Текст книги "Чертово озеро"

Автор книги: Максим Самохвалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Самохвалов Максим
Чертово озеро

Максим Самохвалов

ЧЕРТОВО ОЗЕРО

Озерцо у нас непростое, с двойным дном. То есть, настоящее дно там одно, но в середине плавает слой торфа. Если нырнуть слишком глубоко, то пробьешь торф и окажешься там, откуда уже не возвращаются.

Вчера утонул Нестор, пасечник, у которого мы покупали мед. Я и думаю, как можно купаться в озере, где уже столько мертвых людей? А ведь идут и идут. Из нашей деревни, из соседней. Весело кричат, перекидывают мячики, плавают наперегонки, а там, в глубине, распухшие мертвецы! Я никогда не пойду купаться на это озеро.

Вечером, за ужином, моя двоюродная бабка сказала, разламывая хлеб:

– На кладбище синие цветы появились. Озеро "исть" хочет.

Мне стало страшно, тем более, опять выбило пробки в деревенском распределителе, так что ужинали при свете керосинки. Мой двоюродный братец уставился на бабку, а потом спросил:

– А почему на кладбище растут синие цветы?

– Рано такое тебе знать.

Я вспомнил, что точно также, лет пять назад, бабка мне ответила, когда у Речниковых умер дед. Бабка попросила меня зайти к ней и сказать "когда гроб привезут на тракторе".

– А что такое гроб? – спросил я тогда.

– Рано тебе это знать, – ответила она мне.

– Туда кладут мертвых людей, – сообщил мне братец на ухо.

Когда привезли тот самый гроб, солнце отразилось в струганных досках, я испуганно смотрел, как сверкает в кузове трактора эта страшная вещь. То ли утренний дождь намочил дерево, то ли свежие сосновые доски умеют отражать свет, не знаю. Было страшно. Даже цветы в палисаднике, и деловитые толстые шмели не вызывали у меня радость в тот день, все казалось перечеркнутым смертью, случившейся у Речниковых.

Я прибежал к бабке в покосившийся дом, долго стучал, но она не открывала. Тогда я пошел через двор, стараясь не смотреть в ту сторону, где около лестницы стоял розовый памятник с могилы моего деда. Когда памятник сгнил, родственники заказали в мастерской металлический, а этот привезли и поставили бабке во двор. Памятник был сколочен из ящичков разного размера, раньше так делали. Например, в самом низу был широкий ящик, выше чуть меньше, вроде как тумба с наклонными стенками, а еще выше маленькая коробочка. А на коробочке металлический крест с двумя перекладинами. Самая нижняя – косая, я где-то читал, что она одним концом указывает на землю, а другим на небо. Мне было страшно смотреть на этот памятник.

Когда я застучал кулаком в обитую черным войлоком дверь, бабка долго не открывала, а потом, наконец, вышла.

– Привезли? – строго спросила она у меня.

– Привезли, – я кивнул.

А еще мне казалось страшным то, что гроб привезли именно на тракторе. Я тогда не сообразил, что в деревню не всегда проедешь по раскисшим дорогам, казалось, что это специально.

И теперь мы сидели около керосиновой лампы и ели суп. Мои тетки, обычно разговорчивые за столом, молчали. Только когда принесли картошку, я понял, что еще кто-то утонул. После ужина братец мне сказал, что утонул Витька.

Витьке было двадцать лет, он каждый день бегал до самой Листвянки, тренировался. И еще он молотил кулаками ствол засохшей яблони, нарабатывая мускулы. Мне казалось диким, что такой здоровяк мог так просто утонуть.

– А он тоже не смог пробить торф? – спросил я у братца.

– Может и смог бы, но водоросли на нижнем дне могли опутать его ноги, не пустить наверх.

– Там и водоросли есть?

– Конечно. Ты слышал, что бабка сказала? Озеро есть хочет. Кто там, по-твоему, ест? Водоросли и едят.

– Зачем тогда ты ходишь туда?

– Главное не нырять, – ответил братец, – правда, из-за холодной воды может свести ногу.

– И что тогда?

– Ничего! Утонешь и все. И водолазы не достанут. Потому что второе дно.

Вечером я сидел на скамейке перед домом, и слышал, как разговаривают тетки на веранде.

– Это озеро надо вообще засыпать.

– Засыпали уже. Земля проваливается. Пять самосвалов в прошлом году вывалили, и как не бывало.

– Пять это мало.

Ночью меня разбудил братец. Он светил в глаза своим дурным фонарем, да еще стучал указательным пальцем по моему лбу.

– Пойдем на озеро, сходим.

– Пошел к черту!

– Нет, мы не полезем в воду. Там, говорят, ночью, из озера руки высовываются.

– Чьи руки? – я окончательно проснулся.

– Тех, кто утонул. Говорят, один мужик погиб, а у него на руке часы были. И эти часы видели. На руке.

– Кто видел?

– Степан.

– Он алкоголик.

– Он уже давно не пьет. Пошли. Вставай же, ну!

– Пошел к чертям свинячьим! Никуда я не пойду!

– Тогда ты предателем будешь, понял!?

– Я сейчас всем расскажу. Теток разбужу, они тебе покажут.

– Попробуй.

Я услышал, как братец собирается у вешалки. Моргает слабенький фонарик. Громыхают сапоги.

– Ты идиот? – шепчу я громко.

– Спи, спи, предатель.

Через двадцать минут, мы идем к озеру. Ночь холодная, светит луна. Около озера очень тихо. Блестит черная вода.

– Нет тут ничего!

– Надо подождать.

Мы ждем, сидя на берегу. На мостки я отказался идти. Не знаю, какие там руки, и могут ли они утянуть под воду, но поскользнуться можно запросто. И в одежде ухнуть прямехонько под второе дно. Если у братца нет мозгов, то у меня они есть.

Один раз из воды вырвался воздух. Сначала загудело, а потом громко булькнуло. И шипение.

– Это руки через второе дно тянутся. – говорит братец.

– Это там гниет что-то, – отвечаю.

Несмотря на отсутствие рук, на воду было страшно смотреть, потому что сразу думалось о мертвецах, которые заперты втором дном. Может, это они выпускают воздух? Я поделился этой догадкой с братцем.

– Ясен пень, – ответил тот.

Ждали мы с час, замерзли, и отправились домой.

– Говорил что ничего там нет.

– Просто сегодня не такой день.

– А какой им нужен?

– Я завтра спрошу у Степана.

Утром шел сильный дождь. Тетки ушли к родственникам Витьки, а бабка отправилась в лес за еловыми ветками. Их будут разбрасывать перед пустым гробом. Водолазы из областного центра отказались погружаться в наше озеро.

В этот день, естественно, на озере никто не купался. Днем починили трансформатор, но на душе все равно неуютно. Я сидел на чердаке и слушал, как по шиферу стучит вода. Рядом со мной, в лунке из опилок, тихо лежала курица, высиживая своих цыплят. Мне было жаль ее, так как не успеют цыплята вылупиться, как придет бабка и отнимет яйца, подложив курице деревянный облом, на котором сколько хочешь сиди, все равно ничего не получится. Курица иногда наклоняла голову и беспокойно на меня поглядывала.

– Цып, цып, – сказал я печально.

Курица не отреагировала. Правильно, сиди себе, пока не трогают. А то братец придет, может и пнуть.

А вечером мы узнали, что на озере утонула тетка из Рябиново. Точнее, толком еще не ясно, откуда она, но Степан сказал, что из Рябиново. Тетка пришла купаться вместе со своими родственниками, и они теперь стоят на берегу озера с черными лицами. Так сказала бабка. А еще она сказала, что посередине озера плавает надувной мяч, который принесла утонувшая.

Я представил, как разноцветный мяч плавает на воде, и передернул плечами. Жутковато.

– Пошли мяч смотреть, ночью, – шепнул мне братец.

– Пошел к черту! – заорал я, топая ногами.

Последнее время братец очень сильно злил меня, своей идиотской манерой ходить и смотреть на чужую беду. Как что случится: "пошли смотреть", "пошли смотреть". Помню, когда на трассе автобус задавил мужика, то он тоже тянул меня смотреть, мол, кто-то положил на глаза мертвеца монеты. Я тогда месяц думал, зачем глазам монеты, но ничего не придумал, а спросить не решился.

– Тише вы! – шикнула на нас бабка, – у людей горе, а вы кричите.

Я неожиданно разозлился и на бабку. Все лето у кого-то горе, и все лето надо сидеть тихо, потому что кто-то утонул. Я не помню, когда последний раз хоть кто-нибудь в нашем доме смеялся. Нет, один раз смеялась тетка, когда ей за шиворот упала сороконожка, но она это делала не от радости, а от щекотки. Прыгала по комнате, и смялась. А теперь не смеется. Сидит вся такая расстроенная, попивает чаек с сушками, чмокает губами. И бабка сидит, тоже тянет чай. Размочит в нем печенье, посапывает в кружку, и ничего ей не надо, лишь бы тихо было и печально.

Пошел на кухню и налил себе этого дурацкого чаю.

Буду и я, сидеть грустный, отхлебывать из кружки. Раз все так делают.

На следующий день утонули сразу двое. Причем, из нашей деревни. К Исаевым из города приехали родственники, пришли ранним утром с ранней электрички, и чтобы не будить никого, решил искупаться в озере. Вот и искупались. Только две кучки одежды остались на берегу, да несколько чемоданов.

Исаевы долго не могли понять, кто именно из городских родственников утонул, долго вызванивали с почты, а потом, когда разобрались, на них, как сказала бабка, "не было лица".

Я даже один раз видел, как у одного мужика, которому лошадь ударила в лоб копытом, исчезло лицо. Но это, конечно, совсем не то.

В этот же день хоронили Витьку, точнее пустой гроб, внутри которого стояла трехлитровая банка с водой из озера. Я не пошел, у меня болит живот, когда я слышу как кричат родственники. Мне их очень жалко в такой момент, внутри все сжимается, и я чувствую себя полным негодяем, потому что еще жив.

Братец, конечно же, пошел. Я злился на братца, представляя его любопытствующую морду. Если бы я был родственником Витьки, я бы дал ему по сопатке, да прогнал к чертям свинячим.

Я гулял на выгоне, хотел раскопать муравейник, чтобы найти главную муравьиху, но ноги сами собой понесли меня на озеро. Не знаю, что я там забыл, просто очень хотелось посмотреть, будет ли кто-нибудь сегодня купаться там, или, все-таки, поостерегутся? Идиотский порыв, конечно, но все у меня внутри перемешалось, что я не мог не думать об этом чертовом озере, потому что если я о нем не думал, мне сразу становилось страшно.

На озере никого не было, разве что на противоположном берегу, Степан ловил рыбу. Я обошел озеро, чтобы посмотреть, много ли тот поймал. Раньше я никогда не видел, чтобы в нашем озере кто-то пытался рыбачить.

– Много наловил? – спросил я.

Степан кивнул на ведро, стоявшее неподалеку и прикрытое пленкой. Ведро было полное. Какие-то здоровенные рыбины, усатые.

– А что это за рыба?

– Налимы, сомики...

– И как они в этом озере живут? – полюбопытствовал я.

– Так им корму тут полно, – неприятно засмеялся Степан, – вон сколько тонет.

Когда до меня дошел смысл сказанного, я ошарашено отошел от Степана, а потом и вовсе, побежал со всех ног.

Так страшно мне еще не бывало никогда. Не знаю, просто отчаяние какое-то накатило.

Как они мне все надоели!

Около дома, на лавочке, сидела бабка. Я примостился рядом с ней, чтобы не было так страшно. Бабка сидела в какой-то древней жилетке, с черной вышивкой в разных местах. От нее пахло чем-то неприятным, затхлым, да и сама бабка казалась какой-то мертвой. Морщинистая вся, и эти ужасные гнилые зубы, и гробовая накидка.

Я немного отодвинулся от бабки.

– Набегался, соколик? – неожиданно ласково спросила она.

– Ага, – я кивнул.

– Я вот, – бабка помолчала, – всегда не своя после похорон. Надо время чтобы отойти. Думала, старая стану, привыкну. Ан нет. Не привыкла. Что же это за озеро, наказание за грехи, охо – хо...

Бабка закряхтела, встала, и, опираясь на черную палочку, пошла к своему дому. При ходьбе она сильно наклонялась вперед, а левую руку держала за спиной. Если бы она меня ночью назвала соколиком и улыбнулась, я бы сразу загнулся от страха. Я так подумал, а потом мне стало совестно. Сам вырасту, точно также скрючусь, буду шоркать ногами и кашлять. Если раньше не утону в озере, а в этом я уверен, то есть, что не утону. Меня никаким печеньем туда не заманишь. Лучше буду старым как сушилка.

Я неожиданно засмеялся. Не знаю, почему мне пришло в голову это слово, я даже не знаю, как такие сушилки выглядят, и есть ли они вообще на свете, но мне было очень смешно. Я сидел и смеялся, пока из соседского дома не вышла баба Надя и не уставилась на меня. Лицо у ней было печальное, наверное, как всегда, перебирала фотографии мертвых родственников. Я соскочил со скамейки и пошел к речке, но по дороге меня опять согнуло, так что я, в конечном счете, поскользнулся и упал в крапиву. Там, конечно, я перестал хохотать, не до этого было.

Посидев у реки, и кинув пару камней в плывущие листья, я побрел домой. В семь часов мы обычно пьем чай на веранде, но, конечно, меня больше интересует печенье.

Пили чай в тишине, никто не говорил ни слова, и я заподозрил неладное. Наконец не выдержал и спросил шепотом у братца:

– А что случилось?

– Потом.

– Что потом? Скажи.

Братец немного помолчал, а потом с удовольствием признался-таки:

– Степан утонул. Рыбачил на озере, клюнула большая рыба и утянула его, за леску, прямо в озеро. С концами.

– Степан? – я от неожиданности почти выкрикнул его имя, так что бабка сильно стукнула кружкой по столу и неприятно на меня уставилась. А мне было уже все равно. Я кинул галеты, что были у меня в руке, на стол, и громко засмеялся. Почему-то я опять вспомнил сушилку, и меня просто колотило со смеху. Кружку я уже не смог поставить ровно, она завалилась на бок, и чай растекся по клеенке. Все вскочили, но мне было на них наплевать. Все что копилось у меня все эти долгие месяцы, прорвалось наружу.

Смеялся я долго, потом у меня из глаз хлынули слезы, я заревел, вскочил, наткнулся на полку с газетами, завалил ее, сам упал, ударившись лбом о железную печку, а потом выскочил из дома, и побежал, куда глаза глядят.

Не помню, как оказался дома.

Весь вечер я всхлипывал на кухне, почему-то мерз, поэтому на меня навалили два ватника, а ноги сунули в валенки.

Братец смотрел на меня уважительно, а бабка принесла из леса вонючей травы. От поганого навара я моментально заснул, и спал всю ночь как сурок. Мне снились страшные сны, например, как я стою на шатких мостках, а ко мне тянутся полупрозрачные руки. Я пытаюсь убежать, но ноги не слушаются, руки обхватывают мою шею и душат, душат...

На следующий день голова была ясная, так что я целый час сидел на лавочке перед домом, вспоминая прошедшее с некоторым недоумением.

Сонный братец вышел из дома, поглядел на меня и спросил:

– Выздоровел?

– Ага.

– Тогда ничего не буду тебе говорить.

Наверное, кто-то опять утонул, но братцу запретили мне об этом сообщать. Да что толку, все равно узнаю.

Я взял сигареты, спрятанные в бане, между двумя слоями рубероида, и побрел на Грибную Канаву, где можно спокойно покурить, не опасаясь, что тебя застукают.

От сигареты кружилась голова, хорошо вот так вот сидеть, когда рядом нет ни одного человека, шелестят листья на деревьях, трещат кузнечики и шумит ветер в ушах.

Когда я собрался идти обратно, по дороге проехал трактор, волочивший огромную бочку. От бочки несло нашатырем.

Вот бы такую бочку вылить в озеро! Вонища порядочная будет, никому не придет в голову лезть в воду.

Предложить это кому-нибудь, так скажут: "еще чего придумай, посмешнее".

Шел домой, а у меня в голове вертелась эта идея.

– Выздоровел? – спросила бабка за завтраком.

– Вроде, – ответил я.

– Еще бы, скажи спасибо, что траву нашла, – бабка выломила из куска хлеба мякиш, положила его в рот, пожевала, – думала и не найду, а вот к реке спустилась, там несколько кустов было.

– А что за трава-то?

– Рано еще тебе об этом знать, – ответила бабка.

Вечером я прогулялся до станции, это в трех километрах от нашей деревни. Аммиак привозили к складу, где хранились удобрения. Куда его девали дальше, я не понял. Сегодняшняя бочка стояла, уже отцепленная от трактора под металлическим навесом. Рядом стояли какие-то ржавые баки, и мятые бидоны, заляпанные зеленой краской.

Проходя мимо бочки, я постучал по ней палкой. Бочка была полной, это я понял по звуку.

Назад шел, представляя, как я угоняю трактор, заезжаю на этот склад, цепляю бочку и несусь на полной скорости прямо к озеру... Там и шланг есть, он выходит снизу и, как змея, обвивает часть бочки. Через него можно пустить едкую струю прямо в озеро. И тогда никто не будет тонуть.

Конечно, угнать трактор, за это по голове не погладят. Бочка этой гадости наверняка много денег стоит.

Но с другой стороны, что ценнее, люди или бочка с вонючим дерьмом?

После того, как я все это продумал, мне стало легче.

На тракторе я ездить умел, хотя и не очень. Однажды, когда на нашем поле колхозники оставили два трактора, мы с братцем катались на них. Там нет ничего сложного. Другое дело, меня могут остановить. Я полночи думал, как это все организовать. После той истории с сушилкой я сам не свой стал. Понял, что что-то сделаю, все равно. У меня внутри как будто лопнуло что-то. Правда, может это еще бабкина трава действует, тогда нужно тем более торопиться.

Трактор проезжает, когда везет аммиак, всего в километре от озера. И вся задача – выманить шофера, сесть за руль и быстренько к берегу, слить содержимое бочки.

Но для того, чтобы это все осуществить, мне надо знать как называется бабкина трава, от которой я так быстро уснул. Это можно узнать только у одного человека...

Братца я нашел на огороде. Он сидел под липой, ел зеленые стебли ревеня и читал книжку.

– Что за трава, которой меня бабка напоила?

– Рано тебе об этом знать, – равнодушно ответил братец.

Он весь в этом. Когда не надо, будет нести все что угодно, а когда попросишь – издевается.

– Скажи, мне нужно.

– Нет, не скажу.

Я задумался. И применил нехитрый, в общем-то, прием.

– Скажешь, с завтрашнего дня буду ходить с тобой куда позовешь. Хоть ночью, хоть днем.

Братец подумал, отложил книжку, очистил еще один стебель.

– Пойдем смотреть, как растут синие цветы? На кладбище? – предложил он. – Мне охота увидеть, как они хотят есть.

Я содрогнулся, но ответил четко:

– Когда скажешь, так и пойдем.

Братец ухмыльнулся, почесал затылок и встал.

– Хорошо. Как называется трава, не выведал. Но я знаю, где она растет. Ведь бабка сама прокололась, сказав что нашла у реки. Пошли. Тебе зачем?

– Да так, интересно.

Я нарвал этой странной, невысокой, но душистой травы, сколько смог унести. Мне будет нужен сильно концентрированный настой. Чтобы действовал быстро.

На следующее утро, еще до завтрака, я ушел на Грибную Канавку и развел там костер. Котелок укрепил на двух рогульках, бросив туда плотный комок сонной травы.

Варево быстро закипело, пар был какой-то дурманящий, поэтому я стоял с наветренной стороны, когда мешал все это дело.

Получился черный, совершенно черный отвар. Я перелил его в литровую банку, закрыл крышкой, да еще обмотал изоляционной лентой, чтобы дурь не выветрилась раньше времени.

Оставалось ждать, когда мимо канавы повезут аммиак. Я все дни пропадал на канавке, мой расчет был прост. И он оправдался, на четвертый день ожидания.

Я лежал на траве, читая журнал "Смена", который начал печатать фантастическую повесть "Жук в муравейнике". Я разглядывал иллюстрацию, где были нарисованы синие младенцы, жующие перфорированные ленты, пытаясь понять, что будет дальше, так как продолжение будет только в следующем номере, когда услышал тарахтение трактора. Я моментально забыл про журнал, и схватил термос. Хорошо, что сегодня холодно, это очень кстати. И на озере никого, наверняка.

В термосе у меня был приготовлен чай. Но не просто чай, а смешанный с сонным отваром. Мне придется разыграть небольшую комедию.

Я вышел на обочину дороги и поднял руку.

Конечно, трактор мог не остановиться, тогда придется ждать следующего раза.

Трактор остановился.

Открылась дверь, выглянул водитель. Усы, кожаная тужурка, громкий голос.

– Эй! Тебе куда?

Я кинулся к кабине.

– На станцию, подвезите!

– Голосует! Выдумал, тоже! Тут дойти-то, пара километров!

– У меня нога болит. Ободрал!

К ноге я предусмотрительно налепил подорожник, который и продемонстрировал.

– И что теперь? Ну, садись.

В тракторе пахло бензином и машинным маслом. Сильно трясло, но через три минуты я уже делал вид, что мне настолько удобно и комфортно ехать, что даже лениво отхлебываю из термоса очень вкусный чаек.

– Ты с термосом гулять ходишь? А разбить не боишься?

– Не, там железная колба. Хотите чаю? Горячего?

– Чаю?

Водитель протянул руку.

– Если не жалко... Пару глотков.

Я торжествовал, наблюдая, как водитель пьет.

– Допивайте все, мне не жалко. Я уже этого чаю обпился. Это уже третий термос сегодня.

Водитель засмеялся.

– Чудной ты какой-то. Могу и допить, замерз, пока на заводе ждал.

– Так и грейтесь.

– Спасибо.

Водитель вернул мне пустой термос, вытер усы, пожевал губами.

– Крепкий у тебя чаек. Очень крепкий. Да... Хороший.

– Бабушка заваривала.

– Добрая она у тебя. Ух... Аж скулы сводит.

– Ага. Я тоже крепкий люблю. А куда вы эту химию везете?

– Аммиак-то? Так на наш комбинат, там из него удобрение будут делать. Разведут водой, добавят еще кое-чего. И на поля, поливать. Чтобы росло лучше.

– Понятно. Просто воняет очень.

– А ты не нюхай, – водитель засмеялся.

Мы ехали, а я ждал, когда водитель начнет засыпать. По моим расчетам, за те десять минут, пока мы поравняемся с озером, водитель должен вырубиться несколько раз. Потому что, когда я вчера налил отвара в овечью похлебку, и подсунул большому барану из бабкиного стада, тот заснул через три минуты. Бабка его еще пинала ногой в навозной галоше, мол, такого еще не было, чтобы посреди белого дня, около тазика с едой, заснул баран.

– Ну и чаек у те...

Водитель прильнул к двери, повесив голову. Еле успел перехватить руль. Я осторожно скинул ноги водителя с педалей, отчего трактор некоторое время катился по инерции, а потом остановился. Я обежал трактор, и принялся вытягивать сонного водителя. Он был очень тяжелый, у меня даже потемнело в глазах, так он на меня навалился. Все-таки, я не очень аккуратно его вытащил, скорее спящий выпал сам, трахнувшись мотающейся головой о землю. Я отволок водителя подальше от обочины, прикрыл его лицо лопухом, так что со стороны казалось, будто человек устал и решил вздремнуть на свежем воздухе.

У меня тряслись руки, и я сначала закурил сигарету, прежде чем ехать. Посидел пару минут, собираясь с мыслями. Теперь уже поздно отступать. Если я не спущу этот дурацкий аммиак в озеро, то нет мне прощения. Скажут: угнал трактор, чтобы покататься, причем бандитским способом! С помощью варева! А если я все сделаю как надо, тогда... а тогда неважно. Главное – никто больше не будет тонуть.

Мне было немного жалко водителя, я представлял, как он будет расстроен, когда проснется...

Сильно я не газовал, тарахтел потихонечку, аккуратно поворачивая руль на изгибах дороги.

Главное, чтобы на озере никого не было. Наконец, место, где нужно сворачивать на поле.

Показалась черная вода. Я выбрал место заранее, заросли высоких кустов, там не сразу заметят трактор, если у меня будут проблемы со шлангом и я провожусь слишком долго.

Въехал в кусты, чуть завернув, чтобы удобнее поставить бочку. Остановился, заглушил трактор.

Сердце стучало в тишине.

Продираясь к бочке, ободрал локоть о сломанный куст. Шланг был примотан толстой проволокой к скобе. Какой тяжеленный! Длины шланга как раз хватало до воды, но пришлось сломать несколько кустов, чтобы тот ровно лег на землю. Весь извозился в глине, конечно...

Прежде чем отвернуть задвижку, я посмотрел на озеро.

Темная, спокойная вода.

Хуже не будет.

Я уперся в задвижку, но она не подавалось. Налег изо всей силы, тогда сдвинулась. Крутил, пока не вывернул ее до упора. Шланг разбух, внутри него зажурчало. Я подбежал к воде и увидел, как жидкость тугой струей бьет в озеро.

Больше не искупаешься!

И тут...

В нос как будто саданули поленом. Я машинально скорчился, открыл рот, но вздохнуть смог только наполовину... Как будто вместо воздуха – раскаленная стеклянная пыль. Почувствовал, что ноги меня не держат, что валюсь прямиком... в полупрозрачные руки, которые, растопырив похожие на змей пальцы, тянутся из воды. Они душат меня...

Нет! Я вырываюсь и... в глазах завертелись колесом разноцветные зайцы, а потом... потом я увидел косую перекладину, будто сходни на корабле, и с верхнего края лучится яркий свет.

Что это, корабль?

Свет, похожий на тот, что отражался от крышки соснового гроба. Я бегу к нему. Вверх! Или это спасительный трамплин, взлетев с которого, не нужно будет бояться? Карусель из солнечных зайчиков, смешливые зверьки, добрая музыка...

Ласковый голос, повторяющийся бесконечно, баюкающий и грустный. Удивительные пузыри, медленно плывущие рядом.

Можно положить на них руку, они вязкие на ощупь, мягкие.

Жужжание.

Испуганно оборачиваюсь, теплая бесконечность лопается, и я вижу страшную ребристую штуковину, несущуюся на меня, мерзко гремящую. Сушилка!

Я задыхаюсь, скорее всего от смеха, машу кулаком, хочу сбить сушилку, она как назойливая муха вьется около меня.

Не могу спокойно смотреть. Сейчас я ее ногой!

Перестань жужжать!

Сушилка звенит и отпрыгивает, растворяясь в воздухе.

Очень тихо.