Текст книги "Серое зеркальце (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

На лицо Рудика набежала тень; Ляське показалось, что оно стало почти таким же серым, как настоящее лицо её брата.

– Ты хорошая, – сказал Стасик голосом мальчика, пропавшего из мира людей четырнадцать лет назад. – Какая разница…

– Тебе – никакой, ты – фея, – фыркнула Ляська, стараясь сделать вид, что это не больно, а смешно. – А людям не всё равно. И как ты его со мной знакомил бы? Выйдешь из него, а мне объяснять, что это был за глюк, да?

– Ладно, – сказал Стасик погасшим голосом. – Глупости. Забудь… Хочешь съесть что-нибудь?

– Ага! – радостно кивнула Ляська, и тут же ей пришла в голову отвратительная вещь. – Это на бабки Рудика, что ли?

Стасик вздохнул.

– Я тебе не говорил, что я – не уголовник? Я просто помню, как ты хотела купить шоколадку. Прихватил кое-что… Кстати. Тебе – от мамы. У неё необычное хобби.

Стасик вынул из кармана Рудика длинную узкую коробочку. Она, пожалуй, сошла бы за обычную коробочку из ювелирного магазина, если бы не была какой-то не вполне реальной: этакий сгусток бархатистого мрака в виде коробочки, на ощупь – как изнанка листа мать-и-мачехи. Ляська открыла и обомлела.

– Что это? – спросила она шёпотом.

– Фенечка, – сказал Стасик. Он снова улыбался. – Браслетик.

– Господи… из чего?

– Думаешь, я вникал? Красиво – и всё… не знаю. Наверное, из паутины и росы.

Наверное, это правда, подумала Ляська, просовывая свою тёплую руку, пальцы с облезшим лаком на ногтях – в этот браслет, нереальный и невесомый. И оно как-то существовало, не распадаясь, это тончайшее серебристое плетение, усыпанное капельками, побольше и совсем крохотными – и вспыхивало на осеннем, ещё тёплом солнце теми острыми огоньками, которыми горит роса на траве, и до которых далеко бриллиантам…

Глядя на это сияние воды, превращённой в чародейский бисер, Ляська тихо сказала:

– Я зря подумала, что ты можешь… что-то украсть… Я ведь знаю, Стаська… сегодня ночью вы взяли ребёночка… которого хотели убить.

– Чувствовал, что ты смотришь, – кивнул Стасик. – Я был с Катей. Это моя подруга. С нами когда-то случилось почти то же самое… нас не дали убить, потому что внутри заказчика убийства в нужный момент оказалась фея. Понимаешь, феи почти не могут рожать детей. Но могут любить. Мой народ не бессмертен, нам нужны дети…

– Стасик, – сказала Ляська шёпотом, – твой народ – люди.

– Нет, – отрезал брат, мотнув головой, правильно отбросив назад выбеленную чёлку Рудика.

– Ты… ты так ненавидишь людей?

– А ты – любишь? – глаза Рудика потемнели, будто в глазах Стасика на миг померкло то самое, голубое неоновое сияние. – И кого из них ты больше любишь?

Кого?! Ляська, закусив губу, уткнулась в его грудь – так хотелось запаха тёплых перьев, а шикарный парфюм Рудика мешал!

– Я люблю… тебя… но это – я, я не из везучих, ты же знаешь…

– Вот и вся любовь к человечеству, – улыбнулся Стасик, обнимая её за плечи. – Знаешь, почему мой народ ни разу не пытался уничтожить эту заразу – род людской? Потому что человеческие дети – прекрасны… и очень редко, дико редко, но – всё-таки… из них вырастают прекрасные взрослые. Только и исключительно поэтому не воюем. Пойдём тебя кормить.

Потом Ляська уплетала солянку в кооперативном кафе. Тут всё было дорого, ужасно, нечеловечески дорого, но съедобно, даже вкусно – и Ляська съела горшочек солянки, и котлету с горошком, и кусок фруктового торта, ощущая запредельное блаженство. А накрашенные и начёсанные девицы глазели на Рудика; наверное, думали, что он – парень Ляськи, тощей маленькой Ляськи в затрёпанных до последних пределов джинсах, дешевейшей футболке из «Детского мира», заношенных до серости кроссовках… Только браслет из росы горел среди бисерных фенечек на её запястье алмазным созвездием – но вряд ли эти его заметили.

Ляська смотрела на брата – она почти видела его сквозь Рудика – и думала, что ей не нужен парень. По крайней мере, пока. Парни – хамят, лезут, требуют известно что, стоит с ними разок пройти. Не говоря уж о том, что парни могут оказаться, как те… оставшиеся в подворотне. Ляське не нужен был парень. Наверное, она ещё маленькая. Ей нужен был друг, который помог бы ей выжить и во всём разобраться.

А брат в этом смысле был лучше сотни таких крутых парней, как Рудик.

После обеда в кафе, они бродили по улицам, и Ляська пыталась рассказывать о своей жизни, а Стасик – о своей. Выходило плохо, потому что жизнь фей Ляська по-прежнему не могла себе даже представить. Подземные чертоги с золотыми небесами, стеклянные леса, океан тумана, танцы с фонариками, библиотека вечных тайн, состязания менестрелей – это всё не имело в окружающей действительности никаких аналогов. Ляська пыталась перевести разговор на мир людей, брат сжимал кулаки и скулы Рудика каменели. В конце концов, Ляська поняла, что мучает его безнадёжной злобой и жалостью, и уговорила пойти в видеосалон. Там смотрела ужастик, прижавшись к плечу Стасика и наслаждаясь ощущением предельной безопасности.

Домой изо всех сил не хотелось. Но ночью у Стасика были какие-то дела; Ляська уже поняла, что он – солдат и спасатель мира фей, поэтому не посмела его задерживать.

Могло оказаться, что от Стасика зависела жизнь какого-нибудь ребёнка. Он только намекнул, не распространяясь, о том, сколько детей теряется в городе, не говоря уж… Ляська не стала расспрашивать из страха услышать что-нибудь ужасное. Она не сомневалась, что брат видел предостаточно.

И вечером они снова очень тяжело прощались. Ляське было страшно.

Страх отступал, когда Стасик был рядом, и снова наваливался в его отсутствие. Если страх удавалось победить, вызвав в себе злость, он сменялся тошным отвращением.

Ей очень хотелось, чтобы её брат был рядом всегда. Но было бы мерзким эгоизмом начать упрашивать его остаться.

Каким-то образом Ляська понимала, что он может. Она держала брата за руки, и он сказал ей без слов, что, стоит ей сейчас заплакать и не суметь разжать пальцы – и всё. Стасик останется. Серый камень, голубой огонь, чёрные крылья, стеклянные рога – всё это осыплется с него серебряным прахом, и рядом с ней будет её брат-человек. Беззащитный, как человек. Без человеческой памяти. Наивный, как фея. Без документов, без аттестата, без ничего. Ей стоит сказать – он останется, и мир людей сожрёт их обоих.

И его никогда не дождутся дети, которых решили убить.

И Ляська разжала руки. Дала ему уйти. Заплакала потом, когда убедилась, что он ушёл совсем.

Но слёзы высохли, пока Ляська шла до дома.

Она не ждала, что дома всё окажется хорошо, но не ожидала и настолько плохого. У матери сидели не соседи, а её хахаль Вова и его приятель.

Их обоих Ляська ненавидела страстно. Дело было даже не в том, что Вова лез к матери, хотя её предательство вызывало у Ляськи злые слёзы. Отец, в конце концов, сам виноват, угодив в тюрьму на целых восемь лет. Разговаривать с матерью на эту тему Ляська давно не пыталась; если мать была пьяна, она благодушничала и не понимала, если была трезва – приходила в ярость и орала на дочь последними словами. Но всё это были гадкие взрослые дела, не имевшие к Ляське отношения – взрослые могли сами разбираться, как знают.

Ляське было хуже оттого, что Вова, конченный алкоголик, уже давно перешёл с водки, слишком дорогой для него, на всякую дрянь, вроде аптечных настоек и даже одеколона. После его визитов в квартире нестерпимо и сладко воняло одеколоновым перегаром – а мать потихоньку брала с него пример.

Она пила, сколько Ляська себя помнила, и любила говорить, что пьёт с горя: ребёночка у неё убили, а муж – пропойца и буян. Но раньше у матери хватало сил как-то держать дом и зарабатывать деньги хотя бы на еду; с тех пор, как она связалась с Вовой, на дом ей стало плевать, а еда теперь интересовала её довольно мало. Ляська, которая не ела вдоволь никогда, сейчас жила и вовсе впроголодь; ей платили мизерную стипендию, на которую можно было поесть пару раз, если мать не забирала остатки денег.

Но ужаснее всего были липкие взгляды Вовы на Ляську. Его сальные ухмылки и протянутые руки будили в ней жажду убийства.

Заметив, что входная дверь не заперта, и услыхав знакомые пьяные голоса, Ляська попыталась превратиться в собственную тень, но её заметили.

– О! Лясенька! – разлетелся Вова, осклабившись. – Куда, стрекоза? Посиди… с на… с народом!

Ляська проскочила в сантиметре от его руки и захлопнула дверь в свою комнату перед его носом, благословив день, когда догадалась купить и привинтить защёлку.

– Ка… какая ты эта! Гордая! – возмутился Вова. – Открывай, давай!

– Мама! Убери ты его! – взмолилась Ляська из-за двери и с некоторым облегчением и даже тенью любви услыхала, как мать говорит:

– Вовка! Оставь девку в покое…

Вова послушался и вернулся в кухню допивать свою отраву. Ляська снова забралась в кресло, согретое тенью Стасика, сжимая зеркальце в кулаке. Ох, как ей хотелось позвать брата…

И как она понимала, что если она позовёт Стасика сейчас, то больше он не уйдёт.

Не сможет бросить её здесь, с этими одну. И не видать ему ни его стеклянных ив, ни чёрных озёр с огоньками на дне, ни своих подруг-феечек, ни спасённых младенцев. Интересно, думала Ляська, куда его заберут – в армию или в психушку? Или сразу в тюрьму?

Не могла она его позвать.

Он спас её. А она его подставит.

Ляська зажгла лампу и взяла книжку, «Анжелику – маркизу ангелов». Попыталась читать. Но в душе была несносная мешанина дряни, французской и вполне отечественной, страх, досада, тоска, отвращение… Пришлось оставить книжку в покое и попытаться уснуть.

Она уже дремала, когда её разбудило какое-то царапанье, копошение в коридоре, за дверью.

Ужас окатил Ляську жаркой волной. Она села и прислушалась. Зажгла свет.

Увидела лезвие ножа, который просовывается в щель между дверью и дверным полотном. Этим ножом пытались отодвинуть задвижку.

– Ты, – сказала Ляська ненавидяще и негромко. – Убирайся отсюда.

И тому, за дверью, сразу стало не надо соблюдать тишину.

– Открывай, со… сокровище! – приказали пьяно и непререкаемо – и толкнули дверь так, что она, два листка фанеры, скорее, советская видимость двери, чем защита, затрещала. – Не… нечего тут… прятаться! Пого… поговорить надо!

– Мама! – крикнула Ляська в отчаянии и услышала мелкий и гадкий смешок вовиного безымянного приятеля, беззубой твари с тюремными татуировками на пальцах.

– Зря орать, – сказал приятель негромко и удивительно трезво. – Спит она. Теперь ори не ори…

А Вова врезал по двери плечом. Вокруг петли пошла колючая трещина.

Ляська поднесла зеркальце к губам. Холодная поверхность мгновенно нагрелась от жара её дикого страха.

– Стасик! – зашептала Ляська, трясясь с ног до головы, и на зеркальце капнула слеза. – Фея-фея, появись… Забери меня отсюда!

Она ощутила, как из серого тумана пришёл ответ. Любовь феи золотой дымкой обволокла Ляську с ног до головы, смывая страх. Осталось много спокойного понимания.

Фее нужно время. Нужно некоторое время, чтобы преодолеть расстояние от чертога под холмами до окна Ляськиной комнаты. А Ляське нужна сила.

Силу обретают, обретя доверие, шепнуло что-то в душе. Ты ведь доверяешь брату?

– Да, – сказала Ляська вслух, чувствуя, как во всём теле загорается тихий голубой огонь. Предательство этой кануло в прошлое. Ляська поняла, что настоящая мама не предаст её никогда. – Я доверяю. Я успокоилась. Спасибо, мамочка.

Она потянулась, вытянув руки вперёд и сцепив пальцы, гибким движением, ощущая, как наливается голубым сиянием каждый мускул, вдохнула – и стала ждать, когда вылетит дверь.

Стасик стукнул в окно, и Ляська открыла широкую створку, чтобы он смог войти в комнату.

– Я чувствовал, что тебя нельзя оставлять одну, – сказал Стасик, садясь на подоконник. От него пахло ночным ветром. – Мне не надо было уходить.

– Я боялась, что тебе придётся остаться здесь, – сказала Ляська, ласкаясь к нему. – Я бы себе никогда не простила.

– А я не понял, – сказал Стасик виновато. – Я в человеческих делах почти ничего не смыслю.

– Ну и не надо, – Ляська обняла его за шею. – А я поговорила с мамой! Через твоё зеркальце. Сказала ей спасибо за фенечку… она меня обещала научить плести.

– Теперь оно твоё, у меня новое, – Стасик встряхнулся. – Ляська, ты бы руки помыла, что ли… И мордашку. Ты ещё чиститься не умеешь – я из-за тебя весь липкий.

Ляська прыснула и лизнула окровавленную ладонь.

– Так?

– Не дури. Помой руки водой, что ты, в самом деле… Посмотри, на кого похожа… Хочешь знакомиться с нашими в таком виде, а, хыщник?

– Я – хыщник! – радостно подтвердила Ляська и отодвинула копытцем с прохода окровавленную груду тёмного тряпья. – Подожди минутку.

Стасик нежно смотрел, как она сворачивает крылья, совиные, серые с чёрным крапом, как перебирается через забрызганные красным обломки двери… Впервые в жизни его душевный покой был абсолютен: он больше не боялся за сестрёнку.

Мама с папой заждались её дома.