Текст книги "Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!»"

Автор книги: Максим Марголин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

К этому времени Альфред Ауза стал руководителем группы боевиков Густава Целминьша. Посвящение в боевики происходило на конспиративной квартире по улице Матиса. Комната с тщательно занавешенными окнами была скудно освещена одной свечкой. На столе, где лежал текст выспренной клятвы, стояло фото Целминьша. Оно выполняло функцию иконы, на которой клялись. К лику Целминьша были обращены слова молодцев, приносивших клятву. Подписываться под нею следовало, естественно, кровью, а потом каждому боевику «Перконкрустса» на правой руке чуть ниже локтя татуировали специальный значок, свидетельствующий о принадлежности его владельца к лейб-гвардии организации. Именно по этому знаку их впоследствии опознавали и ловили агенты политохранки.

9 мая 1935 года во время распространения прокламаций, напечатанных на подпольном ротаторе все тем же вездесущим Аузой (тираж их был немалый – 8000 экземпляров), полиция произвела массовые аресты связников и боевиков «Перконкрустса». Листовка эта, сообщаю для интереса, почему-то называлась сообщением № 36 и содержала в себе отчет о годе подпольной деятельности организации.

Всего было арестовано 126 человек, но для 95 из них происшествие завершилось легким испугом – прокуратура их дела в суд не передала, остальных судили, сроки все получили маленькие, тот же Ауза отсидел два года. «Перконкрустс» перестал существовать.

После переворота, в условиях единоличной власти Карлиса Ульманиса, когда Конституция 1922 года была отменена, а новой так и не написали, когда от демократии не осталось и следа, когда в обществе стал агрессивно и массово насаждаться примитивный национализм, необходимости в «Перконкрустсе» не стало. Все его политические идеи были осуществлены, и лозунг «За латышскую Латвию!» стал главным содержанием внутренней политики правящей клики.

Доходило до смешного. Например, в 1936 году встал вопрос о назначении Вильгельма Мунтерса на пост министра иностранных дел, который до того по совместительству занимал сам Ульманис. Человек был проверенный – участник боев с большевиками в составе армии Юденича, верный соратник первого министра иностранных дел Мейеровица, знает шесть языков… Но тут вмешался военный министр генерал Балодис. С подкупающей прямотой старого солдата он заявил, что Мунтерс хорош всем – и названными выше заслугами и многими другими не названными, но он – немец, а жена у него – представьте, как неудачно! – русская. А латышскому народу на этом ответственном посту нужен свой человек, истинный латыш. Только резкое вмешательство самого Ульманиса, разгневанного покушением на его креатуру, позволило Мунтерсу занять этот пост.

Воцарившийся режим отвечал самым сокровенным чаяниям латышских националистов. Отец нации ввел процентную норму при поступлении в высшие учебные заведения для евреев, национальные меньшинства подвергались в той или иной форме дискриминации, а самое главное – отсутствовал институт парламентской демократии, посредством которого этнические меньшинства могли выражать и отстаивать свои политические и экономические интересы. Справедливости ради надо отметить, что экономические интересы евреев, русских, немцев Латвии в общем-то особенно не пострадали, поскольку президент Ульманис был достаточно умным и проницательным человеком, чтобы понимать, что именно «инородческий» капитал во многом определяет экономическое положение Латвийской Республики, а кроме того, он еще тесно связан со многими транснациональными компаниями, имеющими дело с Латвией.

Очень долго и очень модно было проводить дискуссии о том, являлся ли авторитарный режим Ульманиса фашистским или нет. Историки спорили до хрипоты, материалы этих дискуссий охотно печатали газеты и журналы. Возобладало мнение, заключавшееся в том, что хоть режим, установившийся в Латвии после теплой и душной майской ночи тридцать четвертого года, и был, безусловно, антидемократическим и авторитарным, но все же его нельзя считать по-настоящему фашистским. Конечно, концентрационный лагерь в Лиепайском военном порту, где после переворота в течение нескольких недель продержали с полтысячи арестованных социал-демократов и других левых, позже распустив их по домам и взяв только слово не заниматься политической деятельностью, нельзя сравнить с Бухенвальдом или Дальстроем, точно так же, как Калнциемская каторга – это не Освенцим или Треблинка.

Однако националистические идеи прочно овладели сознанием части латышского народа, и режим Карлиса Ульманиса явился логическим заключением многолетней деятельности различных националистических организаций и группировок. Произошло, по сути, смыкание институтов государственной власти и носителей крайней националистической идеологии, демократическое начало было не просто попрано, но полностью вычеркнуто из общественной жизни. Национализм сделался стержнем идеологии власть предержащих.

18 ноября 1918 года, выступая на заседании Народного Совета, объявившего об образовании независимой Латвийской Республики, один из лидеров Латвийской социал-демократической партии Паул Калныньш сказал: «Бури Мировой революции привели к идее свободной и независимой Латвии. Сегодня, 18 ноября 1918 года, объединённые представители латвийской демократии объявили об образовании самостоятельной Латвии. И мы, представители ЛСДРП, находим сейчас необходимым способствовать созданию свободной Латвии как самостоятельного государства. Свободная независимая Латвия для нас не конечная цель, а только средство для достижения наших целей. Как раньше, так и теперь мы стоим на платформе социалистического интернационализма. Его и наша цель – социалистическая республика в союзе свободных народов».

Но, как выяснилось в дальнейшем, один из участников торжественного собрания, плотный толстощёкий человек со стрижкой бобриком, лидер созданного в июле 1917 года Крестьянского Союза, ставший министром-президентом Латвийской Республики, был обуреваем совсем другими идеями. Звали его Карлис Ульманис.

Однако и существовавшая до переворота в провинциальной, расположенной на задворках Европы Латвийской Республике демократия была своеобразного образца.

2 марта 1934 года председатель фракции ЛСДРП в Сейме Фрицис Мендерс представил парламентской комиссии публичного права предложения социал-демократов в качестве дополнений к Конституции 1922 года по разделу гражданских прав:

«Ф. Мендерс: „Все граждане Латвии, независимо от национальности, вероисповедания и пола равны перед законом“. Отклонено.

Ф. Мендерс: „Личность – неприкосновенна. Свободу личности можно ограничивать единственно на основании закона“. Отклонено.

Ф. Мендерс: „Смертная казнь в Латвии не существует“. Отклонено.

Ф. Мендерс: „Тайна переписки, телеграфных сообщений и телефонных разговоров неприкосновенна“. Отклонено.

Ф. Мендерс: „У граждан есть право выражать свои убеждения устно, письменно, в рисунках и другим образом“. Отклонено.

Ф. Мендерс: „У каждого зарегистрированного безработного есть право на пособие“. Отклонено.

Ф. Мендерс: „У каждого гражданина, достигшего 65 лет. есть право на пенсию“. Отклонено».

Немудрено, что в такой политической атмосфере люди, подобные Целминьшу и Шилде, чувствовали себя как рыба в воде.

Сегодня в Латвии официальной пропагандой утвержден и является господствующим следующий тезис: да, часть латышского народа, ничтожная, незначительная его часть, принимала участие в репрессиях против евреев. Но почему? А потому, что в сороковом году произошла оккупация Латвии Советским Союзом и эти самые латвийские евреи массово выступили за ликвидацию латвийской государственности, с восторгом встречая советские танки на рижских улицах и площадях. Евреи стали настоящими коллаборационистами, они тесно сотрудничали с советскими оккупантами, да и присланный из Москвы нарком НКВД, осуществлявший массовые репрессии, казни и высылки латышской элиты, был евреем. Конечно, преступления, совершенные на территории Латвии против евреев – ужасны, но они отчасти объяснимы вышеприведенными причинами.

Нечто подобное впервые прозвучало даже в речи тогдашнего председателя Верховного Совета Латвии господина Анатолия Горбуновса, произнесенной – где бы вы, читатель, думали? – да на митинге, посвященном пятидесятилетию расстрела евреев в Румбуле 29 ноября 1991 года. Кстати говоря, его речь, как и собрание в соседней Эстонии примерно в то же время эстонских ветеранов эсэсовской дивизии «Викинг», вынудила тогда премьер-министра сытой и нордически спокойной Швеции Карла Бильдта выступить с резким заявлением о проявлении в прибалтийских государствах неонацистских тенденций.

А годом раньше, летом 1990 года, случился еще один скандал. В Бауском районе Латвии задумали собраться на слет и повспоминать о былом бывшие солдаты латышского эсэсовского легиона, которые воевали в тех местах против наступающей Красной армии в 1944 году. О предстоящей встрече эсэсовцев-ветеранов широко оповестили в прессе. Разразилась буря. Депутаты-коммунисты (коммунистическая партия тогда еще в Латвии не была запрещена) обратились с запросом к господину Горбуновсу. В его публичном ответе, в частности, говорилось: «…любая пропаганда в Латвийской Республике национал-социализма и фашизма, в том числе использование символики и формы СС как организации, признанной международным трибуналом в Нюрнберге преступной, запрещена. Эти положения четко зафиксированы в действующем в Латвийской Республике уголовном законодательстве. На этот счет ни у кого не может быть других версий и толкований».

Я не знаю, как там насчет законодательства, толкований и версий, но ежегодные шествия в центре столицы Латвии 16 марта бывших эсэсовцев и их юных последователей говорят об обратном.

И что бы там сегодня ни утверждали правые политики и ни писали новоявленные национальные историки, массовые убийства евреев в 1941 году были не спонтанной акцией мести, а целенаправленным действием, к которому тщательно готовились и долго и старательно шли. Маленькие кучки крикливых маргиналов, кажущиеся смешными и нелепыми в своей злобе сытым и равнодушным обывателям в обычной жизни, вдруг, в случае каких-то общественных катаклизмов, внезапно становятся во главе этих же обывателей при совершении самых жутких и бесчеловечных преступлений.

Последние 20 лет идейные последователи Карлиса Ульманиса строили свою «латышскую Латвию», перенеся из, казалось бы, забытых тридцатых годов идеи национальной сегрегации и примитивного, невиданного в Европе трайбализма. И каков результат? Налицо страна с вымирающим и эмигрирующим населением, разрушенной экономикой и многомиллиардными долгами, на что неизменно указывается в оценках различных международных и европейских исследований. И с национальной ненавистью, старательно культивируемой частью политического истеблишмента Латвии в своих сугубо корыстных целях.

И вы думаете, читатель, сложись сейчас подходящий момент, не найдется здесь опять желающих гнать людей к расстрельным ямам и раскалывать детям черепа прикладами?

Глава шестая
Тихая провинция
Мозаика убийства

«Нигде не могу найти спасения. Ночами во сне все время вижу расстрелянных детишек с руками, сложенными для молитвы…» Такую записку оставил своему командиру лейтенанту Зегнерсу один из латышских полицейских, который расстреливал евреев в небольшом провинциальном городке Смилтене. Написал и застрелился.

Но таких слабонервных было мало.

Сын провинциального учителя Янис Лаймдот Зегнерс начал свою карьеру руководителем добровольной полиции в Смилтене, где вместе с лейтенантом Петерисом Антенсом организовал в ночь на 8 августа 1941 года расстрел евреев – полицейские убили тогда около 200 человек, среди них особенно много было детей. Дальше путь двадцатичетырехлетнего лейтенанта бывшей Латвийской армии лежал через службу в рижской тюрьме к завидному посту адъютанта самого генерала Бангерского, командующего латышским эсэсовским легионом. Вместе с генералом и тысячами других противников коммунистического тоталитаризма Янис Зегнерс прошел крестный путь мученика освободительной борьбы против красных. После долгих мытарств на чужбине осел в Германии, как «политический беженец».

Однажды в 1944 году, подвыпив, он поведал военному корреспонденту СС Янису Будулису интересные вещи:

«…Старикан (надо полагать, генерал Бангерский. – Примеч. авт.) ничего не знает о том, как шли мои дела после того, как я оставил смилтенскую группу Крипенса. Тогда у меня в руках была вся власть в Смилтене, головы сыпались, как горох, пока не очистили весь город. Водка лилась, как вода. Девочек брали из тюрьмы…»

Присяжный поверенный К. Мункевич, который отсидел 14 месяцев в Рижской центральной тюрьме, где Янис Зегнерс был сначала надзирателем, а потом помощником начальника, рассказывал:

«Людей били и пытали такими способами, какими вообще только возможно мучить и пытать людей. Были у них разнообразные методы особенно утонченных пыток, но вот один превосходил все: фашисты топтали ногами своих жертв до тех пор, пока у них не опорожнялся кишечник, после чего людей принуждали есть свой кал…»

Стоит добавить, что сын сельского учителя лично участвовал в расстреле узников Рижской центральной тюрьмы в ночь на 23 октября и 21 ноября 1941 года, когда в числе почти 200 жертв были убиты проживавшие в Латвии евреи, являвшиеся подданными Ирана (Глуховский), Уругвая, Парагвая, а также США.

В помещении управы маленького заштатного городишки Виесите, расположенного в центральной части Латвии, 11 сентября 1941 года около семи часов вечера проходило собрание новообразованного фонда восстановления Виесите. В раскрытые настежь окна светило красное, склоняющееся к закату солнце ранней осени, играл легкий теплый ветерок, приятно обдувая собравшихся и шелестя важными канцелярскими бумагами, разложенными на столе. В тесноватой комнате собрались бургомистр Виесите Вилис Нейманис, руководитель фонда Янис Битениекс, его помощник Павел Румбенс и секретарь фонда Леиньш.

Собственно говоря, фонд восстановления Виесите, очевидно, весьма пострадавшего при правлении кровавых коммунистических монголоидов, предполагалось создать из средств, полученных от продажи жителям города имущества недавно расстрелянных евреев, каковое имущество, правда, в протоколе лукаво именовалось «пожертвованным жидами при их отбытии из города».

Но новой городской власти было жалко продавать своим рядовым согражданам еврейское добро – уж больно хорошие попадались вещички. И, кроме того, кто в конце концов очищал город и его окрестности от еврейской заразы, кто руководил «отбытием» – ха-ха! – жидов из города?

Посему руководители города и фонда восстановления решили, прежде всего, поощрить самих себя, тщательно зафиксировав в протоколе собственные заслуги, дабы кто-нибудь из корыстных и обделенных рядовых граждан не наябедничал немецким властям. Продажей вещей убитых виеситских евреев по демпинговым ценам решили поощрить: 1. Лейтенанта Паулиса Тауриньша, который вместе с первым назначенным немцами бургомистром Павлом Румбенсом организовал 1 июля высылку из Виесите всех евреев в Люданский лагерь. 2. Старшего лейтенанта Артура Силениекса, начальника Виеситского участка латышской самообороны, который организовал и провел все акции по очистке вверенной ему территории. 3. Бургомистра Вилиса Нейманиса за то, что он самоотверженно и без разговоров выполнял многие специальные задания руководства по очистке территории. Кроме того, он принимал участие в организационной комиссии по «удалению виеситских жидов из Люданского лагеря 19 июля 1941 года». Вместе со своим шефом в тех же мероприятиях участвовал и заместитель бургомистра Павел Румбенс. Пятым в длинном списке поощряемых был секретарь фонда, который, как и его соратники, 19 июля принял самое решительное участие в «удалении виеситских и окрестных жидов из Люданского лагеря».

И это было справедливое решение – кто имел больше прав на оставшееся еврейское добро: пассивная городская масса или тяжело потрудившиеся на «переселении виеситских жидов» молодцы и патриоты?

Одним из руководителей латышских полицейских в Тукумсе был бывший страховой агент Янис Ниедра, который почему-то любил ходить наряженным в мундир лейтенанта латвийской армии. Всех евреев Тукумса собрали в двух городских синагогах, которые служили такими временными концентрационными лагерями. В провинции так делали часто. Людей там продержали около двух недель и уже в середине июля 1941 года начали постепенно расстреливать.

Сначала за город, в сторону Валгумского озера, вывезли большую группу молодых и сильных мужчин, которые вырыли там большие могилы для себя и всех остальных, кто дожидался смерти в синагогах. Мужчин расстреляли. На следующий день, а точнее, следующей ночью, туда же, к Валгумскому озеру, на грузовиках группами по двадцать-тридцать человек из тукумских синагог вывезли остальных – женщин, детей и стариков – и расстреляли. Всего в эти жаркие июльские ночи было расстреляно около 250–300 человек.

В начале ноября 1941 года немецкий гебитскомиссар города Валмиеры Ханзен отправил своему руководству очередной отчет обо всех заслуживающих внимания событиях, имевших место в октябре. Тон документа был сурово-негодующим.

«…Я убежден, что расстрелы коммунистов, которые продолжаются до сих пор, оставляют у части местных жителей очень неблагоприятное впечатление. При этом я не хочу заключить, что Видземе (часть Латвии, где находится город Валмиера. – Примеч. авт.) была бы сильно инфицирована коммунизмом. Но в моем округе уже в первые дни после вступления немецкой армии сотни коммунистов были расстреляны людьми из латышской самообороны, или, иначе, латышской полиции. Немецкая полиция безопасности во время первых расстрелов держалась в стороне…

Насколько мне известно, за последнее время в моем округе ликвидировано 30–40 арестованных, почти все они были бывшими коммунистами. Евреи были перебиты ранее. Расстрелы производились, но мне о них заранее не сообщалось. Начальник местной полиции безопасности информировал меня только тогда, когда часть арестованных была уже ликвидирована. Я получил сообщение исключительно информативного характера. Как мне объяснил представитель полиции безопасности, у меня права чем-нибудь возразить нет. От своего руководства он получил указание в этом смысле поступать самостоятельно.

Я крайне неудовлетворен подобным порядком, поскольку, по моему мнению, нельзя легкомысленно выносить вердикт о жизни или смерти любого обвиняемого. Право решать, необходимо ли ликвидировать какого-нибудь человека, принадлежит, по моему мнению, только гебитскомиссару».

Местная полиция перестаралась до такой степени, что у гебитскомиссара Ханзена лопнуло терпение…

Город Даугавпилс на востоке Латвии немцы заняли пятью днями раньше, чем Ригу, 26 июня. В течение трех последующих дней латышские националисты, которые практически контролировали ситуацию в городе, ждали указаний, как в конце концов поступать с евреями. Только 2 июля они получили подробные инструкции из рижского штаба самообороны, которым руководил полковник-лейтенант Вейсс. Всем евреям-мужчинам было велено собраться на торговой площади, где они простояли под палящим солнцем целый день. Там же сразу застрелили Лейзера Гольденберга за то, что он «нарушил строй», а Майера Мейеровича – за то, что осмелился разговаривать с подошедшей женой.

Мужчин поместили в городскую тюрьму, затем отобрали группу людей, которых увезли в лес в Стропы и там расстреляли. Потом полицейские решили поразвлечься. Они выстроили оставшихся и сказали, что нужно расстрелять еще двух человек, пусть двое вызовутся добровольно, а не то придется перестрелять всех. Интересно посмотреть на жидовский героизм! Добровольцами на казнь вызвались даугавпилсские раввины Фукс и Магид…

На следующий день часть арестованных уничтожили в парке железнодорожников, который располагался рядом с тюрьмой. Вот как это было. Из показаний Давида Львовича Липковича: «По приказу немцев в Двинске, это было 28 июня 1941 года, нас всех, мужчин еврейской национальности, согнали в тюрьму, приблизительно 5500 человек.

После этого нас продержали три дня совершенно без питья и питания. На третий день начались первые расстрелы. Расстрелы происходили в тюремном дворе и в так называемом железнодорожном саду около товарной станции. Утром, примерно в три часа, не помню, какого это было числа, но это было спустя неделю после того, как мы сидели в тюрьме. Нас 400 человек вывели из тюрьмы внутрь этого сада и поставили по 4 человека в ряд. Я был в последнем ряду. В этом саду начался расстрел. Сзади и спереди стреляли. Я страдаю близорукостью и сразу не понял, что происходит, но когда наш ряд подошел ближе к яме, я увидел своего родственника, брата моей жены, и мы с ним начали прощаться при подходе к яме. Эта яма была полная убитыми евреями. Я подошел и стал на край ямы. Но в меня не стреляли, сказали, чтобы я пошел обратно. Я сразу не понял, чего от меня хотят, и продолжал стоять, и тогда немец, который стрелял, ударил меня прикладом и я ушел. За мной следом шел конвоир и сказал, что мне дадут лопату, чтобы зарыть расстрелянных. Когда я пришел обратно в тюрьму и зашел в камеру, мне лопаты не дали. Должны были послать других закапывать убитых. В камере оставшиеся товарищи спросили, где я был, я от волнения сразу не мог говорить, но успокоившись, сказал, что эти люди солнца больше не увидят. В камере поднялся плач, шум, крик, так как там остались родственники, родители, дети. На следующий день опять нас выстроили человек 400 во дворе, заставили заниматься физкультурой, гоняли по двору тюрьмы, потом начали вызывать по списку специалистов. Я, как специалист по авторемонту, меня также вызвали и после этого я стал работать в Двинской мастерской фельдполиции…»

И потянулась череда казней, расстрелов и всевозможных надругательств над евреями в Даугавпилсе, в городе, где до войны каждый четвертый был евреем. Местное латышское самоуправление и полиция в своем рвении переплюнули даже немецких хозяев, заставив даугавпилсских евреев нашить желтые звезды на груди, на спине и на левой ноге. Генеральный комиссар Латвии доктор Дрекслер приказал евреям носить желтые звезды лишь на спине и груди, а кроме того, приказ генерального комиссара вышел месяцем позже распоряжения властей Даугавпилса.

Еще не успели войти немецкие войска, а расправа над евреями уже кипела вовсю в маленьких городках на востоке Латвии – в Резекне, Лудзе, Зилупе…

В Елгаве еще в августе 1941 года появилась табличка с надписью: «Елгава Митау – ист юденфрей!» (свободна от евреев). В городе, где была достаточно большой еврейская община и откуда происходили многие известные деятели сионизма в Латвии, убийства и надругательства над евреями были особенно жестокими. Уже упоминавшийся здесь Макс Кауфман свидетельствует в своей книге: «Тамошние евреи уничтожались самым безжалостным образом. Многих из них загнали в синагогу, чтобы там сжечь, а остальных (доктор Левит с другими) расстреляли прямо на кладбище. Особенно трагически оборвалась жизнь семей торговцев Дизенцика и Хиршмана. Их перед смертью заставили себе рыть могилы. Директора школы Бовшовера и его ребенка выгнали на базарную площадь, где и расстреляли…»

Газета «Национала Земгале», статья «Жидовские последыши в Елгаве»:

«…Под защитой вождя Адольфа Гитлера и армии Великой Германии мы теперь в безопасности. Убийцам и грабителям пора понести заслуженное наказание, а остальные должны быть изгнаны из Латвии навсегда. Никакой жалости, никаких уступок. Жидовский гадючий род в возрожденной Латвии не должен процветать…»

Газета «Даугавпилс латвиешу авизе»:

«…28 июля в городе был на редкость праздничный день, потому что именно в этот день Даугавпилс раз и навсегда освободился от предателей народа – последних остатков жидов. 14 000 жидов, тех, кто годами укреплялся в городе, вычистить до последнего – это действительно труд, достойный восхищения. За эту работу сердечная благодарность префекту Блузманису, его ближайшим помощникам и персоналу нашей службы самообороны».

Газета «Вентас Балсс», город Вентспилс:

«К жидам у нас может быть только одно отношение – уничтожать их точно так же, как это делают наши освободители-немцы. И в жидовскую среду помещает себя любой нееврей, который сейчас пытается хотя бы одним словом защищать „бедных жидков“ или хоть как-то помогать им и прислуживать.

Жидовское время кончилось!»

Лето в тот год было очень жарким. Свежий ветер с моря не приносил желанного облегчения. Короткие ночные штормы, нисколько не потревожив вязкой духоты, облепившей город Лиепаю, оставляли после себя на городском пляже не золотистые кусочки янтаря, а десятки разбухших обезображенных трупов.

Немцы заняли Лиепаю 29 июня 1941 года, после семи дней ожесточенных боев. Бойцы стрелковой дивизии генерала Дедаева, смертельно раненного на третий день обороны города, моряки Лиепайской базы Балтийского флота, руководимые капитаном 1-го ранга Кливенским, курсанты военных училищ и дружины добровольцев, созданные из горожан под руководством коммунистов, бешено оборонялись, но силы сторон были слишком неравными…

2 июля вышел в свет первый номер газеты «Курземес Вардс», она же – «Курляндишер Ворт». Материалы в этой газете шли на двух языках – латышском и немецком, а в правом верхнем углу первой страницы в аккуратной рамочке было набрано: «Текст газеты проверен и разрешен. Офицер цензуры капитан фон Зихарт». В дальнейшем должность цензора справлял лейтенант, а после – и вовсе фельдфебель. В лояльности газеты тысячелетнему рейху можно было не сомневаться. Кстати, газета с таким же названием на латышском языке стала вновь издаваться в Лиепае с конца восьмидесятых годов прошлого века. Выходит она и до сих пор, обозначаемая у своих русских читателей неблагозвучной аббревиатурой «курва».

В первом номере газеты того, 1941 года, к жителям города обратился новоиспеченный городской голова Блаус:

«Граждане Лиепаи! По приказу своего Вождя немецкий солдат вступил в борьбу с большевизмом и потому он вступил в борьбу за нас, латышей!

Разгромившие повсюду Красную армию, закаленные в борьбе немецкие вооруженные силы в неудержимом победном походе вошли в Латвию. НАШ РОДНОЙ ГОРОД ЛИЕПАЯ ОСВОБОЖДЕН ИЗ-ПОД ЖИДОВСКО-БОЛЬШЕВИСТСКОГО ЯРМА! Мы свободны и счастливы, переполненные чувствами благодарности к нашим освободителям. МЫ БЛАГОДАРНЫ СЛАВНОМУ ВОЖДЮ АДОЛЬФУ ГИТЛЕРУ! ЕГО БОРЬБА – ЭТО И НАША БОРЬБА. Граждане, наша благодарность должна выражаться не только в пустых словах…»

Спустя 31 год. Судебный процесс в Лиепае. Из показаний Фрициса Вецвагарса:

«В двадцать первый полицейский батальон я вступил из-за того, что попал в поле зрения полиции. Летом сорок первого года я работал на заводе „Тосмаре“. Вместе с моим другом Тюдисом мы вынесли оттуда жесть без разрешения. Из нее мы делали ведра, которые продавали на лиепайском рынке. Нас задержали как раз тогда, когда мы торговали этими ведрами. Сотрудник полиции объяснил нам, что мы заслужили наказание, но он согласен нас отпустить, если мы запишемся в двадцать первый полицейский батальон и этим искупим свою вину.

Мы ему это пообещали, а после получения документов из 21-го батальона передали ему, что обещание выполнено. В то время у меня не было никаких возражений против службы в полицейском батальоне. Еще во время буржуазной Латвии в школе и в обществе вообще воспитывали к ненависти к Советскому Союзу и коммунистам. Как только в Лиепаю вошли немцы, газеты и журналы начали широко распространять всевозможную клевету на коммунистов и приглашали записываться в немецкие карательные органы, это считалось делом чести. Окружение, в котором я находился, этому не противилось, а в большинстве своем считало правильным…»

В том же номере «Курземес Вардс» от 2 июля 1941 года было опубликовано распоряжение немецкого коменданта о немедленной, в суточный срок, обязательной регистрации всех оставшихся в городе членов семей бойцов и командиров Красной армии. Для чего?

Тут напрашивается сравнение. Вновь образованные властные структуры демократической Латвийской Республики образца 1991 года придумали создать реестр населения, чтобы уже окончательно выяснить, кто «наш», а кто – нет, кто может считаться гражданином, а кто пусть и не надеется. А в 1941 году было все гораздо проще.

На следующий день газета «Курземес Вардс» поместила письмо какой-то неназванной «женщины, тяжело пережившей ужасы большевистского террора» под многообещающим заголовком: «Нет места милосердию!», в котором эта дама писал: «Без расследования никто не был и не будет осужден. Поэтому смело выдавайте коммунистов!»

А еще через несколько дней «Курземес Вардс» опубликовала следующее сообщение коменданта корветтен-капитана Брюкнера:

«В прошлую ночь вновь были произведены выстрелы в немецких часовых. В ответ на это расстреляны 30 большевистских и жидовских заложников. Все жители латыши приглашаются немедленно указать полиции безопасности всех еще скрывающихся большевистских и жидовских грабителей. Если нападения, как в прошлую ночь, повторятся, то за каждого раненого немецкого солдата будут расстреляны сто заложников».

Вот для чего тогда понадобилась регистрация…

5 июля 1941 года корветтен-капитан Брюкнер издал следующее «Распоряжение всем евреям в Лиепае»:

«1. Всем евреям (мужчинам, женщинам и детям) немедленно прикрепить к своей одежде на груди и на спине легко видимый опознавательный знак – куски материи желтого цвета не менее чем 10×10 см.

2. Всем евреям мужского пола от 16 до 60 лет необходимо являться каждый день в семь часов утра к пожарному депо для отправления на общественные работы.

3. Время закупок для евреев в магазинах ограничено с 10.00 до 12.00. Вне этого времени все закупки евреям запрещены.

4. Всем евреям разрешено оставлять квартиры только с 10.00 до 12.00 и с 15.00 до 17.00, исключая согласно пункту 2 всех, отправленных на общественные работы.

5. Посещение парков и пляжей евреям запрещается.

6. Всем евреям необходимо сходить с тротуара, заметив немцев в военной форме.

7. Использование любых транспортных средств евреями запрещено.

8. Все еврейские магазины немедленно пометить несмываемой надписью „Юдише гешефт“. Надписи должны быть выставлены в витринах, высота букв не менее 20 см.

9. Всем евреям немедленно сдать: все радиоаппараты, всякого рода транспортные средства (велосипеды, мотоциклы, автомобили), всякую форменную одежду и принадлежности, не сданные еще оружие и боеприпасы, все пишущие машинки.

10. Означенные предметы сдавать на улице Тома, 19.

11. Эти распоряжения вступают в силу немедленно. Еврейские лица, которые не выполнят эти распоряжения, будут наказаны самым суровым образом».

На следующий же день «Курземес вардс» разразилась ликующей статьей под названием «Без жидов!»: «Латышский народ никогда бы не освободился от жидовского ярма, если бы в Латвию не вошли наши освободители – немецкие вооруженные силы. Жидовской власти теперь конец. Одним распоряжением, которое вчера было опубликовано в нашей газете, лиепайским жидам указано то место, которое они заслужили. Жидовство надо искоренить, латышскому народу следует очиститься от жидовских нечистот, чтобы он мог свободно строить свою жизнь и всеми силами участвовать в строительстве нового порядка в Европе…»