Текст книги "Два босяка"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
И, очевидно, довольный работой своего детища, он задумчиво улыбнулся и покачал головой, отходя от Маслова. Он же, бледный до синевы, не шевелился.
– Клади!
Маслова положили на землю.
– Ну-ка, я обвяжу её... – тихо сказала какая-то баба и тут же, при людях, стала раздеваться, Сняв сарафан, она спустила и рубашку; потом, не особенно торопясь, надела сарафан и стала разрывать рубашку. – Чистая! Утром надела только. Ей-богу, право! – Она наклонилась над больным и подняла истерзанную руку... – Господи, благослови!
– Напрочь? – открыв глаза, спросил Маслов и отвернулся направо, как бы не желая видеть истерзанную руку.
– Вдребезги рассадило, батюшка. Совсем уж, надо думать, лишишься, ласково сказала баба.
Маслов спокойно плюнул в сторону.
– Тише, ты! Чай, не чулок выворачиваешь... – заметил он, когда баба стала обвязывать руку.
Я наклонился, чтоб помочь ей.
– Вот что, Максим, – сказал он мне, – сходи ты в Ханскую до Степка, Там, против церкви, казака Макарши дом... Сходи, скажи ему, как вот это... отгрызла, проклятая... Нарвался я... Чай, поди-ко, – цела, дьяволова игрушка, не испортила зубов об мои-то кости... Иди скорее... будь другом! А без него сдохну я тут... Родной души нет... Иди, а? близко тут.
– Хорошо... прощай, брат! Я пойду.
– Не воротишься сюда?
– Нет, не ворочусь уж.
– Прощай. Живы будем... – он махнул рукой и улыбнулся... – Увидимся скоро. Пути наши известны... Прощай!
Он ещё улыбнулся мне своими чёрными глазами, в которых давно уже погасло возбуждение и светилась только тоска и боль. Я пошёл к Степку...
В Ханскую я пришёл часов в семь вечера, сразу нашёл хату казака Макарши и вошёл во двор. На колодезном срубе сидела девушка-казачка и плела себе косу.
– Тебе чего? – спросила она.
Я объяснил.
– Иди вон в огород... Да палку брось, а то собаки нарвут...
Я бросил палку и пошёл в огород. Вышли две собаки, понюхали мне ноги и, очевидно, решив, что мной заниматься не стоит, равнодушно ушли в кусты. Впереди раздавался голос Степка:
– Ты говоришь – нельзя? Наплевать – нельзя!.. Ду-рашка-чудашка! мо-ожно!.. Нам всё можно... Ты мне кум? И тебе можно... Ты думаешь – кум, так и нельзя? Да что такое кум? Стучусь я к тебе ночью в хату... так? Кто там? Я, пустите ночевать. Хорошо!.. Ты говоришь – иди, добрый человек, иди! У меня жена родит, иди! Так? ага!. Я пришёл, жена родила; ты говоришь будь кумом, потому такое есть поверье... Это... О ба-а!.. Друг!.. Т-ты!.. Вот так май!.. Птичка божия! Вiдкiля? – закричал он, увидав меня.
Он сидел в тени, под ветвями черешни, против рыжего казака в одной рубахе, пьяного, нелепо вытаращившего на меня тупые и круглые глаза филина. Перед ними на какой-то пёстрой тряпице стояла баклага вина, лежала груда яблок, варёное мясо и огурцы.
– Макарша! Видишь человека? – толкая меня к казаку, кричал Степок.
– В-вижу! – вздохнул Макарша и почему-то сокрушённо и жалобно заморгал глазами и закачал головой, точно собираясь заплакать.
– Погоди, Степок... – сказал я.
– Видишь?.. – не хотел годить Степок, основательно пихая меня сзади кулаками и коленями. – Ну, так целуй его... Потому как оба вы горчайшие пьяницы... значит – братья родные, вот и всё. Ты знаешь, кто он таков, этот человек? И-ди-и ты, чучело!..
Наконец Степок подпихнул меня к казаку, тот расставил руки и вкусно зачмокал губами. Степок наклонил меня, толкнул, и я чикнулся носом в мокрые усы казака, который сейчас же уцепился мне за шею... Но я вывернулся из его рук.
– Ну, вот! – удовлетворился Степок. – Теперь готово! Теперь, стало быть, друзья! Ты, Макарша, цени его... знаешь, кто это? Московский купеческий сын! ага-а?.. Пропил че-т-тыре трёхэтажных дома и семь лавок с красным товаром!.. Миллион! понял?
– Понял! Всё пропил... и допил до штанов!.. – сказал казак и с грустью махнул рукой.
– Ха-ха!.. Это он до штанов пьёт!.. то есть до той поры, что кума стащит с него штаны и тю-тю!.. казаку до шинка нет дорозi! А дома горилки для чоловiка чорт-ма! понял? – объяснил мне Степок.
– Маслов умер, – сказал я, улучив, наконец, минуту. Степок сразу замолчал и с жалкой, недоверчивой улыбкой посмотрел на меня.
– На молотилке его изувечило... – добавил я.
– Так! Моя правда!!. – взвыл Степок и, побледнев, нелепо замахал руками. – Я ему, дураку, говорил, – берегись, чёрт, не лезь!.,. А он своё: "Не люблю, говорит, я их!" Изувечили, значит?.. Казаки?.. Вот эти?.. пьяницы?.. – Степок ткнул пальцем в лоб кума и кстати уж двинул его в бок ногой. – Эхма!.. Как же теперь?.. Я-то что?.. Где же Маслов?.. Что ты, чёрт деревянный, молчишь?! – вдруг освирепел он, обратясь ко мне. – Говори, как всё это? Ну, сломал он машину, ну? Ну, они его бить... ну? Он и умер... а? до смерти? Что т-ты, дьявол, молчишь?! – Он сделал страшную рожу и полез на меня с кулаками: – Говори, жердь сухая!!. Ну?.. Э, чёрт с тобой! Пьян я или нет?
Он вертелся на месте, потирал руки, всплескивал ими, тёр себе лоб, дёргал усы и то бледнел, то краснел. Хмель выходил из его головы. Я не торопился сказать истину, желая знать, в какой мере эффект моего сообщения Степку о смерти товарища зависит от хмеля и сколько от эффекта останется, когда хмель пройдёт. Макарша смотрел то на того, то на другого из нас и вдруг дико заревел...
Степок рассеянно взглянул на него, на меня, на свою лошадь и молча опустился на землю. Я тоже молчал, соображая, что может из этого выйти, и ожидая, когда пары вина совершенно освободят мозги Степка.
– Ты чего ревёшь? – удивлённо спросил он казака. Тот выл и мазал себя по лицу руками.
– Ты чего, рыжий чёрт, ревёшь?! – строго повторил вопрос Степок.
– Чоловiк... вмер!.. – сквозь слёзы сказал казак.
– А тебе что за дело? Молчи! Не твой человек. Дурак... Молчи, говорю.
– Буду плакати... Бо жалiю... чоловiков, которы вмерли!..
– Я тебе в морду дам!..
Казак плакал и мотал головой.
– Уйдём, Максим! – решительно поднялся с земли Степок. – Идём куда ни то.
Он стоял на ногах твёрдо, и его возбуждение понемногу исчезало. Всё-таки он пока ещё для чего-то поминутно надувал себе щёки и, шумно выпуская воздух, сильно махал руками.
– Тверёз я? а? Чёрт её знает, голова какая! трещит... третий день пью... и ничего не понимаю... Верно это? Умер уж он? Эх, брат, да говори ты!
– Нет, не умер...
Степок остановился и внимательно оглядел меня.
– Ты, друг, так не шути... – внушительно заговорил он и многообещающе повёл плечами, сжимая кулаки. – Не шути!.. А то я из тебя душу вышибу. Вник? А теперь говори по порядку.
Тогда я рассказал ему всё по порядку, и, по мере того как я рассказывал, он приходил в себя. Я кончил. Он задумчиво насупился и молчал. За кустами, недалеко от нас, возился и ворчал пьяный казак:
– Куме! Эй, куме, лядащi собакi пришлi... и поедають усе. Геть!.. Степане! Хиба ж тобi вже и не треба мяса, що тiи псы... геть!.. Се кумово!.. геть!..
– Та-ак... Значит, машинка ручку ам-ам?! Непорядочно и невесело... Пойти к нему... Надо думать, что теперь ему капут... сгинет вконец. Ах, чёрт вас возьми!.. Иду... В больницу отправили? Ну-ну... Ид-ду. Такочки!.. Ты куда? Дальше? Ну, иди дальше... прощай! Скажи, жалко парня тебе? Жалко... Ххе!.. А мне-то! Пятый год живём душа в душу... Прощай, брат... На Беслан пойдёшь? Ну, увидимся. Спроси там Костьку Игрока. Славный парень... закадышный нам друг, певун... Вор только очень. Скажи ему про Маслова. Кланяться Маслову? Поклонюсь... Н-ну, я сейчас же и тово... куму только надо повидать... куму... А ты идёшь? Ночуй. А, ну иди. Совсем ему руку-то? Т-те... По плечо... Сжечь бы эту штуку! а? Очень это просто, сунул спички ей в пузо и готово... кстати и хлеб бы весь погорел... а? Ей-богу, погорел бы... близко всё. Ну, вали... иди. Прощай, брат. Я тоже в ночь свистну туда.
Он потускнел и говорил, низко опустив голову. Его короткие фразы падали, как камни, и, сказав что-нибудь, он вскидывал на меня глазами. В них было много такого, что заставило меня убедиться в любви Степка к товарищу. Крепко пожав друг другу руки, мы разошлись.
На Беслане, станции, от которой в то время только что начали прокладывать владикавказо-петровскую линию железной дороги, – я не нашёл Степка.
Справившись о Костьке Игроке, узнал, что сей субъект стащил болты и гайки и посажен за кражу в тюрьму, но что "это ерунда, и Костьке за это ничего не будет". Сообщив такую приятную весть, рваный и острый человек, рассказавший мне всю суть Костькина деяния, объяснил:
– Ничего не будет! Почему?.. Потому что Костька-то умер в остроге от тифу... понял?
Я понял и, порадовавшись за Костьку, ушёл через два дня из Беслана в Закавказье.
Прошло с год времени. Приехав в Астрахань из Баку, я, в ожидании парохода вверх по Волге, пошёл бродить по городу и попал на Кутум. Одет я был в длинное клетчатое пальто, с хлястиком назади, совершенно новенькое, имел на голове шляпу, тоже новенькую, и на ногах – калоши, тоже новенькие... Весьма культурный вид... И на носу тёмные очки...
Около бабы, продававшей с лотка подозрительное мясо серого цвета, испускавшее кислый пар, стоял Степок, без шапки, худой, но весёлый, как всегда, с лямкой на спине, крюком в руке, и отправлял в рот крупные ароматические куски её товара, расплачиваясь с ней покуда прибаутками. Сначала я не решался подойти к нему, стыдясь своей культурности... но поборол себя и подошёл, предварительно сняв очки и спрятав их в карман.
– Степок!..
– Э... Ба... гля!.. Тю-тю-тю!.. Фрр!.. В рот те ноги прямо пятками! С чего это тебя так взъерепенило?! Ваше благородие! Подайте товарищу пятак на хлеб и два на выпивку!..
И он, мстительно и дерзко сощурив глаза, одной рукой сделал под козырёк, а другую протянул мне вверх ладонью.
После такого приветствия моё культурное пальто не могло не покраснеть, калоши потемнели, шляпа съёжилась, и всё это вместе вдруг стало мне узко, тесно и тяжело... Степок отнял руки и подмигнул:
– Сколько цапнул? тыщу? Больше! Сказывай где, и я туда пойду. Вот так диковинка, Ивановна! – обратился он к торговке, с диким любопытством вытаращившей на меня чёрные круглые и выпуклые рачьи глаза, – Товарищ ведь! Верь господу, который нас вместе рядом видел, как мы по разным местам гуляли и прочее этакое... Холеру мне в кишки, коли вру! Спроси его, сам скажет! И... Эдакий... а!.. – Степок, подавленный комическим удивлением, сел предо мной на корточки. – Господин! Как мне по одной земле с вами ходить? На руках буду для отлички...
Я сказал Степку несколько тёплых и укоризненных слов и пригласил его в трактир; но это не произвело на него никакого впечатления.
– Ивановна! Вникай! иду в трактир... Пию шампанское и ем... жареных соловьёв! Ива-ановна!!. – на весь Кутум заорал Степок, перекувыркнулся на земле и – о подлец! – смазал своими лаптищами пёстрые полы моего культурного пальто...
Я чувствовал себя наинелепейше... Кругом нас собиралась толпа.
– Идём, Степок, коли хочешь! – сурово сказал я.
– Слушаю, вашеблагоррр... – и он поскакал рядом со мной, сняв шляпу и гордо оглядываясь по сторонам.
О, он тонко умел мстить и на пространстве десяти сажен до дверей трактира заставил меня перечувствовать столько неприятного, сколько его не встретишь на добрых пяти верстах. Но вот двери трактира затворились за нами. Я сел за стол и спросил:
– Чаю хочешь?
Он вдруг нахмурился и подозрительно оглянул меня.
– Или водки?
– А что ты... – начал Степок, но оборвался.
– Ну? – спросил я.
– Дай мне рубль... я уйду... – глухо сказал он.
Но я уговорил его остаться и спросил о Маслове. Он посмотрел на меня и вдруг улыбнулся знакомой мне улыбкой, подавшей надежду на то, что мы сойдёмся и он не станет издеваться надо мной.
– Помнишь разве Маслова? Ишь!.. Умер Маслов... Антонов огонь сжёг его. Умер... Зарыли всего в чёрных пятнах, точно он с печной трубой обнимался. Умер! Эх ты! Вот так парень был он... для меня... н-да! Ду-уша!
Он снова замолчал и как-то отупел на минуту, потух, сжался... Принесли чай и водку. Степок посмотрел на это и снова улыбнулся, но уже скептически.
– Ну-ка, скажи, как разбогател... Интересно...
Тогда я рассказал ему. Он слушал внимательно и молча. Я кончил.
– Так!.. Значит... что же? Не по природе ты босяком-то был... а так, из любопытства?..
– Да...
– Ишь ты? Тоже любопытство... А теперь назад... не понравилось? Л-ловко сделано!..
– Я ещё хочу походить.
– Н-ну... не знаю... Значит, просто ты... походишь, и всё?..
– А что же?
– Ничего... Так я... – он покусал ус. – Без всякой задачи, значит... походил и домой? На печку?..
– Нет, задача была. Хотел узнать, что за люди...
– Зачем?
– Чтобы знать...
– Д-да!.. Больше ничего? Просто посмотрел, и всё тут?
– Может, опишу... в газете.
– В газете?! А кому это нужно... знать про это? Или это так, для похвалки, – вот, мол, как я могу?!
Малый бил метко, надо отдать ему справедливость. Малый знал человеческую душу и – скажу по совести – весьма смущал меня своим вопросом.
– Нет, вообще... чтобы люди знали.
– Про нас?! – Степок широко улыбнулся и ехидно поднял брови.
– Про вас...
– Тэк!.. Так!.. трататак!..
Он встал и посмотрел на меня зло сощуренными глазами.
– Знаешь ли что, Максим? – спросил он.
– Что?
– Оч-чень это подлость большая! – выразительно произнёс он, погрозил мне кулаком и, не простясь, ушёл.
Я сидел и смотрел на чайные приборы, бутылку с водкой... Смотрел и думал о том, за что меня Степок ругал? Прав он или нет?
– Давай рубль! – сунул он руку в окно.
Я дал.
– Ффу!.. Богат, видно, очень – целых три!.. Уррр! А ты в помойные ямы не лазаешь из любопытства? а?
– Нет.
– Жаль!.. я бы тебе помог! В самую глубокую сунул бы!
И он скрылся. 1894 г.
ПРИМЕЧАНИЕ
Впервые напечатано в "Самарской газете", 1894, номер 212, 16 октября; номер 217, 22 октября; номер 219, 27 октября; номер 222, 30 октября. С этого рассказа начинается сотрудничество Горького в "Самарской газете".
В собрания сочинений не включался.
Печатается по тексту "Самарской газеты".