Текст книги "Времена и время"

Автор книги: Максим Касмалинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Максим Касмалинский
Времена и время

Штрих

Смотрю на очертания стен Теночтитлана, и думаю – жарок ноябрь в этих широтах.

Древний край упрямых богов. Чужая земля с незнакомой травой, примятой нашими бывалыми каблуками.

Белые люди вернулись с востока. В руке у нас крест, а в сердце царит неуемная жажда наживы. Так, кажется, скажут. Может, не скажут.

Лицо ацтека из пасти ягуара. Глупое лицо, клыки над бровями. Странные обычаи.

Мой друг Эрнан в скромном кафтане. Строг и величествен.

Начинается встреча. Ацтекские вожди (сверлящие взгляды, черные очи) и аскетичное воплощение бога войны Уитцилопочтли, наш современный Кетцалькоатль.

Кетцалькоатль… как название исландского вулкана. Интере-есная аналогия. Поинтересоваться бы на досуге.

А фитиль уже тлеет. И я поворачиваю аркебузу медленно-медленно, преодолевая сопротивление необычайно густого воздуха.

Прости-прощай, конкистадор!

Пуля выползает из дула, как пчела из улья, плывет в сторону успевшего ужаснуться Кортеса. Медленно-медленно…. Долетит ли? Долетит. Прости-прощай, конкистадор.

Бросаю аркебузу и…

просыпаюсь,… погружаюсь,… пробуждаюсь.

Очнулся на волне сумбурного шума – шума, присущего привокзальным базарам, сплетенного из автомобильного гула, хрусткого звона трамваев, дробного ритма железной дороги и, конечно, из тысячи женских, мужских, детских, наивных, призывных, веселых, сердитых и хриплых, разных акцентов людских голосов. Среди витрин в сонме солнечных отражений шагаю, шаркая, к выходу.

У входа-выхода на рынок неподвижной точкой в эпицентре урагана неизменная старушка с кипой газет и журналов. Сотни раз я здесь бывал, проходил, покупая прессу, и видел тысячи изданий и тысячи названий, а старушка всё та же, и всё тот же заискивающий, просительно-вопросительный, немного детский даже взгляд.

Беру газету. «Федеральные новости». Что это значит? Новости от Фёдора? Или о Фёдоре? Знавал я одного Федора – так себе царь. Это потом, а вот сейчас… такая должна быть синяя будочка. Как её? Ларок, по-моему. Вон она! Пломбир есть? Есть! Есть еще какие-то вечные ценности!

А теперь через дорогу, напротив, в парк.

Парк Памяти – ели, как стрелы; вечный огонь. Кому посвящен?

Медикам, погибшим в борьбе с эпидемиями. Достойно.

А вот и лавочка, где нерадивый ученик забыл географический атлас. Сажусь на лавочку, кусаю пломбир, листаю атлас до карты мира.

Никакой Ацтекии нету. Штаты и Канада в Северной Колумбии, в Южной – всё та же Бразилия. А с этой стороны Британия ужалась, Польша сократилась, Россия, Филиппины. В общем, как обычно – обыденно и скучно. А чего я хотел?

Чего бы я хотел? А хотел бы я просидеть на этой скамейке до сумерек в полном одиночестве, чтобы никто не подошел. Вдыхать, и наполнятся до пяток пылью и грязью, пока здешний воздух не станет безвкусным и незаметным. А потом пойти гулять по городу, вглядываясь в каждый сантиметр дорог, привыкая к этой нелепой современности. Смотреть на окружающих, на их жесты и мимику, примеряя лица на себя, сливаясь, мимикрируя. А дальше по ситуации. Мне в данном случае всего-то двадцать семь. Жить… Да уж.

Смотрю газету «Федеральные новости», немного волнуясь.

Итак, президент России (Кто?!!) встретился в Кремле (А что не в столице?) с послом Франции… Увеличен объем экспорта пресной воды… (Дожили! Полвека назад нельзя было умнее быть?)… Радикальный исламизм…(Опять!?). По заявлению российского сенатора… (Ну хоть что-то нормальное. Сенат, значит есть). Саратовский губернатор… (Во-от! Тоже хорошо – губернатор. Вопрос, откуда президент и где, понимаешь, государь?). Курс монгольского юаня к венецианскому дукату… (это само собой). Футбол… (Это уже было, но не думал, что опять будет. Глупая игра. Вот, метание копья, это да!).

Под газетой появились маленькие кроссовки. Кстати, гениальное изобретение. Более удобной обуви не встречал.

– День минус девять, предрожденный! Приветствуем вас.

А почему во множественном числе, если ты одна? Девушка…. Боже мой! Девочка совсем, лет пятнадцать. Аллигатор, однако, гурман. Интересная девчонка. Стройная, как молодой тополек, светленькая, глаза немного раскосые, как у парфянской рыси.

– И я приветствую тебя, прекрасная незнакомка, живущая до первой звезды, – со всей почтительностью здороваюсь, поднимаясь со скамейки. Дама, всё-таки. Хоть и мотылёк. – Как там Аллигатор живёт – не живёт? В хорошем ли настроении?

– Мэтр ждет вас, предрожденный, – сухо говорит она с напускной официальностью, а голосок-то звонкий, девчачий.

– Пошли. Только я еще одну мороженку куплю.

– Это невозможно, денег у вас больше нет. Следуйте за мной.

Тонкая шея, сквозь легкую ткань – острые лопатки. Гибкая фигура, в которой есть нечто хищное и в то же время притягательное.

В этот раз едем на автомобиле. Парфянская рысь свернулась клубком на переднем сидении, я – сзади, пытаюсь вспомнить, как опускается стекло. Водитель в темных очках, не произнеся ни слова, повернул ключ в замке зажигания.

Уличный макияж жизни тихого городка, корявый мирок. Люди. Они бегут через дорогу, они стоят на тротуарах. Они разные, при этом одинаковые. И остается им девять дней. Что они сделают, если узнают. Не поверят?

Представляется банальность: человек узнавший, что остается ему жизни девять дней, вдруг меняет свое поведение и либо рьяно созидает, либо фанатично разрушает в меру своего таланта или порока. Несколько дней – ограниченный срок. Иначе, как будто, срок бесконечен. Девять дней, девять лет, или девяносто… есть ли разница? Но человеку лишь бы не знать, лишь бы не знать.

Мы знаем.

Остается девять дней, если мы не найдем развилку.

А мы найдем, ибо за нами вечность. Мы не рождались.

Особняк красного кирпича – нора Аллигатора.

Крыльцо в три ступени, стеклянные двери. Гостиная с мебелью прошлых столетий. Книги на полках. Множество книг определенной тематики. Прихоть хозяина – коллекционировать произведения об изменении хода вещей, о так называемых «попаденцах». Что ж, а конструктор Сикорский мог бы собирать сказки, где упомянут ковер-самолет.

Слева лестница на второй этаж. Рысенок метнулся в дальний правый угол, растянулся на софе, надел наушники. Прямо передо мной огромное кресло, из которого ощупывает меня высокомерный взгляд круглых немигающих глаз, окруженных заскорузлыми складками кожи, похожей на засохшую и потрескавшуюся глину, присыпанную тонким слоем песка. Неприветливый, неподвижный Аллигатор. Напротив него еще одно кресло, очевидно предназначенное для меня. И журнальный столик, на котором конфеты и лимонад, тоже предназначенные для меня.

– Мэтр! – слегка кланяюсь.

Аллигатор кивает на кресло, приглашая садиться, и дергает местом, где должна бы быть бровь.

Сажусь, открываю бутылку, пью газировку. Сладко.

– Зачем? – спрашивает хозяин. Безо всякого интереса.

Я пожимаю плечами, разворачиваю шоколад.

– Он мне никогда не нравился, – у Аллигатора что-то шевельнулось под левым глазом – улыбнулся. А я говорю, дурачась. – Как «зачем», мэтр? Чтобы сорвать конкистадорские мероприятия. Не по нраву мне конкистадорские мероприятия, – с удовольствием выговариваю, исподволь наблюдая за девушкой с рысьими глазами. – Индейцы, в принципе, могли отбиться. Глядишь, возникла бы страна Ацтекия.

– Государство ничего не значит…

– Да знаю я! Страны ничего не значат, любые войны не меняют, а вместо деспота – тиран. Но я просто не видел иной развилки…

По лестнице спустился огромный негр голый до пояса.

– Предрожденный Банга!.. – я встаю, обмениваемся рукопожатием.

Банга берет в баре бутыль темно-коричневого пойла, направляется обратно по лестнице. Но перед тем как уйти вдруг оборачивается и зыркает на рысёнка, при этом напрягает мышцы и белозубо скалится.

Та полыхнула похотью, глаз не отвела. Юная порочная рысь. Я почему-то испытал некую ревность. А что уж тогда испытал мэтр? Бедный Аллигатор. Хотя, как ни крути, а Банга через час исчезнет, и мэтр может забавляться сколько угодно. Тем более, девушка всегда будет жить лишь в этом дне – дне «минус девять», пока не надоест хозяину. А потом он выдернет еще кого-нибудь, и сделает себе нового мотылька, живущего до первой звезды.

– Что там про развилку, Винсенте? – Аллигатор назвал меня последним именем.

– Развилка, ведущая к концу света. Мы же именно ее ищем.

– А кто тебе сказал о конце света? – морщится Аллигатор.

– Как кто? Вы, мэтр, и сказали. Через девять дней конец света.

– Конец света… – кряхтит брюзгливо. – Да что ему сделается… Преувеличение это всё. Погибнет всего лишь одно человечество. Да и то не полностью, к сожалению.

– Ну не конец света – конец цивилизации. По большому счету без разницы. Есть ли видимое, когда нет видящего? Возможен ли видящий в отсутствие видимого?… А можно кофе?

Горячий горький кофе.

– Вкусно. За это я готов простить конкистадорские мероприятия.

– Родина кофе – Африка.

– Да? Не знал, – делаю еще один глоток. Молчу. Аллигатор тоже молчит и смотрит сквозь меня. – Не знал, хотя порой кажется, что знаю почти всё. От многознания иногда паршиво. Паршиво до удушья иногда, – смотрю на изогнувшуюся на диване, девочку-рысь, допиваю кофе. – А знаете, мэтр… отпустите меня.

Личный настроенческий барометр Аллигатора если и сместился от невозмутимости к удивлению, то лишь на одно деление.

– Допустим, я сейчас выпью еще чашечку кофе, – предлагаю я свой заветный план. – Рассую конфеты по карманам, выйду на улицу и пойду гулять по городу и знакомится с дамами. Вы мне наколдуете несколько золотых монет… в том смысле, что бумажных купюр. Поживу девять дней в удовольствие, а потом… что там ядерная война? Через девять дней вместе со всеми.

– Это невозможно, – ответил он мне как идиоту, ответил как на детский вопрос с некоторой даже каплей веселости.

– А давайте по-другому, – я встаю и расхаживаю по комнате. Мне кажется, что девушка с глазами так меня взволновавшим хоть и в наушниках, но слышит наш разговор. – По-другому. Вы подбираете новую не воплотившуюся душу. Это вам легко. А я, как заслуженный предрожденый, являюсь в положенное время в этот не лучший из миров. Мотаю свой «майвэй», а когда приходит срок, вместе со всем племенем людским отправляюсь на мост Чинвад. Разве я не заслужил просто жизни? Пусть короткой, пусть нелепой просто жизни? Даже убого, даже ущербно хочется жить. Именно собой, именно собой! Не выполняя каких-либо миссий. Пожить и умереть как человек, – Рысёнок подслушивает, я уверен. Я же отчасти и для нее завел этот разговор. – А кстати, вы так и не сказали, мэтр, что произойдет через девять дней?

Пауза. Чего-то не хватает в этой безупречно обставленной гостиной.

– Ты, Винсенте, единственный, кто не задал этот вопрос в первую же встречу.

– А зачем, если я уверен был, что смогу предотвратить. Я думал, что с первой темы найду изъян, всё исправлю. Ни с первой темы, ни с сотой не нашел. Другие предрожденные, видимо, тоже, иначе мы бы тут не находились, – сделал я тривиальный вывод. – В последнюю ходку слыхал я – есть у ацтеков легенда, что мир разрушался четырежды: огнём, водой, ураганом и почему-то тиграми. Захотелось узнать, а сейчас-то что за беда? Нежели, тигры?

– Никакой беды, развел руками Аллигатор. – Просто время пришло.

– В каком смысле?

– Так устроено, что все кончается. Человек перестал быть частью мира. Настал такой момент, что исчезновение большинства людей никак не отразится на природе, на планете. А если и отразится, то в лучшую сторону. Смерть популяции полинизейских жаб запускает цепочку причинно-следственных связей, где результат проявится в Антарктиде. А смерть людей не повлияет ни на что. Человек уже не тот. Медведь на велосипеде – не совсем медведь, ему в лесу не выжить, правильно? Отчуждение – смерть. Старики в большинстве не умирают от болезней, а умирают от ненужности, когда им места нет в наставшем настоящем времени. Так и с человечеством. Оставшаяся горстка людей начнет сначала. А в большинстве своем этот вид себя изжил. Он не первый, не последний. Одним словом, пришло время.

– Это же важная информация! Так давайте работать против техносферы. Вся наука умещается в два-три века. Гораздо проще искать развилку! Можно… – и тут, как пишут в средневековых романах, я был поражен внезапной догадкой. Аллигатор явно это заметил, дернул шершавой щекой, выражая досаду. И не понятно досада относится к тому, что до меня дошло или к тому, что дошло так поздно. – Я алкоголя выпью?

По-моему, коньяк. Теплеет.

– Мэтр! Я всегда считал, что моя миссия искать развилку в событиях, чтобы в нужный момент повернуть ход истории в сторону от апокалипсиса. И мы находимся в этом дне, называемом «минус девять», имея в виду, что этот день – точка возврата, а уже завтра ничего изменить нельзя. Но до этого дня произошел перелом, который ведет к этому концу. Я сравнивал себя с электриком, который ищет порыв в сети. А теперь я вижу, что нет изъяна в цепи, просто энергия кончилась. И через девять дней произойдет то, что произойдет, ничего нельзя изменить. Так?

– Ты прав, – грустно сказал Аллигатор.

Я несколько опьянел. Аллигатор тоже выпил несколько порций, первый раз вижу такое. Хотя зачем бы ему тогда наполненный бар с разнообразным выбором напитков?

– Неотвратимо?

– Неотвратимо…

Я понял, что всё время смущает меня в этой комнате. Здесь должны быть часы. По логике интерьера – массивные часы с маятником. Их нет. В доме вампира нет зеркал, в доме хозяина времени нет часов.

– Мэтр… а тогда я… мы… зачем?

– Зачем? Для красоты. Для полноты картины мира. Для завершенности композиции.

– А кто оценит красоту и завершенность?

– Заказчик.

Я бормочу что-то вроде «А-а-а, э-э…», закатываю глаза кверху, потом смотрю на Аллигатора вопросительно, показывая пальцем в потолок. Аллигатор утвердительно кивает, опускает губы в рюмку, без слов, без слов.

– А между тем вы сами говорили, что его нет, – с вкрадчивым обличением говорю я противным голосом. – Бога нет, его придумали люди.

Аллигатор фыркнул.

– Люди! Они не способны к такому! Люди не могут ничего придумать, но могут неправильно понять.

У меня возникает постыдное желание подняться на второй этаж, растолкать спящего Бангу, рассказать ему всё, что довелось узнать. После чего мы бы связали Аллигатора (поскольку убить невозможно) заперли бы его и предались бы пьянству и разврату (я бы – с девушкой с глазами рыси), разнесли бы этот дом по кирпичику, а потом и весь город, чтобы с полным ощущением собственного ублюдства достойно встретить долгожданный апокалипсис.

Стремления присущие конкистадору Винсенте, но не предрожденному без имени.

– Ни эволюции, ни прогресса. Ни движения, ни цели. Ни борьбы, ни результата. Просто картинка. Мэтр? Пишем роман, играем концерт, малюем пейзаж. Мы, предрожденные, ничего не меняем. Мы – фразы и ноты, мазки и штрихи. Мэтр?

– Рожденные, предрожденные, живущие и умершие, все. Правильно. Кисти и краски, струны и ноты. Каждый оставил штришок, незабываемый звук, слово и смысл. А ты… Ты редактируешь, ты подчищаешь, приводишь в порядок. Вин, ты – корректор. Разве не славная миссия?

– Нет уж, мэтр. Мне это более не интересно. И прошение об отставке остается в силе. Двадцать семь лет человеческой жизни и вместе со всеми исчезнуть.

– Вин – сен – те! – Аллигатор выглядел сейчас не вершителем времени, не всесильным владыкой, а просто очень старым, уставшим человеком. Да-да, человеком, как ни удивительно, этаким старейшиной рода, поучающим отрока-хулигана, который пытается скрыться от взросления, продолжать бегать босиком и лазить по заборам, в то время как по возрасту положена пристойность и ответственность. – Вместе со всеми – это к тебе не применимо! Неужели до сих пор не понял? Ты даже не можешь умереть вместе со всеми. Ты не погибнешь! Ты остаешься! Заканчиваешь старую картину и начинаешь новую.

– А я уже не хочу ничего заканчивать! – рычу с капризной злостью, ни на что, впрочем, не рассчитывая, а просто пар выпустить. – Рисуют они мной! Надоело! Не хотите отпускать, я буду саботировать. Куда бы ни отправили, где бы ни проснулся, я вам таких дерьмовых следов наделаю! Это полотно мироздания вообще станет супербездарным! Давайте, меня в Средневековье! Я лично растащу чуму по всему свету, и вымрем мы раньше, чем вы запланировали! Или еще чего натворю, гадостей разных! Заказчику не понравится.

– А может он этого и ждет, – тихо сказал Аллигатор. – Для этого дана свобода выбора. Ты принимал решения сам всегда, и так будет впредь. Мерзкие злодеяния или добрые дела – решать только тебе. Подумай об этом. Спокойно подумай.

Я забыл, мой здешний организм – курящий? Мыслить о великом, о недоступном и чтобы при этом тлела в руке сигаретка. Это, черт возьми, красиво!

Думаю, размышляю. Но всё ясно. А что изменилось? Появились новые сведения. Существование, – как выразился Аллигатор – «Заказчика», так я всегда подозревал, вернее сказать – надеялся. Знание о том, что на результат рассчитывать не приходится, так девять десятых всей человеческой деятельности безнадежно безрезультатно. Неотчетливая перспектива начать новый виток? Тем интереснее.

Из памяти о прожитых отрезках всплыл идиотский клич: «Погнали наши городских!». И надо не забыть конфеты по карманам.

– Что дальше, мэтр?

– О-о! – Аллигатор откинулся в кресле. – Возьми вон ту открытку на столе. А! Как тебе? Стало интересно?

– Неожиданно. Но этот персонаж… этот штрих уже был исправлен.

– Ничего! Ничего! Ты, – Аллигатор выделил это самое «ты». – Ты еще не брался! Это один из лучших вариантов, согласен?

– Уговор о трех условиях в силе?

Аллигатор подтверждает. Не то это существо, чтобы торговаться в мелочах. А пакт о трех условиях был заключен еще тогда, еще в моей доутробной жизни.

– Первое. Тысячу золотых монет! На всякий случай. Второе, ящик сгущенки. Такие синие баночки. Никто не увидит, я буду очень аккуратен, вы же меня знаете.

– Знаю я вас, – бурчит Аллигатор. – Все вы гарантируете скрытность и аккуратность. А потом находят археологи авиационный алюминий в шумерских зиккуратах… Третье?

Вдох-выдох, набрался решимости.

– Третье. Отпустите её.

Ну и что ты вылупился, мэтр – Аллигатор – хозяин времени – старый извращенец?! Соглашайся и разбегаемся!

– Зачем? Тебе? Это?!

– Хочу. Пойду я покурю на улице. Вы, мэтр, пока делайте то самое, что вы там делаете.

Спускаюсь с крыльца. А ведь я оказывается хромой! Заметил только сейчас. Странное слово «сейчас», существует ли этот «сейчас»? А если существует, как его поймать?

Девушка с рысьими глазами вышла из дома, подходит ко мне. Лапка дергается в плече.

– Зачем тебе это надо?

Популярный вопрос.

– Захотел! – небитый ответ.

Слезинка ползет. Какая ты рысь? Тощая кошечка, бездомный котенок.

Кладет мне руки на плечи, головой зарывается в грудь, сопит еле слышно «Спасибо».

Левой ладонью за талию легко обнимаю. Запах волос.

Закрываю глаза. Расцветает хрупкая нежность где-то под сердцем, где-то в душе. Мне хорошо и покойно.

Пытаюсь обнять ее правой рукой, но не нахожу никого. Шарю в густом воздухе, как под водой. Исчезла.

А я поднимаюсь,… просыпаюсь,… пробуждаюсь…

Очнулся в сумерках у прохладной стены. Камнем мощеная улица. Тихо и пусто, воздух безвкусен. Дальше по улице что? Санта Мария дель Фьере.

Есть план? Конкретного нет. Кое-какие наметки.

В очередной новой жизни пусть будет и новый образ Джоконды – стройная юная дева с глазами парфянской рыси.

Как-то так. Штрих, другой…

Цивилизация

Море – спокойное с бликами; небо – ясное, с перьями; третьим оттенком синего сияет на берегу купол легчайшего металла в два человеческих роста – островной наблюдательный пункт. Рядом с ним вдоль песчаного пляжа стоит пять искривленных антенн, за которыми следом, будто продолжая шеренгу, тянутся вглубь острова заросли тропических деревьев.

Под куполом внутри помещения слегка соленый свежий воздух, запах кофе и еле слышный гул аппаратуры. Перед широким монитором, на котором видно только море, сидит скучающий рядовой Зик Холт в бежевой рубашке с петлицами и эмблемой на коротком рукаве. Чуть поодаль в такой же форме, с теми же знаками отличия расположился Йен Шахт, разбросавший на столе дискеты и диски, стаканы и чашки, плитки шоколада и другое барахло.

– Глянь пятнадцатый квадрат, – сказал Шахт сослуживцу.

– Это там к другому спутнику надо, – Зик Холт зевнул. – Да и нет там никого.

На мониторе только море.

Шахт отломил дольку шоколада, ловко бросил в рот.

– На «Карокум-два», между прочим, тоже такие сидели, – сообщил он. – Нету никого, говорят, кругом одна пустыня. И прозевали группу мигрантов. Отлавливали их потом по пескам, по барханам.

Зик пощелкал по клавиатуре, вывел на экран новую картинку. Ничем, кстати, не отличавшуюся от предыдущей.

– А где наш командир?

– Делает осмотр мандариновых деревьев, – усмехнулся Шахт. – В целях обороны государства, конечно.

Зик пару раз приподнял брови, показывая, что он не сомневается в служебном рвении начальства, раз для обороны государства необходимо проследить за мандаринами, то значит надо проследить. Тем более, что троих пограничников на этот островок вполне достаточно.

– Я хотел отпроситься на вечер, – сказал Зик. – Сегодня борт в Луны приходит. «Луна -триста два». На Яксарт садится. Надо мне туда бы.

– И что? Не видел космолетов? Пф-ф! Это, малыш, такая большая железная птица…

– Там дядя мой прилетает. Он решил жизнь заканчивать. То есть, как там все приличные люди, традиционным способом.

– И поднимется дядя рекрута Холта на скалу усталости и бросится в студеный океан, – продекламировал Шахт.

– Ну а что? Прожил дядя добродетельно, бесследно. Ни травинки не сломил. Человек достойный, сто четыре года.

– Сто четыре – детский возраст, – заметил Шахт.

– А наши с тобой двадцать какой возраст? Возраст эмбриона? В общем, надо мне с дядей свидаться. Как думаешь, Чет меня отпустит?

– Я б не отпустил. Можно и по телефону попрощаться. Подумаешь, смерть! Все умирают, кроме бессмертных.

Зик закусил уголок воротника, почесал макушку и вздохнул:

– Я бы хотел, чтоб он передумал, и часть наследства мне передал. Там домик один… Прямые потомки не заценят, а мне бы так нормально.

– Да-а – протянул Шахт – Еще до сих пор кое-где у нас по углам плесневеет подлость. И ее самый жизнестойкий вид – это правдивый подлец. Он обезоруживает просто своей прямотой.

– И не подлец совсем, – обиделся Зик. – Я таких домиков в пользование могу взять хоть десять. Там избушка такая… Хоть двадцать таких могу. Дело в том, что у дяди охотничий домик в лесу. А лес грибной! И мало того – промысловый, – Зик застучал по кнопкам. – Там собирать можно. Грузди эти… рыжики там… вот смотри.

Шахт встал подошел, облокотился на спинку кресла Зика, увидел на мониторе картину хвойного леса.

– Вот лес, – пояснял Зик, двигая изображение. – Тут речка… еще одна речка, только маленькая. В тех краях это называют ручей. А вот он! Охотничий домик.

– Красиво, – сказал Шахт. – А почему домик именно охотничий?

– В тех краях так называют. Ну, охотно – значит с желанием. Охотничий домик – домик для желаний.

– Охота! – раздался зычный голос за спинами рекрутов. – Это добыча объектов животного мирра.

Офицер Чет Талан подошел неслышно для подчиненных. Шахт, согнувшись и пряча глаза, прокрался на свое место.

– Охота промысловая для еды и продажи, – говорил Чет. – Была также спортивная охота, но это уже совсем варварство из средневековья. Но! Это у нас. А южнее нас охота до сих пор практикуется. Там, – Чет махнул рукой в сторону. – На Ближнем Востоке. А задача нашей базы наблюдение как раз за Ближним Востоком. А у вас что, Зик?

– Да я… только на минутку, – Зик, торопливо нажимая на кнопки, вернул на экран акваторию моря.

– Рекрут Шахт! – рявкнул Чет. – Уберите бардак на столе. Все лишнее вон! Клавиатура должна лежать перед вами на расстоянии от локтя до кисти. Справочные материалы лежат слева.

– При всем уважении, офицер Чет, рабочее место служит для работы, – сказал рекрут. – Ее я выполняю. А красоту наводить, эстетика-патетика, занавески – канделябры, свечи в зад, это не ко мне!

Офицер нахмурился. Изо всех сил нахмурился и ушел в соседний кубрик. Там он зашелся в беззвучном смехе. Потом показал язык своему отражению в стеклянной двери. Нет. Он не был занудой и педантом Чет Талан. Да и лидерских задатков у него не было. И компенсировать это приходилось приказом и криком, напускным чванством, канцелярским буквоедством. А так он был совсем другой. Но кто об этом знал? Только Мирра. Она много раз говорила ему оставить армейскую службу, пойти по другой стезе. Под ее напором Чет даже сдал на диплом биофизика, получил патент пилота космических кораблей, но… остался на службе. В стране, где пятьдесят миллионов абсолютно вольных граждан, предоставленных себе, Чету хотелось именно находиься в системе, в какой-то структуре, чтобы инструкции были, правила, субординация. «Урезать, ограничить свою свободу? Ты больной», – говорила Мирра. Чет соглашался: «Наследственность дурная».

А сейчас? Сделал выволочку рекрутам, которые всего-то посмотрели через спутник на другой уголок Земли. Ну и что? Промолчал бы. Формально прав, а по-человечески?

Рекруты в это время безмолвно работали. Зик ерзал в кресле, поминутно поглядывая на таймер. Шахт разработал и задал машине хитрый климатический алгоритм. Пока шел расчет, он вызвал справку об охоте. Так и было! Стреляли животных в давние времена. И это при том, что бластеров тогда еще не было. Шахт кликнул на снимок пещерного тигра. Вот зверина! Пойди, поохоться на такого. Голову откусит, как черешню с ветки и даже не наестся.

– Накаркал командир наш! Чтоб ему не жить бесследно, – ругнулся Зик, с ненавистью глядя в монитор. – Плывет какая-то дрянь с сирийского берега.

– Где? Может мусор просто?

– Пятнадцатый квадрат. Конечно, мусор. Этот мусор еще называют мигрантами. Лодка что ли, – Зик приблизил изображение. – Даже не лодка. Плот.

– Приблизь еще.

На экране появился хлипкий плот в десяток бревен с опавшем парусом на мачте. По краям плота сидят два похожих друг на друга бородача, одетых в длинные рубахи до колен, они гребут, шваркая по воде короткими веслами. На середине, вцепившись в парус, стоит мужчина без возраста – только голая голова с перевязанным глазом торчит из мешковины. На носу плота лежит грузная женщина с уродливым ребенком на руках, а на корме – на коленях девушка, почти девочка сложила молитвенно руки на грудь и жалобно смотрит на небо. На небо. На спутник. Рекруту Шахту на миг показалось, что смотрит она прямо на него.

– Вводим команду – Зик зашептал. – И эту лодочку лучом. А? В прах и на дно.

– И в трибунал. Сколько им плыть?

– До нас часа три. А может еще течением в сторону снесет.

– Хорошо бы. Возись тут с ними. А у кого-то дядя жизнь кончает.

Зик начал крутиться на кресле: пол-оборота вправо, пол-оборота влево, потом по полному кругу.

– Достали. Обрыдли эти мигранты. Везде уже они, – говорил он. – Куда не посмотришь. Их уже на Севере больше, чем нас. И увидишь, друг мой Шахт, скоро встанет вопрос: они или мы, мы или они.

Шахт налил себе кофе из термоса, отхлебнул, поморщился и сказал задумчиво:

– На днях Президентский Совет опять. По этому вопросу.

– Да. Мой территориальный президент уже звонил, спрашивал мое мнение. Я и говорю: мигрантов – в резервацию, Ближний Восток спалить в прах от Нила до Инда. Это война! И она уже идет.

– И что президент?

– А что он? – небрежно фыркнул Зик. – Соберет мнения избирателей, на Совете президентов проголосует по большинству. А я в меньшинстве. И я заметил! Любой вопрос он мне ставит, я – в меньшинстве. При том, что вопросы он ставит пять раз на неделе. То колонизация Марса, то сбережение рек. То было про защиту червей каких-то. Он и сам как червь на асфальте – вьется, вьется.

– Мой территориальный президент, наоборот. Ленивый, как улитка. Менять его будем к следующему собранию Совета.

– Зато наш с тобой президент от профессии каков? Крутой генеральчик. Я за него голосовал.

– Ар-рмия тррребует прривилегий! – Шахт передразнил президента от военного сообщества. – Я тоже за него голосовал.

– А ты понимаешь, что даже в Президентском Совете есть мигранты?!

– Там и парикмахеры есть.

– Как?! Как бороться с мигрантами, если даже во власти они. Как принять решение, чтобы новых беженцев не пускать? А они лезут! Чего им на родине не сидится?! А мы с ними носимся. Нате вам жилье, нате работу, еду хорошую, вот вам все удовольствия, живите на всем готовом. И он живет на всем готовом, лежит и жиреет. А трогать его нельзя-я. Он под защитой! Чуть что он скажет: я из мигрантов…

– Я из мигрантов, – глухой голос Чета, он опять подошел незаметно. Рекруты поднялись, встали в стойку, как велит устав. – Мой родной дед-мигрант. Беженец. Жиреть, ты говоришь? Лежать? Дедушка был профессор пяти институтов. Это как, Зик? На нем девяносто научных открытий. А когда он собрался на скалу усталости, к нему очередь стояла… Президентский Совет в полном составе… Из Багряного Грота были посланники. Вечные! Ты видел, Зик, хоть одного Вечного? Говорил хоть с одним? А дедушка говорил. И Вечные! Уговаривали его еще пожить, поработать на благо планеты. Отказался! Прожил, не нарушив гармонию. И в Мраморной книге почетных людей о нем запись!

– Я не знал… и не это имел, – бессвязно шептал Зик, на что Чет только плечом дернул.

– Не за жратвой сюда ехали! Дедушка говорил всегда: не к удовольствиям стремись, но к радости. К свободному труду и творчеству. Тебе сюрпризом будет, Зик, не все мигранты едут за комфортом. Не за жратвой! За космосом! За биоинжинирингом, за любыми знаниями, за искусством, за… за будущим! Мигранты бегут из прошлого в будущее, бегут оттуда, где прошлое замерло. Да и не так даже! Семья моего деда и бежать не собиралась. Наоборот. Они хотели будущего на своей родной земле. Они предложили: давайте строить. Давайте на Юге откроем школы, больницы, институты, космодромы. Возьмем с Севера пример и постоим здесь его, будущее без неожиданной смерти, без детских болезней, без голода. Отменим жертвоприношения и ритуалы, уберем тупых пожизненных царей. Давайте вшей изведем хотя бы! Хватит жить в дерьме. Так говорили мои родственники и их друзья. А соседи! Приятели, земляки говорят: вам наш Юг не нравится? Валите на свой Север! Убирайтесь! А не уедете сожжем, сдадим страже, камнями закидаем. И уже начали камни кидать! Им пришлось уехать, семье моего дедушки. Вот кто такие беглецы, Зик. И они любят Север не меньше тебя, и в том, что Север такой, какой есть, большая заслуга и мигрантов. И потомков мигрантов. Таких как я. Давай, сжигай этот плот, Зик, как ты говоришь, в прах.

Шахт поднялся со своего места, подошел к командиру, положил ему руку на твердое плечо и сказал примирительным тоном: