Текст книги "Твёрдая рука (СИ)"

Автор книги: Максим Далин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Макс Далин
Твёрдая рука

Время волшебников прошло…

Ю. Олеша

– Всё-таки я не понимаю – как это «освобождён от рисования»? – снова сказала Хеда, неприязненно глядя, как Лео засовывает тетради в рюкзак. – Я понимаю – от физкультуры. По справке от врача. Но от рисования – с чего бы?

Лео пожал плечами, не желая вступать в пререкания. Ему было заметно неловко и хотелось улизнуть поскорее. Не получилось.

Уже почти у двери его остановили.

– А ты куда это? – спросил Верзила Дин с глумливой улыбочкой. – Слышь, новенький, у нас в одиночку не сматываются.

Чтобы взглянуть на Дина, Лео пришлось поднять голову. Новенький, объявившись три дня назад, стал самым мелким в классе. Мелким и тощим вдобавок. И белёсым. С остреньким землистым личиком, в очках. Дин назвал его Крысёнышем, а у Лео не хватило храбрости возражать.

– Ну чё? – спросил Дин в ответ на взгляд снизу вверх. – Филоним, значит?

– У меня освобождение, – сказал Лео проникновенно. – Мне нельзя.

Компания Дина дружно прыснула. И Хеда со второй парты сказала:

– Он говорит, у него и по черчению освобождение.

– Слышь, Крыс, вались на место! – приказал Дин. – Я тебя не освобождал. Будешь рисовать этот идиотский горшок с этими, мати их, цветуёчками, вместе со всеми, тля!

После такого заявления следовало подчиниться или драться, но Лео не мог драться с Дином по определению, хотя, кажется, хотел. Целых полминуты.

– Вали-вали! – ухмыльнулся Дин, заметив его колебания. – Очки по карманам разложу, убогий…

Но тут прозвенел звонок, и в тот же миг в класс вошла чертёжница по прозвищу Пилорама. И, к глубокому потрясению класса, увидев Лео, тут же выдала:

– Ты что здесь делаешь?! Вон, немедленно! Положи карандаш сейчас же! Ещё раз увижу в своём кабинете – к директору пойдёшь! Мне неприятностей не надо…

Лео выскочил из класса, как ошпаренный, а Пилорама повернулась к Дину и его дружкам:

– А вы что стоите?! А ну – по местам и готовиться к уроку!

– А почему он освобождён, Мать Дафна? – спросила Зельда голосом хорошей девочки.

Но Пилорама на сей раз и не подумала беседовать с собственной любимицей.

– Не твоё дело… Вы, в последнем ряду! Долго буду ждать, пока на вашем столе появится бумага?

Класс уныло взглянул на выставленный у доски натюрморт – комнатный цветок в покрытом известковыми потёками глиняном горшке и восковое яблоко – и смирился с неизбежным.

Разве что многие здорово заинтересовались. Но удовлетворение любопытства пришлось отложить.

После урока Лео обнаружился около входа в столовую. Он сидел на парапете, окружающем жуткий заплёванный цветник – парапет состоял из цемента и острых каменных осколков, но более подходящих для сидения предметов в холле не было – и тоскливо смотрел на надкушенную подгорелую плюшку. При виде подходящих одноклассников, Лео поднялся. Вид у него был усталый и виноватый.

– Жрёшь, что ли? – осведомился Чик, прыщавое бесплатное приложение к Дину.

– Хочешь? – Лео протянул Чику плюшку, и тот не отказался.

– Избалованный, значит, – констатировал Дин. – С уроков отпускают, булки трескаешь только с изюмом – так, что ли?

Лео неуверенно улыбнулся.

– Чего тебя Пилорама выгнала? – спросил Дин.

– Я в Художественную Школу ходил, – сказал Лео. – А месяц назад они узнали, что у меня того… способности.

Свита Дина перестала улыбаться. Сам Дин присвистнул:

– Врёшь!

– Нет, правда. Отца вызывали. Он пришёл – мою комнату обшарил, выкинул всё, что можно: и краски, и пастель, и карандаши цветные… Сказал, что меня могут забрать… ну, в Комитет. Мои переехали, на всякий случай. Из Художки меня выгнали, вот сюда перевели. Мне можно только ручку и простой карандаш иметь… да и то… ты понимаешь.

– Офонареть… – протянул Дин. – Фантастика…

– Ты больше не рисуешь? – спросил Чик шёпотом. – Вообще? Жуть какая…

– Рисую, когда никто не видит, – ответил Лео тоже шёпотом. – Только не дорисовываю. Ну, ты понимаешь. Узнают – ведь заберут, в натуре.

– А ты крутой, – сказал Дин с оттенком некоторого даже уважения. – Гулять выйдешь сегодня? Можешь на площадку за гаражами приходить, никто не тронет. Куришь?

– Не-а.

– Сопляк, – хмыкнул Дин без всякого, впрочем, презрения и агрессии.

Лео кивнул и пожал плечами. В этот момент он стал по-настоящему одноклассником Верзилы Дина – потому что всякий тощий задрот не мог считать себя удостоенным такой чести, даже сидя с Дином за одной партой. Но Лео оказался крут – а крутые парни годятся Дину в приятели.

Вечер был тёплый, душный и бледно-голубой. Вечером сидели на скамейке, перетащенной с детской площадки в укромное место – скамейке, изрезанной разными словами и даже разными знаками, не имеющими особой силы только из-за слабости и неопытности исполнителей. С одной стороны компанию укрывал от чужих глаз куст боярышника, цветущий и отвратительно воняющий помоями, а с другой – оштукатуренная кирпичная стена гаража. Дин, Чик, Элвис и Нори курили, Рыжий тискался с Хедой, а Лео пил из бутылки покупной синтетический холодный чай и завороженно смотрел на белую стену.

Из-под штукатурки тоже многое просвечивало. Стену явно выбелили недавно; никакой управдом, никакой участковый стражник не потерпят на своей территории размаханной во всю ширину стены надписи «Дети Сумерек – виват!», которая едва угадывалась под слоем белил, как призрак самой себя. Обладая некоторым воображением, можно было прочесть ещё с десяток названий модных групп, чьи-то имена и грязные словечки – но белили не из-за них, ясное дело. И теперь эта белая поверхность с призрачными словами, тающими в белизне, гипнотизировала Лео, как громадный чистый лист.

– Слышь, способный, – окликнул Дин, открывая банку с пивом. – А как узнали-то? Надо же было осторожно…

Лео смутился и отвернулся.

– Показал одной… Спираль.

– С ума сошёл?!

– Я – маленькую. На блокнотном листке. Только палец просунуть…

– Донесла?

– Ага… Да и как скроешь, если уже научился? Просто в студии рисуешь – а оно… само, можно сказать…

«А мне покажешь?» – чуть не сорвалось у Дина с языка, но он вовремя перехватил эти слова на подлёте и заменил другими:

– Пива хочешь?

Лео покачал головой, поднял и поболтал чай в бутылке – и вдруг поднял бутылку на уровень глаз, глядя на свет. Жидкость светилась в вечернем свете, как янтарь.

– Ты что? – спросил Дин почти испуганно, увидев, как у Лео изменилось лицо.

– Бархатный, – сказал Лео, улыбаясь чайным бликам. – Порисовать охота – сил нет.

– Не, ты что! Стой! – выпалил Чик. – Умом ушёл?! Заберут же!

– Я знаю, знаю…

– Это «заберут» – всё равно, что убьют, – сказал Элвис. – Или запрут где-нибудь, будут колоть всякой дрянью, пока слюни пускать не начнёшь… не стоит свеч.

– Очень хочется, – сказал Лео и поправил очки. – И – я не красками.

Он говорил тихо, но все услышали. Хеда и Рыжий отвлеклись друг от друга, компания Дина смотрела на Лео с ужасом и восторгом. «Не надо», – прошептала Хеда, но и ей хотелось до смерти, а Чик попросил:

– Только не спираль. Что-нибудь маа-аленькое…

Лео наклонил бутылку над пальцами, выплеснул на руку немного чая и провёл по белой шершавой поверхности. Остался призрачный рыжеватый след – то ли чайного экстракта, то ли искусственных красителей. Лео вздохнул и плеснул ещё.

Сперва не было ничего, кроме прозрачных рыже-коричневых пятен и проступающей из-под штукатурки черноты. А потом эти пятна начали складываться – рыжие с чёрными – в очерк высокого лба, в нос цвета корицы, в раскосые глаза и мягкие чуткие уши, в мощную бурую лапу в чёрных колечках какого-то выцветшего граффити, в длинное тело – грозные мускулы лениво расслаблены – и вот лежит на надписи «Дети Сумерек – виват!», как на выступе скалы – упругая, бархатная, чайного цвета хищная кошка…

– Ягуар! – выдохнула Хеда. – Ох…

– Не дорисовывай! – голос у Чика сорвался в фальцет, он кашлянул. – Ты что?!

– Тут только если за руки хватать, – сказал Дин со странной растяжкой в голосе, – а я его за руки хватать не буду. И вам не дам.

А Лео, кажется, никого не видел и не слышал. Он разглядывал землю под ногами, бросил бутылку с мутными остатками, подобрал обломок кирпича, окурок – отошёл на пару шагов к старому кострищу, подобрал кусок угля, влажный, рассыпающийся в пальцах…

Одноклассники замерли, как зрители в партере – на премьере захватывающей драмы. Из наклоненной банки Нори текло пиво, и он этого не замечал. Чик приоткрыл рот и забыл закрыть. Смотрели, как Лео оживляет зверя: растёртым пеплом – бархатные щёки, подушечки лап, кирпичом – буроватый подпал, углем – остро блестящие внимательные глаза…

И никто не дрогнул, когда ягуар зевнул, распахнув страшную пасть с настоящими, ненарисованными клыками. Потом зверь потянулся, урча, вытянув вперёд мохнатую лапу и растопырив когти в кирпичном меху – полупрозрачные лезвия – и плоская белая поверхность стены ушла в глубину, превратилась в туманную даль. Ягуар лежал в глубине стены, как в вальере без передней стенки – призрачно-бледный, но совершенно живой.

Лео протянул руку, вымазанную сладкой синтетической жидкостью, углем и пеплом, и принялся чесать ягуара за ушами. Тот заурчал, как очень крупный кот, толкая Лео под локоть умной лобастой головой.

– Теперь тебя точно заберут, – пробормотал Дин. – Ты… таких боятся больше, чем мертвяков… ты же можешь нарисовать… ляд тебя знает, что ты можешь нарисовать… Если ты так – всякой дрянью, то красками-то… Жесть какая…

– Я зверей люблю, – сказал Лео безмятежно. – Мой учитель говорил, что у меня твёрдая рука – хороший рисунок… я, в принципе, и простым карандашом могу. Мне, знаешь, как хочется рисовать? Я уже дико долго не рисовал…

– А вот он кого-нибудь сожрёт… – сказал Нори с плохо скрытым восторгом. – Пилораму или директора…

– А когда его застрелят, кровь потечёт? – спросил Чик.

Лео резко обернулся.

– Кто застрелит?

– Комитетчики, кто… Ты ж его отпустишь? Или домой возьмёшь, как котёнка? Тебя же отец убьёт…

– Не надо! – жалобно попросила Хеда, будто это Чик собирался стрелять в ягуара.

Нарисованный зверь со вкусом чистил лапу между пальцами, вылизывал и мурчал. Лео гладил ягуара по голове, размазывая и смешивая с чаем и пеплом слёзы, текущие из-под очков.

– Ты бы кого-нибудь поменьше, – сказал Дин сочувственно. – Воробья там… крысу…

– У меня бы сейчас не получилось, – сказал Лео глухо. – Это было место для ягуара.

– Ну и куда вы оба?

И тут Лео ухватился за маячащую в мутной белизне надпись «Дети Сумерек – виват!», как за объемную и плотную вещь, подтянулся и сел на неё рядом с котом – а в следующий миг перекинул ноги за надпись, в какое-то парадоксальное пространство в глубине самодельной фрески. Ягуар боднул его в плечо – тело Лео на глазах поблекло и выцвело, словно между ним и его одноклассниками оказалось матовое стекло. Картина в единой цветовой гамме – мальчик, обнимающий ягуара – в которой было слишком много живого движения для просто картины.

– Упс, – пробормотал Нори. – Как же он теперь оттуда выберется?

– А всё, – сказал Чик и глупо ухмыльнулся. – Больше ни крыс, ни кроликов. Он сам теперь нарисованный.

– Они дышат! – закричала Хеда. – Смотри!

Нарисованный ягуар плавно махнул куда-то в белёсую муть штукатурки, как в туман – а за ним туда соскользнул Лео. Они окунулись в белизну, наполненную тенями старых надписей – и несколько мгновений эти тени казались одноклассникам тенями джунглей, свисающими лианами, разлапистыми листьями тропических растений, громадными махровыми цветами…

И всё вдруг закончилось. Осталась грязная стена в разводах угля, чая и штукатурки, со следами граффити, но без следов рисунка. Хеда потрогала стену рукой – на ладони осталась белая и красная пыль.

– Жаль, – сказал Дин.

– Да, дурак, – кивнул Чик.

– Сам ты… – Хеда замахнулась, но не ударила.

Крохотная яркая птичка, сияющая в вечернем свете, как драгоценный камень, выпорхнула из стены, встряхнулась, выронив пёрышко, и взмыла вверх.

Дин поднял перо, потёр его в пальцах и понюхал.

– Гуашь, кажется, – сказал он. – А может, акрил, я в этом плохо разбираюсь…