Текст книги "На дне. Избранное (сборник)"

Автор книги: Максим Горький

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Море – пустынно. Не являлось в нем там, далеко у берега, знакомое темное пятно…

– Не едешь? – вслух сказал Василий. – Ну и не надо! А ты думала как?..

И он презрительно сплюнул по направлению к берегу.

Море смеялось.

Василий встал и пошел в шалаш, намереваясь варить себе обед, но почувствовал, что есть ему не хочется, воротился на старое место и снова лег там.

«Хоть бы Сережка приехал! – мысленно воскликнул он и заставил себя думать о Сережке. – Это – яд-парень. Надо всеми смеется, на всех лезет с кулаками. Здоровый, грамотный, бывалый… но пьяница. С ним весело… Бабы души в нем не чают, и хотя он недавно появился – все за ним так и бегают. Одна Мальва держится поодаль от него… Не едет вот. Экая окаянная бабенка! Может, она рассердилась на него за то, что он ударил ее? Да разве ей это в новинку? Чай, как били… другие! Да и он теперь задаст ей…»

Так, думая то о сыне, то о Сережке и больше всего о Мальве, Василий возился на песке и всё ждал. Беспокойное настроение незаметно перерождалось у него в темную подозрительную мысль, но он не хотел остановиться на ней. И, скрывая от себя свое подозрение, он провел время до вечера, то вставая и расхаживая по песку, то снова ложась. Уже море потемнело, а он всё еще рассматривал его даль, ожидая лодку.

Мальва не приехала в этот день.

Ложась спать, Василий уныло ругал свою службу, не позволяющую ему отлучиться на берег, а засыпая, он часто вскакивал, – сквозь дрему ему слышалось, что где-то далеко плещут весла. Тогда он прикладывал руку козырьком к своим глазам и смотрел в темное, мутное море. На берегу, на промысле, горели два костра, а в море никого не было.

– Ладно же, ведьма! – грозил он. А потом заснул тяжелым сном.

А на промысле вот что произошло в этот день.

Яков встал рано утром, когда солнце еще не палило так жарко и с моря веяло бодрой свежестью. Он вышел из барака к морю умываться и, подойдя к берегу, увидал Мальву. Она сидела на корме баркаса, причаленного к берегу, и, спустив за борт голые ноги, расчесывала мокрые волосы.

Яков остановился и стал смотреть на нее любопытными глазами.

Ситцевая кофточка, не застегнутая на груди, спустилась с одного плеча, а плечо было такое белое, вкусное.

В корму баркаса били волны. Мальва то поднималась над морем, то опускалась так низко, что голые ее ноги почти касались воды.

– Купалась, что ли? – крикнул Яков.

Она обернула к нему лицо, мельком взглянула на него и, снова расчесывая волосы, ответила:

– Купалась… Что рано поднялся?

– Ты еще раньше…

– А я тебе что за пример?

Яков промолчал.

– По моей-то манере будешь жить – трудно будет тебе голову носить! – сказала она.

– О? Ишь ты, какая страшная! – усмехнулся Яков и, присев на корточки, стал умываться.

Черпая пригоршнями воду, он плескал ее себе на лицо и покряхтывал, ощущая свежесть. Потом, утираясь подолом рубахи, спросил Мальву:

– Что ты меня стращаешь всё?

– А ты что на меня глаза пялишь?

Яков не помнил, чтобы смотрел на нее больше, чем на других промысловых женщин, но теперь вдруг сказал ей:

– Да ежели ты… вон какая сдобная!

– Вот отец узнает эти твои замашки – он тебе шею-то насдобит!

Она лукаво и задорно смотрела ему в лицо.

Яков засмеялся и полез на баркас. Он опять-таки не понимал, про какие его замашки она говорит, но коли она говорит, так, значит, он поглядывал на нее зорко.

Ему стало приятно, весело.

– А что отец? – говорил он, идя к ней по борту баркаса. – Что ты – купленная его, что ли?

Усевшись рядом с ней, он уставился на ее голое плечо, полуобнаженную грудь, на всю ее фигуру – свежую и крепкую, пахнувшую морем.

– Вон ты – белуга какая! – с восхищением воскликнул он, подробно осмотрев ее.

– Не про тебя! – кратко заявила она, не глядя на него, не оправляя своего откровенного костюма.

Яков вздохнул.

Пред ними необозримо расстилалось море в лучах утреннего солнца. Маленькие игривые волны, рождаемые ласковым дыханием ветра, тихо бились о борт. Далеко в море, как шрам на атласной груди его, виднелась коса. С нее в мягкий фон голубого неба вонзался шест тонкой черточкой, и было видно, как треплется по ветру тряпка.

– Да, паренек! – заговорила Мальва, не глядя на Якова. – Вкусна я, да не про тебя… А и никем я не купленная, и отцу твоему не подвластна. Живу сама про себя… Но ты ко мне не лезь, потому что я не хочу между тобой и Васильем стоять… Ссоры не хочу и разной склоки… Понял?

– Да я что? – изумился Яков. – Я ведь тебя не трогаю…

– Тронуть ты меня не смеешь! – сказала Мальва.

Она так это сказала, с таким пренебрежением к Якову, что в нем был обижен и мужчина и человек. Задорное, почти злое чувство охватило его, глаза вспыхнули.

– О? Не смею? – воскликнул он, подвигаясь к ней.

– Не смеешь!

– Н-ну? А как трону?

– Тронь!

– А что будет?

– А я дам тебе по затылку, ты и кувырнешься в воду.

– А ну, дай!

– А – тронь!

Он окинул ее горящими глазами и вдруг крепко охватил ее сбоку сильными лапами, сдавив ей грудь и спину. От прикосновения ее тела, горячего и крепкого, он вспыхнул весь и горло его сжалось от какого-то удушья.

– Вот! Ну… бей! Ну… что?

– Пусти, Яшка! – спокойно сказала она, не делая попытки освободиться из его вздрагивавших рук.

– А по затылку хотела?

– Пусти! Смотри, худо будет!

– Ну… не стращай ты меня! Эх ты… малина!

Он прижался к ней и впился толстыми губами в ее румяную щеку.

Она задорно захохотала, крепко схватила Якова за руки и вдруг, сильным движением всего своего тела, рванулась вперед. В объятиях друг друга они тяжелой массой свалились в воду и скрылись в пене и брызгах. Потом на взволнованной воде появилась мокрая голова Якова с испуганным лицом, а рядом с ней вынырнула Мальва. Яков, отчаянно взмахивая руками, разбивал вокруг себя воду, выл и рычал, а Мальва с громким хохотом плавала вокруг него, плеская ему в лицо пригоршни соленой воды, ныряла, уклоняясь от широких взмахов его лап.

– Чёрт! – закричал Яков, фыркая. – Я утону! Будет!.. Ей-богу… утону! Вода… горькая… Ах ты… тону-у!

Но она уже оставила его и, по-мужски загребая руками, плыла к берегу. Там, ловко взобравшись снова на баркас, она стала на корме и, смеясь, смотрела на Якова, торопливо подплывавшего к ней. Мокрая одежда, пристав к ее телу, обрисовывала его формы от колен по плечи, и Яков, подплыв к лодке и уцепившись рукой за нее, уставился жадными глазами на эту почти голую женщину, весело смеявшуюся над ним.

– Ну, вылезай, тюлень! – сказала она сквозь смех и, став на колени, подала ему одну руку, а другой оперлась в борт лодки.

Яков схватил ее руку и с одушевлением воскликнул:

– Ну… Теперь держись! Я тебя – в-выкупаю!..

Он тянул ее к себе, стоя по плечи в воде; волны перебегали через его голову и, разбиваясь о лодку, брызгали в лицо Мальве. Она жмурилась, хохотала и вдруг, взвизгнув, прыгнула в воду, сбив Якова с ног тяжестью своего тела.

И снова они начали играть, как две большие рыбы, в зеленоватой воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.

Солнце, смеясь, смотрело на них, и стекла в окнах промысловых построек тоже смеялись, отражая солнце. Шумела вода, разбиваемая их сильными руками, чайки, встревоженные этой возней людей, с пронзительными криками носились над их головами, исчезавшими под набегом волн из дали моря…

Наконец, усталые и наглотавшиеся воды, они вылезли на берег и сели на солнце отдыхать.

– Тьфу! – морщась, плевался Яков. – Ну и вода дрянная! То-то ее и много так!

– Дрянного всего много на свете, парней, например, – батюшки сколько! – смеялась Мальва, выжимая воду из своих волос…

Волосы у нее были темные и хотя не длинные, но густые и вьющиеся.

– То-то ты старика и облюбовала себе, – ехидно усмехнулся Яков, толкнув ее локтем в бок.

– Иной старик лучше молодого.

– Уж коли отец хорош, стало быть, сын еще лучше…

– Ишь ты! Где учился хвастать-то?

– Мне девки в деревне часто говорили, что я совсем не плох парень.

– Разве девки что понимают? А ты меня спроси…

– А ты что? Али не девка?

Она пристально взглянула на него; он зазорно смеялся. Тогда она вдруг стала серьезной и с сердцем сказала ему:

– Была, да однажды родила!

– Складно, да не ладно, – сказал Яков и расхохотался.

– Дурачина! – резко бросила ему Мальва и отвернулась от него.

Яков сробел и замолчал, поджав губы.

С полчаса они оба молчали, повертываясь к солнцу так, чтобы оно скорее высушило их мокрое платье.

В бараках – длинных грязных сараях, с крышами на один скат – просыпались рабочие. Издали все они были похожи друг на друга – оборванные, лохматые, босые… Доносились до берега их хриплые голоса, кто-то стучал по дну пустой бочки, летели глухие удары, точно рокотал большой барабан. Две женщины визгливо ругались, лаяла собака.

– Просыпаются, – сказал Яков. – А ведь я хотел сегодня в город ехать пораньше… и вот пробаловал с тобой…

– Со мной добра не будет, – не то шутя, не то серьезно сказала она.

– Чего ты всё пугаешь меня? – удивленно усмехнулся Яков.

– А вот увидишь, как отец-то тебя…

Это напоминание об отце вдруг рассердило его.

– Что отец? Ну? – грубо воскликнул он. – Отец! Я сам не маленький… Важность какая… Здесь не те порядки… я не слепой, вижу… Он сам не праведник… он тут себя не стесняет… Ну, и меня не тронь.

Она насмешливо поглядела ему в лицо и с любопытством спросила:

– Не трогать тебя? А ты что делать собираешься?

– Я? – Он надул щеки и выпятил вперед грудь, как будто тяжесть поднимал. – Я-то? Я много могу! Меня чистым-то воздухом довольно обвеяло, деревенскую-то пыль сдуло с меня.

– Скоренько! – насмешливо воскликнула Мальва.

– А что? Я вот возьму да и отобью тебя у отца.

– Н-ну? Неужто?

– А то побоюсь?

– Да ну-у?

– Ты вот что, – взволнованно и пылко заговорил Яков, – ты меня не дразни! Я… смотри!

– Что? – спокойно спросила она.

– Ничего!

Он отворотился от нее и замолчал, имея вид парня удалого и уверенного в себе.

– А ты задорный! Вот у приказчика черненький кутенок, видел? Так он такой же, как и ты. Издали лает, укусить обещает, а близко подойдешь, он подожмет хвост да и бежать!

– Ну, ладно же! – воскликнул Яков, озлобляясь. – Погоди ты! Увидишь, каков я есть, увидишь!

А она смеялась в лицо ему.

К ним шел, медленной походкой и покачивая корпусом, высокий, жилистый, бронзовый человек в густой шапке растрепанных огненно-рыжих волос. Кумачная рубаха без пояса была разорвана на спине у него почти до ворота, и чтобы рукава ее не сползали с рук, он засучил их до плеч. Штаны представляли собой коллекцию разнообразных дыр, ноги были босы. На лице, густо усеянном веснушками, дерзко блестели большие голубые глаза, нос, широкий и вздернутый кверху, придавал всей его фигуре вид бесшабашно-нахальный. Подойдя к ним, он остановился и, блестя на солнце телом, выглядывавшим из бесчисленных дыр его костюма, громко шмыгнул носом, вопросительно уставился на них глазами и скорчил смешную рожу.

– Вчера Сережка выпил немножко, а сегодня в кармане у Сережки – как в бездонном лукошке… Дайте двугривенный взаймы! Я всё равно не отдам…

Яков добродушно расхохотался над его бойкой речью, а Мальва усмехнулась, разглядывая его ободранную фигуру.

– Дайте, черти! Я вас обвенчаю за двугривенный – хотите?

– Ах ты, балагур! Да разве ты поп? – смеялся Яков.

– Дурак! Я в Угличе у попа в дворниках жил… Дай двугривенный!

– Я не хочу венчаться! – отказал ему Яков.

– Всё равно – дай! Я твоему отцу не скажу, что ты за его кралей приухлыстываешь, – настаивал Сережка, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.

– Ври, так он тебе и поверит…

– Уж я совру, так поверит! – пообещал Сережка, – и вздует тебя – ах как!

– Не боюсь! – усмехнулся Яков.

– Ну, так я сам вздую! – спокойно заявил Сережка, суживая глаза.

Якову было жалко двугривенного, но его уже предупреждали, что с Сережкой не нужно связываться, а лучше удовлетворить его притязания. Многого он не потребует, а если не дать ему – подстроит во время работы какую-нибудь пакость или изобьет ни за что ни про что. Яков, вспомнив эти наставления, вздохнул и полез в карман.

– Вот так! – поощрил его Сережка, опускаясь на песок рядом с ним. – Всегда меня слушай, умным будешь. А ты, – обратился он к Мальве, – скоро за меня замуж пойдешь? Скорей собирайся, – я долго ждать не буду.

– Драный ты… Зашей дыры сначала, потом поговорим, – ответила Мальва.

Сережка критически посмотрел на свои дыры и качнул головой.

– А ты мне лучше свою юбку дай.

– Так! – сказала Мальва и засмеялась.

– А право! Дай – есть какая-нибудь старенькая?

– Да ты купи себе штаны, – посоветовала Мальва.

– Ну, я лучше пропью деньги…

– Лучше! – смеялся Яков, держа в руке четыре пятака.

– А как же? Мне поп говорил, что человек не о шкуре своей должен заботиться, о душе. Душа у меня требует водки, а не штанов. Давай деньги! Ну, вот теперь я выпью… А отцу про тебя все-таки скажу.

– Говори! – махнул рукой Яков и ухарски подмигнул Мальве, толкнув ее в плечо.

Сережка заметил это, сплюнул и еще пообещал:

– И вздуть тебя не забуду… Как только свободное время будет – такую дам клочку!

– Да за что? – тревожно спросил Яков.

– Уж я знаю… Ну, так замуж за меня скоро пойдешь? – обратился Сережка к Мальве.

– А вот ты расскажи мне, что мы делать будем и как жить, – тогда подумаю, – серьезно сказала она.

Сережка поглядел в море, прищурив глаза, и, облизав губы, объяснил:

– Ничего не будем делать, гулять будем!

– А есть где возьмем?

– Ну, – махнул рукой Сережка, – ты, ровно мать моя, рассуждаешь. Что да как? Разве я знаю, что и как? Пойду выпью…

Он встал и пошел прочь от них, провожаемый странной улыбкой Мальвы и неприязненным взглядом парня.

– Ишь какой командир! – сказал Яков, когда Сережка ушел от них далеко. – У нас бы в деревне такого хахаля живо усмирили… Дали бы ему хо-орошую взбучку – и всё… А здесь боятся…

Мальва посмотрела на него и процедила сквозь зубы:

– Ах ты, порося! Понимаешь ты ему цену!

– Чего понимаешь? Цена таким пятачок за пучок, да и то – когда их в пучке-то сотня.

– Тоже! – насмешливо воскликнула Мальва. – Это тебе цена… А он… везде бывал, скрозь прошел всю землю и никого не боится…

– А я кого боюсь? – храбро спросил Яков.

Она не ответила ему, задумчиво следя за игрой волн, взбегавших на берег, колыхая тяжелый баркас. Мачта качалась из стороны в сторону, корма, вздымаясь и падая в воду, хлопала по ней. Звук был громкий и досадливый, – точно баркасу хотелось оторваться от берега, уйти в широкое, свободное море и он сердился на канат, удерживавший его.

– Ну, чего же ты не уходишь? – спросила Мальва у Якова.

– А куда мне? – отозвался он.

– В город хотел…

– Не пойду!

– Ну, к отцу поезжай.

– А ты?

– Что?

– Тоже поедешь?

– Нет…

– Ну, и я нет.

– Целый день около меня будешь торчать? – спокойно спросила Мальва.

– Не больно-то ты мне нужна… – ответил Яков с обидой, встал и ушел от нее.

Но он ошибся, говоря, что она не нужна ему. Без нее стало скучно. Странное чувство родилось в нем после разговора с ней: смутный протест против отца, глухое недовольство им. Вчера этого не было, не было и сегодня до встречи с Мальвой… А теперь казалось, что отец мешает ему, хотя он там, далеко в море, на этой, чуть заметной глазу, полоске песку… Потом ему казалось, что Мальва боится отца. А кабы она не боялась – совсем бы другое вышло у него с ней.

Он шлялся по промыслу, рассматривая людей. Вон, в тени барака, на бочке сидит Сережка и, тренькая на балалайке, поет, строя смешные рожи:

 
Господин гор-родо-ваой!
Будьте вежливы со мной…
Отведите меня в часть,
Чтобы в грязь мне не упасть…
 

Его окружает человек двадцать таких же оборванцев, от всех – как и от всего здесь – пахнет соленой рыбой, селитрой. Четыре бабы, некрасивые и грязные, сидя на песке, пьют чай, наливая его из большого жестяного чайника. А вот какой-то рабочий, несмотря на утро, уже пьян, возится на песке, пытаясь встать на ноги и снова падая. Где-то, взвизгивая, плачет женщина, доносятся звуки испорченной гармоники, и всюду блестит рыбья чешуя.

В полдень Яков нашел себе тенистое местечко среди груды пустых бочек, лег там и проспал до вечера, а проснувшись, снова начал бродить по промыслу, ощущая смутное влечение куда-то.

Проходив часа два, он нашел Мальву далеко от прииска под купой молоденьких ветел. Она лежала на боку и, держа в руках какую-то растрепанную книжку, смотрела навстречу ему, улыбаясь.

– Ишь ты где! – сказал он, садясь рядом с ней.

– А ты меня давно ищешь? – уверенно спросила она.

– Да разве я тебя искал?! – воскликнул Яков, вдруг понимая, что это так и есть: он искал ее. И, в недоумении, парень качнул головой.

– Ты грамотный? – спросила она его.

– Грамотный… да плохо, забыл все уж…

– И я тоже – плохо… В школе учился?

– В земской.

– А я сама выучилась…

– Ну?

– Право… В Астрахани у адвоката кухаркой была; сын его научил меня читать.

– Значит, не сама… – пояснил Яков.

Она посмотрела на него и опять спросила:

– А тебе хочется книжки читать?

– Мне? Нет… чего там?

– А я – люблю, – вот выпросила у приказчиковой жены книжку и читаю…

– Про что?

– Про Алексея божия человека.

И, задумчиво рассказав ему о том, как юноша – сын богатых и важных родителей – ушел от них и от своего счастья, а потом вернулся к ним, нищий и оборванный, жил на дворе у них вместе с собаками, не говоря им до смерти своей, кто он, – Мальва тихо спросила у Якова:

– Зачем это он так?

– Кто же его знает? – равнодушно ответил Яков.

Бугры песка, наметенного ветром и волнами, окружали их. Издали доносился глухой, темный шум, – это на промысле шумели. Солнце садилось, на песке лежал розоватый отблеск его лучей. Жалкие кусты ветел чуть трепетали своей бедной листвой под легким ветром с моря. Мальва молчала, прислушиваясь к чему-то.

– Чего же ты сегодня не поехала туда… на косу?

– А тебе что?

Яков искоса жадными глазами поглядывал на женщину, соображая, как ему сказать ей то, что нужно.

– Я вот, когда одна и тихо… все плакать хочу… Или петь. Только песен я хороших не знаю, а плакать – стыдно…

Он слышал ее голос, тихий, ласковый, но то, что говорила она, не задело в нем ничего, лишь придало более резкую форму его желанию.

– А ты вот что, – глухо заговорил он, пододвигаясь к ней, но не глядя на нее, – ты послушай, что я тебе скажу… Я – парень молодой…

– И глупый, глу-упый! – убежденно вытянула Мальва, качая головой.

– Ну, пускай глупый, – с досадой воскликнул Яков. – Разве тут ум нужен? Глупый – и ладно! А вот что я скажу – желаешь ты со мной…

– Не желаю!..

– Чего?

– Ничего!

– Да ты не дури… – Он осторожно взял ее за плечи. – Ты сообрази…

– Пошел прочь, Яшка! – сурово сказала она, стряхнув с себя его руку. – Пошел!

Он встал и осмотрелся вокруг.

– Ну… ежели ты так – мне наплевать! Вас здесь много… Думаешь – ты лучше других?

– Щенок ты, – спокойно сказала она, встав на ноги и отряхивая песок с платья.

И они пошли рядом друг с другом на промысел. Шли медленно, потому что ноги вязли в песке.

Яков грубо уговаривал ее уступить его желанию, она спокойно посмеивалась и отвечала ему колкими словами.

Вдруг он, когда они были уже около промысловых бараков, остановился и схватил ее за плечо.

– А ведь это ты нарочно разжигаешь меня?! Зачем ты это? Я тебе – смотри!

– Отстань ты, говорю! – она вывернулась из-под его руки и пошла, а навстречу ей из-за угла барака явился Сережка и, тряхнув своей лохматой огненной башкой, сказал зловеще:

– Гуляли? Ладно!

– Подите вы все к черту! – злобно крикнула Мальва.

А Яков остановился против Сережки и угрюмо смотрел на него. Между ними было шагов десять расстояния.

Сережка уставился в глаза Якова. Постояв так с минуту, как два барана, готовые треснуться друг о друга лбами, они молча разошлись в разные стороны.

Море было тихое и красное от заката; над промыслом стоял глухой шум, и из него рельефно выделялся пьяный женский голос, истерически выкрикивавший нелепые слова:

 
…Та-агарга, матагарга,
Матаничка м-моя!
П-пьяная, избитая,
Растрепанная-а!
 

И эти слова, гадкие, как мокрицы, разбегались по промыслу, пропитанному запахом селитры и гнилой рыбы, – разбегались, оскорбляя собою музыку волн.

В нежном блеске утренней зари даль моря спокойно дремала, отражая перламутровые облака. На косе возились полусонные рыбаки, укладывая в баркас снасти.

Серая масса сети ползла по песку на баркас и складывалась в кучу на дно его.

Сережка, как всегда, без шапки, полуголый, стоя на корме, торопил рыбаков хриплым, похмельным голосом. Ветер играл лоскутьями его рубахи и рыжими вихрами волос.

– Василий! Где зеленые весла? – кричал кто-то.

Василий, хмурый, как октябрьский день, укладывал невод в баркасе, а Сережка смотрел ему в согнутую спину и облизывал губы, – признак его желания опохмелиться.

– У тебя водка есть? – спросил он.

– Есть, – глухо сказал Василий.

– Ну, так я не поеду… останусь у сухого крыла.

– Готово! – крикнули с косы.

– Отчаливай, давай! – командовал Сережка, сходя с баркаса. – Поезжайте… я останусь здесь. Смотри – завози шире, не путай! Да клади ровнее, – петель не навяжите!..

Баркас столкнули в воду, рыбаки влезли в него с бортов и, разобрав весла, подняли их на воздух, готовые ударить по воде.

– Раз!

Весла дружно упали в волны, и баркас рванулся вперед, в широкую равнину озаренной воды.

– Два! – командовал рулевой, и, как лапы гигантской черепахи, весла поднялись к бортам… – Раз!.. Два!..

На берегу у сухого крыла невода осталось пятеро: Сережка, Василий и еще трое. Один из них опустился на песок и сказал:

– Поспать еще…

Двое последовали его примеру, и на песке скорчились в комки три тела в грязных лохмотьях.

– Ты что в воскресенье не был? – спросил Василий у Сережки, идя с ним в шалаш.

– Нельзя было…

– Пьян был?

– Нет, Следил за твоим сыном да за его мачехой, – спокойно сообщил Сережка.

– Нашел заботу! – криво усмехнулся Василий. – Малые они ребята, что ли?

– Хуже… Один – дурак, другая – юродивая…

– Это Мальва юродивая? – спросил Василий, и глаза его вспыхнули злобой. – Давно ли такой стала?

– У нее, брат, душа не по телу…

– Подлая у нее душа.

Сережка покосился на него и презрительно фыркнул.

– Подлая! Эх вы… землееды тупорылые! Ни черта вы понимать не можете… Вам бы только титьки были у бабы жирные, – а характера ее вам не надо… А в характере весь цвет у человека… без характера баба – без соли хлеб. Можешь ты получить удовольствие от такой балалайки, у которой струн нет? Кобель!..

– Ишь ты до каких речей допился вчера!.. – уязвил его Василий.

Ему очень хотелось спросить, где и как видел вчера Сережка Якова и Мальву, но было совестно.

Придя в шалаш, он налил Сережке чайный стакан водки, надеясь, что после такой порции Сережка сразу охмелеет и сам расскажет ему про них.

Но Сережка выпил, крякнул и, весь прояснившись, уселся в двери шалаша, потягиваясь и зевая.

– Выпьешь – как огня проглотишь!.. – сказал он.

– Ну и пьешь ты! – воскликнул Василий, пораженный быстротой, с которой Сережка проглотил водку.

– Умею… – кивнул босяк рыжей головой и, вытерев ладонью мокрые усы, заговорил поучительно: – Умею, брат! Я все делаю скоро и прямо. Без изворотов – валяй прямо и все! А куда попадешь – это все равно! С земли, кроме как в землю, никуда не соскочишь…

– Ты хотел на Кавказ уходить? – спросил Василий, тихонько двигаясь к своей цели…

– Уйду, когда захочу. Когда я захочу, – я прямо – раз-раз и… готово! Или по-моему вышло, или шишку на лбу набью… Просто!

– Чего проще! Вроде как без головы живешь…

Сережка насмешливо покосился на Василия.

– А ты – умный! Тебя сколько раз в волости пороли?

Василий посмотрел на него и смолчал.

– А ведь это хорошо, что у вас начальство ум-то сзади наперед розгами перегоняет… Эх ты! Ну, что ты с своей головой можешь поделать? И куда ты с ней угодишь? И чего ты можешь выдумать? То-то! А я без головы пру прямо, и больше никаких! И, наверное, дальше тебя буду, – хвастливо говорил босяк.

– Это – пожалуй!.. – усмехнулся Василий. – Ты и до Сибири дойдешь…

Сережка искренно расхохотался.

Он не пьянел, вопреки ожиданию Василия, и того злило это. Поднести еще стакан ему было жалко, а в трезвом виде от Сережки ничего не добьешься… Но босяк сам выручил его.

– Ты что же про Мальву не спрашиваешь?

– А чего мне? – равнодушно протянул Василий, вздрагивая от какого-то предчувствия.

– Ведь она в воскресенье не была здесь… Спрашивай, как она жила за эти дни… Чай, ревнуешь, старый черт!

– Много их! – пренебрежительно махнул рукой Василий…

– Много их! – передразнил Сережка. – Эх вы, деревня лыкова помещика дикого! Дай вам мед, дай деготь – всё у вас кулага будет…

– Ты что ее всё хвалишь? Сватать, что ли, пришел? Так я ее сам давно усватал, – насмешливо сказал Василий.

Сережка осмотрел его, помолчал и увесисто начал говорить Василию, положив ему руку на плечо:

– Я знаю, что она живет с тобой. Я тебе в этом не мешал – не надо было… Но теперь этот Яшка, сын твой, около нее вертится – вздуй его докрасна! Слышишь? А то я сам вздую… Ты мужик хороший… дурак дубовый… Я тебе не мешал, и ты это помни…

– Вон что! И ты тоже за ней? – глухо спросил Василий.

– Тоже! Кабы я знал, что тоже, – я бы прямо всех вас посшибал с моей дороги и – конец… А то – куда мне ее?

– Так что же ты путаешься? – подозрительно спросил Василий.

Сережку, должно быть, поразил этот простой вопрос.

Он широко открытыми глазами посмотрел на Василия и засмеялся.

– Чего путаюсь? Да – черт-е знает чего… Так, – баба она… этакая… с перцем… Нравится мне… А может, мне ее жалко, что ли…

Василий смотрел на него недоверчиво, но чувствовал, что Сережка искренно, от души говорит.

– Кабы она нетронутая девка была – ну еще можно пожалеть. А так – чудно что-то!

Сережка молчал, глядя, как баркас далеко в море поворачивал носом к берегу, описывая широкую дугу. Глаза Сережки смотрели открыто, лицо было доброе и простое.

Василий смягчился, глядя на него.

– А ты это верно, она баба славная… вертячка только!.. Яшка? Ну, я ему задам! Ишь, щенок!..

– Мне он не по душе… – заявил Сережка.

– А он ластится к ней? – сквозь зубы спросил Василий, разглаживая бороду.

– Он, – вот увидишь, – клином войдет между вами, – уверенно сказал Сережка.

В дали морской вспыхнул розовый веер лучей восхода. Сквозь шум волн с моря из баркаса долетел слабый крик:

– Веди-и!..

– Вставай, ребята! Эй! К неводу! – командовал Сережка.

И скоро они, все пятеро, уже выбирали свой край невода. Из воды тянулась на берег длинная веревка, упругая, как струна, и рыбаки, захлестывая за нее лямки, покрякивая, тащили веревку.

А другую сторону невода вел к берегу баркас, скользя по волнам.

Солнце, великолепное и яркое, поднималось над морем.

– Увидишь Якова – скажи, чтобы он завтра побывал ко мне, – попросил Василий Сережку.

– Ладно.

Баркас пристал к берегу, и, соскочив с него на песок, рыбаки тянули свое крыло невода. Две группы постепенно сближались друг с другом, и поплавки невода, прыгая на воде, образовали правильный полукруг.

Поздним вечером этого дня, когда рабочие на промысле поужинали, Мальва, усталая и задумчивая, сидела на разбитой лодке, опрокинутой вверх дном, и смотрела на море, одетое сумраком. Там, далеко, сверкал огонь; Мальва знала, что это костер, зажженный Василием. Одинокий, точно заблудившийся в темной дали моря, огонь то ярко вспыхивал, то угасал, как бы изнемогая. Мальве было грустно смотреть на эту красную точку, потерянную в пустыне, слабо трепетавшую в неугомонном рокоте волн.

– Ты чего тут сидишь? – раздался голос Сережки за ее спиной.

– А тебе что? – спросила она, не взглянув на него.

– Любопытно.

Он помолчал, разглядывая ее, свернул папироску, закурил и сел верхом на лодку. Потом сказал дружелюбно:

– Чудная ты баба: то бежишь прочь ото всех, то чуть не всем на шею виснешь.

– Это тебе, что ли, я висну? – равнодушно спросила она.

– Не мне, а Яшке.

– А тебе завидно?

– Мм… Давай прямо, по душе говорить? – предложил Сережка, ударив ее по плечу. Она сидела боком к нему, и он не видел ее лица, когда она кратко бросила ему:

– Говори.

– Ты что, Василья бросила, что ли?

– Не знаю, – ответила она, помолчав. – А тебе зачем это?

– Да – так…

– Сердита я на него теперь.

– За что?

– Побил меня!..

– Н-ну?.. Это он-то? А ты – далась ему? Ай-яй!

Сережка был изумлен. Он заглядывал сбоку в ее лицо и иронически чмокал губами.

– Кабы захотела – не далась бы, – возразила она с сердцем.

– Так что же ты?

– Не захотела.

– Крепко, значит, любишь кота? – насмешливо сказал Сережка и обдал ее дымом своей папиросы. – Ну, дела! А я было думал, что ты не из таких…

– Никого я вас не люблю, – снова равнодушно сказала она, отмахиваясь рукой от дыма.

– Врешь, поди-ка?

– Для чего мне врать? – спросила она, и по ее голосу Сережка понял, что врать ей действительно не для чего.

– А ежели ты его не любишь, как же ты позволяешь ему бить тебя? – серьезно спросил он.

– Да разве я знаю? Чего ты пристаешь?

– Чудно!.. – тряхнув головой, сказал Сережка.

И оба они долго молчали.

Ночь приближалась. Тени ложились на море от облаков, медленно двигавшихся в небе. Волны звучали.

Огонь у Василия на косе погас, но Мальва всё еще смотрела туда. А Сережка смотрел на нее.

– Слушай! – сказал он. – Ты знаешь, чего хочешь?

– Кабы знала! – с глубоким вздохом, очень тихо ответила Мальва.

– Стало быть, не знаешь? Это плохо! – уверенно заявил Сережка. – А я вот всегда знаю! – И с оттенком грусти он добавил: – Только мне редко чего хочется.

– Мне всегда хочется чего-то, – задумчиво заговорила Мальва. – А чего?.. не знаю. Иной раз села бы в лодку – и в море! Далеко-о! И чтобы никогда больше людей не видать. А иной раз так бы каждого человека завертела да и пустила волчком вокруг себя. Смотрела бы на него и смеялась. То жалко всех мне, а пуще всех – себя самоё, то избила бы весь народ. И потом бы себя… страшной смертью… И тоскливо мне и весело бывает… А люди все какие-то дубовые.

– Народ гнилой, – согласился Сережка. – То-то я смотрю на тебя и вижу – не кошка ты, не рыба… и не птица… А всё это есть в тебе, однако… Не похожа ты на баб.

– И то слава богу! – усмехнулась Мальва.

Из-за гряды песчаных бугров, слева от них, появилась луна, обливая море серебряным блеском. Большая, кроткая, она медленно плыла вверх по голубому своду неба, яркий блеск звезд бледнел и таял в ее ровном, мечтательном свете.

Мальва улыбнулась.

– А… знаешь?.. Мне иной раз кажется, – что, если бы барак ночью поджечь, – вот суматоха была бы!

– Какая! – с восхищением воскликнул Сережка и вдруг толкнул ее в плечо. – Знаешь что… я тебя научу, – забавную штуку сыграем! Хочешь?

– Ну? – с интересом спросила Мальва.

– Ты этого Яшку – раззадорила здорово?

– Огнем пышет, – усмехнулась она.

– Страви его с отцом! Ей-богу! Потешно будет… Схватятся они, как медведи… Ты подогрей старика-то, да и этого тоже… А потом мы их друг на друга и спустим… а?