Текст книги "Волны забытого лета"

Автор книги: Максим Лазарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Он стоял в тамбуре, распахнув дверь вагона, и курил. У него имелся и свой ключ от входа в вагоны любого поезда, бороздящие одну шестую часть земного шарика, но он был в чемодане в купе. А там, сладко улыбаясь, спали две прекрасные и такие близкие женщины. Поэтому он просто зашёл к хозяйке вагона и попросил дать ключ. Проводница, открывшая свое купе не сразу, а потом ещё судорожно поправлявшая волосы, выставив вперёд грудь четвёртого размера, перегораживая ему вход в купе, давала понять, что она не одна. Он просто шепнул ей на ухо:

– Маша, дай ключ, я позже зайду отблагодарить, – и нежно засунул в зазывающее декольте скрученную трубочку из пятибаксовой бумажки. Мария улыбнулась, осветив его необычным, холодноватым отблеском своей улыбки, и проговорила:

– Ну смотри, гусар! Если что – я не давала. В смысле, ключа! – и медленно, уставившись ему в глаза не мигающим взглядом с проволокой, задвинула дверь.

Поезд, сбавив ход, громыхал по бесконечной промзоне, делающей все города братьями-близнецами, настолько, что определить ночью, где и в какой точке бывшего СССР ты находишься, было невозможно. Всё те же бесконечные пакгаузы, склады, семафоры, водонапорные башни и бесконечные вереницы составов, пассажирских и грузовых, паутина непонятно куда уходящих, спутанных в бестолковый клубок рельсов и шпал. Гудки тепловозов и понятные только тому, кто их произносит, объявления из репродукторов. А над всем этим управляемым хаосом – серое в дымке, без единой звезды небо. Одним словом, всё, до последней пылинки так, как в этот же миг было на подъезде к Москве, Минску, Мурманску или Кишинёву. Но ему нравился этот миг, он давно полюбил открыть вот так настежь дверь нерабочего тамбура, стоять и курить, подставив голову ветру, и ни о чём не думать…

Наконец поезд сбросил ход почти до нуля и стал медленно вкатываться на вокзал Харькова. Стоять дальше было бы уже неправильно. Могли заметить открытую дверь, и тогда попадёт проводнице. А это уже западло. Он щелчком отправил бычок в темноту, захлопнул дверь, повернул ключ и вошёл в вагон. Как и следовало ожидать, в проходе уже толпились люди. Немного, но тем не менее создавая ажиотаж высадки. Необъятных размеров женщина в розовой майке с надписью «Бьютифул» на груди шестого размера, обойти которую он даже не попытался, с двумя огромными сумками «мечта челнока», перетянутыми для надёжности коричневым скотчем, подавала команды маленькому худосочному мужичку. Тот, поминутно поглаживая стоящие торчком волосы, шмыгал носом и кивал, словно китайский болванчик.

– Идиот! Я же тебе когда сказала, придурку, выйди займи место. Нет! Тебе же, идиоту, нужно умыться! Что там отмывать-то у тебя можно так долго?! А теперь вот! Будем сейчас полчаса волочить товар и в итоге опять опоздаем на автобус. Идиот! Нужно было тебя, мудака, там у фиников оставить. Или в той тошниловке в Москве, где ты заснул. Давай уже открывай, хозяйка! Время же идёт!

В ответ Мария, уже приведшая себя в идеальный порядок, словно хороший солдат, за сорок пять секунд, уже в берете и кителе, открыв дверь, стояла на ступени, выставив вверх закрученный флажок. Шипя и отрыгиваясь, поезд наконец остановился. Максим не торопясь дождался, когда семья новых бизнесменов выгрузит неподъёмные тюки на родную харьковскую землю и, матерясь и ругаясь, потащит их делать людей моднее и красивее, и вслед за ними спрыгнул на перрон.

– Смотри, гусар, не отстань! Ты же кое-что обещал! – Мария озарила тусклый перрон улыбкой.

– Да никогда, сударыня! – крикнул он не оборачиваясь и медленно пошагал вдоль состава, осматриваясь и ища глазами газетный киоск.

Вокруг наперебой шла торговля. Он посмотрел на часы и усмехнулся – два ночи.

– Да… Свободное предпринимательство процветает.

На веренице коробок и ящиков, вытянувшийся по платформе, было разложено, расставлено и навалено всё, чем так богата украинская земля. Кастрюльки с дымящейся рассыпчатой и засыпанной укропом картошкой. Развалы беляшей, пирогов и чебуреков. Шампуры только снятого с мангалов шашлыка, банки с огурцами и помидорами. Ворох зелени. Ящики с черешней. Попался даже один мужик, державший в одной руке пучок новеньких серпов, а другой обнимавший связку штыковых лопат. Захотелось остановиться и посмотреть – а что, реально это кто-то купит?! Но помня, зачем он вышел, Максим, ухмыльнувшись, прошёл дальше. Наконец он заметил худенького пожилого мужичка, стоявшего перед большой коробкой от телевизора, заваленной кипой всевозможных газет и журналов.

– «Вечёрка» Харьковская есть? И вот ещё кроссворды дай. Сколько?

– Двести.

Он чуть не подавился:

– Двести чего?

– Ну как чего? Ваших московских.

Его отпустило. Двести «московских»! Он даже улыбнулся. Это цена коробка спичек в ельцинской Москве.

– Извини, уважаемый! А не подскажешь, бухлом где тут торгуют, в какой стороне?

– Так как всегда! Где вагон ресторан. Ну и у последнего вагона.

– А, ну да. Чего-то я туплю… Спасибо! – и он пошагал дальше, закуривая и осматриваясь по сторонам.

На против вагона-ресторана, в котором им было так весело ещё час назад, наблюдался повышенный ажиотаж. Всплыл из глубин мозга образ: жаркое лето… посёлок Вышгород под Вереёй… Далекий 78-й год… В сельпо завезли варёную колбасу…

Подойдя ближе, он услышал знакомый бас и вторящий ему вторым голосом низкий женский, очень требовательный и командный баритон. Он улыбнулся. Не узнать семью из соседнего купе было невозможно даже на полутёмном харьковском вокзале.

– О! Макс! Хорошо, что ты пришёл! Давай скорей! Смотри, тут это… Ну типа бухло продают. Мы хотим канистру взять. Чтоб не париться уже потом.

– Ага, подскажи моему придурку, что лучше взять. А то он готов всё скупить, а потом типа будем пробовать. Ты человек воспитанный, с образованием. Скажи, что лучше? А то он всё подряд пробует, уже три стакана слизал. Так, блять, напробовался, что еле на ногах стоит, – громко (а тихо она, наверное, и не умела) прокричала Галина и смачно откусила половину редиски, видно, только что купленной.

– Кто не стоит?! У меня не стоит? Да я в карауле на баке стоял в сорок градусов мороза! – Гена на секунду задумался, его взгляд остекленел, а потом он выпучил глаза и вдруг, издавая тигриный рык, выкрикнул басом так, что стоящие вокруг него люди отпрыгнули, будто их отнесло взрывной волной:

– Северный флот не подведёт! – после этого широко улыбнулся и, подмигивая Максиму, пробурчал: – Макс, давай! Попробуй! Чего взять-то из этого?! А?

– Давай посмотрим, Ген, чем тут народ травят, – и Максим протиснулся сквозь толпу «у прилавку». Торговала моложавая тётка неопределённого возраста, словно сошедшая со страниц произведений Гоголя. Ей не хватало только платка с завязанным на лбу бантиком и огромной синей юбки. А так перед ним стояла та самая Солоха из кино про хутор близ Диканьки, в исполнении Людмилы Хитяевой. С таким же хитрым хохляцким прищуром, статной фигурой и крепкими загорелыми руками, упёртыми в широкие крутые бёдра.

– Ну что, молодые люди? Брать будем? А нет, так проходьте и не мешайте! Вон сколько желающих! Ну?! – она сдвинула брови и сверкнула огромными тёмно-карими красивыми глазами.

– Мадам, спокойно. Всё будет хорошо. Вы посмотрите на моего друга! – он повернулся к Гене. – Это же герой Северного флота! Подводник! Передовик и бизнесмен! Можно сказать, светлое будущее новой России! И понятно, что он не хочет ошибиться. Поэтому покажите мне товар, а я попробую. И он купит. Что у вас за напитки?

– Шо-шо… Вино, вот шо! Хочешь сухое, хочешь крепленое. Портвейн есть хороший. Лучше всякого «Чёрного доктора»! Тожа мне дегустатер нашёлся, – и она опять сдвинула густые, иссиня-чёрные брови.

– Налей мне по полстакана. Каждого. – И, предвкушая возражения, сразу добавил: – Не волнуйся, оплатим.

Женщина вздохнула, её высокая грудь заходила, словно мехи горна кузницы, но она ничего не сказала, а, нагнувшись, достала три пластиковые баклажки с напитками трёх цветов. Протерев фартуком гранёный стакан, она наполнила его наполовину.

– Сухое. «Шардоне-алиготе».

Он понюхал и выпил. Вино было неплохим. Конечно, не «Шардоне» и тем более не «Алиготе», но настоящее добротное вино без всякого спирта.

– Зачёт. Хорошее.

Солоха усмехнулась. И стала наполнять стакан жидкостью из второй бутылки.

– «Изабелла»! – терпеливо проговорила Солоха и протянула ему стакан тёмно-красного цвета.

Он понюхал, сделал глоток и поставил стакан на прилавок. В этом напитке не было ничего, кроме спирта и краски. И пахло оно почему-то одеколоном «Красная Москва». Это пить было нельзя. Нет! Неправильно сказал! Можно, конечно, и выпить… Но когда есть из чего выбирать, то лучше не надо…

– Извините, а вот это НЕ зачёт, – он передал стакан Солохе.

Та, уже как-то совсем по-другому посмотрев ему в глаза, выплеснула содержимое на землю и откупорила третью бутыль. Налив оговорённые «полстакана», она помедлила секунду, словно задумавшись, а потом долила под ободок.

– Ну на, красавец! Пробуй! Портвейн. «Чёрный доктор».

Конечно, никаким «Чёрным доктором» этот напиток не был. Но, что удивительно, оказался очень хорош. Настоящий вкус качественного марочного вина. В Москве в магазинах продавалось пойло на порядок хуже. Типа «Чашмы» или «Карабаха». А это совсем даже ничего! Да что там «ничего»?! Очень даже прилично! Хороший такой, классический «Агдам». Он отпил треть стакана, почувствовав, что уже пьянеет, повернулся и передал стакан Галине.

– Это мы берём, Галина. Это вещь. Гена, сколько покупаем?

– А скока у ней есть, Макс? Скока у тебя есть, мамаша?

– Канистра десять литров устроит, папаша? – Солоха улыбнулась.

– Беру. Спасибо, Макс. Заходи, как тронемся! Попробуем!

– Да на здоровье, Ген, – и он посмотрел вокруг, ища взглядом, как же ему протиснуться через обступившую толпу, которая наперебой требовала «Чёрного доктора».

– Постой, молодой! – окликнула его Солоха. – На! Это тебе. Спасибо. Заработал. – И она протянула ему что-то завёрнутое в газету и полиэтиленовый пакет. Он взял и понял, что это, скорее всего, бутылка. И при этом стеклянная.

– И вам спасибо, мадам! Было вкусно.

Дошагав до своего вагона, он остановился у лестницы и закурил. Перрон уже опустел. Ночь вошла в свои права – стало заметно прохладней.

– Подымайся, гусар! Две минуты до отправления, – уже как-то по-доброму сказала Мария, державшая в поднятой руке скрученный в трубочку флажок.

Он докурил сигарету двумя глубокими затяжками и бодро взбежал по лестнице.

– Ну что, Маша, это тебе. Лично! Я же обещал отблагодарить! – он раскрутил свёрток и протянул тонкую бутылку молдавского коньяка «Белый аист».

– Давай по глоточку перед сном? Или как? – спать ему почему-то не хотелось, несмотря на все бурные события и количество потреблённого алкоголя. Только опять начинала болеть голова, требуя продолжения банкета. Скорее всего, сказывался «нервяк» последних дней, не дававший ни мозгу, ни телу, ни душе успокоиться и даже опьянеть.

– Проходи ко мне в купе. Дверь захлопни и можешь курить. Я сейчас. Отправимся, и я приду. Три минуты! – весело ответила Маша, сверкнув в свете прожекторов своей неповторимой улыбкой.

Потом они ещё часа два пили с Марией коньяк. Точнее, пила в основном Мария – в него уже просто не лезло. Но так не хотелось оставаться одному, на душе опять стало одиноко. Ему надо было кому-то высказаться. И даже лучше, что это был чужой человек, которого, скорее всего, он никогда больше и не увидит. И Мария слушала. Она оказалась хорошей слушательницей. Кивала тогда, когда надо, сокрушённо качала головой, когда следовало, и смеялась, когда он шутил. Было понятно, что она ждёт от него несколько другого, и готова была сама даже сделать первый шаг, но ему абсолютно не хотелось в этот раз переходить тонкую грань. Допив коньяк, Мария погладила его по голове и грустно произнесла:

– Иди-ка ты спать, Максимка. А то утро уже скоро. Всё у тебя будет хорошо.

Он поднялся и побрёл в купе. У соседей продолжался праздник. Вовсю шла дегустация чудо-портвейна. Слышался смех Гены и Вовы, напоминавший ржание породистых жеребцов, регулярно прерываемый громогласными командами Галины:

– А ну тихо, блять! Чё разгалделись, придурки?! Ребёнок же спит!

Он даже усмехнулся:

– Интересно, как тот ребёнок вообще может спать?! Ничего себе закалочка! Мои и то, наверно, не спят, – он как можно тише отодвинул дверь, так же аккуратно задвинул её, закрывая, поднял щеколду и огляделся. Удивительно, но и Наташа, и Таня спали. Причём было видно, что не изображали сон, а именно спали. Слышалось тихое ровное посапывание. Сказалось, наверно, количество выпитого в ресторане. Он залез на верхнюю полку, лёг и стал смотреть в окно.

Поезд мчался на юг, ритмично отстукивая километры. Громыхал на мостах, пересекая какие-то небольшие речки, чуть притормаживал на семафорах перегонных пунктов и снова набирал скорость. Как будто и самому поезду хотелось как можно быстрее подставить запылённые бока ласковому крымскому солнышку и облиться солёной морской водой. Проносились за окном бесконечные степи и погружённые в сон посёлки, утыканные серебристыми в свете луны пирамидальными тополями. Пронеслось неприятно сумеречное, похожее на огромный спящий муравейник Запорожье, промелькнул тихий, накрытой ярким звёздным покрывалом Мелитополь, поманивший в даль отсветами далёкого Азовского моря… А он всё никак не мог заснуть, смотрел со своей верхней полки в окно. Вот и Джанкой, лиманы, а за ними и Крым… Уже рассветёт вот-вот, а он всё не спит. С усилием отвернулся к стенке и натянул на голову простыню. И тут же просто провалился в сон.

Казалось, что он закрыл глаза всего минуту назад, когда его разбудила Наташа.

– Максим, вставай! Почти приехали! Айвазовская уже скоро. Не успеешь умыться.

Он слез с полки и посмотрел в окно. Светило вовсю солнце. Совсем другое – крымское. И даже через утреннюю дымку, окутавшую далёкую полоску пляжа, и бледно-голубое море было понятно, что дайте немного времени, и оно прольётся в этот мир и разогреет всё вокруг. Обласкает море и раскалит песок. Он накинул на плечо казённое полотенце со штампом МПС СССР и вышел в коридор. Как того и требовали многолетние традиции путешествий на поезде, в туалет выстроилась приличная очередь. Он занял место за толстой тёткой в спортивном костюме, подождал минуту, пока и его спросили: «Вы крайний?» – и пошёл курить в тамбур. Там было не менее людно. Сразу стало понятно, что очередь в заветную комнату на самом деле гораздо длиннее. Он прикурил у мужика с такой же помятой физиономией, как у него самого, улыбнулся и уставился в окно. Море, вдоль которого ехал поезд, было с другой стороны, а с этой за пыльным стеклом тянулась жёлтая выжженная степь с космами сухой травы и редкими скрюченными деревьями. Скука текущего за окном пейзажа накладывалась на последствия бурной ночи, и от этого начинала болеть голова. Он затушил сигарету и покинул тамбур. Очередь не уменьшалась. Было понятно, что до Феодосии никак не успеть. Он вернулся к своему купе, постучал и, услышав бодрое «Да-да!», приоткрыл дверь. Татьяна и Наталья встретили его единодушными улыбками и, оглядев, затараторили, перебивая друг друга:

– Ты что, так и не умылся, что ли?!

– Скоро уже подъезжаем! Ты чего? Ты где ходил? Курил?

– Ты посмотри, на кого ты похож! Хотя бы причесался!

– Да и штаны эти переодень!

От этого бодрого и звонкого гвалта голова разболелась ещё больше. Он сморщился и умоляюще произнёс:

– Чуть тише, девчонки! Пожалуйста! В комнату омовений не попасть. Там очередь больше, чем в мавзолей. Достаньте из пиджака пять баксов.

Получив после ворчания и вздохов американскую пятёрку, он направился в купе проводницы.

– Здравствуйте, Мария. К вам можно на секундочку?

Мария смерила его взглядом с ног до головы, усмехнулась и сказала:

– Ну что, Максюш? Головка бобо? Намешал? Ну, заходи, гусар.

Он вошёл, закрыл за собой дверь и попытался сформулировать фразу. Ничего красивого не выходило. Мозг отказывался слушаться.

– Ну, чего молчим? Ночью ты был более разговорчив! Совсем, что ли, плохо? Понятное дело – намешал. Налить? Таксу знаешь. Надеюсь, не забыл за три часа, – проводница рассмеялась. – Ладно не буду мучить, а то ещё помрёшь, а мне потом протоколы подписывать. Чего налить? Портвейну?

– Нет. Только не портвейна. Полстакана водки. Только холодной. И из новой бутылки. И ещё. Бутылку пива и пирожок с мясом, типа беляш.

– Полстакана не налью. Стакан. Три бакса. Пива нет. Ну правда нет! Всё выпили за ночь. Пирожок есть. Именно типа беляш. Один доллар за пару. Итого с тебя четыре бакса. Знаешь что, гусар, а это в подарок! За стихи и красивые речи. Хотя я думала, что толку с тебя будет больше. – Она достала из холодильника ополовиненную банку с маринованными огурцами и широко улыбнулась:

– Больно компания у вас весёлая была. Да и ты сам ничего мужик. Только молодой пока ещё. Но это скоро пройдёт. И девки твои такие культурные. Может, им чаю сделать? Сладкого? Ещё успеют попить. Или вина? Тоже небось болеют?

Он протянул пятёрку, улыбнулся, собрав последние силы, и произнёс:

– Сдачи не надо. На сдачу открой свой туалет, Маша. Я только умоюсь по-быстрому и челюсти почищу. А чая девушкам принеси. Сладкого. Вина не надо. Они не болеют. Закалка с детства у них. Маша, я тут у тебя потом выпью и покурю. Не прогонишь ведь по старой дружбе?

Облившись по пояс теплой, пахнущей железом и болотом водой, подставив голову под жиденькую струю крана, почистив зубы и причесавшись, он вернулся в купе проводницы. На столе стоял налитый по ободок гранёный стакан с водкой, лежали на салфетке два беляша, а на отдельном блюдце наколотый на вилку огурец, и, как последний мазок художника, завершала натюрморт конфета «Взлётная». Он улыбнулся, взял стакан и тихо сам себе, но почему-то вслух произнёс:

– Ну, полетели!

Отпив половину стакана, он поднял трёхлитровую банку и сделал несколько смачных крупных глотков. Рассол был хорош! Отпил ещё пару глотков, откусил беляш, откинулся на спинку дивана, закурил, закрыл глаза и опять улыбнулся.

– Ну вот и хорошо. Жизнь налаживается. Здравствуй, отдых! Здравствуй, Крым!

Допив стакан, он со вкусом доел пирожок, ещё раз отхлебнул рассолу и, взяв конфету, вышел из купе. Навстречу уже шла проводница.

– Ну как? Полегчало? Вижу, полегчало, – она расплылась в улыбке. – Что бы вы без меня делали?!

– И не говори, Маша! История тебя не забудет! Огромное человеческое спасибо! Век буду за тебя Бога молить! Береги себя. Ты правда очень хорошая женщина. У тебя всё будет хорошо.

– Ну, раз разговорился, значит, и вправду полегчало. Ладно, Максим, иди к своим женщинам. Чаю я им принесла, бельё собрала. Подъезжаем уже. Десять минут, и Феодосия. Да, кстати, там твои соседи так и не проснулись. Я боюсь, они не успеют…

Он задумался. В голове с трудом и со скрипом, но закрутились мысли…

– Точно! Семья же эта «а-ля юра воронцов»… Хорошие парни. Простые. Работяги. Гена и… как его… Вова. Точно. Оба на флоте служили. Северном! И жена его с ребёнком… как её… Галина. Ё… они ж в Харькове десять литров портвейна взяли! И в три ночи ещё вовсю бухали! Точно не встанут!

Он постучал в дверь их купе. В ответ тишина. Он стал стучать сильнее и не переставая. Наконец послышалось шевеление, и запорная щеколда издала характерный, похожий на выстрел звук. Через секунду дверь резко отъехала в сторону, и в проёме, держась двумя руками за верхние полки, показался человек в тельняшке.

– О! Макс! Это ты? Ты чего не ложишься? Ну ты даёшь! Мы уже все попадали на х… А ты крепкий! Сука это вино, что взяли на остановке. Ну типа портвейн… Пипец какое забористое. Мы по паре литров с Вовой дали, и всё – в ауте. А ты всё куролесишь?

– Гена, дружище! Подъём! Через пять минут Феодосия! Все уже собрались и ждут только вас, чтобы дать команду на причаливание.

– Да ладно! Гонишь, Макс! Какая на х… Федосия?! Мы только легли, – он высунул голову в коридор, покрутил ею по сторонам, потом встряхнул, как старый пёс, и произнёс: – Чё? Правда, что ль? Федосия? Ё… – и, повернувшись неуверенно на сто восемьдесят градусов, вдруг закричал, как учили на флоте:

– Па-а-л-л-лундра, братва!

Тут же подпрыгнул спящий на верхней полке Вова, ударился головой о потолок и покатился вниз. Упал на стол, ударился рёбрами и заорал ещё громче:

– Сука! Тонем! Полундра!

Истошно заорал, вторя ему, маленький ребёнок. И наконец басовито, спросонья, ещё не понимая, в чём дело, раздалось громогласное жены:

– А ну, блять, тихо всем! Стоять! Сидеть! Молчать!

Он не стал досматривать, чем закончится побудка в кубрике соседей, и тихонько захлопнул дверь.

– Молодой человек, а что там происходит? Что случилось? Кого-то убили? – спросил пожилой еврей из последнего купе, который уже вытащил свой огромный чемодан в белом, ещё, наверно, царском чехле в коридор в надежде выйти одним из первых.

– Да нет, что вы! Всё нормально! Просто люди проснулись и сейчас ускоренно, по уставу, как учили, готовятся к высадке.

– Как жаль, как жаль… А я думал, что таки убили. После такой ночи это было бы таки справедливо… – И попутчик грустно покачал головой, роняя перхоть на старый твидовый костюм.

Но Максим уже не слышал, что пробубнил себе под нос этот пожилой товарищ. В тот момент он стучал в дверь своего купе.

Вошёл, когда поезд уже въезжал в город. В окнах замелькали нескончаемые склады, боксы, какие-то заводы и бесконечные портовые краны. В открытое окно пахнуло креозотом и дымом.

– Я так понимаю, что ты уже похмелился? Смотри, Наташ, посвежел, причесался. Глазки заблестели! Улыбается! Опять портвейн? – весело спросила Татьяна. Она была уже полностью собрана, в элегантном бирюзовом летнем платье и с лёгким курортным макияжем на лице.

– Да я и не сомневалась, куда он пропал. Свинья грязь найдёт. Шучу, шучу! – Наташа улыбнулась. Ей тоже не хотелось начинать утро с разборок.

– Нет, Натуль, не так ты формулируешь мысли. Хотя и учитель. Точнее, не ту цитату использовала. При чём тут свиньи? «Кто ищет, тот всегда найдёт!» Вот! Жюль Верн и Дунаевский в одном флаконе!

– Максим, а что там были за крики? Это тоже ты?

– Ну в каком-то смысле я, конечно. Но не в том, что я кричал. Это я, выполняя свой гражданский долг, разбудил наших соседей. И не дал им возможности начать отдых с похода в ментовку или поездки в депо. Вы же не додумались этого сделать.

– А что были за крики? Мы думали, что-то случилось.

– Всё нормально. Люди тренированные. Всё по уставу. Произвели побудку, подъём по команде «тревога». Быстро привели себя в порядок. И бодрые и весёлые, как и положено истинным североморцам, сейчас готовятся к выходу, выпивая на посошок оставшиеся пять литров харьковского портвейна.

– Пять литров? На посошок? Да ладно! Ты шутишь!

– Какие могут быть шутки, Танюша! Это же Краснознамённый Северный флот! А Северный флот не подведёт! Не мужики – скалы! Да ты и сама скоро встретишь их на перроне, всю их геройскую семью мореходов. Если захочешь попрощаться, конечно.

– Тань, да что ты его слушаешь?! Он же прикалывается! – сестра расхохоталась.

Было видно, что с настроением у них, несмотря на ранние семь утра, всё хорошо. А теперь, когда и он наконец пришёл в себя, испортить это самое настроение нужно было бы очень сильно постараться.

Вокзал Феодосии, когда-то очень красивое, сталинского ампира здание, встретил их если и не разрухой, то явно неопрятностью и запустением. Было видно, что за три года после СССР ни один маляр-штукатур не подходил к когда-то белоснежным, а сейчас облинявшим серо-жёлтым в потёках стенам. Будто старый дворянин разорился игрой в карты и застрелился, крестьяне разбежались, а его усадьба стоит неухоженная и позабытая, дожидаясь новых владельцев. Обрывки бумаги и скомканные газеты, валявшиеся на перроне, сообщали вновь прибывшим, что ставки дворников на вокзале давно вакантны.

Выгрузились быстро и бодро зашагали на привокзальную площадь, радуясь набиравшему силу солнышку, новому дню и предстоящему морю.

На площади стоял не по сезону одетый Ильич. В засиженном голубями пальто и не менее грязной кепке, он походил на питерского бомжа. Казалось, что он тоже улыбается и призывно машет рукой всем приехавшим. Словно гвардия вождя, вокруг памятника выстроились ряды женщин. Все крупные и дородные, как на подбор, они держали таблички с адресами и, перекрикивая друг друга, предлагали лучший в мире и не с чем не сравнимый по уюту и сервису частный отдых. Сама площадь была запружена автобусами, уазиками-«буханками», рафиками и автомобилями всевозможных марок. Частные таксисты, в большинстве своём армяне, словно соревнуясь с хором «частных риелторов», наперебой приглашали оценить качество их автомобиля и непревзойдённое мастерство вождения, создавая неповторимую какофонию и при этом усиливая свои призывы звуком новеньких фирменных автомагнитол. И вся эта какофония сплеталась с ароматами бензина, солярки, приносимым ветром с путей запахом креозота и растапливаемых бесчисленных мангалов, закручивалась где-то над головой вождя мирового пролетариата в тугой клубок и плыла над площадью, обдавая только что приехавших незабываемым ощущением первого посещения южного курорта. Даже не хотелось представлять, что же тут будет твориться днём или вечером, если уже в семь утра жизнь вовсю била ключом. Причём почти в буквальном смысле этого слова…

– Ну что, мои дорогие барышни? Что будем делать? Где наши Андрей с Володей? Вы их видели на перроне? Живые они вообще… или как эти… наши соседи… Надо же попрощаться и вообще…

– Так! Максим! Никаких «вообще»! Я прекрасно понимаю, что значит это твоё «вообще»! Сначала селимся, потом отдыхаем. Правильно, Тань?

– Абсолютно правильно, Наташ. Но попрощаться действительно нужно. Ребята хорошие. Мало ли как отдых сложится.

– Именно так, Татьяна Никитична! А вы, Наталья Викторовна, учитесь у старших товарищей! Попрощаться нужно! Но где они есть? Непонятно…

В этот момент за его спиной раздался оглушительный звук автомобильного гудка, от которого он чуть не подпрыгнул. Все обернулись. Рядом остановилась двадцать четвертая «Волга» некогда белого цвета, с огромным розовым покемоном на водительской двери. Из окна на них смотрел, широко улыбаясь и выставив покрытую густым чёрным мехом руку, носатый водитель. С задних пассажирских мест, пытаясь влезть одновременно в открытое окно, высовывали свои головы Андрей и Володя.