Текст книги "Мещане"
Автор книги: Максим Горький
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Акулина Ивановна. Я ли ее не любила? Я ли не берегла?
Елена. Ну, успокойтесь... милая моя...
Акулина Ивановна. Отец! Родной ты...
(Дверь за Бессеменовым затворяется, и конца речи не слышно. Комната пуста. С двух сторон в нее несется шум: звуки голосов из комнаты Бессеменовых, тихий говор, стоны и возня из комнаты Татьяны. Тетерев вносит ведро воды, ставит у двери и осторожно стучит в нее пальцем. Степанида отворяет дверь, берет ведро и тоже выходит в комнату, отирая пот с лица.)
Тетерев. Что?
Степанида. Ничего, слышь...
Тетерев. Это доктор сказал?
Степанида. Он. Да где уж... (Безнадежно махает рукой.) Отца с матерью пускать не велят туда...
Тетерев. Ей лучше?
Степанида. А кто знает? Не стонет, перестала... Зеленая вся... глаза огромные... Недвижима лежит...
(Укоризненным шепотом.) Я говорила им... скольки разов говорила выдайте ее замуж! Эй, выдайте! Не послушали... ну и – вот оно! Да разве здорово девице до этакой поры без мужа?.. Опять же: в бога не веровала... ни тебе помолится, ни тебе перекрестится... Ну, вот!
Тетерев. Молчи... ворона!
Елена (входит). Ну что, что она?
Тетерев. Не знаю... Доктор будто сказал, что не опасна...
Eлена. Старики убиты... жалко их!
(Тетерев молча пожимает плечами.)
Степанида (бежит вон из комнаты). Батюшки! А про кухню-то забыла...
Елена. И отчего? Что случилось? Бедная Таня... как, должно быть, больно ей... (Морщится и вздрагивает.) Ведь это больно? Очень? Страшно?
Тетерев. Не знаю. Я никогда не пил нашатырного спирта...
Елена. Как вы можете шутить?
Тетерев. Я не шучу...
Елена (подходит к двери в комнату Петра, заглядывает в нее). А Пе... Петр Васильевич еще все там, у нее?
Тетерев. Очевидно... ибо он оттуда не выходил...
Елена (задумчиво). Воображаю, как на него это подействовало!.. (Пауза.) Когда я... когда мне случается видеть... что-нибудь подобное этому... я ощущаю в себе ненависть к несчастью...
Тетерев (улыбаясь). Это похвально...
Елена. Вы понимаете? Так бы вот схватила его, бросила себе под ноги и раздавила... всё, навсегда!
Тетерев. Несчастье?
Елена. Ну, да! Я его не боюсь, а именно – не-на-ви-жу! Я люблю жить весело, разнообразно, люблю видеть много людей... и я умею делать так, чтобы и мне и тем, кто около меня, жилось легко, радостно...
Тетерев. Паки похвально!
Елена. И – знаете что? Я вам покаюсь... я очень черствая... такая жесткая! Я ведь и людей несчастных не люблю... Понимаете – есть такие люди, которые всегда несчастны, что хотите, делайте с ними! Наденьте на голову такому человеку вместо шляпы – солнце, – что может быть великолепнее! – он все же будет ныть и жаловаться: "Ах, я так несчастен! я так одинок! Никто не обращает на меня внимания... Жизнь темна и скучна... Ох! Ах! Ой! Увы!.." Когда я вижу такого барина, то чувствую злое желание сделать его еще более несчастным...
Тетерев. Милая барыня! Я – тоже покаюсь... Терпеть не могу, когда женщины философствуют, но когда вы рассуждаете, – мне хочется целовать вам ручки...
Елена (лукаво и капризно). Только? И только тогда, когда рассуждаю?.. (Спохватясь.) Ай-ай-ай! Я шучу... дурачусь, тогда как там – страдает человек...
Тетерев (указывая на дверь стариков). И там страдает. И всюду, куда бы вы ни указали пальцем, – везде страдает человек! Такая уж у него привычка...
Елена. А все-таки ему больно....
Тетерев. Разумеется...
Елена. И нужно его пожалеть.
Тетерев. Не всегда... И едва ли даже когда-нибудь человека нужно пожалеть... Лучше – помочь ему.
Елена. Всем не поможешь... и, не пожалевши, – не поможешь...
Тетерев. Барыня! Я рассуждаю так: страдания – от желаний. В человеке есть желания, заслуживающие уважения, и есть желания, не заслуживающие такового. Помогите ему удовлетворить те желания тела, кои необходимы для того, чтоб он был здоров и силен, и те, которые, облагородив его, возвысят над скотом...
Елена (не слушая его). Может быть... может быть и так... Но что там делается? Что она – уснула? Так тихо... что-то шепчут... Старики тоже... ушли, забились в свой угол... Как это странно все! Вдруг – стоны, шум, крики, суета... и вдруг – тишина, неподвижность...
Тетерев. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат... Отдохнут, – опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, – все замирает особенно быстро... и крик боли и смех радости... Всякие потрясения для него – как удар палкой по луже грязи... И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней...
Елена (задумчиво). Когда я жила в тюрьме... там было интереснее. Муж у меня был картежник... много пил, часто ездил на охоту. Город – уездный... люди в нем – какие-то... заштатные... Я была свободна, никуда не ходила, никого не принимала и жила с арестантами. Они меня любили, право... они ведь чудаки такие, если рассмотреть их поближе. Удивительно милые и простые люди, уверяю вас! Смотрю я на них, бывало, и мне кажется совершенно невероятным, что вот этот – убийца, этот – ограбил, этот... еще что-нибудь сделал. Спросишь иногда: "Ты убил?" – "Убил, матушка Елена Николавна, убил... что поделаешь?" И мне казалось, что он, этот убийца, взял на себя чужую вину... что он был только камнем, который брошен чужою силой... да. Я накупила им разных книжек, дала в каждую камеру шашки, карты... давала табак... и вино давала, только понемножку... На прогулках они играли в мяч, в городки, – совсем как дети, честное слово! Иногда я читала им смешные книжки, а они слушали и хохотали... как дети. Я купила птичек, клеток, и в каждой камере была своя птичка... они любили ее – как меня! И знаете, – им ужасно нравилось, когда я надевала что-нибудь яркое, – красную кофточку, желтую... уверяю вас, – они очень любят веселые, яркие цвета! И я нарочно одевалась для них как можно пестрее... (Вздохнув.) Славно было с ними! Я не заметила, как прошло три года... и когда мужа убила лошадь, я плакала не столько о нем, кажется, сколько о тюрьме... Было жалко уходить из нее... и арестанты тоже... им тоже было грустно... (Оглядывает комнату.) Здесь, в этом городе, мне живется хуже... в этом доме есть что-то... нехорошее. Не люди нехороши, а... что-то другое... Однако, знаете, мне стало грустно... Тяжело как-то... Вот мы с вами сидим, говорим... а там, может быть, умирает человек...
Тетерев (спокойно). И нам его не жалко...
Елена (быстро). Вам не жалко?..
Тетерев. И вам...
Елена (тихо). Да, вы правы! Это... нехорошо, я понимаю... но я не чувствую, что это нехорошо! Вы знаете: ведь так бывает, – понимаешь, что дурно, но не чувствуешь этого... Вы знаете: мне больше жалко его... Петра Васильевича, чем ее... Мне вообще жалко его... ему плохо здесь... да?
Тетерев. Здесь всем плохо...
Поля (входит). Здравст...
Елена (вскакивая, идет к ней). Ш-ш! Тише! Знаете... Таня – отравилась!
Поля. Что-о?
Елена. Ну, да, да.! Вот... там у нее доктор и брат...
Поля. Умирает... умрет?
Елена. Никто не знает...
Поля. Из-за чего? Сказала? Нет?
Елена. Не знаю! Нет!.
Петр (высовывая из двери взлохмаченную голову). Елена Николаевна... на минутку... (Елена быстро уходит.)
Поля (Тетереву). Что вы смотрите на меня... так?
Тетерев. Сколько раз вы так спрашивали меня?
Поля. Если все одно и то же... всегда какой-то особый взгляд... зачем? (Подходя вплоть к нему, строго.) Вы что же... меня считаете виноватой... в этом?
Тетерев (усмехаясь). А вы разве чувствуете что-то... вроде вины?
Поля. Чувствую, что все больше... не люблю вас: вот! Вы скажите лучше, – как все это было?
Тетерев. Ее вчера тихонько толкнули, и – слабая – она сегодня упала... вот и все!
Поля. Неправда!
Тетерев. Что – неправда?
Поля. Я знаю, на что вы намекаете... это неправда! Нил:
Тетерев. Разве – Нил? При чем тут Нил?
Поля. Ни он, ни я... мы оба ни при чем! Вы... нет! Я знаю, вы вините нас... ну, что же? Ну, я его люблю... и он меня... это давно началось!
Тетерев (серьезно). Ни в чем я вас не виню... это вы сами себя в чем-то обвинили и вот – оправдываетесь пред первым встречным. К чему? Я вас... очень уважаю... Кто говорил вам всегда, постоянно, упорно – уйдите скорее из этого дома, не ходите в этот дом, здесь – нездорово, здесь вам расстроят душу? Это я говорил...
Поля. Ну, что же?
Тетерев. Ничего. Я хотел только сказать, что если б вы сюда не ходили... вам не пришлось бы испытывать того, что вы испытываете сейчас... вот и все!
Поля. Да... Но – как же это она? Опасно? Чем она?
Тетерев. Не знаю...
(Петр и доктор выходят.)
Петр. Поля! Пожалуйста, помогите Елене Николаевне...
Тетерев (Петру). Ну, что?
Доктор. Пустяки, собственно говоря! Вот только субъект нервный, а то ничего бы... Выпила немного... обожгла пищевод... в желудок проникло спирту, очевидно, тоже мало... да и тот выброшен обратно...
Петр. Вы устали, доктор, присядьте, пожалуйста...
Доктор. Благодарю... С неделю прохворает... Вот у меня на днях был интересный случай... Маляр, в нетрезвом виде, выпил вместо пива чайный стакан лаку...
(Бессемёнов входит. Остановившись у двери своей комнаты, он молча, вопросительно и мрачно смотрит на доктора.)
Петр. Успокойся, отец, это не опасно!
Доктор. Да, да! Не пугайтесь! Через два, три дня она встанет на ноги...
Бессемёнов. Правда ли?
Доктор. Уверяю вас!
Бессемёнов. Ну!.. Спасибо! Коли правда... коли не опасно – спасибо! Петр, ты того... поди-ка сюда...
(Петр подходит к нему. Бессемёнов отступает пред ним в дверь своей комнаты. Шепот, звон денег.)
Тетерев (доктору). Ну, что же маляр?
Доктор. Э... как-с?
Тетерев. Что же маляр?
Доктор. А! Маляр... ничего, выздоровел... гм... Я, кажется, встречался с вами... где-то?
Тетерев. Может быть...
Доктор. Вы... э... не лежали в тифозном бараке?
Доктор (радостно). Ага! Вот, вот! То-то, я смотрю, – знакомое лицо... Позвольте... это было весной? да? Кажется, я помню даже имя и фамилию вашу...
Тетерев. И я вас помню...
Доктор. Да?
Тетерев. Помню. Когда я стал оправляться и попросил вас увеличить мне порцию, вы скорчили прескверную рожу и сказали мне: "Будь доволен тем, что дают. Вашего брата, пьяниц и бродяг, много"...
Доктор (растерянно). Позвольте! Это... этого... Извините!.. вы... ваше имя... я – врач Николай Троеруков... а...
Тетерев (подходя к нему). А я – потомственный алкоголик и кавалер Зеленого Змия Терентий Богословский. (Доктор отступает пред ним.) Не бойся, не трону... (Проходит мимо.
Доктор растерянно смотрит вслед ему, обмахиваясь шляпой. Входит Петр.)
Доктор (оглядываясь на дверь в сени). До свидания однако! Меня ждут... В случае, если она будет жаловаться на боль... повторите... дайте ей еще... капель:Сильной боли не должно быть... До свидания!.. А-а... скажите, тут был сейчас такой... оригинальный господин... он ваш родственник?..
Петр. Нет, это нахлебник...
Доктор. Ага!.. Очень приятно!.. Большой оригинал! До свидания... благодарю вас! (Уходит. Петр провожает его в сени. Бессемёнов и Акулина Ивановна выходят из своей комнаты и осторожно, ступая на носки, подвигаются к двери в комнату дочери.)
Бессемёнов. Погоди, не ходи туда... Ничего не слыхать. Может, спит она... не разбудить бы... (Отводит старуху в угол к сундуку.) Н-да, мать! Вот и дожили... до праздника! Говору, сплетни будет теперь по городу – без конца...
Акулина Ивановна. Отец! Что ты? То ли говоришь? Да хоть во все трубы пускай трубят... только бы жива-то осталась! Во все колокола пусть звонят... Бессемёнов. Ну, да... я знаю... это так!.. Только ты... эхма! Не понимаешь ты! Ведь – позор это нам с тобой!
Акулина Ивановна. А ну... какой позор?
Бессемёнов. Дочь отравилась, пойми! Что мы ей – какую боль причинили? Чем огорчили? Что мы – звери для нее? А будут говорить разное... Мне наплевать, я все ради детей стерплю... но только – зачем? Из-за чего? Хоть бы знать... Дети! Живут – молчат... Что в душе у них? Неизвестно! Что в головах? Неведомо! Вот – обида!
Акулина Ивановна. Я понимаю... ведь и мне обидно! Все-таки я – мать... Хлопочешь, хлопочешь целый день, и спасибо никто не скажет... я понимаю! Да что уж... хоть бы живы-здоровы были... а то вот на-ко!
Поля (выходит из комнаты Татьяны). Она засыпает... Вы потише...
Бессемёнов (вставая). Ну, как она, что? Посмотреть-то можно?
Акулина Ивановна. Я войду тихонечко? Мы вот с отцом...
Поля. Доктор не велел пускать никого...
Бессемёнов (подозрительно). Ты почем знаешь? Тебя при докторе не было еще...
Поля. Мне Елена Николаевна передала.
Бессемёнов. А она – там? Ишь ты... чужому человеку можно, родным нельзя. Удивительно...
Акулина Ивановна. Обедать-то надо в кухне... чтобы не обеспокоить ее... Милая моя!.. И взглянуть нельзя...
(Махнув рукой, уходит в сени. Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессемёнов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Поля (тихо). Отец мой не был здесь сегодня?
Бессемёнов. Совсем ты не про отца спрашиваешь. Что тебе отец? Знаю я, кого тебе надо... (Поля удивленно смотрит на него.) Отец твой был... да! Грязный, оборванный, лишенный всякого порядочного подобия... Но все-таки ты его должна уважать...
Поля. Я уважаю... Почему вы это... говорите?
Бессемёнов. Чтоб ты понимала... Твой отец бродяга бездомный, а все-таки ты не должна выходить из его воли... Но разве вы понимаете – что такое отец?.. Все вы – бесчувственные... Ты вот... девушка бедная, бесприютная, ты бы должна быть скромной... ласковой со всеми... а ты – туда же! – пускаешься рассуждать, подражаешь образованным людям. Н-да. Вот ты замуж выходишь... а тут человек едва жизни не лишил себя...
Поля. Я не понимаю, что вы говорите... и зачем?
Бессемёнов (видимо, сам утратив связь своих мыслей, раздражается). Понимай: думай... затем и говорю, чтобы понимала ты! Кто ты? А однако вот... выходишь замуж! Дочь же моя... чего торчишь тут? Иди-ка в кухню... делай что-нибудь... Я покараулю... иди! (Поля, с недоумением глядя на него, хочет идти.) Постой! Давеча я... крикнул на твоего отца...
Поля. За что?
Бессемёнов. Не твое дело! Ступай... иди! (Поля уходит удивленная. Бессемёнов тихо идет к двери Татьяны и, приотворив ее, хочет заглянуть. Елена выходит и отстраняет его.)
Елена. Не ходите, она спит, кажется! Не беспокойте ее...
Бессемёнов. Мм... Нас беспокоят все... это ничего! А вас – нельзя...
Елена (удивленно). Что вы говорите? Да ведь она же больная!..
Бессемёнов. Знаю я... Все знаю... (Уходит в сени. Елена пожимает плечами вслед ему. Проходит к окнам, садится на кушетку и, закинув руки за шею, о чем-то думает. На лице у нее является улыбка, она мечтательно закрывает глаза. Петр входит, сумрачный, растрепанный. Он встряхивает головой, как бы желая сбросить с нее что-то. Видит Елену, останавливается.)
Елена (не открывая глаз). Это кто?
Петр. Чему вы смеетесь? Странно видеть улыбающееся лицо... теперь... после этого...
Елена (взглянув на него). Вы – сердитый? Устали? Бедный мальчик... Как мне жалко вас...
Петр (садясь на стул рядом с нею). Мне самому жалко себя.
Елена. Вам надо уехать куда-нибудь...
Петр. Да, надо. В сущности – зачем я здесь? Меня страшно тяготит эта жизнь...
Елена. Как бы вы хотели жить? Скажите!.. Я часто спрашивала вас об этом... но вы не ответили, никогда...
Петр. Трудно быть откровенным...
Елена. Со мной?
Петр. И с вами... Разве я знаю... как вы относитесь ко мне? Как отнесетесь к тому, что я мог бы вам сказать? Иногда мне кажется, что вы...
Елена. Что я? Ну...
Петр. Что вы хорошо...
Елена. Я отношусь к вам очень, очень хорошо! Славный вы мой... мальчик!
Петр (горячо). Я не мальчик, нет! Я много думал. Слушайте, скажите... вам нравится – вам интересна вся эта возня, которой занимается Нил, Шишкин, Цветаева – все эти шумные люди?.. Вы можете верить, что совместные чтения умных книг, спектакли для рабочих... разумные развлечения... и вся эта суетность – действительно, важное дело, ради которого и следует жить? Скажите...
Елена. Голубчик! Ведь я необразованный человек... я не могу судить, не понимаю. Я ведь – несерьезная... Они – мне нравятся все, и Нил, и Шишкин... Веселые, всегда что-то делают... Я люблю веселых людей... сама такая же. К чему вы это спросили?
Петр. А... меня раздражает все это! Если они любят жить так... если находят в этом удовольствие – пожалуйста! Я не мешаю... я не хочу никому мешать, но не мешайте и мне жить так, как я хочу! Зачем они влагают в свои действия какой-то особый смысл... Зачем говорят мне, что я трус, эгоист...
Елена (дотрагиваясь до его головы). Его замучили: устал он...
Петр. Нет, я не устал... я только раздражен. Я – имею право жить, как мне нравится, мне! Я имею это право?
Елена (играя его волосами). Это опять мудреный вопрос для меня... Я одно знаю – сама я живу, как умею, делаю, что хочу... и, если меня будут убеждать идти в монастырь, – не пойду! Заставят, – убегу, утоплюсь...
Петр. Вы больше бываете с ними, чем со мной, вы... вам они больше нравятся, чем я! Я чувствую это... Но я хочу сказать – я могу это сказать! – они – пустые бочки.
Елена (удивленно). Что? Какие...
Петр. Пустые бочки... есть басня о бочках...
Елена. Ах, знаю... Однако... ведь и я тоже... значит, и я пустая?
Петр. О, нет! Вы – нет! Вы – живая, вы, как ручей, освежаете человека!
Елена. Ба! Значит, я, по-вашему, холодная?
Петр. Не шутите! Я прошу вас! Этот момент... но вы смеетесь! Зачем? Разве я смешон? Я – жить хочу! Хочу жить... по своему разумению... по своей воле...
Елена. Живите! Кто мешает?
Петр. Кто? Кто-то есть... есть что-то! Когда я думаю, что вот как надо жить – одному, независимо... мне кажется, что кто-то говорит – нельзя!
Елена. Совесть?
Петр. При чем тут совесть? Я... не... разве я хочу сделать преступление? Я хочу только быть свободным... я хочу сказать...
Елена (наклоняясь к нему). Это говорится не так! Это гораздо проще нужно говорить! Я помогу вам, бедненький мальчик... чтоб вам не путать таких простых вещей...
Петр. Елена Николаевна! Вы... мучаете меня... шутками! Это жестоко! Я хочу сказать вам... вот я весь пред вами!
Елена. Опять не то!
Петр. Я, очевидно, слабый человек... эта жизнь, – не по силам мне! Я чувствую ее пошлость, но ничего не могу изменить, ничего не в состоянии внести... Я хочу уйти, жить один...
Елена (взяв его голову в руки). Говорите за мной, повторяйте: я вас люблю!
Петр. О, да! да! Но... нет. Вы шутите!..
Елена. Право же, я совершенно серьезно и давно решила выйти за вас замуж! Может быть, это нехорошо... но мне очень хочется этого...
Петр. Но... как я счастлив! Я люблю вас, как... (За стеною – стон Татьяны. Петр вскакивает, растерянно оглядываясь вокруг. Елена встает с места спокойно. Петр тихо.) Это... Таня? А мы... тут...
Елена (проходя мимо его). Мы не сделали ничего дурного...
Голос Татьяны. Пить... дайте пить...
Елена. Иду... (Улыбаясь Петру, уходит. Петр стоит, схватив голову руками, и растерянно смотрит пред собой. Дверь из сеней отворяется, и Акулина Ивановна громко шепчет.)
Акулина Ивановна. Петя! Петя – ты где?..
Петр. Здесь...
Акулина Ивановна. Иди обедать...
Петр. Не хочу... не пойду...
Елена (выходит). Он пойдет ко мне...
(Акулина Ивановна недовольно оглядывает ее и скрывается.)
Петр (бросаясь к Елене). Как это вышло... нехорошо! Там она лежит... а мы... мы...
Елена. Идемте-ка... Что тут нехорошего? Даже в театре после драмы дают что-нибудь веселое... а в жизни это еще более необходимо...
(Петр прижимается к ней, и она уводит его под руку.)
Татьяна (стонет хрипло). Лена!.. Лена!..
(Вбегает Поля.)
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Та же комната.
Вечер. Комната освещена лампой, стоящей на столе. Поля собирает посуду для чая. Татьяна, больная, лежит на кушетке в углу, в полутьме. Цветаева на стуле около нее.
Татьяна (тихо, укоризненно). Думаешь, я не хотела бы смотреть на жизнь вот так же весело и бодро, как ты? О, я хочу... но – не могу! Я родилась без веры в сердце... Я научилась рассуждать...
Цветаева. Голубчик! Ты слишком много рассуждаешь... А ведь – ты согласись, – не стоит быть умным человеком для того, чтоб только рассуждать... Рассудок – это хорошо, но... видишь ли, чтоб человеку жилось не скучно и не тяжело, он должен быть немножко фантазером... он должен, хоть не часто, – заглядывать вперед, в будущее...
(Поля, внимательно слушая речь Цветаевой, улыбается ласково, задумчиво.)
Татьяна. Что там, впереди?
Цветаева. Все, что захочешь видеть!
Татьяна. Да-а... нужно выдумать!
Цветаева. Поверить нужно...
Татьяна. Во что?
Цветаева. В свою мечту. Ты знаешь... когда я смотрю в глаза моих мальчишек, я думаю о них: вот Новиков. Он кончит школу, пойдет в гимназию... потом – университет... он будет доктором, мне кажется! Такой солидный мальчик, внимательный, добрый... лоб у него – огромный. Он очень любящий... он будет очень много работать, бескорыстный, славный... и люди будут его очень любить, уважать... я это знаю! И однажды, вспоминая свое детство, он вспомнит, как учительница Цветаева, играя с ним во время перемены, разбила ему нос... А может, и не вспомнит... ну, все равно!.. Нет, вспомнит, я думаю... он очень любит меня. Есть у меня рассеянный, растрепанный, всегда чумазый Клоков. Он вечный спорщик, задира, озорник. Он – сирота, живет у дяди, ночного сторожа... он – почти нищий... но такой гордый, смелый! Я думаю – он будет журналистом. Ах, сколько у меня интересных мальчишек! И как-то невольно всегда думаешь о том, что будет с ними, какую роль они сыграют в жизни... Ужасно интересно представлять себе, как будут жить мои ученики... Ты видишь, Таня, это ведь немного... но если б ты знала, как приятно!
Татьяна. А ты? Где ты сама? Твои ученики будут жить... быть может, очень хорошо... а ты тогда уже...
Цветаева. Умру? Вот еще! Нет, я намерена жить долго...
Поля (негромко, ласково, как бы вздыхая). Какая милая вы, Маша! Какая славная...
Цветаева (улыбаясь Поле). Запела коноплянка... Ты знаешь, Таня, я не сентиментальна... но когда подумаю о будущем... о людях в будущем, о жизни – мне делается как-то сладкогрустно... Как будто в сердце у меня сияет осенний, бодрый день... знаешь – бывают такие дни осенью: в ясном небе спокойное солнце, воздух – глубокий, прозрачный, вдали все так отчетливо... свежо, но не холодно, тепло, а не жарко...
Татьяна. Все это... сказки... Я, впрочем, допускаю... быть может, вы ты, Нил, Шишкин – и все похожие на вас... быть может, вы, действительно, способны жить мечтами... Я – не могу.
Цветаева. Нет, подожди... Ведь не одни мечты...
Татьяна. Мне ничто, никогда не казалось достоверным... кроме того разве, что вот это – я, это – стена... Когда я говорю – да или – нет... я это говорю не по убеждению... а как-то так... я просто отвечаю, и – только. Право! Иногда скажешь – нет! и тотчас же подумаешь про себя – разве? а может быть, – да?
Цветаева. Тебе нравится это... Присмотриська к себе, – не находишь ли ты что-то приятное для себя в таком... раздвоении души? А может быть, – ты боишься верить... ведь вера – обязывает...
Татьяна. Не знаю... не знаю. Заставь меня поверить. Ведь вот – других вы заставляете верить вам...
(Тихо смеется.) А мне жалко людей, которые верят вам... ведь вы их обманываете! Ведь жизнь всегда была такая, как теперь... мутная, тесная... и всегда будет такая!
Цветаева (улыбаясь). Разве? А может быть, – нет?
Поля (как бы про себя). Нет!
Татьяна. Ты что сказала?
Поля. Я говорю – не будет!
Цветаева. Молодец, тихая птичка коноплянка!
Татьяна. Вот одна из несчастных... верующих. А спроси ты ее, – почему нет? Почему изменится жизнь? Спроси...
Поля (тихо подходя поближе). Ведь, видите, какое дело, – не все еще люди живут! Очень мало людей жизнью пользуются... множеству их жить-то и некогда совсем... они только работают, куска хлеба ради... а вот, когда и они...
Шишкин (входит быстро). Добрый вечер! (Поле.) Здравствуйте, русоволосая дочь короля Дункана.
Поля. Что? Какого короля?
Шишкин. Ага-а! Поймал! Вижу теперь, что Гейне-то вы не читали, хотя книжка у вас находится более двух недель. Здравствуйте, Татьяна Васильевна!
Татьяна (протягивая руку). Ей теперь не до книг... Она выходит замуж...
Шишкин. Но-о? За кого это? а?
Цветаева. За Нила...
Шишкин. А-а! В этом случае – еще могу поздравить... Но, вообще говоря, это не умная штука – жениться, выходить замуж и прочее в этом духе... Брак при современных условиях...
Татьяна. Ой, нет, не надо! Избавьте! Вы уже не однажды высказывались по этому поводу...
Шишкин. Когда так, – молчу! Кстати – мне и некогда. (Цветаевой.) Вы идете со мной? Прекрасно! Петра – нет?
Поля. Он наверху...
Шишкин. Мм... Нет, не пойду к нему! Я попрошу вас, Татьяна Васильевна... или вас, Поля... скажите ему, что я... опять того, знаете... то есть, что урок у Прохорова – свободен...
Цветаева. Опять? Ну, не везет вам!
Татьяна. Вы поругались?
Шишкин. Собственно говоря... не очень! Я – сдержанно...
Цветаева. Но – из-за чего? Ведь вы же сами хвалили Прохорова?..
Шишкин. Увы! Хвалил... черт побери! И, в сущности, он... порядочнее многих... неглуп... немножко вот – хвастун... болтлив и вообще (неожиданно и горячо) – порядочная скотина!
Татьяна. Едва ли теперь Петр станет доставать вам уроки...
Шишкин. Н-да, пожалуй, рассердится он...
Цветаева. Да что у вас вышло с Прохоровым?
Шишкин. Представьте себе, он – антисемит!
Татьяна. А вам какое дело до этого?
Шишкин. Ну, знаете... неприлично это! Недостойно интеллигентного человека! И вообще он – буржуй! Хотя бы такая история: его горничная ходила в воскресную школу. Чудесно! Он же сам прескучно доказывал мне пользу воскресных школ... о чем я его совсем не умолял! Он даже хвастался, что я-де один из инициаторов устройства школы. И вот недавно, в воскресенье, приходит он домой и – ужас! Дверь отворяет не горничная, а нянька! Где Саша? В школе. Ага! И – запретил горничной посещать школу! Это как назвать, по-вашему?
(Татьяна пожимает плечами молча.)
Цветаева. А такой он говорун...
Шишкин. Вообще говоря, Петр, точно на смех, достает мне уроки всё у каких-то шарлатанов.
Татьяна (сухо). Помнится, вы очень хвалили казначея...
Шишкин. Да... конечно... старикашка милый Но – нумизмат! Сует мне под нос разные медяшки и говорит о цезарях, диадохах и разных там фараонах с колесницами. Одолел, – сил моих нет! Ну, я ему и говори: "Послушайте, Викентий Васильевич! А по-моему, все это – ерунда! Любой булыжник древнее ваших медяков!" Он – обиделся. "Что же, говорит, я пятнадцать лет жизни на ерунду убил?" Я же – ответил утвердительно. При расчете он полтину мне не додал... очевидно, оставил ее для пополнения коллекции. Но это – пустяки... а вот с Прохоровым я... н-да... (Уныло.) Скверный у меня характер! (Торопливо.) Слушайте, Марья Никитишна, идемте, пора!
Цветаева. Я готова. До свидания, Таня! Завтра воскресенье... я приду к тебе с утра...
Татьяна. Спасибо. Мне... право, кажется, что я какое-то ползучее растение у вас под ногами... ни красы во мне, ни радости... а идти людям я мешаю, цепляясь за них...
Шишкин. Какие вредные мысли, фу-у!
Цветаева. Обидно слышать это, Таня...
Татьяна. Нет, погоди... ты знаешь? Я понимаю:поняла жестокую логику жизни: кто не может ни во что верить – тот не может жить... тот должен погибнуть... да!
Цветаева (улыбаясь). Разве? А может быть, нет?
Татьяна. Ты передразниваешь меня... ну, стоит ли? Смеяться надо мною... стоит ли?
Цветаева. Нет, Таня, нет, милая! Все это говорит твоя болезнь, усталость, а не ты... Ну, до свидания! И не считай нас жесткими и злыми...
Татьяна. Идите... до свидания!
Шишкин (Поле). Ну-с, когда же вы будете читать Гейне? Ах да, вы замуж... гм! Против этого можно бы коечто сказать... но – до свидания! (Уходит вслед за Цветаевой. Пауза.)
Поля. Наверно, скоро всенощная кончится... Сказать, чтоб подавали самовар?
Татьяна. Едва ли старики будут пить чай... Как хочешь, впрочем. (Пауза.) Раньше тишина тяготила меня, а теперь мне приятно, что у нас тихо.
Поля. Вам не пора ли принять лекарство?
Татьяна. Нет еще... Последние дни у нас было так суетно, крикливо. Какой шумный этот Шишкин...
Поля (подходя к ней). Хороший он...
Татьяна. Добрый... но глупый...
Поля. Славный он, смелый. Где что увидит несправедливое – сейчас вступается. Вот – горничную заметил. А кто замечает, как живут горничные и другие люди, служащие богатым? И если заметит кто, – разве вступится?
Татьяна (не глядя на Полю). Скажи мне, Поля... Ты не боишься... за Нила замуж идти?
Поля (спокойно, с удивлением). Чего же мне бояться? Нет, ничего, я не боюсь...
Татьяна. Чего?.. А я... боялась бы. Я говорю с тобой об этом потому, что... люблю... тебя! Ты не такая, как он. Ты – простая... он – много читал, он уж образованный. Ему, может быть, скучно с тобой... Ты думала об этом, Поля?
Поля. Нет. Я знаю, он меня любит...
Татьяна (с досадой). Как можно это знать...
(Тетерев вносит самовар.)
Поля. Вот спасибо вам! Пойду за молоком. (Уходит.)
Тетерев (он с похмелья, опухший). Иду мимо кухни, а Степанида взмолилась: "Батюшка! Внеси самовар! Я, говорит, тебе, когда понадобится, огурчика дам, рассольцу..." Соблазнился я, чревоугодник:
Татьяна. Вы уже ото всенощной?
Тетерев. Нет, не ходил сегодня. Башка трещит. Вы – как? Лучше чувствуете себя?
Татьяна. Ничего, спасибо. Меня об этом спрашивали раз двадцать в день... Я чувствовала бы себя еще лучше, если б у нас было менее шумно. Меня немножко раздражает эта беготня... все куда-то стремятся, кричат. Отец – злится на Нила, мать – все вздыхает... А я лежу, наблюдаю и... не вижу смысла в том, что они... все эти... называют жизнью.
Тетерев. Нет, любопытно! Я человек посторонний, не причастный делам земли... живу из любопытства и нахожу, что здесь – довольно интересно.
Татьяна. Вы невзыскательны, я знаю. Но – что ж тут интересного?
Тетерев. А вот – люди настраиваются жить. Я люблю слушать, когда в театре музыканты настраивают скрипки и трубы. Ухо ловит множество отдельных верных нот, порою слышишь красивую фразу... и ужасно хочется скорее услыхать, – что именно будут играть музыканты? Кто из них солист? Какова пьеса? Вот и здесь тоже... настраиваются...
Татьяна. В театре... да. Там приходит дирижер, взмахивает палочкой, и музыканты скверно, бездушно играют какую-нибудь старую, избитую вещь. А здесь... а эти? Что они способны сыграть? Я не знаю.
Тетерев. Кажется что-то фортиссимо...
Татьяна. Посмотрим. (Пауза. Тетерев раскуривает трубку.) Зачем вы трубку курите, а не папиросы?
Тетерев. Удобнее. Ведь я – бродяга, большую часть года провожу в дороге. Вот опять скоро уйду. Установится зима, и я – в путь.
Татьяна. Куда?
Тетерев. Не знаю... Да ведь это все равно...
Татьяна. Замерзнете где-нибудь... нетрезвый...
Тетерев. В дороге – никогда не пью... А и замерзну – что ж в этом? Лучше замерзнуть на ходу, чем сгнить, сидя на одном месте...
