Текст книги "Темная волна. Лучшее"

Автор книги: Максим Кабир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

В тот год Макс часто кричал во сне, словно не мог выбраться и звал на помощь. Когда мы брали его в свою кровать, то я – разбуженный, со стылым сердцем – обнимал сына, шептал «всё хорошо, хорошо», чувствуя раны от этого неожиданного крика. Я баюкал его и клялся себе, что посвящу всю жизнь тому, чтобы Макс был счастлив, всегда буду рядом…

Я помню кусочки пересказанных сыном снов, помню хорошо. Они одновременно забавляли и пугали («они в клетке, их едят собаки»). Игнорировать их казалось неправильным, верить – изнурительно опасным.

– Всё будет хорошо, – сказал я. – У нас всё будет хорошо.

Вечером появился Ненастоящий дядя. И хорошо уже не было никогда.

* * *

– С вашим сыном случится что-то плохое, если вы не уйдёте, – сказал он.

Меня словно ударили в лицо.

Я сидел на лавке у бокового входа в больницу и смотрел на высокого человека, сквозь него. Сигарета застыла у моих губ, я чувствовал, как их касается фильтр. А ещё я чувствовал – ночь, её приближение. У этой ночи не было краёв.

– Что?

Ненастоящий дядя облизал тонкие губы: маленький острый язык сделал это по-змеиному проворно.

– Вы не должны видеть его, слышать его. Не знаю, как действует старуха (судьба, понял я без слов, или нечто похожее на представление человека о судьбе), но если ваши нити снова коснутся…

Он не договорил. Достал руки из карманов болоньевой куртки, посмотрел на них и снова спрятал.

Я пытался переварить услышанное. Хотел найти в нём другой смысл, не тот, что сейчас выжигал мои внутренности. Я хотел снова оказаться в палате, чтобы этой встречи не было, чтобы…

– Это неправда…

Он пожал плечами: как знаешь.

– Сколько… сколько времени мне нельзя его видеть?

– У этого нет предела. Если хочешь, чтобы с ним было всё в порядке, то никогда.

Я молчал, долго, может, несколько минут. Я думал о предсказаниях, которые Ненастоящий дядя сделал год назад. Все они сбылись, хотя я и не мог проверить последнее. «Все вопросы вы сможете задать в следующий раз». Если бы я не купил тогда карту, разговаривали бы мы сейчас? Увидел бы я его, спустившись покурить?

– Что именно произойдёт? Как? Когда?

– У этого нет даты и формы. Это вероятность, исключить которую можно лишь одним способом. Уйти и не касаться.

– Сколько времени у меня есть? Когда это начнётся?

– Это продолжается. Если бы мы встретились полгода назад, я бы посоветовал вам то же самое.

– Полгода… уже полгода я подвергаю Макса опасности?

Он кивнул.

– А интернет? Я могу следить за сыном… как он растёт, как становится мужчиной?

Ненастоящий дядя покачал головой.

Я впервые посмотрел на него не как на человека. А как на призрака… или уставшего дьявола, присевшего отдохнуть на скамейку. Я был готов обвинить его во всём – в удалённом желчном пузыре, который вытащили из меня через пятисантиметровый разрез, в дурных снах Макса… я видел в нём источник радиации, который отравляет всё вокруг…

– Кто ты? – спросил я.

Он закрыл глаза.

– Простой чудак, у которого есть для тебя ещё два предсказания.

Я встал. Я не хотел слушать, но знал, что не смогу уйти. Не от него.

– Мост, в будущем твою жену очень расстроит мост.

– Что это значит?

– Это значит смерть, которую не избежать.

– Это…

– Нет, – перебил он, не открывая глаз. – Это не касается твоего сына. И последнее: если хочешь увидеть нечто необычное, постарайся не уснуть сегодня до полуночи.

* * *

Я не сомкнул бы глаз даже без его последнего предсказания. Когда выключили свет и соседи – прооперированный и ожидающий операции – захрапели в унисон, я лежал на узкой койке и пялился во что-то чёрное и густое внутри себя. Шрамы болели и чесались, но недостаточно сильно, чтобы отвлечь от мрачных мыслей.

Уснул я только под утро.

Ничего необычного так и не произошло. Или нет? Быть может, бесформенная тьма, липнувшая к моим глазам, проникающая в меня едкими струйками, и была…

* * *

Через неделю меня выписали.

Я сидел у кроватки Макса и чувствовал себя бомбой, готовой взорваться в любую секунду. Было около пяти утра. Пять минут назад я перенёс сына в детскую, умудрившись не разбудить ни его, ни Марину. Если бы Макс проснулся, если бы посмотрел на меня – я бы не смог. Не в тот день.

Но Макс спал.

Я поцеловал его волосы, вышел из детской, прикрыл за собой дверь, достал из кошелька заранее подготовленную записку («я не вернусь»), оставил её на полке в коридоре, оделся, обулся и открыл входную дверь.

Я медленно спустился по лестнице. Я выкинул сотовый в мусорку у подъездной лавочки. Я поднял взгляд на окна девятого этажа, и всё расплылось.

Всю дорогу до вокзала я плакал.

Будь ты проклят, говорил я, растирая по щекам слёзы, будь ты проклят, Ненастоящий дядя.

А потом: спасибо тебе.

* * *

После этого ничего уже не было, ничего, что имело бы хоть какое-то подобие смысла.

Молния его предсказания расщепила меня, распёрла изнутри. И я остался стоять на месте – мёртвый, пустой. А люди с бензопилами не спешили.

Сейчас мне восемьдесят два (кажется, я уже говорил). Я не видел Макса сорок девять лет.

Я ушёл. Я старел в другом месте. Мёртвое бессмысленное дерево. Мёртвый несчастный человек с горсткой воспоминаний.

Я хотел бы оставить лишь прошлое, в котором есть моя семья, прошлое, в котором нет Ненастоящего дяди, но не мог. Я копался в наших встречах и разговорах, как бродяга в мусорном контейнере. Собирал объедки и складывал их в пакеты.

Отдельный пакет предназначался для его пророчеств. Я даже провёл сортировку.

Первый разговор у пушек в крепости. Одно предсказание-развлечение: парк, дерево после удара молнии («Парень получит массу впечатлений»). Одно предсказание-неизбежность: больница, вырезанный желчный пузырь («Июль следующего года запомнится вам в иных тонах»). Одно предсказание-выбор: купленная в ларьке карта цитадели, новая встреча с Ненастоящим дядей («Это зависит»). Три предсказания по цене одной беседы.

Второй разговор в больнице, год спустя. Одно предсказание-развлечение: увидеть нечто необычное («Постарайся не уснуть сегодня до полуночи»), которое не сбылось, или Ненастоящий дядя вкладывал в него некую аллюзию. Одно предсказание-неизбежность: чья-то смерть («Мост, в будущем твою жену очень расстроит мост») – оно сбылось, но об этом немного позже. Одно предсказание-выбор: уход из семьи ради спасения сына («С вашим сыном случится что-то плохое, если…»).

Мои мысли всё чаще крутились вокруг пророчества «если хочешь увидеть нечто необычное». Если оно не исполнилось, значит ли это, что может не сбыться и другое?..

Мог ли Ненастоящий дядя солгать?

* * *

Через два месяца после того, как я бросил свою семью, я позвонил Марине.

Она уже плакала, когда подняла трубку. Не из-за моего ухода, нет.

После моей сбивчивой попытки «прости, я не мог поступить иначе» у неё началась истерика.

– Он умер!.. Вчера!.. А ты… ты… тебя не было рядом!..

Меня словно полоснули по сердцу. Я едва не выронил трубку.

– Как?.. – только и смог сказать я, сдерживаясь, чтобы не произнести имя сына. Даже тогда, на грани, я боялся сказать «Макс», потому что не должен был допустить любое касание наших путей. Это было бессмысленно, ведь то, что сказала Марина…

– Мой брат!.. Он разбился!.. Лучше бы это был ты… трус! Предатель!..

Я сбросил междугородний. Звонок Марине был ошибкой, он подвергал Макса опасности. Её брат… Я испытал облегчение, гнусное, но облегчение. С Максом всё в порядке. С моим сыном всё было в порядке.

Я залез в интернет и ввёл в поисковик имя и фамилию (девичью фамилию Марины) её брата.

Авария случилась три дня назад, но, видимо, Марина узнала страшную новость только сегодня. Её брат умер в чужой стране, в российском городе, по иронии судьбы находящемся недалеко от города, в котором теперь жил я.

«ДТП НА ВИАДУКЕ – «АУДИ» ПРОТАРАНИЛА ЗАГРАЖДЕНИЕ И РУХНУЛА НА ПУТИ», – сообщал заголовок новости.

Я включил ролик.

– Автомобиль пробил ограждение и упал на железнодорожные пути. Авария произошла тринадцатого сентября около семи часов утра. Спустя полчаса в социальных сетях уже появились первые фотографии и сообщения с места происшествия. Выбитые элементы ограждения остались висеть на электрических проводах. По информации сотрудников станции, падающая машина зацепила электровоз, проходящий в это время под виадуком. Не справившийся с управлением водитель умер на месте, пассажир остался жив, получив незначительные травмы…

Глядя на искорёженный перед и бок «ауди», я вспомнил сон Макса: «Пап, мне снилось, как машина упала в реку. Там была стена! И паровоз!»

Машина упала с виадука… так, совпадает… стена – ограждение… паровоз – электровоз… не было только реки, но сколько трёхлетних детей знает, что не под каждым мостом течёт река?

«Мост, в будущем твою жену очень расстроит мост».

Ещё одно предсказание Ненастоящего дяди сбылось.

Это почти успокоило меня.

Это было похоже на действие укола перед операцией. Я почти не боялся, что предсказание Ненастоящего дяди по поводу Макса – ложь.

Почти.

Потому что если он соврал, то…

(сорок девять лет без голоса и лица сына, просто потому, что я поверил)

…более страшного проклятья нельзя и придумать.

* * *

Я думал, что закончу свою историю на этом месте. Просто расскажу её (не для того, чтобы облегчить боль, чёрные буквы на желтоватой бумаге тут бессильны) и пойду спать. Возможно, наконец-то решусь выпить не две таблетки снотворного, а двадцать. Но поставив последнюю точку и закрыв тетрадь, я долго сидел за столом, таращась в пятно света на стене. Мысль пришла неожиданно, от неё мои руки задрожали.

Что, если тогда я просто не дошёл до конца, повернул назад слишком рано? Что, если искал не там? Что, если Страшный дом, как и говорил Макс, существует?

Я почти видел этот дом в своём воображении – угрюмый, одинокий, с чёрными провалами окон и дверей, с сухими перекрученными деревцами на крыше. Он страшил меня… он звал…

Я почувствовал связь. Страшный дом был гораздо больше, чем простое здание, давным-давно напугавшее моего Макса. Больше, чем сентиментальное желание старика уделить несколько страниц своему сыну, ещё раз пройтись с ним по крепости в поисках мистического строения.

И тогда я решил: вернусь и попробую найти его, Страшный дом.

Спустя пятьдесят лет.

* * *

Выкарабкавшись из капсулы (в вакуумном туннеле мои суставы молчали, словно тоже предвкушая… нечто необычное), я сразу взял дрон-такси и выбрал на планшете ближайшую от крепости гостиницу.

Я не смотрел в окно беспилотника – не хотел видеть, как изменился город.

Вещей с собой я взял всего ничего, мог сразу отправляться на поиски Страшного дома, но старикам нужна передышка. Много маленьких или одна большая. Я решил – завтра утром.

Гостиница находилась в десяти минутах ходьбы от дома, который я покинул целую вечность назад. Я не питал иллюзий, что Марина или Макс по-прежнему живут там. Скорее всего и дома-то нет – растворился в желудочном соке модульных новостроек и вертикальных ферм. Женился ли Макс? Есть ли у него дети? Эти вопросы ранили, как удары ножа, но я не мог позволить себе искать на них ответы. Я даже не знал, живы ли они – те, кто были моей семьёй.

Вечером я перечитал распечатки с найденной в интернете информации о Волынском укреплении, обозначил на карте (той самой, что купил в ларьке после первого разговора с Ненастоящим дядей) сохранившиеся объекты, принял две таблетки снотворного и лёг в кровать.

Это сработало.

* * *

Волынское укрепление возвели на топких берегах Западного Буга и Мухавца, на месте Волынского форштадта средневекового города. Корпуса мужского и женского бернардинских монастырей перестроили, превратив в кадетский корпус. К началу Второй мировой в зданиях монастыря размещались военный госпиталь, медико-санитарный батальон и армейская санитарно-эпидемиологическая лаборатория. Помимо этого, на Госпитальном острове находились полковая школа, гарнизонная прачечная и несколько жилых домов.

Мы въехали через Южные ворота: кирпичные, украшенные элементами псевдоготики, с хорошо сохранившимися бойницами. Я приложил карточку к терминалу дрон-такси, вышел и осмотрелся.

Новым пластиковым створкам, прикрывающим вход в кордегардию, попытались придать эффект состаренного дерева – вышло неумело. Левое крыло казематированной казармы отдали под прокат гирокаров и гид-очков.

Развернувшись, я стал лицом к Холмским воротам. Штык-обелиск по-прежнему величественно поднимался над цитаделью, с монументом конкурировала вышка Теслы (после прорыва в области беспроводной передачи энергии ветвистые великаны росли как на дрожжах). Если дойти до моста и повернуть налево, то выйдешь к музею «Берестье», а дальше – упрёшься в забор пограничной зоны. Если свернуть направо и пойти вдоль берега, поросшего невысокими ивами, березами, осокой и водяным мхом, то пройдёшь мимо одного из госпитальных корпусов, гаражей, порохового погреба и выйдешь к автостоянке. Этот путь мы когда-то проделали вместе с Максом.

Так где же он, Страшный дом?

Страшный дом всегда был со мной – на карте, что я купил пятьдесят лет назад в крепости. Или в двухстах метрах от Южных ворот, справа от дороги, на которую я сейчас смотрел. Ещё один госпитальный корпус – бывший монастырь бернардинок.

Я знал, что это и есть Страшный дом, ещё до того, как осилил эти двести метров.

Прошедшие годы и загадка Страшного дома сделали своё дело. Я ожидал увидеть чуть ли не готический дворец, а увидел унылые одноэтажные руины – то, что осталось от католического монастыря, госпиталя, склада. Их даже не пытались законсервировать. У восточной стены, обнажая древнюю кладку, зияла глубокая яма.

Тем не менее, это был он.

С трёх сторон Страшный дом окружали заросли деревьев, с четвёртой – дорога, за которой начинались огороды. Я обошёл здание. Разрушенные стены из тёмно-красного кирпича, поросшие сорняками. Слепые проёмы окон и дверей. Высокая крапива, лопухи, акации, клёны. Земля, продавленная колёсами самосвалов, солома.

Я отдышался и зашёл внутрь. Мои сандалии ступали по бетонному полу, пальцы касались стен, белых, серых, грязно-голубых, чёрных, в плесени, с провалами и следами от плитки. Я старался смотреть под ноги – везде лежали куски кирпичей, ветки, доски, пивные и водочные бутылки, осколки стекла. С потолка и стен свисали провода в наростах штукатурки. Пахло сыростью.

По некоторым обвалившимся стенам можно было подняться на крышу, вернее, на второй этаж, от которого остался лишь пол. Там лежал толстый слой земли, облюбованный небольшой рощицей. Через дыры виднелось небо, в провалы свисали корни деревьев, точно я бродил по древнему индийскому храму.

С противоположной стороны здания до меня долетели голоса. Туристы. Как и я.

Я нагнулся – в пояснице прострелило, – чтобы пройти под низкой аркой, и попал в коридор со множеством проёмов и железными крепежами под потолком. Проходы по правую сторону вели во внутренний двор, в котором властвовали сорняки. В конце коридора был спуск в подвал, точнее, дыра с огрызком железной лестницы, ведущей в подвальные помещения.

– Мама, а здесь привидения живут? – раздался за спиной детский голосочек.

Я криво улыбнулся: одно из них здесь, малыш, это я.

– Живут-живут, – ответил женский голос.

Я схватился за ржавые перила и стал спускаться. Наверняка в подвал можно было попасть и более удобным способом, но я не хотел терять время. Я думал, что упаду и сломаю бедро или сразу шею – не самый плохой вариант.

Пол подвала был завален камнями, а стены исписаны похабщиной. Я представил, что мне тридцать с хвостиком, что рядом со мной Макс и он спрашивает: «Пап, а что здесь написано?»

Я остановился, надавив ладонью на грудь, там, где прячется сердце.

Попытался вообразить, каким стал мой сын. Я часто истязал себя подобными мыслями, обматывался ими, как колючей проволокой, и тянул за свободный конец, тянул, тянул, пока оставались силы. После телефонного разговора с Мариной, когда она сообщила мне о смерти брата, я больше не рисковал. Не звонил, не копался в Сети. Я абсолютно ничего не знал о судьбе своей семьи. О Максе. Ничего. Но пытался взрастить его в своих мыслях, будто гомункула… Я видел, как он идёт в школу, как находит лучшего друга, надёжного, настоящего, каким так и не стал я, как влюбляется, как страдает и радуется, как совершает ошибки и оставляет их за спиной, сделав правильные выводы, как встречает ту единственную… Он мог стать кем угодно – продавцом музыкальных инструментов, инженером, администратором, программистом… кем угодно… но я видел Макса другим, тем, кто работает руками весь день, чтобы вечером оказаться дома, рядом с детьми и той самой, единственной, и чувствовать приятную усталость мышц и сладкую истому сердца, а иногда, открывая одну из папок на домашнем компьютере и выводя на экран электронный слепок далёкого прошлого, бросать вороватый взгляд на маленького себя, которого держит на руках отец, я…

Я заплакал. Жалкий, убогий старик в подвале древних руин.

Лучше бы я умер, трагически погиб пятьдесят лет назад, остался в памяти Марины (а после – Макса) не предателем, а…

– Ты всё-таки нашёл свой страшный дом, – донеслось из смежного помещения.

Я подумал, что нашёл его давно. Любое место, куда бы я ни направился после того, как навсегда покинул своего сына, и было моим Страшным домом.

И да, я сразу понял, кому принадлежит этот бесцветный голос.

Так я встретил Ненастоящего дядю в четвёртый раз.

* * *

Он не изменился, даже его одежда, исчез только чёрно-белый шарф.

Ненастоящий дядя сидел за старым массивным столом, и его скучающие глаза светились в полутьме помещения, давно потерявшего свою функцию. Он не предложил мне сесть на расположенный напротив стул, и я устроился без приглашения. Старикам не до церемоний.

– Я искал не его, – сказал я. – Я искал тебя.

Он подёрнул плечами.

– Ты зря потратил своё время.

Мне было плевать, что он думает по этому поводу.

– Ты не соврал тогда? – Я подался вперёд, я почти шептал. – Я спас своего сына?

Мне показалось, что он улыбнулся. Рыба, чёртова улыбающаяся рыба.

– Кто знает. Правда, ложь… Я так любил путать, в том числе самого себя, что получал удовольствие от любого предсказания. Мне даже не надо было наблюдать за последствиями…

Ненастоящий дядя замолчал. Я знал, что он сейчас сделает: опустит веки.

– Скажи мне! Мне надо знать!

– Что это изменит? – бесцветным голосом произнёс он.

Я открыл и закрыл рот, открыл и закрыл. Другая рыба, умирающая на берегу.

– Ты ждёшь чего-то ещё? – спросил Ненастоящий дядя и закрыл глаза.

Я смотрел на его руки, которые он положил на столешницу. Они были старыми, очень старыми.

– Новых предсказаний, – кивнул он. – Их не будет. Ничего не будет. – Он помедлил, словно решал, закончил со мной или нет. – И этого всего не было бы, не заговори ты со мной тогда, в крепости.

Я почувствовал, что задыхаюсь.

– Ты… ты реален?

– Для тех, кто сказал мне хоть слово, – да.

В глазах потемнело. Сердце замерло, отдавая болью в левую руку, качнуло, снова замерло. Я достал из кармана пиджака пластиковый футлярчик, открыл его и поднёс к пересохшим губам. Таблетку, способную совладать с прыгнувшим давлением, я выловил языком.

Сказал ли Макс, крутил я в голове лихорадочную мысль, сказал ли Макс что-то Ненастоящему дяде… тогда… в крепости?..

Я вспомнил: сказал. «Здрасте!» А существо ответило: «Здравствуй, мальчик».

* * *

Последнее воспоминание перед расставанием:

Я лежу на правой половине постели и смотрю на сына. Я боюсь его коснуться, поцеловать. Серый силуэт между мной и Мариной. Я боюсь ещё одного тёплого воспоминания. Я думаю только о Максе, на Марину почти не остаётся сил. Я буду безумно скучать по ним обоим, но без него, без моего маленького человечка, я буду умирать каждый день.

Я лежу так до самого утра, смотрю, как он спит, как ворочается и причмокивает губами, а потом беру Макса на руки и переношу в детскую.

А затем ухожу.

Лучше бы мы расстались со слезами, с взаимными обидами… но так… с сердцем, истекающим любовью…

* * *

В дверной проём вбежал светловолосый мальчик, следом, копаясь в телефоне, зашла его мамаша.

– Мама, это призрак? – спросил паренёк. Ему было не больше трёх.

Женщина приподняла на лоб гид-очки, глянула на меня с тревогой и неприязнью, взяла ребёнка за плечи и вывела из помещения.

Мне хотелось, чтобы она не увидела меня, как не увидела Ненастоящего дядю. Я хотел и вправду стать призраком, обманом, небылицей.

Я повернул голову – стул по другую сторону стола был пуст. Ненастоящий дядя исчез.

* * *

Я возвращался в разрушенный монастырь ещё несколько раз, но ничего и никого, кроме руин и туристов, там не нашёл. Через неделю я уехал из города.

* * *

Сорок девять лет без сына, только потому, что я поверил сущности, которая, возможно, является плодом моего воображения…

Иногда мне кажется, что я прожил безумную жизнь (большую её часть), испугавшись слов гротескного персонажа, с которым проговорил за всё время не больше часа.

Иногда мне кажется, что я проклял себя и свою семью. Иногда – что я их спас.

Этого ведь достаточно… верно?