Текст книги "Ледоход"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Бегите, щенки свинячьи, ну!..
Лицо у него было синее и дрожало, глаза погасли, рот странно открылся.
– Вставай, дядя...
Он опустил голову.
– Ногу я сломил будто... не встать...
Мы подняли его, понесли, а он, закинув руки на шеи нам, ворчал, щелкая зубами:
– Утопнете, лешманы... ну, слава те богу, не попустил, батюшко... Глядите – троих не сдержит, шагай осторожно! Выбирай, где лед снегом не покрыт, там он тверже... бросить бы вам меня!..
Заглянул прищуренным глазом в лицо мне и спросил:
– А книжка-то грехов наших, поди, вовсе размокла у тебя, пропала, а?
Когда мы сошли с куска льдины, навалившегося на берег, раздавив в щепы какую-то барку, вся часть льда, лежавшая в воде, хрустнула и, покачиваясь, захлебываясь, поплыла.
– Ишь ты,– одобрительно сказал мордвин,– поняла дело!
Мокрые, иззябшие и веселые, мы на берегу, в толпе слободских мещан; Боев и солдат уже ругаются с ними, мы кладем Осипа на какие-то бревна, он весело кричит:
– Ребя, а книжка-то решилась, размокла ведь...
Эта книжка – точно кирпич за пазухой у меня; незаметно вынув, я швыряю ее далеко в реку, и она шлепается о темную воду, как лягушка.
Дятловы помчались в гору – в кабак за водкой, бегут, колотят друг друга кулаками и орут:
– Р-ря!
– Их ты-и!..
Высокий старик с бородою апостола и глазами вора убежденно говорит над моим ухом:
– А за то, что вы взбулгачили народ мирный, надо бы вас, анафемов, по мордам...
Боев, переобуваясь, кричит:
– Чем мы вас потревожили?
– Христиане тонут,– ворчит солдат, еще более охрипший,– а вы что делали?
– А что нам делать?
Осип лежит на земле, вытянув ногу, и, щупая полушубок дрожащими руками, жалуется тихонько:
– Ах, мать честная, как измочился... Спорчена одежа на нет... а – года не носил!..
Стал он маленький, сморщился и словно тает, лежа на земле, становясь всё меньше.
Вдруг, приподнявшись, он сел, охнул и злым, высоким голосом заговорил:
– Понесли вас беси, дураков,– в баню, в церковь, вишь ты! Чертогоны!.. Туда же... Не проживет бог без вас свой праздник... На смерть наткнулись было... одежу всю спортили, чтоб вас рОзорвало...
Все переобувались, отжимали одежу, устало сопя, охая, переругиваясь с мещанами, а он кричал всё горячее:
– На-ко, что удумали, окаянные! Баня им надобна... вот,– полицию бы, она бы вам показала баню...
Кто-то из мещан услужливо сказал:
– За полицией послано...
– Ты – что? – закричал Боев Осипу.– Ты зачем притворяешься?
– Я?
– Ты!
– Стой! Это как же?
– Кто подбил народ, чтоб идти, а?
– Кто?
– Ты!
– Я?
Осип задергался, точно в судороге, и сорвавшимся голосом повторил:
– Я-а?
– Это совсем верно,– спокойно и внятно сказал Бу-дырин.
Мордвин тоже подтвердил, тихонько, печально:
– Ей-богу, ты, дядя Осип!.. Ты забыл...
– Конешно, ты заводчик делу,– угрюмо и веско крикнул солдат.
– За-абыл он! – яростно кричал Боев.– Как же, забыл! Нет, это он пробует, нельзя ли свою вину на чужую шею хомутом одеть, знаем мы!
Осип замолчал и, прищурив глаза, оглядел мокрых, полуодетых людей...
Потом, странно всхлипнув – смеясь или плача – дергая плечами и разводя руки, стал бормотать:
– А ведь – верно... и впрямь – моя затея-то... скажи на милость!
– То-то! – победоносно крикнул солдат.
Глядя на реку, кипевшую, как просяная каша, Осип, сморщив лицо и виновато спрятав глаза, продолжал:
– Прямо – затмение... ах ты, батюшки! И как не утонули? Даже понять нельзя... Фу ты, господи!.. Ребята... вы – того... не сердитесь, праздника ради... простите уж!.. Помутилось в уме у меня, что ли-то... Верно: я подбил... экой старый дурак...
– Ага? – сказал Боев.– А как бы я – утоп, чего бы ты говорил?
Мне казалось, что Осип искренно поражен ненужностью и безумием сделанного им,– скользкий, точно облизанный, напоминая новорожденного теленка, он сидел на земле, покачивая головою, шаря руками по песку вокруг себя, и не своим голосом всё бормотал покаянные слова, ни на кого не глядя.
Я смотрел на него, думая – где же тот воевода-человек, который, идя впереди людей, заботливо, умно и властно вел их за собою?
В душу наливалась неприятная пустота, я подсел к Осипу и, желая что-то сохранить, тихо сказал ему:
– Будет тебе...
Он искоса взглянул на меня и, распутывая бороду пальцами, так же тихо молвил:
– Видал? То-то вот...
И снова заворчал громко, для всех:
– Какая штука – а?
...На вершине горы, на фоне уже потемневшего неба, стоит черная щетина деревьев, гора прилегла к берегу, точно большой зверь. Появились синие тени вечера, они выглядывали из-за крыш домов, прижавшихся к темной коже горы, точно болячки, смотрели из рыжей, влажной пасти глинистого оврага, широко разинутой на реку,– чудилось, будто она тянется к воде, чтобы выпить ее.
Река потемнела, шорох и скрежет льда стал глуше, ровнее; иногда льдина тыкалась краем в берег, как свинья рылом, минуту стояла неподвижно, покачнувшись, отрывалась, плыла дальше, а на место ее лениво вползала другая.
Быстро прибывала вода, заплескивая землю, смывая грязь,– грязь расходилась темным дымом по мутно-синей воде. В воздухе стоял странный звук – хрустело и чавкало, точно огромное животное, пожирая что-то, облизывалось длинным языком.
Из города плыл приглушенный расстоянием сладкозвучно-грустный колокольный звон.
С горы, как два веселых щенка, катились Дятловы, с бутылками в руках, а наперерез им – вдоль берега – шел серый околодочный и двое черных полицейских.
– Ах ты, господи! – стонал Осип, тихонько погла-живая колено.
Мещане, завидя полицию, раздвинулись шире, выжидающе примолкли, а околодочный – сухонький человечек с маленьким лицом и рыжими усами в стрелку – подошел к нам, строго говоря сиповатым, деланным баском:
– Это вы, дьяволы...
Осип опрокинулся спиной на землю и торопливо заговорил.
– Это – я, ваше благородие, я всему затейщик! Простите, праздников великих ради, ваше благородие...
– Как же ты, старый чёрт,– закричал околодоч-ный, но крик его пропал, потонул в быстром потоке умильных, ласковых слов.
– Квартера у нас здесь, в городу; на том берегу ничего нам нет, и денег нет у нас на хлеб, а после завтрея, ваше благородие, велик Христов день,– в баньку надобно, на церковную службу хочется, как мы христиане, ну – я и говорю "Айдате, ребята, что бог даст, не по худому делу пойдем" И за продерзость наказан я, вот – ноженьку разбил вовсе...
– Да! – сурово крикнул околодочный.– Ну, а если б вы утопли – что тогда было бы?
Осип глубоко и устало передохнул:
– Что же было бы, ваше благородие? Ничего бы, чать, не было, извините...
Полицейский ругался; все слушали его молча и внимательно, точно человек не матерей оскорблял грязно и цинично, а говорил важные слова, которые всем необходимо знать и помнить
Потом, переписав наши имена, он ушел; мы, распив жгучую водку, согретые и приободренные, стали собираться домой – Осип, усмехаясь, поглядел вслед полиции и вдруг, легко поднявшись на ноги, истово перекрестился.
– Вот и конец всему, слава тебе господи!..
– Стало быть,– изумленно и разочарованно загнусил Боев,– стало быть, нога-то – цела? Не сломал, значит?
– А тебе надо, чтобы сломать?
– Ах,– комедьян! Петрушка ты несчастный...
– Пошли, ребята! – скомандовал Осип, натягивая на голову мокрую шапку.
...Я шел рядом с ним сзади всех; он говорил мне тихонько, ласково и как бы сообщая одному ему известную тайну:
– И что ни делай, как ни кружись, ну – без хитрости, без обману никак нельзя прожить, такая жизнь, такая она есть, пострели ее в душу... Ты бы на гору, а чёрт за ногу...
Темно, и во тьме вспыхивают красные, желтые огни, как бы говоря:
"Сюда идите!.."
Идем встречу звону на гору, журчат ручьи, сбегая под ноги нам, и ласковый голос Осипа утопает в их шуме:
– Ловко я полицию-то обошел! Вот как надобно дела делать – чтобы никто ничего не понял, а каждому чудилось, будто он и есть – главная пружина, да... Пускай каждый думает, будто его душа – дело совершила...
Я слушаю его речь и – плохо понимаю ее.
Да мне и не хочется понимать, в душе у меня просто и легко; я не знаю – нравится мне Осип или нет, но готов идти рядом с ним всюду, куда надобно,– хоть бы снова через реку, по льду, ускользающему из-под ног.
Гудят, поют колокола, и радостно думается:
"Еще сколько раз я встречу весну!.."
Осип говорит, вздыхая:
– А душа человечья – крылата,– во сне она летает...
Крылата? Чудесно!..
