Текст книги "Концентрация смерти"

Автор книги: Максим Шахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3

Следующий день, как и обычно, начался с переклички. В офлаге она проводилась со всей тщательностью. Мало было просто откликнуться на свой номер, следовало выйти вперед шеренги. К тебе подбегал охранник из пленных, знавший тебя в лицо, и подтверждал. Такие переклички проводились не реже, чем трижды в день. Сразу после подъема, во время того, что в офлаге называлось «обедом», и перед самым отбоем. Но нередко случались и внеплановые переклички, комендант Гросс был просто помешан на идее, что кто-то может убежать из лагеря. Он страшно гордился тем, что у него еще никто не сумел выбраться за колючку. Любые попытки жестоко пресекались, оборачивались массовыми казнями.

В этот день всех, кого можно, на работу выгнали из цехов на улицу, на отгороженные возле бараков колючей проволокой площадки. Штурмбаннфюрер опасался волнений из-за вчерашней казни, пошедшей не по его сценарию. Все-таки он лукавил, доказывая племяннику, что поступок капитана Зубкова никак не подействовал на настроение пленных.

Ярко светило, пригревало майское солнце. Легкий ветер налетал со стороны Ченстоховы. В мареве проступал силуэт величественного костела, стоявшего на горе. Прохоров и Фролов устроились работать рядом. Илья смазывал уже вырезанные по шаблону слои толстой кожи клеем, складывал их, обстукивал их киянкой, уложив на сапожную «лапу», а затем накрепко сбивал тоники деревянными гвоздиками, намечая отверстия тонким шилом. Готовые кожаные подметки Фролов раскладывал на солнце для просушки.

Михаил орудовал специальным шилом с заусенцем на самом конце, прошивал подметки по периметру дратвой. Вообще-то во время работы пленным запрещалось общаться, разве только по производственной необходимости. Но охрана смотрела на разговоры сквозь пальцы. Лишь бы не говорили громко и не широко открывали рты.

Фролов держал во рту пучок деревянных гвоздиков, неглубоко колол шилом толстую кожу и мастерски, с одного удара, загонял их молотком. А потому и говорил, почти не открывая рта.

– …вот ты мне сказал, что не мог драться до последней капли крови, когда тебя в плен взяли. Мол, навалились, скрутили, и все такое прочее. Может, оно и так было. Кто теперь подтвердит?

– Тебе моего слова мало? – обиделся Михаил.

– Я не о том. У человека всегда выбор есть. Скажем, кто тебе мешает сейчас наброситься на охранника и убить его. Задушить можно или шилом пырнуть. Если каждый красноармеец хоть одного немца убил бы, война бы кончилась. А как передо мной оправдаешься?

– Конечно, вопрос ты мне, Илья, задал. Я бы мог, в свою очередь, спросить у тебя, почему сам так не делаешь? Но это неправильно. На вопрос вопросом отвечать нельзя.

– Резонно мыслишь, – усмехнулся Илья, густо размазывая кистью из толстой щетины клей по кожаной подошве.

– Если бы я знал, что каждый наш человек так поступит, не думал бы, не сомневался бы ни секунды. А попусту жизнь свою отдавать не хочется. Одна она. Да еще за собой десять пленных товарищей в петлю или на расстрел потащу, – Прохоров зло тянул дратву. – Думаешь, мне не муторно сапоги тачать, в которых нацисты нашу землю топчут?

– Значит, ты надеешься отсюда выбраться и снова воевать, – подытожил Фролов. – Иначе твоя жизнь для Родины ничего уже не значит. От нее только вред один в настоящий момент.

– И ты надеешься.

– Как сказать. – Илья сгреб черенком кисточки застывший клей с края консервной банки, помял его пальцами, слепив небольшой кубик, и поставил сохнуть между готовыми подошвами, – на удивленный взгляд Прохорова пояснил: – Клей из костей варят. Тот же бульон. В ту баланду, которую нам дают, кинешь, силы поддержать можно. Я и тебе советую, если подольше протянуть хочешь.

– Говорят, немцы этот клей иногда из человеческих костей варят, – проговорил Михаил.

– Враки. Из костей пленного много не сваришь. Не наваристые они. Все соки жизненные лагерь забирает, ничего не остается. Я и тебе кубик слеплю, – Фролов покосился, не замечает ли его действий охранник с дубиной, прохаживающийся среди работающих, и принялся левой рукой лепить загустевший клей, а правой продолжал стучать молотком по подошве.

Прохоров понимал, что Илья прав. Пусть этот клей сварен из костей, но если он даст возможность выжить, то отказываться от такой возможности нельзя.

– Припекает, жарко, – Прохоров сбросил жилетку, хотел подложить ее под себя на табурет, но вновь его взгляд зацепился за широкую дырку в подкладке.

И хоть Михаил был атеистом, но все же считал, что предсмертные пожелания следует выполнять неукоснительно. К тому же сейчас в его руках имелось все необходимое – изогнутое шило с зазубриной и прочная дратва.

– Дело задумал, – глянув на то, как расправляет на колене вывернутую наизнанку жилетку Михаил, проговорил Филатов. – Зашьешь, будет как новая.

– На мой короткий век хватит, – попытался пошутить Прохоров.

Изогнутое шило пропороло атласную подкладку, но, когда потянулась дратва, материя разошлась. Еще одна попытка оказалась неудачной. Тонкий поношенный атлас оказался очень непрочным, потертым.

– Ничего не получится, – покачал головой Михаил. – Надо или заплатку ставить или… – он задумался.

Фролов прищурился.

– Толку от твоей подкладки почти никакой. Если бы под ней еще ватин был. А так – атлас, он не греет, а только холодит. Может, оторвать ее к чертовой матери?

– Зачем? – удивился Михаил.

– Зачем, зачем? – передразнил Михаила и хмыкнул Илья. – Портянку у меня украли. Третий день голой ногой в сапоге. Сопрела, в кровь стер.

– Чего ж ты сразу не сказал?

– Так жилетку тебе, а не мне подарили. Была б она моей, я бы сразу подкладкой по назначению распорядился бы. Нам с тобой в ней на танцы не ходить.

– Хорошему человеку не жалко.

Михаил взял в руки маленький острый ножичек, которым обрезал неровности на подошвах и стал спарывать подкладку.

– Держи, разведчик, – передал материю Фролову. – Не бархат, конечно…

Илья взмахнул споротой подкладкой, удивленно моргнул, тут же положил ее себе на ноги.

– Смотри, – прошептал он.

На материи виднелись криво и косо, торопливо написанные химическим карандашом слова и какая-то схема. Михаил почти беззвучно принялся озвучивать текст.

– «Товарищ, если ты это читаешь, то обнаружил мое послание. Мы готовили побег. Подкоп почти готов. Моих помощников уже нет в живых. Удачи вам. С коммунистическим приветом, капитан Зубков».

Прохоров с Фроловым даже стукнулись головами, так низко склонились над планом. Прерывистая, неровная линия, прочерченная химическим карандашом, читалась слабо, но в общих чертах план подкопа можно было понять. Он, несомненно, начинался в мастерских по изготовлению и ремонту скорняжного инструмента, проходил под плацем, а кончался неподалеку от колючки. Далее шел пунктир, показывавший еще неоконченный отрезок.

Открытие было настолько неожиданным, что Илья с Михаилом мгновенно позабыли обо всем жизненно важном на свете – где и почему они находятся.

– Значит, Зубков собирался-таки бежать, – выдохнул Михаил.

– И никого не сдал, – напомнил Илья. – Сильный человек. Да тут же за несколько дней можно управиться, – оценил он проделанную Зубковым с сообщниками работу.

Прохоров с Михаилом так увлеклись, что даже не заметили, как со спины к ним подошел охранник – один из пленных, вооруженный дубиной – лагерная «шестерка».

– Почему не работаем?! – крикнул он.

Прохоров хоть и был не робкого десятка, но растерялся. Ситуация сложилась критическая, стоило охраннику понять, что нарисовано на изнанке подкладки, или хотя бы просто заметить рисунок, то Прохорова с Фроловым отправили бы в расход без всякого сожаления. Причем не одних, их попутчиками на тот свет оказались бы еще двадцать заложников плюс словак Водичка, передавший Прохорову жилетку.

Михаил тут же схватил готовую подошву, принялся усердно ее шить. А вот Фролов не растерялся, повел себя мудро. Он не спешил возобновить работу, подхватил подкладку, тряхнул ею в воздухе, сложил пополам текстом внутрь и выставил стоптанную ногу. А затем заговорил. И не по-русски, а по-немецки. Мол, не видишь, портянку украли, охранников много, а порядку нет. Товарищ и помог. Подкладки не пожалел…

Если бы Илья говорил по-русски, охранник бы, несомненно, самое малое, это огрел бы его дубиной по спине. Но немецкая речь, к тому же беглая, подействовала на него гипнотическим образом, парализовала волю. Ведь немецкий язык он слышал только от своих всевластных хозяев. К тому же немец-часовой, заслышав родную речь за колючкой, тут же повернул голову, прислушался. И охранник посчитал за лучшее не проявлять самодеятельности, не зверствовать.

– Работать, – бросил он недовольно.

Фролов неторопливо стал обматывать ногу подкладкой, сунул ее в сапог.

– Арбайт махт фрай, – подтвердил Фролов, мол, работа делает свободным, затем добавил шепотом: – А теперь, Миша, ни разговоров не ведем, ни портянку мою не достаем. И так чуть себя не выдали. Бдительность и секретность, вот что нам теперь надо.

– Портянка, кстати, моя, – напомнил Михаил.

– Вот ты как, – поджал губы Илья, засовывая в них пучок деревянных гвоздиков. – Может, ты решил планом Зубкова по-своему распорядиться? Ну, что ж, занеси его немцам, сдай подкоп. Мол, ты ничего про него не знал. Один только Водичка на расстрел пойдет. А тебя простят, может, охранником предложат сделаться. Они стукачей любят.

Фролов хоть и предупреждал, что больше не стоит говорить вслух, но так разошелся, что даже стал жестикулировать. Охранник с дубиной развернулся и посмотрел в его сторону.

– Работай и молчи, – предупредил Михаил, дырявя шилом подметку.

Илья внял предупреждению, застучал молотком, забыв о разногласиях. Наступило время обеда. Поскольку офлаг, по сути, являлся коммерческим предприятием, то трудовой распорядок тут соблюдали четко, с немецкой пунктуальностью. Из громкоговорителей, укрепленных на прожекторных столбах и вышках охраны, зазвучала бравурная военная музыка. Узники выстроились в очередь у крыльца кухни. Двое пленных раздавали баланду, посудой служили пустые консервные банки. Те, кто работал на кухне, выгодно отличались сытостью от других узников…

Обычно при дележке пищи и возникали конфликты. Пленных вечно мучил голод, а потому им казалось, что порцию не докладывают. Хотя чего можно не доложить, когда разливаешь баланду, в которой на литр жидкости плавает пара гнилых листьев капусты да тонкая ленточка картофельного очистка. Если мало, можешь смело разбавить водой, калорийность от этого ни больше, ни меньше не станет. Хлеб тоже выдавали в обед одним куском на весь день. Правда, хлебом это можно было назвать лишь условно. Единственное, что было в нем от буханки, – это форма кирпичика. Содержание мог бы пояснить исключительно пекарь, умудрявшийся спечь его из отрубей, опилок и жмыхов.

Фролов не стал спорить, доказывать, что баландер плеснул ему из черпака лишь половину консервной банки.

– Главное, что супчик горячий, – пояснил он Михаилу.

– Теперь его клеем заправим? Бульон сделаем?

– Можно и клеем, – согласился Илья, но тут же остановил Прохорова, когда тот захотел бросить в горячую баланду прихваченный с рабочего места подсохший кубик. – Кипяток лучше свежим клеем приправить, а кубик на потом оставь.

Михаил не стал спрашивать, почему надо сделать именно так. Запас еды в лагере вещь необходимая. Осторожно присев, возле сапожной лапы, Илья сделал вид, что поправляет просыхающие подошвы, и прикрыл собой Михаила, который зачерпнул клей кончиком ножа и бросил его в консервные банки.

– Идем, пока не остыло, – зашептал Илья. – Нам теперь силы нужны.

И тут Михаил не стал спорить, чувствовалось, что Фролов говорит не просто так, а у него есть четкая цель.

Илья подвел Прохорова к самому краю площадки, тут в уголке была влажная земля, росла зелень. Когда шел дождь, тут всегда стояли лужи.

– Смотри и учись, – предложил бывший полковой разведчик.

Он принялся руками разрывать землю, поднимать пласты дерна. Чувствовалось, что копался он тут уже не первый раз. Илья ухватил за хвост толстого дождевого червяка, обтер его пальцами и быстро забросил в консервную банку Михаилу. Розовый червяк успел пару раз дернуться, сделался непрозрачным, матовым и затих.

– Главное, чтобы вода была еще горячей. Они быстро свариваются. Сырых лучше не есть.

– Их едят?

– В лагере все сгодится в пищу. Они лучше мяса. Один хороший человек научил. В разведку иногда на неделю уходишь. Вот тогда и начинаешь лягушек есть, змей жарить, корешки грызть. Я бы тоже с большим удовольствием в супе мозговую косточку нашел бы, а не червяка. Но в предложенных обстоятельствах и это не худший вариант. К тому же у тебя организм молодой, он белка много требует.

Напоследок Илья нарвал листья одуванчиков, бросил их в баланду.

– Вот и зеленью украсил, не в каждой столовой так подают.

Пленные сели на землю. Илья стащил сапоги, расстелил на земле портянку, положил на нее кусок хлеба.

– Пусть сохнет. И ты свой подсуши.

Вторую – атласную – портянку расстелили рядом.

– Второй раз такого подарка нам не представится, – произнес Фролов. – Если бежать, то только через подкоп Зубкова.

– Согласен.

– Вот только одна незадача, – нахмурился Фролов. – Подкоп начинается в инструментальных мастерских, – он кивнул, указывая на барак, находившийся по другую сторону плаца. – А туда еще попасть надо. Вот только как?

– Там сейчас некому работать, – напомнил Прохоров. – Повесили всех. Так что можно попробовать устроиться…

– И за какие такие заслуги тебя туда возьмут? – усмехнулся Фролов. – Не доносил, не сотрудничал, в гитлеровской агитации не участвовал. С такими записями в твоей учетной карточке прямая дорога только в крематорий обеспечена. Как и у меня, впрочем.

– Есть один вариант, – признался Михаил. – Водичка мне сказал, что если заплатить, то перейти в мастерскую можно.

– Деньги, что ли?

– Наверное, деньги. В конечном счете, немец решает, кому там работать. А Водичка с ними просто поделится. Ему переговорить плевое дело, брить-стричь придет, заведет разговор и все уладит. Было бы чем платить. Но денег у нас нет и быть не может по определению, так что давай другой вариант думать. А что, если прокопать ход до подкопа Зубкова из нашего барака?

– Дурное дело. У нас стукачей хватает, сразу же заложат, да и копать придется несколько месяцев. Куда грунт выносить, чтобы не заметили? Зубков вон какой осторожный был, а и того раскрыли. Выучил план? Все, теперь пусть портянкой побудет, пару дней поношу, весь химический карандаш расплывется, – Илья замотал ноги, засунул их в стоптанные сапоги. – Твердо решил бежать?

– Тверже некуда, – подтвердил Михаил, глядя на плац.

Теперь он даже не замечал страшной виселицы, высившейся посередине, ему казалось, что взгляд его уподобился рентгеновским лучам, проникает под землю, где змеится подкоп, подходя почти к самой колючке. Пару раз копни, и окажешься на свободе.

– Поклянись?

– Чем хочешь?

– Ну, слово коммуниста дай.

– Беспартийный я. Два раза заявление писал, но не приняли…

– Жизнью матери клянись.

– Не знаю, жива ли. На оккупированной территории осталась.

– Ну и жизнь пошла. Черт с ними, с клятвами. Человек ты честный, это я сразу понял, не предашь сразу, даже если прижмут. Двум смертям не бывать. Только с этого момента больше никому ни одного слова… Только мы с тобой. Ясно? Чем нас меньше, тем больше шансов уйти. По рукам?

– По рукам.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Есть у меня кое-что лучше их вонючих рейхсмарок, – глядя на солнце, заулыбался Фролов. – Золото. Смотри, – он запрокинул голову и раскрыл рот.

В глубине тускло поблескивал желтым зубопротезный мост на четыре зуба.

– Как его немцы не заметили? – больше всего удивился Прохоров именно этому обстоятельству.

– Передние зубы у меня хорошие, вот они дальше в рот мне и не полезли, – продолжал улыбаться Фролов. – А коренные справа мне в драке выбили еще до войны. Сынок одного начальника к девушкам в парке приставал, я и вступился, а у него кастет в кармане. Саданул с размаху, пока я понял, что к чему. Папаша, хоть и начальник большой, надо отдать ему должное, сам ко мне в больницу пришел. За сына извинился, помочь пообещал, лишь бы я его отпрыска не посадил. Вот и помог, заплатил дантисту. А тот немцем был, все аккуратно сделал, как для себя. Шестой год стоит и не шатается. Тут все равно жрать нечего. Вырвешь?

– Пассатижи нужны. Да и не умею я.

– Кому еще можно довериться? Только я и ты, – напомнил об уговоре Илья. – Все приходится делать в жизни впервые.

Время перерыва на обед подходило к концу, а потому приходилось спешить. Илья сделал вид, что просто прилег отдохнуть на землю, Прохоров устроился рядом. Он ковырялся у Филатова шилом во рту. Кончик шила постоянно соскальзывал с металлической скобы, на которой держался мост.

– Там крови уже набежало, ничего не видно. Сплюнь, – предложил начинающий «стоматолог».

Фролов сел, сплюнул кровью, засунул два пальца в рот.

– Шатается, – одобрительно отозвался он о работе Михаила.

– Старался. Да не очень хорошо получилось.

– Почему же? – Илья еще раз сплюнул, поднатужился, крякнул, дернул пальцами и медленно вытащил изо рта вырванный мост, вытер его от крови о штаны и вложил в ладонь Прохорову. – Смотри, чтобы твой Водичка нас не пробросил.

С золотым мостом управились вовремя, время перерыва вышло, пленных вновь погнали на работу.

– Тяжелый, сколько граммов потянет? – засунув руку в карман, поинтересовался Михаил.

– Дантист говорил, что двенадцать. А так не знаю. Может, и обманул.

Парикмахера удалось отловить только ближе к вечеру, когда он возвращался от коменданта. Тот имел привычку бриться не с утра, а перед сном – любил поспать. Словак сидел на корточках и, держа золотой протез в не до конца сжатом кулаке, рассматривал его.

– Должно получиться, – наконец сказал он, даже не сделав попытки поинтересоваться, откуда вдруг взялось такое богатство.

Находясь в лагере, лучше меньше знать…

– Так не пойдет, – предупредил Прохоров, делая вид, что собирается забрать золото назад.

– Погоди, пообещать точно я не могу. Не я же делю рабочие места. А как мне без золота об этом говорить?

Прохоров чувствовал, что Водичка, подержав зубной протез в руке, уже почувствовал его своей собственностью, а потому не хочет с ним расставаться.

– Я не только тебя могу попросить об услуге. Это же золото. Другие найдутся…

– Я все понимаю, – Словак зажмурился от накативших на него чувств. – Но я говорил о месте для тебя. А ты еще просишь за Фролова. Зачем он тебе?

– Или мы вместе попадаем туда, или никто из нас, – сказал как обрезал Прохоров.

– Хорошо, договорились, – наконец-то сдался Водичка. – Только мне придется одному пленному отказать, хоть я ему и пообещал, – как бы перекладывая ответственность на Михаила, сообщил Франтишек.

Прохоров сжал зубы, в душе он стал противен себе. Один из таких же пленных, как и он, тоже желал выжить, оторвал что-то нужное для себя, последнее заплатил, чтобы попасть в мастерскую с лучшими условиями. И вот теперь он, Михаил, забирает у него этот шанс на будущее только потому, что волею судьбы у него в руках оказался кусочек золотого лома. А может, тот пленный тоже узнал о подкопе, потому и стремится оказаться на новом месте, чтобы воспользоваться им, совершить побег? Ведь неизвестно, одно или несколько предсмертных посланий отправил капитан.

– По рукам? – вспомнил сегодняшнюю фразу Фролова Прохоров, занося ладонь.

– По рукам, – согласился словак, подставляя кулак, в котором сжимал золото. – Только есть у меня одна просьба.

– Какая еще? – насторожился Михаил.

– Разделить кусок надо. Если такой покажу, он его весь заберет. Должен же и я что-то получить как посредник.

Кто такой этот «он», Водичка не уточнил, да и Прохоров по лагерной привычке не поинтересовался. Узники называют имена только тогда, если это никому не повредит…

– Как делить?

– На три зуба и один. Вот этот отрежь, – словак указал на самый большой.

Благо сапожная лапа, за которой работал Фролов, еще стояла на улице. Михаил нагнулся над ней, приставил к мосту нож и несколько раз несильно ударил по его ребру киянкой. Острое лезвие легко прошло сквозь золото. Прохоров специально старался отсечь один зуб так, чтобы Водичке досталось побольше металла. Все-таки словак сильно рисковал из-за него с Фроловым.

– Держи, – вложил в ладонь парикмахера рассеченный на две части мост Михаил. – И не дай бог, ты потом скажешь, что у тебя ничего не получилось. Тогда тебе не жить, – пригрозил Прохоров словаку.

Тот грустно усмехнулся в ответ. Мол, смерть в лагере для пленных вещь обычная и каждодневная, ею тут никого сильно не напугаешь, она и так днем и ночью здесь по пятам за всеми ходит.

Уже вечером после переклички Водичка подкараулил Прохорова и шепнул ему, что все в порядке. Таинственный «он» золото взял, и место в инструментальной мастерской ему с Фроловым обеспечено.

– Завтра можете перебираться, – радостно сообщил словак.

Если бы у Михаила имелось еще что-то ценное, он бы, не задумываясь, отдал бы его Франтишеку, а так только крепко пожал руку.

– Спасибо, товарищ.

– Мы должны помогать друг другу, – расчувствовавшись, прошептал словак.