбросаны по всему холму; они, как колпаком, [82] покрывают обыкновенные на всех кладбищах надмогильные насыпи. Надо полагать, это могилы более богатых степняков, так как были и другие – без этих сооружений. На тех земляную насыпь охватывают кольцом только небольшие плитки необтесанных камней. На некоторых плитах более видных могил я видел грубые изображения лошадей и оружия, но надписи не было ни одной. Киргизы вероятно не глубоко хоронят своих умерших, так как из многих полуразрушенных ящиков выглядывали черепа и другие кости.

В Карашеке мы вышли из песков, которые под разными названиями идут на юг до самого Карабугасского залива Каспийского моря, и, пройдя всего четыре версты, прибыли к следующим колодцам Сай-Кую. Это поразило всех, хотя и приятно на этот раз, так как согласно цифре, выставленной на наших картах, мы рассчитывали пройти до Сай-Кую добрых тридцать пять верст! Расстояния эти, по всей вероятности, обозначены по расспросам, поэтому в будущем нас могут поразить и обратные сюрпризы, и этого тем более нужно ожидать, что Киргизы, надо отдать им справедливость, не имеют никакого понятия ни о времени, ни о расстоянии. Единицей для измерения расстояния они считают чакырым (зов), то-есть пространство, на котором может быть услышан крик человека; при таком первобытном способе измерения пространства, выходит, конечно, что каждый Киргиз мерит на собственный аршин…[83]

В Сай-Кую мы провели около трех часов. Здесь двенадцать неглубоких колодцев весьма порядочной, пресной воды, а окрестности версты на две были покрыты зеленою травкой и мелким кустарником, составляющим любимый корм верблюдов. Наши лошади, питавшиеся с самого Киндерли одним ячменем, с такою жадностью кинулись на эту травку, что ко времени выступления, вся она точно была вырвана с корнем…

Все дальнейшее пространство до Бусаги представляет гладкую и совершенно голую равнину, раскинувшуюся у подошвы Чинка. У самого начала этой пустыни, в нескольких верстах от Сай-Кую, возвышается единственный, но довольно значительный холм, на вершине которого чрезвычайно эффектно красуется издали белый мавзолей степного батыря (Витязь.), небольшое четырехугольное здание на подобие башни, под коническим куполом увенчанным небольшим шаром. Он весь из белого камня. Единственное зияющее отверстие, оставленное в одной из его стен хотя с трудом, но позволяет просунуться внутрь гробницы, но там страшная темнота, да и нечего, говорят, смотреть кроме голых стен…

Киргизы рассказывали мне что гробницы народных героев считаются у них святынями и что поэтому здесь есть обычай, по которому всякий степняк, лишившийся в дороге лошади или верблюда, [84] оставляет весь свой багаж, как бы ценен он ни был, в первой попавшейся гробнице батыря, с полною уверенностью, что найдет все в целости, когда бы за ним ни приехал.

Вокруг мавзолея разбросаны еще другие надгробные памятники, но они не имеют ничего общего с карашекскими. Большие камни, изсеченные узорами, поставлены здесь вертикально, как вообще на мусульманских кладбищах Востока, но опять безо всяких надписей. Между ними один имеет чрезвычайно оригинальную форму: из довольно большой глыбы камня высечены туловище на четырех ногах и голова, смутно напоминающая о том, что киргизский скульптор пытался изобразить лошадь…

Под вечер мы прибыли в Бусага, не чувствуя никакой усталости, так как благодаря хорошей дороге, нас все время развлекали песни казаков и зурны конно-иррегулярцев. Здесь мы нашли авангард и первую колонну, а несколько позже подошел и Б – ский со своими войсками, сделав в эти два дня около девяноста верст. Таким образом сегодня, на дневке, в сборе весь наш отряд, и это тем более кстати, что здесь шесть неглубоких и обильных колодцев отличной пресной воды, а вокруг прекрасный верблюжий корм.

Недалеко от колодцев, под одним из холмов, мы нашли здесь искусственный грот, который может вместить несколько десятков людей; для предохранения от обвала в нем оставлены [85] неправильные земляные столбы, придающие ему несколько фантастический характер сталактитовых пещер. Грот, конечно, выкопан Киргизами, которые ежегодно кочуют у Бусага, но для чего? Наши проводники не могли ответить на этот вопрос. [86]

X

Подъем на Уст-Юрт и дальнейший путь. – Колодезь-монстр. – Находка Незабвенного и признание «единоверцу». – Прибытие в Ильтедже.

30 апреля Илтедже.

Мы быстро подвигаемся вперед. Огромные переходы один за другим точно мелькают пред нами. Каждый вечер мне приходится отмечать на своей двадцативерстной карте несколько дюймов пройденных в течение дня, и это наглядное удостоверение в быстром приближении к цели составляет пока единственное удовольствие, которое мы испытываем в настоящем походе. В 48 часов мы пролетели последние 140 верст до Ильтедже; конечно, так двигалась одна только кавалерия, но и для нее эти переходы нельзя не считать блистательными, если принять в соображение ту адскую обстановку, в которой они совершались… Однако я забегаю вперед.

Киргизы, посланные из Сенек для осмотра впереди лежащих колодцев, возвратились пред нашим [87] выступлением из Бусага с известием, что засыпаны только некоторые из них, а остальные в порядке, но не многоводны. Скопление войск у таких маловодных колодцев повлекло бы за собой значительные неудобства и, между прочим, потерю времени для большей части отряда, так как исчерпанные колодцы вновь наполняются водою, в самом счастливом случае, лишь по истечении нескольких часов; количество же воды в них едва удовлетворяет потребности нескольких рот. Из этих данных сам собой вытекал единственно возможный здесь порядок движения для всякого более или менее значительного отряда: возможно большим количеством маленьких эшелонов, так как собственно неприятель покамест может быть вовсе не принимаем в соображение. Согласно этому отряд наш двигался четырьмя эшелонами: впереди, на целый переход, шел авангард; за ним – обе пехотные колонны на расстоянии полуперехода друг от друга; наконец – кавалерия, которая выступала несколькими часами позже пехоты и перегоняла ее в продолжение дня. Тот неповоротливый строй, который, при движении к Сенекам, уподоблял наш отряд армии Густава Адольфа, брошен как совершенно ненужный и каждый эшелон вытягивается теперь обыкновенным походным порядком.

Кавалерия с начальником отряда выступила из Бусага около 8 часов утра 27 апреля. Как и прежде, на первых двадцати верстах дорога бежит по [88] гладкой равнине и как бы усыпана мелким щебнем; затем скалистый Чинк, огибающий Бусага с востока, становится поперек дороги своими огромными извилинами и далее непрерывно тянется на юг, до самого Карабугасского залива. В том месте, где караванный путь упирается на Чинк, последний уже не является одною отвесною грандиозной скалою, а имеет вид обрывистых террас, общие склоны которых образуют здесь нечто в роде ущелья.

На протяжении нескольких верст ряды этих террас идут по обеим сторонам дороги, все более и более сближаясь между собой, и там, где они сходятся под довольно острым углом, лежат колодцы Кара-Кын (Черный песок.) и начинается крутой подъем на сплошную возвышенность Уст-Юрт.

Когда мы прибыли к этому месту, кстати чрезвычайно верно изображенному на наших картах со всеми извилинами Чинка, на одной из террас, возвышающихся над колодцами, отдыхали Ширванцы; мы присоединились к ним и вместе простояли здесь, пока не начал умеряться полуденный жар. Колодцев семь, вода весьма порядочная.

В 4 часа пополудни мы поднялись на Уст-Юрт. С одной стороны резкие извилины Чинка крутым обрывистым берегом, казалось, очерчивали только что высохшее море, лежавшее под нами; с другой, точно весь восток растянулся одною [89] сплошною, беспредльною равниной!… Киргизы предупредили нас, что на Уст-Юрте мы не увидим даже тех небольших неровностей почвы, которые до сих пор разнообразили нашу дорогу. И вот, отделившись у самого подъема от пехоты, мы пустились крупным шагом в эту неприветливую голую пустыню. Мы проехали несколько часов, – в самом деле поразительная равнина! Куда бы ни взглянул, на горизонте виднелась только одна прямая и легкая черта, отделяющая безоблачное небо от гладкой поверхности темнобурой земли. Прибавьте несколько мелких ящериц и змей, и вот вам неизменные пейзаж и жизнь Уст-Юрта!..

Обыкновенно солнце как-то незаметно скрывалось за горизонтом, но в этот первый вечер на Уст-Юрте я был поражен прелестною картиной заката. Красно-багровое небо придавало такой же колорит бесконечной степи и по ней отчетливо рисовались темные силуэты наших всадников с развевающимися значками; следующие их ряды как бы тонули в густых облаках пыли пропитанных, также багровым светом, и эффектно вырастали из них по мере приближения к первому плану. Но вскоре этот фантастический свет скрылся за темною завесой приближающейся ночи и сгустился такой мрак, что хоть глаза выколи! Чувствовался холод, температура с 38 быстро опустилась на 12. Было уже поздно. Все ехали молча и только однообразный глухой топот коней отдавался по степи каким-то [90] мрачным подземным гулом… Надоела бесконечная дорога!

– Касумка! Сколько осталось до колодца?

– Теперь скоро, – пять чакырым. Проходит целый час.

– Кабан! скоро ли приедем?

– Скоро, скоро, – беш (пять) чакырым.

– Чорт бы вас побрал с вашими чакырымами! отзывается в темноте; упорно молчавший до сих пор «Ананас». – Эти канальи хоть бы врать выучились, все было бы легче…

Подобные ответы с небольшими вариациями повторялись вплоть до 11 часов, когда наконец мы подошли к Кыныру. Проводники считали сюда 3 часа пути с Каракына.

Вокруг колодца, не смотря на позднее время, толпились и шумели человек двести Апшеронцев. К ним подъехал начальник отряда.

– Давно вы пришли, ребята? спросил он после обычного «здорово».

– Часа три будет, ваше высокоблагородие.

– Напоили верблюдов?

– Никак нет; и люди еще не напились.

– Как же так?!.

– Колодезь один и трудно достать из него, веревки не выдерживают. Ведра два вытащат, а там, смотришь, лопнула… Уже ведер семь так с веревками и пошли на дно… Глубок маленько, ваше высокоблагородие, – сорок сажен! [91]

Один колодезь, да еще с водой на сорокасаженной глубине, на тысячу с лишним людей и на столько же лошадей и верблюдов, – не дурен сюрприз!… Но, признаюсь, он не произвел на меня особого впечатления в ту минуту. Под влиянием должно быть невольного эгоизма, который, при физическом изнеможении, часто пересиливает лучшие стороны человеческой натуры, мне гораздо досаднее было то, что верблюды наши, по обыкновению, остались назади: есть и спать хотелось ужасно!..

Я обратился к моему Лезгину с вопросом, есть ли у него чего-нибудь пригодного для желудка?

– Есть в кармане четыре сухаря, отвечал Насиб.

– Ну, поделись, брат, со мной… да принеси седло под голову.

– Седло еще нельзя снять, – лошадь вся мокрая. Вот, не хочешь ли торбу с овсом?

– Прекрасно, давай!

И вот, среди нестерпимой вони от потных верблюдов, лежавших по всему лагерю, я с трудом прогрыз два почти окаменелые сухаря и заснул безмятежным сном. Не лучше была и доля моих спутников…

Утром, вследствие резких перемен в температуре дня и ночи, я оставил свое спартанское ложе в маленькой лихорадке и пошел взглянуть на степной феномен, называемый Кыныром. Зияющая пасть этого чудовища тщательно выложена камнями и [92] увенчана огромною глыбой на подобие мельничного жернова с круглым отверстием по средине; рядом большая ванна для водопоя, тоже из цельного камня. Вода неприятно-горьковатого вкуса.

Провозившись всю ночь и не набрав достаточно воды, Апшеронцы выступили отсюда в 4 часа утра. С тех пор обступали колодезь казаки и конно-иррегулярцы со своими лошадьми. Уже испытав несколько неудач, люди эти делали последнюю попытку достать воду и, за неимением длинного каната, связывали между собой разные веревки и недоуздки. После долгих хлопот кауга начала опускаться. Не достает. Подвязали еще несколько недоуздков.

– Ну-ка, братцы, тяните… идет!

И несколько наловчившихся казаков дружно перебирают веревку. Раздался неожиданный треск, – казаки отшатнулись. Оборвавшаяся кауга полетела обратно в колодезь и несколько мгновений спустя из его глубины донесся только едва слышный плеск.

Кто-то предложил опустить на веревке киргизскую пику с изогнутым концом, чтобы захватить из колодца ведра и каугу. Сказано-сделано. Крючок, действительно, зацепил что-то тяжеловесное, но веревка оборвалась и на этот раз, и, к общему огорчению, все полетело назад… Раздался сигнал к выступлению. Казаки поспешно вскочили на непоенных коней и без воды пустились в безводную степь… Как не замедлили обнаружить последствия, это была большая неосторожность. [93]

Киргизы, равнодушно смотревшие до сих пор на все неудачи наших кавалеристов, теперь обступили колодезь и моментально спустили в него одного из своих собратьев, перехватив его за талию концом длинной веревки. Не прошло и двадцати минут, как они спокойно уже поили своих лошадей, вытащив предварительно из колодца целую груду солдатских ведер и котелков. Что значит привычное дело!

Солнце в этот день светило как-то особенно ярко и часов в десять запекло так сильно, что невозможно было держать ноги в раскаленных стременах или прикоснуться к оружию. От сильного жара многие жаловались на головную боль. Лошади покрылись пеной; струи пота сбегали на их копыта, шаг их становился все медленнее и некоторые всадники уже слезли, видя заметное изнурение своих коней. Между тем, до Ак-Мечети, цели нашего движения, оставалось еще вдвое более, чем мы успели проехать, и в виду этого, положение наше становилось критическим… Но как помочь делу?

Направо от нас на краю горизонта подвигалась какая-то масса, подымая густые облака пыли, и мы остановились на несколько минут, чтобы направить туда свои бинокли. Оказалось, то были Апшеронцы, повернувшие в сторону от дороги на промежуточные колодцы Узун, так как в эту жару было бы совершенно немыслимо для пехоты пройти в один день от Кыныра до Ак-Мечети. [94]

Во время этой остановки полковник Л. обратил внимание на несколько тропинок, которые пересекали нашу дорогу и подобно радиусам направлялись к одному пункту влево от нас. Касумка полетел узнать, куда ведут эти тропки, и минут через двадцать снова показался в отдалении.

– Сюда, сюда! надрывался Касумка, махая своею шапкой, – колодезь!..

Киргизы помчались туда, как шальные. За ними молча поехали и мы, почти не сомневаясь в том, что неизвестный, по всей вероятности, заброшенный колодезь, не отмеченный даже на карте и случайно найденный почти на краю караванной дороги, доставит нам если не каундинский нектар, то какую-нибудь отраву, которая может поспорить с ним. Наконец, кричали «колодезь», но воды могло и вовсе не оказаться в нем, и это казалось тем вероятнее, что не хотелось верить, чтобы проводники не могли не знать о существовании колодца в таком близком соседстве. А заподозрить их преданность мы еще не имели основания…

В версте от дороги, в маленькой впадине, поросшей полынью, мы еще издали увидали небольшое и единственное отверстие, обложенное камнями. Киргизы уже достали ведро воды и с сияющими лицами поднесли его начальнику отряда; тот приказал одному из проводников выпить раньше, а затем попробовал и сам, – эта предосторожность считается не лишнею в виду слухов о том, что Хивинцы [95] отравили некоторые колодцы. – Превосходная вода! – воскликнул Л.

Я заподозрил в этом возгласе умышленную похвалу и с недоверием приподнял ведро. Большая часть из нас в такой степени была измучена жаждой и зноем, что всякую лужу приняла бы как спасение. Представьте же теперь наш восторг, когда вода действительно оказалась превосходною во всех отношениях, – холодною и чистою, почти как у лучшего горного ключа на Кавказе!.. Вода! кажется, чем тут восторгаться? Мы ее забывали на целые месяцы при обыкновенных условиях жизни. Да, кто не провел несколько дней в пустыне под палящим солнцем, кто не задыхался и не испытывал головокружения от жажды, наконец, кто в продолжении целых недель не пил под именем воды самые убийственные микстуры, – тот, пожалуй, не поймет нашего восторга пред убогим колодцем прохладной воды! Но мы никогда не забудем этого колодца, так кстати подвернувшегося нам 28 апреля. Из проводников никто не знал его туземного названия Курук, и потому тут же… за веселым завтраком, я предложил окрестить его Незабвенным, и под этим именем он уже нанесен на карту.

Привал наш у Незабвенного продолжался несколько часов. Все это время самая энергическая работа наших кавалеристов не прекращалась ни на минуту, и около пяти часов вечера, когда поили последних лошадей, он был исчерпан до [96] последней капли и из него доставали одну только грязь. За то люди, лошади пришли в такое состояние, что могли бы безостановочно двигаться хоть до рассвета следующего дня.

Колодцы на Уст-Юрте показаны на наших картах крайне неверно, но их, надо полагать, не мало. Это подтверждается, между прочим, интересным разговором, бывшим в тот же день между одним Киргизом и подполковником конно-иррегулярного полка Квинитадзе. Надо заметить, что офицер этот Имеретин и христианин, но в течение тридцатилетней службы своей среди горцев олезгинился в такой степени, что трудно не ошибиться в его национальности.

– Ты, кажется, мусульманин? спрашивает Киргиз подполковника, оглядывая его горский костюм и окладистую бороду.

– Благодарение Аллаху, мусульманин.

– И идешь драться с мусульманами? продолжал Киргиз с некоторым упреком в голосе.

– Ведут, – иду поневоле, ответил подполковник, желая вызвать на откровенность своего собеседника.

Киргиз помолчал некоторое время и затем проговорил, понизив тон, как, бы про себя.

– Кырылсын! (да погибнут).

– Они-то пусть погибнут, подхватил мнимый мусульманин, – а мы?…

– Вы не погибнете, ответил Киргиз почти [97] шепотом, – здесь много колодцев вокруг. Русские записали и знают только те, которые на самом, пути. Если они погибнут в степи, вам, мусульманам, мы везде покажем воду и вы благополучно вернетесь на родину…

Проводники наши, надо им отдать справедливость, служат плохо, постоянно отговариваясь тем, что «здесь не бывали». Но до поры до времени приходится смотреть сквозь пальцы на это, так как в противном случае мы рискуем быть брошенными на произвол судьбы, не найдя ни одного из них в одно прекрасное утро…

Поздно вечером 28 числа мы настигли авангардную колонну и вместе с нею ночевали у Ак-Мечети (Белая мечеть.). Откуда произошло это громкое название, Бог ведает, но здесь не было ровно ничего, кроме двух колодезных отверстий. На другой день рано утром мы перегнали на половине пути ту же колонну, выступившую с ночлега еще до рассвета, и в 10 часов утра с одною кавалерией прибыли в Ильтедже. [98]