Текст книги "Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926"

Автор книги: Максимилиан Волошин

Максимилиан Александрович Волошин
Собрание сочинений
Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926

От редакции

Максимилиан Александрович Волошин (настоящая фамилия Кириенко-Волошин; 1877–1932) – один из видных представителей символистской эпохи в русской литературе и культуре. Как поэт, литературный и художественный критик он приобрел известность, печатаясь главным образом в модернистских изданиях начала XX века – «Весы», «Золотое Руно», «Аполлон» и др.; тогда же вошли в писательский оборот его переводы с французского в стихах и прозе. В годы Первой мировой войны, а затем революции и Гражданской войны Волошин выступил как автор стихов глубокого историософского звучания, как гуманист, сумевший воссоздать художественную летопись пережитых трагических дней. В последние годы жизни он проявил себя и завоевал признание многих как тонкий художник-акварелист. Однако постепенно независимо мыслящий мастер становится все более неприемлемым для создателей советской идеологии – и после 1927 года его имя исчезает со страниц отечественной печати.

Запрет был частично снят лишь через 35 лет, в 1962-м: власти разрешают сначала выставку живописных произведений Волошина, после чего открылась возможность цитировать, а затем печатать некоторые его (главным образом лирические и пейзажные) стихи. В 1977 году, в связи со 100-летием со дня рождения поэта, был выпущен в свет небольшой сборник «Стихотворения» в Малой серии «Библиотеки поэта» (вступительная статья С. С. Наровчатова; составление, подготовка текста и примечания Л. А. Евстигнеевой); тексты, включенные в него, были тщательно процежены сквозь идеологическое сито. В том же, юбилейном, году в Коктебеле состоялась первая научная конференция, посвященная изучению жизни и творчества Волошина; материалы, оглашенные на этой конференции, составили основу сборника «Волошинские чтения» (М., 1981; составитель В. П. Купченко). Вскоре было осуществлено наиболее полное к тому времени и комментированное издание: «Стихотворения и поэмы» (в двух томах; общая редакция Б. А. Филиппова, Г. П. Струве и Н. А. Струве при участии А. Н. Тюрина; вступительные статьи Б. Филиппова и Э. Райса. Paris, YMCA-Press, 1982–1984), – однако этот свод поэтического творчества Волошина в ту пору остался фактически недоступным отечественному читателю.

Ситуация кардинально изменилась лишь в годы «перестройки» и в постсоветскую эпоху, после снятия цензурных ограничений. За последние пятнадцать лет вышло в свет не менее двух десятков отдельных изданий сочинений Волошина, среди которых отметим наиболее полный свод поэтического творчества, подготовленный в соответствии с научными текстологическими принципами, – «Стихотворения и поэмы» (СПб., «Петербургский писатель», 1995; «Библиотека поэта». Большая серия), собрание литературной и художественной критики и эссеистики – «Лики творчества» (Л., «Наука», 1988. Серия «Литературные памятники»), а также сборник автобиографических и дневниковых текстов – «История моей души» (М., «Аграф», 1999. Серия «Символы времени»). В те же годы активизировалась работа над публикацией неизданных произведений и писем Волошина, над изучением архивных документов, характеризующих биографию и творчество мастера. Публикации архивных материалов, относящихся к Волошину, появлялись во множестве сборников и периодических изданий, им посвящена специальная серия сборников «Максимилиан Волошин. Из литературного наследия», предпринятая Институтом русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (первый из них был выпущен в свет издательством «Наука» в 1991 г.).

Настоящее собрание сочинений Максимилиана Волошина, обобщающее опыт упомянутых, а также десятков других книги публикаций, должно стать наиболее полным и профессионально подготовленным из всех ранее осуществленных изданий. Первые шесть томов представляют творческие сочинения Волошина:

Т. 1–2. Стихотворения и поэмы (включая впервые публикуемые юношеские стихотворения);

Т. 3. Книги статей «Лики творчества», «О Репине», монография «Суриков»;

Т. 4–5. Статьи, публиковавшиеся в периодических изданиях и сборниках, а также статьи и лекции, не опубликованные при жизни автора; незаконченные статьи, наброски, планы;

Т. 6. Художественные переводы.

В последующие тома войдут биографические материалы (автобиографии, дневники, биохроники, анкеты и т. п.), письма (в четырех томах; не менее половины этого эпистолярного комплекса в полном объеме публикуется впервые). Затем будут представлены материалы записных книжек поэта и фотолетопись (фотопортреты Волошина, групповые снимки, шаржи и т. п.), а также сводные указатели, итинерарий и другие справочные материалы и возможные дополнения ко всему изданию.

Как приложение к изданию намечено осуществить двухтомное собрание воспоминаний современников о Волошине.

По своему типу и исследовательским задачам настоящее издание не является академическим: оно не претендует на исчерпывающую полноту воспроизведения всех авторских редакций и вариантов текста, регистрируемых в публикациях и в рукописных первоисточниках произведений Волошина, а также на полное соответствие тем выработанным требованиям и стандартам историко-литературного и реального комментария, которым обычно следуют составители наиболее тщательно и всесторонне подготовленных академических полных собраний сочинений отечественных авторов. Однако предпринимаемое издание должно включить в себя все опубликованные по настоящее время произведения Максимилиана Волошина, а также по возможности полно представить те творческие тексты, имеющие самостоятельное значение, которые сохранились в архиве писателя. Тексты сопровождаются самыми необходимыми сведениями, характеризующими историю их создания, особенности содержания, их восприятие современниками, а также включающими объяснения и толкования историко-культурных реалий.

Основной текст произведений Волошина устанавливается по последнему авторизованному изданию с учетом необходимых в ряде случаев исправлений (устранение опечаток и других отступлений от авторского текста). Если произведения при жизни Волошина не публиковались, источником текста является авторская рукопись или авторизованный список, а при их отсутствии – первая посмертная публикация или авторитетная копия с несохранившегося автографа.

Тексты произведений Волошина печатаются по правилам современной орфографии и пунктуации, но с сохранением индивидуальных особенностей языка автора.

В прямые скобки [] заключены слова и знаки, зачеркнутые автором. В угловые скобки <> заключены слова, вводимые в текст редактором, а также расшифровки сокращенных и дополнения не дописанных автором или поврежденных в рукописи слов и слова, восстанавливаемые по догадке (конъектуры); недописанная часть слова, не поддающаяся раскрытию, обозначается: <…>; этим же знаком в комментариях обозначаются купюры в цитатах.

Слова, чтение которых предположительно, сопровождаются вопросительным знаком в угловых скобках: . Не разобранные в автографе слова обозначаются: <нрзб>; если не разобрано несколько слов, то отмечается их число, например: <2 нрзб>.

Орфография и пунктуация исправлены по современным нормам в тех случаях, когда графемы имеют лишь формально-грамматическое значение. Знаки, отражающие индивидуальную манеру автора, эмоциональный смысл и интонационный рисунок текста, не подлежат унификации по формально-нормативному принципу. Не учитываются различия в автографах и публикациях в таких семантически дублетных формах, как кавычки и курсив в функции кавычек, тире и кавычки при выделении прямой речи, курсив и разрядка в функции подчеркивания, акцентирования данного фрагмента текста.

При публикации произведений по автографам воспроизводится верхний слой правки текста: наиболее значимые зачеркнутые фрагменты фиксируются в подстрочных примечаниях.

Годы странствий

Стихотворения 1900–1910

I. Годы странствий

Якову Александровичу Глотову

…И мир, как море пред зарею,

И я иду по лону вод,

И подо мной и надо мною

Трепещет звездный небосвод…

 
Монмартр… Внизу ревет Париж –
Коричневато-серый, синий…
Уступы каменистых крыш
Слились в равнины темных линий.
То купол зданья, то собор
Встает из синего тумана.
И в ветре чуется простор
Волны соленой океана…
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье.
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от зноя,
Весь день без мысли и без сна
В полубреду лежит она,
И нет движенья, нет покоя…
Застывший зной. Устал верблюд.
Пески. Извивы желтых линий.
Миражи бледные встают –
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен. Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов Тамерлана.
И тени мертвых городов
Уныло бродят по равнине
Неостывающих песков,
Как вечный бред больной Пустыни.
 
 
Царевна в сказке, – словом властным
Степь околдованная спит,
Храня проклятой жабы вид
Под взглядом солнца, злым и страстным.
Но только мертвый зной спадет
И брызнет кровь лучей с заката –
Пустыня вспыхнет, оживет,
Струями пламени объята.
Вся степь горит – и здесь, и там,
Полна огня, полна движений,
И фиолетовые тени
Текут по огненным полям.
Да одиноко городища
Чернеют жутко средь степей:
Забытых дел, умолкших дней
Ненарушимые кладбища.
И тлеет медленно закат,
Усталый конь бодрее скачет,
Копыта мерно говорят,
Степной джюсан звенит и плачет.
Пустыня спит, и мысль растет…
И тихо всё во всей Пустыне:
Широкий звездный небосвод
Да аромат степной полыни…
 

1901

Ташкент – Париж

 
Снова дорога. И с силой магической
Всё это вновь охватило меня:
Грохот, носильщики, свет электрический,
Крики, прощанья, свистки, суетня…
 
 
Снова вагоны едва освещенные,
Тусклые пятна теней,
Лица склоненные
Спящих людей.
Мерный, вечный,
Бесконечный,
Однотонный
Шум колес.
Шепот сонный
В мир бездонный
Мысль унес…
Жизнь… работа…
Где-то, кто-то
Вечно что-то
Всё стучит.
Ти-та… то-та…
Вечно что-то
Мысли сонной
Говорит.
 
 
Так вот в ушах и долбит и стучит это:
Ти-та-та, та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
Мысли с рыданьями ветра сплетаются,
Поезд гремит, перегнать их старается…
 
 
Чудится, еду в России я…
Тысячи верст впереди.
Ночь неприютная, темная.
Станция в поле… Огни ее –
Глазки усталые, томные –
Шепчут: «Иди…»
Страх это? Горе? Раздумье? Иль что ж это?
Новое близится, старое прожито.
Прожито – отжито. Вынуто – выпито…
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
 
 
Чудится степь бесконечная…
Поезд по степи идет.
В вихре рыданий и стонов
Слышится песенка вечная.
Скользкие стены вагонов
Дождик сечет.
Песенкой этой всё в жизни кончается,
Ею же новое вновь начинается,
И бесконечно звучит и стучит это:
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
 
 
Странником вечным
В пути бесконечном
Странствуя целые годы,
Вечно стремлюсь я,
Верую в счастье,
И лишь в ненастье
В шуме ночной непогоды
Веет далекою Русью.
Мысли с рыданьями ветра сплетаются,
С шумом колес однотонным сливаются,
И безнадежно звучит и стучит это:
Ти-та-та… та-та-та… та-та-та… ти-та-та…
 

Май 1901

В поезде между Парижем и Тулузой

Е. С. Кругликовой

 
Из страны, где солнца свет
Льется с неба жгуч и ярок,
Я привез себе в подарок
Пару звонких кастаньет.
Беспокойны, говорливы,
Отбивая звонкий стих, –
Из груди сухой оливы
Сталью вырезали их.
Щедро лентами одеты
С этой южной пестротой;
В них живет испанский зной,
В них сокрыт кусочек света.
И когда Париж огромный
Весь оденется в туман,
В мутный вечер, на диван
Лягу я в мансарде темной,
И напомнят мне оне
И волны морской извивы,
И дрожащий луч на дне,
И узлистый ствол оливы,
Вечер в комнате простой,
Силуэт седой колдуньи,
И красавицы плясуньи
Стан и гибкий и живой,
Танец быстрый, голос звонкий,
Грациозный и простой,
С этой южной, с этой тонкой
Стрекозиной красотой.
И танцоры идут в ряд,
Облитые красным светом,
И гитары говорят
В такт трескучим кастаньетам,
Словно щелканье цикад
В жгучий полдень жарким летом.
 

Июль 1901

Маllorса. Valdemosa.

 
Там с вершин отвесных
Ледники сползают,
Там дороги в тесных
Щелях пролегают.
Там немые кручи
Не дают простору,
Грозовые тучи
Обнимают гору.
Лапы темных елей
Мягки и широки,
В душной мгле ущелий
Мечутся потоки.
В буйном гневе свирепея,
Там грохочет Рейн.
Здесь ли ты жила, о фея –
Раутенделейн?
 

1899

Тузис

 
Смертный, избранный богиней,
Чтобы свергнуть гнет оков,
Проклинает мир прекрасный
Светлых эллинских богов.
Гордый лик богини гневной.
Бури яростный полет.
Полный мрак. Раскаты грома…
И исчез Венерин грот.
И певец один на воле,
И простор лугов окрест,
И у ног его долина,
Перед ним высокий крест.
Меркнут розовые горы,
Веет миром от лугов,
Веет миром от старинных
Острокрыших городков.
На холмах в лучах заката
Купы мирные дерев,
И растет спокойный, стройный
Примиряющий напев.
И чуть слышен вздох органа
В глубине резных церквей,
Точно отблеск золотистый
Умирающих лучей.
 

1901

Андорра

 
Резные фасады, узорные зданья
На алом пожаре закатного стана
Печальны и строги, как фрески Орканья, –
Горят перламутром в отливах тумана…
 
 
Устало мерцают в отливах тумана
Далеких лагун огневые сверканья…
Вечернее солнце, как алая рана…
На всем бесконечная грусть увяданья.
 
 
О пышность паденья, о грусть увяданья!
Шелков Веронеза закатная Кана,
Парчи Тинторето… и в тучах мерцанья
Осенних и медных тонов Тициана…
 
 
Как осенью листья с картин Тициана
Цветы облетают… Последнюю дань я
Несу облетевшим страницам романа,
В каналах следя отраженные зданья…
 
 
Венеции скорбной узорные зданья
Горят перламутром в отливах тумана.
На всем бесконечная грусть увяданья
Осенних и медных тонов Тициана.
 

<1902, 1910>

 
Арка… Разбитый карниз,
Своды, колонны и стены.
Это обломки кулис
Сломанной сцены.
Здесь пьедесталы колонн,
Там возвышается ростра,
Где говорил Цицерон
Плавно, красиво и остро.
Между разбитых камней
Ящериц быстрых движенье.
Зной неподвижных лучей,
Струйки немолчное пенье.
Зданье на холм поднялось
Цепью изогнутых линий.
В кружеве легких мимоз
Очерки царственных пиний.
Вечер… И форум молчит.
Вижу мерцанье зари я.
В воздухе ясном звучит:
  Ave Maria!
 

1900

Рим

 
Серый шифер. Белый тополь.
Пламенеющий залив.
В серебристой мгле олив
Усеченный холм – Акрополь.
Ряд рассеченных ступеней,
Портик тяжких Пропилей,
И за грудами камений,
В сетке легких синих теней,
Искры мраморных аллей.
Небо знойно и бездонно –
Веет синим огоньком.
Как струна, звенит колонна
С ионийским завитком.
За извивами Кефиза
Заплелись уступы гор
В рыже-огненный узор…
Луч заката брызнул снизу…
Над долиной сноп огней…
Рдеет пламенем над ней он –
В горне бронзовых лучей
Загорелый Эрехтейон…
Ночь взглянула мне в лицо.
Черны ветви кипариса.
А у ног, свернув кольцо,
Спит театр Диониса.
 

1900

Афины

 
Город-Змей, сжимая звенья,
Сыпет искры в алый день.
Улиц тусклые каменья
Синевой прозрачит тень.
Груды зданий как кристаллы;
Серебро, агат и сталь;
И церковные порталы,
Как седой хрусталь.
Город бледным днем измучен,
Весь исчерчен тьмой излучин,
И над ним издалека –
По пустыням небосклона,
Как хоругви, как знамена,
Грозовые облака…
И в пространство величаво,
Властной музыкой звуча,
Распростерлись три луча,
Как венец…
    (Твой образ – Слава!)
И над городом далече
На каштанах с высоты,
Как мистические свечи,
В небе теплятся цветы…
 

<1904–1905>

 
В дождь Париж расцветает,
Точно серая роза…
Шелестит, опьяняет
Влажной лаской наркоза.
 
 
А по окнам, танцуя
Всё быстрее, быстрее,
И смеясь и ликуя,
Вьются серые феи…
 
 
Тянут тысячи пальцев
Нити серого шелка,
И касается пяльцев
Торопливо иголка.
 
 
На синеющем лаке
Разбегаются блики…
В проносящемся мраке
Замутились их лики…
 
 
Сколько глазок несхожих!
И несутся в смятеньи,
И целуют прохожих,
И ласкают растенья…
 
 
И на груды сокровищ,
Разлитых по камням,
Смотрят морды чудовищ
С высоты Notre-Dame…
 

<Февраль 1904>

 
Как мне близок и понятен
Этот мир – зеленый, синий,
Мир живых, прозрачных пятен
И упругих, гибких линий.
 
 
Мир стряхнул покров туманов.
Четкий воздух свеж и чист.
На больших стволах каштанов
Ярко вспыхнул бледный лист.
 
 
Небо целый день моргает
(Прыснет дождик, брызнет луч),
Развивает и свивает
Свой покров из сизых туч.
 
 
И сквозь дымчатые щели
Потускневшего окна
Бледно пишет акварели
Эта бледная весна.
 

<1902>

 
Осень… осень… Весь Париж,
Очертанья сизых крыш
Скрылись в дымчатой вуали,
Расплылись в жемчужной дали.
 
 
В поредевшей мгле садов
Стелет огненная осень
Перламутровую просинь
Между бронзовых листов.
 
 
Вечер… Тучи… Алый свет
Разлился в лиловой дали:
Красный в сером – это цвет
Надрывающей печали.
 
 
Ночью грустно. От огней
Иглы тянутся лучами.
От садов и от аллей
Пахнет мокрыми листами.
 

<1902>

 
Огненных линий аккорд,
Бездну зеркально-живую,
Ночью Place la Concorde[1]1
  Площадь Согласия (фр.)


[Закрыть],
Ночью дождливой люблю я.
Зарево с небом слилось…
Сумрак то рдяный, то синий,
Бездны пронзенной насквозь
Нитями иглистых линий…
В вихре сверкающих брызг,
Пойманных четкостью лака,
Дышит гигант – Обелиск
Розово-бледный из мрака.
 

<1903–1904>

 
Закат сиял улыбкой алой.
Париж тонул в лиловой мгле.
В порыве грусти день усталый
Прижал свой лоб к сырой земле.
И вечер медленно расправил
Над миром сизое крыло…
И кто-то горсть камней расплавил
И кинул в жидкое стекло.
Река линялыми шелками
Качала белый пароход.
И праздник был на лоне вод…
Огни плясали меж волнами…
Ряды огромных тополей
К реке сходились, как гиганты,
И загорались бриллианты
В зубчатом кружеве ветвей…
 

<Лето 1904>

На Сене близ Мэдона

Анне Ник. Ивановой

 
В серо-сиреневом вечере
Радостны сны мои нынче.
В сердце сияние «Вечери»
Леонардо да Винчи.
 
 
Между мхом и травою мохнатою
Ключ лепечет невнятно.
Алым трепетом пали на статую
Золотистые пятна.
 
 
Ветер веет и вьется украдками
Меж ветвей, над водой наклоненных,
Шевеля тяжелыми складками
Шелков зеленых.
 
 
Разбирает бледные волосы
Плакучей ивы.
По озерам прозелень, полосы
И стальные отливы.
 
 
И, одеты мглою и чернию,
Многострунные сосны
Навевают думу вечернюю
Про минувшие весны.
 
 
Облака над лесными гигантами
Перепутаны алою пряжей,
И плывут из аллей бриллиантами
Фонари экипажей.
 

<2 июля 1905>

В Булонскoм лесу

 
На старых каштанах сияют листы,
  Как строй геральдических лилий.
Душа моя в узах своей немоты
  Звенит от безвольных усилий.
 
 
Я болен весеннею смутной тоской
  Несознанных миром рождений.
Овей мое сердце прозрачною мглой
  Зеленых своих наваждений!
 
 
И манит, и плачет, и давит виски
  Весеннею острою грустью…
Неси мои думы, как воды реки,
  На волю к широкому устью!
 

1905

 
В молочных сумерках за сизой пеленой
Мерцает золото, как желтый огнь в опалах.
На бурый войлок мха, на шелк листов опалых
Росится тонкий дождь, осенний и лесной.
 
 
Сквозящих даль аллей струится сединой.
Прель дышит влагою и тленьем трав увялых.
Края раздвинувши завес линяло-алых,
Сквозь окна вечера синеет свод ночной.
 
 
Но поздний луч зари возжег благоговейно
Зеленый свет лампад на мутном дне бассейна,
Орозовил углы карнизов и колонн,
 
 
Зардел в слепом окне, златые кинул блики
На бронзы черные, на мраморные лики,
И темным пламенем дымится Трианон.
 

1909

 
Парижа я люблю осенний, строгий плен,
И пятна ржавые сбежавшей позолоты,
И небо серое, и веток переплеты –
Чернильно-синие, как нити темных вен.
 
 
Поток всё тех же лиц – одних, без перемен,
Дыханье тяжкое прерывистой работы,
И жизни будничной крикливые заботы,
И зелень черную, и дымный камень стен.
 
 
Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой ваты,
И из-за крыш и труб – сквозь дождь издалека
 
 
Большое Колесо и Башня-великанша,
И ветер рвет огни и гонит облака
С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.
 

1909

Адел. Герцык.

 
Перепутал карты я пасьянса,
Ключ иссяк, и русло пусто ныне.
Взор пленен садами Иль де-Франса,
А душа тоскует по пустыне.
 
 
Бродит осень парками Версаля,
Вся закатным заревом объята…
Мне же снятся рыцари Грааля
На скалах суровых Монсальвата.
 
 
Мне, Париж, желанна и знакома
Власть забвенья, хмель твоей отравы!
Ах! В душе – пустыня Меганома,
Зной, и камни, и сухие травы…
 

1909

 
Над бледным мрамором склонились к водам низко
Струи плакучих ив и нити бледных верб.
Дворцов Фонтенебло торжественный ущерб
Тобою осиян, Диана-Одалиска.
 
 
Богиня строгая, с глазами василиска,
Над троном Валуа воздвигла ты свой герб,
И в замках Франции сияет лунный серп
Средь лилий Генриха и саламандр Франциска.
 
 
В бесстрастной наготе, среди охотниц-нимф
По паркам ты идешь, волшебный свой заимф
На шею уронив Оленя-Актеона.
 
 
И он – влюбленный принц, с мечтательной тоской
Глядит в твои глаза, владычица! Такой
Ты нам изваяна на мраморах Гужона.
 

1907

Андрею Белому

 
Клоун в огненном кольце…
Хохот мерзкий, как проказа,
И на гипсовом лице
Два горящих болью глаза.
 
 
Лязг оркестра; свист и стук.
Точно каждый озабочен
Заглушить позорный звук
Мокро хлещущих пощечин.
 
 
Как огонь, подвижный круг.
Люди – звери, люди – гады,
Как стоглазый, злой паук,
Заплетают в кольца взгляды.
 
 
Всё крикливо, всё пестро…
Мне б хотелось вызвать снова
Образ бледного, больного,
Грациозного Пьеро.
 
 
В лунном свете с мандолиной
Он поет в своем окне
Песню страсти лебединой
Коломбине и луне.
 
 
Хохот мерзкий, как проказа;
Клоун в огненном кольце.
И на гипсовом лице
Два горящих болью глаза.
 

1903

Москва