Текст книги "Жизнь и деятельность Михаила Бакунина"

Автор книги: Макс Неттлау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

МАКС НЕТТЛАУ
ЖИЗНЬ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МИХАИЛА БАКУНИНА

Михаил Бакунин (1814–1876)

Михаил Бакунин родился в русской дворянской семье, родословная которой восходит к 17–ому столетию. Согласно преданию предки Бакунина иммигрировали в Россию из Трансильвании. Отец его еще ребенком был отправлен вместе с русским посольством во Флоренцию и прожил в этом городе и в Неаполе до 35–летнего возраста, состоя на дипломатической службе. После его возвращения в Россию ему вскоре надоела столичная, придворная жизнь. Он уехал на постоянное жительство в свое имение и в сорокалетнем возрасте женился на 18–летней девушке из семьи Муравьевых. От этого брака родилось 11 детей – 6 сыновей и 5 дочерей; Михаил Бакунин был старшим сыном (родился 8/20 мая 1814 г.) Бакунин описал свои детские годы, проведенные в родном селе Прямухине Торжковского уезда, Тверской губернии, в автобиографическом очерке «История моей жизни», впервые напечатанном в «Société Nouvelle» (Брюссель, сентябрь 1896 г.). В этом очерке он рассказывает что он был очень привязан к своему отцу. Это был умеренный либерал, просвещенный человек, принимавший участие в одном из декабристских кружков, что осталось впрочем необнаруженным. Однако печальный исход всех свободолюбивых стремлений, разочарование в российской действительности, а также и влияние жены, холодно относившейся к его гуманитарным взглядам, все это привело к тому что он отказался от своих идей и стал крайне осторожным скептиком. Благодаря отцу Бакунин получил более или менее свободное воспитание. Так, например, ему не прививали никаких религиозных верований, ограничившись тем, что познакомили его с внешней обрядовой стороной православия. С другой стороны отец старался по возможности оградить детей от ознакомления с действительным положением народа, напр. с крепостничеством, опасаясь, что это может вызвать в них дух недовольства существующим строем. Он охотно давал детям читать описания путешествий, производившие на Михаила Бакунина сильное впечатление, возбуждавшие его воображение и вызывавшие в нем желание самому пережить подобные приключения, так что одно время он даже, как говорят, помышлял о бегстве из родительского дома. Он провел таким образом счастливое детство, не зная ничего о суровых сторонах жизни.

За три года (1829–1832 г. г.) он окончил петербургское артиллерийское училище. У нас нет непосредственных источников, по которым мы могли бы получить ясное представление об его жизни втечение этого периода. Остается поэтому невыясненным, почему он, несмотря на успешное окончание училища и связи своей семьи, дававшие ему возможность поступить в гвардейскую артиллерию в Петербурге, был послан в чине прапорщика в полк, стоявший в Минской губернии.

Там он провел в захолустном местечке два года, будучи свидетелем всевозможных угнетений, которым население подвергалось после подавления польского восстания, «Служба» совершенно его не интересовала; он много читал, и наконец сам оборвал свою карьеру, подавши в отставку в 1834 г. Несмотря на то, что этот поступок вряд ли находился в соответствии с планами его отца, последний очевидно ничем не проявил активно своего недовольства, так как мы не встречаем никаких следов вмешательства отца в его дальнейшую жизнь. Следующие шесть лет (до 1840г.) он провел большой частью в Москве, где он жил то один, то вместе с друзьями; летом же он обычно жил в Прямухине в кругу своей семьи, и только в 1840 г. он посетил Петербург.

Эти годы Бакунин посвятил страстному изучению философии и на этой почве вступил в тесную связь с наиболее прогрессивными московскими и петербургскими студентами. Он сумел с исключительной яркостью постичь учения некоторых философов и комментировать их в бесчисленных разносторонних дискуссиях с друзьями; он весь ушел в абстрактное мышление и больше чем когда либо отдалился от действительной жизни. Весной 1835 г. он вступил в переписку со Станкевичем и встретился с ним лично в ноябре того же года. В это время он занимался чтением сочинений французских философов, в том числе Кондильяка. Станкевич привлек его к изучению Канта и Фихте. Бакунин стал восторженным последователем Фихте, и первой его напечатанной работой был перевод сочинения Фихте «Несколько лекций о призвании ученого». («Телескоп», 1836 г.). Последователем Фихте был в то время также и Белинский, который после скорого от'езда Станкевича (1837 г.) стал ближайшим и вместе с тем самым выдающимся из друзей Бакунина. Он провел несколько месяцев в семье Бакунина, в Прямухине (летом 1836 г.), и с энтузиазмом вспоминал потом об этом времени. Только в 1837 г. друзья приступили к изучению философии Гегеля, которая вскоре оказала колосальное, для нас теперь непонятное, влияние на все мышление и на все воззрения этих кружков. Первой самостоятельной работой М. Б. было предисловие к переводу «Гимназических речей» Гегеля («Московский Наблюдатель», 1838 г., март–апрель); следующей работой была неоконченная статья «О философии» («Отечественные Записки», т. IX, 1840 г.).

Осенью 1839 г. кружок М. В. познакомился с Александром Герценом и его друзьями, возвратившимися в Москву из провинции, куда они были сосланы, и тогда произошло весьма острое столкновение между московскими гегельянцами, не останавливавшимися перед тем, чтобы распространить положение «все существующее разумно, раз оно существует» также и на позорнейшие явления российской действительности, с одной стороны, и кружком Герцена – свободомыслящими, республиканцами, сочувствующими французскому социализму, – с другой. В результате каждая из двух сторон осталась пока при своих взглядах, но благодаря ознакомлению с кругом идей противника обе стороны извлекли большую пользу из этих дискуссий.

В 1840 г. после краткого пребывания в Петербурге Бакунин стал готовиться к от'езду в Берлин с целью изучения немецкой философии в тамошнем университете. Возможно, что он расчитывал добиться современем в России профессорской кафедры по философии. Во всяком случае он почувствовал потребность покончить с бездеятельной жизнью, которая, как он опасался, должна была привести его к «самому большому несчастью – к постепенному опошлению». Он выехал в июле или августе 1840 г. из Петербурга в Берлин, где уже со следующего зимнего семестра стал посещать университет.

Внутренний процесс превращения Бакунина из консервативного в революционного гегельянца очень ясно вырисовывается из следующих результатов. Профессора Вердера, пользовавшегося тогда большой славой в качестве красноречивого излагателя гегелевской системы, Бакунин был вынужден признать поверхностным краснобаем, который в своем стремлении к компромиссам избегает доводить идеи Гегеля до их логического конца. Он также присутствовал при полном фиаско Шеллинга, впервые выступившего зимой 1841–42 гг. с изложением своей реакционной системы. По этому поводу появилась в Лейпциге, в 1842 г. брошюра анонимного автора, которая, согласно письму А. Руге к Розенкранцу (апрель 1842 г.), была написана Бакуниным, жившим тогда уже в Дрездене. Ее заключительные страницы впервые показывают нам революционного Бакунина, увлекающегося Фейербахом. Он призывает «рискнуть наконец своей жизнью в последней священной войне, за которой последует тысячелетнее царство свободы»… «…великий решительный день, день сражения народов приближается, победа должна быть на нашей стороне». В этих вдохновенных призывах он говорит правда пока только о философском бое, но все же они прежде всего обнаруживают темперамент, победивший наконец покой абстрактного мышления.

В Берлине Бакунин жил несколько времени вместе с Тургеневым. Там же он познакомился с Фарнгагеном фон Энзе, сохранившим навсегда к нему чувство глубокой симпатии. Летом 1841 г. он ездил в курорт Эмс. Когда он оставил Берлин, неизвестно. Весной 1842 г. он был уже в Дрездене, где он близко сошелся с Арнольдом Руге и его друзьями, группой радикальнейших гегельянцев. Его брат Павел и Тургенев также прожили некоторое время в Дрездене, и там же Бакунин познакомился с музыкантом Адольфом Рейхелем, происходившим родом из Восточной Пруссии, и приобрел в его лице истинного друга на всю жизнь.

Опубликование сочинения Бакунина «Реакция в Германии. Письмо француза» в журнале «Deutsche Jahrbücher»(17–21 октября 1842 г.), выходившем под редакцией Руге, представляет собою поворотный пункт в его жизни. Статья эта подписана псевдонимом «Жюль Элизар», но авторство Бакунина не сохранилось в тайне, и таким образом не приходилось больше думать о преподавании в русском университете. Бакунин, впрочем, уже давно был и без того скомпрометирован в политическом отношении благодаря своим связям с радикальнейшими немецкими кругами, а также и с поляками. Статья эта направлена против половинчатых и тепловатых, компромиссных течений. Заключительные слова статьи общеизвестны, менее известен весь заключительный абзац: «Будем–те же доверять вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он является непостижимо глубоким и вечно творящим источником жизни. – Дух разрушения есть в то же время созидающий дух!»

В начале ноября 1842 г. в Дрезден приехал Гервег, путешествовавший тогда по Германии, и остановился у Бакунина. Спустя несколько недель положение Бакунина стало непрочным очевидно он не согласился на требования неофициального характера вернуться в Россию, а Саксония, где вскоре после этого был закрыт журнал Руге, не могла считаться безопасным для него убежищем. Вследствие этого он уехал вместе с Гервегом из Лейпцига в Швейцарию (через Страсбург) в начале января 1845 г.

В Цюрихе он прожил несколько месяцев, приятно проведенных в кружках тогдашних тамошних немецких радикалов, среди которых были Юлиус Фребель, Август Фоллен и др. Его боевое жизнерадостное настроение обнаруживается в написанном в мае 1843 г. и напечатанном в журнале «Deutsch‑Französische Jahrbücher» (Париж, 1844 г.) письме его к Руте, под заглавием: «В. an R.» Уже в его статье, появившейся в октябре 1842 г., Бакунин проявляет большой интерес к социализму, но преимущественно в философском смысле. Остается неизвестным с каким из социалистических течений он познакомился раньше; во всяком случае романы Жорж–Занд, находившейся тогда под влиянием Пьера Леру, произвели на него сильное впечатление. Но в Цюрихе он вступил в прямые сношения с немецкими коммунистами вейтлинговского направления и втечение краткого периода времени с самим Вейтлингом, и с тех пор (а может быть еще со времени, когда он жил в Дрездене) воспринял социализм со всеми его крайними выводами. При этом он однако не проникся столь распространенной тогда верой в определенную спасительную систему и не соглашался жертвовать свободой в пользу равенства. Темперамент и философское образование заставляли его прежде всего крепко держаться принципов свободы и революции, так что он вскоре перерос кружки рабочего коммунизма Вейтлинга, Августа Бекера и др., или вернее – он никогда к ним и не принадлежал. Кабэ также не оказал на него никакого влияния, впоследствии его не мог привлечь на свою сторону Маркс, и сочувствовал он только взглядам Прудона, за исключением философских воззрений последнего. Одним словом, можно сказать, что, отбросивши консервативное гегельянство, державшее его мысль в оковах с 1837 г. до 1840 г., Бакунин быстро и уверенно пришел по существу к своим позднейшим воззрениям, не веря в реальность какой нибудь компромиссной точки зрения.

Несколько анонимных статей Бакунина под общим заголовком «Коммунизм» появилось в журнале Фребеля «Der Schweizerische Republikaner» (Цюрих, 2, 6, 13 июня 1843 г.). В ночь с 8–го на 9–го июня был арестован в Цюрихе Бейтлинг, и Бакунин должен был тогда немедленно покинуть этот город. Пользовавшийся печальной известностью Блюнчли опубликовал его фамилию, найденную в бумагах Вейтлинга (21 июля). Русский посол в Берне немедленно потребовал от цюрихского правительства доставления сведений о Бакунине, и таким образом впервые против него началось официальное следствие. Бакунин уехал в Проманту под Нионом, на Женевском озере, где он поселился в доме итальянского эмигранта Пескантини. Втечение следующих месяцев он жил также в Женеве и Лозанне, где он встречался с немецкими коммунистами и сторонниками «Молодой Германии». Вслед за этим он совершил путешествие по Альпам вместе с Рейхелем и Августом Бекером (Шамони, долина Роны, Мейринген, Гримсель к т. д.). Наконец он в октябре приехал из Ниона в Берн, где завязал тесное знакомство с семейством Фохтов, находившимся в родстве с Фолленом. Но в феврале 1844 г. он был вызван русским послом в Берне, сообщившим ему о приказе немедленно возвратиться в Россию. Тогда он предпочел покинуть Швейцарию и в средине февраля выехал в Брюссель.

Там он виделся с несколькими поляками, в том числе с Лелевелем, а также с русскими знакомыми, проезжавшими в Париж через Брюссель. Сам он впервые поехал в Париж в мае, а в средине июля 1844 г, он поехал туда вторично, и на этот раз он там остался жить.

Втечение следующих лет Бакунин познакомился с самыми разнообразными прогрессивными кругами Парижа; при этом он однако сохранил свою независимость и лучше всего чувствовал себя в маленьком кружке действительно свободомыслящих людей, в числе которых были Рейхель, Гервег и его жена, Прудон и впоследствии Герцен. Также хорошо он чувствовал себя в описанном Карлом Фохтом веселом обществе естествоиспытателей и любителей в Сен–Серване под Сен–Мало, где он жил летом 1845 г. Он близко познакомился с кружком «Форвертс» (Париж, 1844 г.), но чем ближе он узнавал французов, тем больше он удалялся от немцев, за исключением упомянутых личных друзей. Мелкая душа Руге, начавшего тогда уже опускаться, и злой характер Карла Маркса, затмевавший его блестящие способности, показали ему, что революции нечего ждать от этих кружков филистеров и педантов. Я не буду называть имена тех многих французов, с которыми он вел знакомство и из которых каждый почти имел особую социалистическую систему для собственного потребления. Больший интерес представляют его встречи с Прудоном, с которым он однажды имел дискуссию, продолжавшуюся целую ночь до утра. Многие из русских друзей Бакунина приехали в то время в Париж; в 1847 году приехал Герцен и позже безнадежно больной Белинский. В эти годы в печати мало что появилось принадлежавшее перу Бакунина. 27 января 1845 г. появилось его письмо в «Reforme», после того как он, в конце декабря, был заочно осужден к лишению всех прав состояния и к пожизненной ссылке в Сибирь. В этом письме он впервые высказался по поводу положения дел в России. 12 марта 1846 г. он поместил письмо в «Constitutionnel» о жестокостях русского правительства в Польше. В октябре 1844 г. он написал «Изложение и развитие идей Фейербаха», которое никогда не было напечатано. Это были для него интересные годы, втечение которых он узнал много нового. Но в то же время это были для него годы горьких разочарований, так как столь страстно и с такой уверенностью ожидавшаяся им революция все еще не приходила. Бакунин сделал ей шаг на встречу, выступив 29 ноября 1847 года со своей известной речью на польском собрании. Это было его первое публичное выступление, и он бросил тогда в лицо официальной России выражение своего презрения и стыда за нее. Следствием этого выступления было его изгнание из Франции (декабрь 1847 г.). Не ограничившись этим, министр граф Дюшатель, подстрекаемый русским послом Киселевым, пытался возвести на Бакунина гнусное обвинение, на которое Бакунин дал ему достойный ответ («Réforme», 11 февраля 1848 г.).

Он уехал тогда в Брюссель, где вращался в польских кругах и где он опять встретился с кружком Маркса, от которого у него осталось неприятное впечатление. Вряд ли ему удалось бы долго удержаться в Брюсселе, и поэтому он уже подумывал о переезде в Лондон, но известие о парижской февральской революции заставило его немедленно возвратиться в Париж. Первые свои впечатления о новой революции он изложил в статье, напечатанной тогда в парижской «Réforme». Так пришла наконец революция, которую он так долго и страстно ожидал.

***

Я ограничиваюсь здесь только очень беглым обзором планов и деятельности Бакунина в течение 1848–49 гг., так как более подробное резюме деятельности его в этот период я поместил в берлинском журнале «Socialistische Monatshefte» за 1898 г. – Он предвидел с самого начала, что временные победы в феврале и марте еще не обеспечивали торжества революции и что необходимо ее углубление, иначе поднимавшая голову реакция отнимет все ее завоевания. Он видел, что дальнейшее развитие революции может явиться только следствием совместного действия демократических партий всех стран, чему реакция старалось воспрепятствовать путем возбуждения национальной ненависти и подготовления национальных войн. Своей личной задачей, к выполнению которой едва ли был подставлен кто либо иной, он считал революционизирование славян для того, чтобы они могли примкнуть к европейской революции вместо того, чтобы стать орудием реакции, которая, как это и случилось в действительности, могла их толкнуть на путь национальной ненависти. Это была очень трудная задача; у него не было точки опоры, он должен был сам создать для себя все средства и помощников. В глазах всех «солидных» демократов, за исключением немногих, он постоянно являлся беспокойным человеком, мешавшим им предаться опять отдыху и погрузиться в спокойный сон. Вследствие этого его деятельность дала тогда больше планов и попыток, чем конкретных результатов. Но он все же остается одним из немногих людей, которые отдавали себе в 1848 г. ясный отчет в действительном положении дела и поднялись над иллюзиями и ошибками масс.

После несколько счастливых недель, проведенных в атмосфере энтузиазма февральских и мартовских дней, когда отовсюду приходили известия о победе революции, Бакунин оставил Париж в начале апреля, уже несколько разочарованный. Его ближайшим намерением было присоединиться к ожидавшейся польской революции и попытаться перенести ее внутрь России. С этой целью он поехал в Бреславль, тогдашний центр польского движения, где он принял участие в организованных Дембинским в начале мая польских совещаниях. По пути он заехал в Франкфурт, где он познакомился с целым рядом немецких демократов; в Кельн, где он окончательно порвал с Марксом и Энгельсом из‑за осуждения своего друга Гервега; в Берлин, где полиция сначала стала его беспокоить, но потом – это было месяц спустя после 18 марта – оставила его в покое, и наконец в Лейпциг, где он опять встретился с Руге. Вслед затем он появился на славянском конгрессе, состоявшемся в начале июня в Праге, где он выступил с пропагандой своих идей в самой неблагоприятной обстановке, так как настоящие заправилы конгресса менее всего преследовали прогрессивные цели. Возможно, что некоторые из его мыслей вошли в манифест: «к народам Европы». О его тогдашних взглядах по славянскому вопросу мы можем судить, по проекту «Статутов новой славянской политики», с которым конгресс не ознакомился. Конгресс был прерван военным нападением, поведшим к революционным выступлением. В продолжение недели Пятидесятницы Бакунин находился в центре революционного движения в Клементинском квартале, где вел агитацию между студентами. 19 июня он оставил Прагу и направился в Бреславль. Здесь его застала позорная клевета, появившаяся в «Новой Рейнской Газете» от 6 июля 1848 г., вполне опровергнутая им посредством полученного письма от Жорж Занд (Сравн. «Нов. Рейнскую Газ.» от 16 июля и 3 августа и статью Маркса в лондонской газ. «Morning Advertiser»). Клевета эта все же временно помешала его деятельности. Его душевное настроение и мрачная оценка тогдашнего положения обнаруживается в нескольких письмах его, написанных в 1848 и 49 гг. к Георгу Гервегу (Письма эти напечатаны в сборнике «1848–ой год», Мюнхен, 1898 г.) Так, напр., в начале августа он пишет: «Я не верю в конституции и законы: наилучшая конституция не удовлетворила бы меня. – Мы нуждаемся в чем то ином; в буре и в жизни и в новом, лишенном законов, а потому и свободном мире». В середине июля 1848 г Бакунин поехал в Берлин, где он встречался с поляками, с демократическими депутатами и целым рядом других лиц. Там же он тогда познакомился с Максом Штирнерем и по настоянию общих друзей помирился с Марксом. 22 сентября он опять поехал в Бреславль и 6 октября был выслан из Пруссии; 9 октября, проезжая через Саксонию, он был выслан также и из этой страны. Верное убежище он нашел в тогдашнем маленьком оазисе свободы, в Ангальте, где он и прожил до января 1849 г., в Кетене и Дессау, вращаясь в сочувствовавших ему кружках ангальтских демократов. Там же он часто встречался с министром–демократом Габихтом и др. Этими месяцами внешнего покоя он воспользовался для издания «Воззвания к славянам» (Кетен, 1848 г.). Но главным образом он был занят заговорщической деятельностью, т. е. попытками склонить революционные элементы разных стран к новому выступлению весной 1849 г. До сих пор осталось неясным степень участия других революционных деятелей того времени в этом направлении. Из его усилий ничего не вышло, но во всяком случае вполне установлено, что Бакунин видел единственный путь к спасению революции в таком об'единении отдельных движений и работал очень энергично в этом направлении. Благодаря этому он стал наиболее ненавидимым для реакции человеком, внушавшим ей страх более чем кто‑либо другой. И это произошло не благодаря каким‑либо ого утопическим стремлениям, а как раз потому, что он был практичнее всех других и пытался прибегнуть к самому опасному для реакции средству: к об'единению сил революции.

С января до начала марта 1849 г. он жил нелегально в Лейпциге, откуда он вел сношения с целым рядом молодых чехов, находившихся в Праге; кажется, что он также однажды сам с большой опасностью для себя ездил в Прагу. Заговорщики надеялись на восстание в Праге, в котором должны были принять участие чешские крестьяне; быть может, имелось в виду совместное выступление с польскими повстанцами, которое должно было воспрепятствовать вмешательству России в Венгрии. Бакунин стал еще энергичнее работать в этом направлении, когда несколько позже, начались выступления в связи с немецкой имперской конституцией. С марта месяца Бакунин избрал центром своей деятельности Дрезден, бывший более важным центром чем Лейпциг. Отправка Рекеля в Прагу с письмом Бакунина от 30 апреля 1849 г., показывает, что планы Бакунина были совершенно реальны, хотя, с другой стороны, фактический опыт Рекеля, в Праге обнаружил, что для осуществления этих планов имелись слабые материальные основания. После взрыва дрезденской революции были произведены в Праге массовые аресты, и многие чехи и немцы просидели в тюрьме после долгих судебных процессов до 1857 г.

Роль Бакунина в дрезденской майской революции общеизвестна (3–9 мая 1849 г.). В теснейшем контакте с временным правительством он работал самым энергичным образом днем и ночью, и имя его внушало саксонским мещанам панический страх. С остатками борцов майской революции он уехал утром 9 мая в Фрейберг, вместе с Гейбнером и Рихардом Вагнером. На последнего Бакунин оказал очень сильное влияние, и тот в своих сочинениях того времени сам открыто об'являл себя сторонником анархии. В Фрейберге, где Бакунин в последний раз предложил план, впрочем неосуществимый, вторжения в Богемию, добровольческие отряды были распущены, и Гейбнер, Бакунин и некоторые другие уехали в Хемниц, где их встретили как будто бы дружески, но в ту же ночь, с 9–го на 10–ое мая, когда они спали, на них напали саксонские мещане, арестовали и выдали прусским солдатам, в Альтенбурге. Солдаты повезли их далеким кружным путем через Лейпциг в Дрезден, где они были посажены в тюрьму. Тут начинаются тюремные годы Бакунина.

***

В ночь с 24–го на 25–ое мая Бакунин, Гейбнер и Рекель были переведены в Нейштадт, в кавалерийскую казарму, где они просидели до 29 августа, когда их перевели в крепость Кенигштейн. О тогдашнем настроении Бакунина дают представление его письма из крепости к своему другу Рейхелю. На допросе он открыто говорил о своих идеях и действиях, отказавшись сказать что бы то ни было о других соучастниках. 14 января 1850 г. им был вынесен смертный приговор в первой судебной инстанции, 16 апреля приговор был подтвержден во второй инстанции. В начале июня смертный приговор был им заменен пожизненными каторжными работами. Гейбнер отбывал каторгу до 1859 г., а Рекель до 10 января 1862 г. Бакунину пришлось просидеть в заключении меньше, чем им обоим. 13 июня 1850 г. он был выдан Австрии и посажен в монастырь Св. Георгия в Праге; с марта 1851 г. он находился в строжайшем заключении в Ольмюце. Здесь его постоянно допрашивали о пражском майском заговоре, и 15 мая его присудили к смертной казни через повешение, но тут же смертный приговор был заменен пожизненным тяжелым заключением в тюрьме. Немедленно после этого он был выдан России, чему он был рад, так как нигде условия заключения не были так тяжелы для него, как в Австрии.

Его привезли в Петропавловскую крепость, в Алексеевский равелин. Здесь не было никакого судебного процесса, а от допросов он отделался тем, что составил адресованное Николаю общего характера письмо или записку. В начале Крымской кампании, в 1854 г., он был переведен в Шлиссельбург. Он заболел цынгой, потерял все зубы и впал, после того, как он и после смерти Николая не был освобожден, в такое состояние духа, что несомненно покончил бы с собою, если бы его семье не удалось в марте 1857 г. добиться ссылки его на поселение в Западную Сибирь.

После того, как он прожил на свободе неделю в Петербурге и один день в Прямухине, Бакунин был отправлен в апреле 1857 г. в Томск. Здесь, а впоследствии в Восточной Сибири, он жил совершенно свободно, если не считать ограничений в местожительстве и полицейского надзора. Вскоре он сумел достичь такого положения и морального влияния, какого никто из ссыльных не достигал, хотя в более тесных кругах они всегда пользовались известным моральным влиянием. Он стал встречаться здесь с декабристами и петрашевцами, с поляками и молодыми сибиряками, которым он старался привить идею Соединенных Штатов Сибири. Впоследствии он сообща со своим родственником, губернатором Восточной Сибири Муравьевым–Амурским, строил планы, представляющиеся нам почти непонятными, так как мы ничего не знаем о лицах, в расчете на которых эти планы строились. При различных обстоятельствах Бакунин принимал участие в таких предприятиях, от которых, по нашему представлению, ему следовало бы держаться подальше. Но, как мы еще много раз увидим, он следовал в таких случаях побуждениям своей активной натуры, делавшей невозможным для него подобное воздержание.

Старания Муравьева–Амурского добиться полного помилования Бакунина потерпели неудачу, и последний стал добиваться разрешения переехать в Восточную Сибирь. В марте 1859 г. он приехал в Иркутск. Он часто ездил в качестве служащего Забайкальской Амурской Торговой компании. Несколько позже он получил другое место у золотопромышленной компании. Когда Муравьев–Амурский оставил Сибирь, Бакунин осуществил в 1861 г. свой план бегства. Его бегство не было связано ни с какими физическими лишениями, но потребовало с его стороны большой ловкости, так как ему пришлось своим искусным обхождением с ними провести целый ряд лиц для того, чтобы не быть узнанным. Он сумел до последнего момента, до прибытия в Японию, изображать в глазах русских чиновников и судовых капитанов свое бегство в виде легальной деловой и научной поездки. Выехавши из Иркутска 5/17 июня 1861 г., он прибыл по Амуру в Ново–Николаевск 2/15 июля. В Японию, в Хакодате, он прибыл в августе. Оттуда он направился через Иокагаму в Сан–Франциско, куда прибыл 15 октября; 21 октября он приехал в Панаму и 15 ноября в Нью–Йорк; 14 декабря он был в Ливерпуле и 27 декабря приехал в Лондон, где он направился прямо к Герцену и Огареву, в семейный круг которых он попал вечером совершенно неожиданно. Здесь он встретил братский прием и сразу стал тем–же прежним Бакуниным. Уже в Японии он встретился с одним из участников дрезденской майской революции, В. Гейне, с которым он вместе поехал в Сан–Франциско (имя В. Гейне значится в судовом списке). В Сан–Франциско и в особенности в Нью–Йорке он встретил старых знакомых, так что бегство его удалось как нельзя лучше. Жена его, Антония, дочь поляка, на которой он женился в Томске в 1858 г., смогла с ним встретиться только весною 1863 г. в Стокгольме.

***

Теперь Бакунин взялся с новой колоссальной энергией за работу, стараясь возместить потерянные годы и своими призывами привлечь к делу революции элементы, отошедшие от нее с 1849 г., или вновь народившиеся. Поход Гарибальди на Сицилию и Неаполь, предстоявшее польское восстание, развитие революционной пропаганды в России, все это и многое другое предсказывало наступление нового движения. 60–ые годы действительно стали новым революционным периодом, продолжавшимся вплоть до войны 1870–71 гг., когда благодаря войне реакция окрепла на продолжительный срок. Усилия Михаила Бакунина оставались часто безуспешными. Между людьми 48–го года он чуть ли не единственный остался молодым, и прошли годы, пока он не привлек окончательно на свою сторону целый ряд людей, большей частью из среды молодежи, и пока, наконец, ему не представилась настоящая возможность развить пропагандистскую и агитационную деятельность в среде революционно–настроенных рабочих и студенческой молодежи Интернационала, от которого берет начало большинство современных революционных течений.

Вначале он остался жить в Лондоне, где его возвращение приветствовала группа английских рабочих. Здесь он познакомился с Мадзини, Саффи, Луи Бланом, Таландье, Линтоном, Голиоком, Гарридо и многими другими. Но здесь же опять воскресла старая клевета, выдвинутая группой Уркарта, к которой стоял близко Маркс. Клевета эта, впрочем, повторялась и в 50–ые годы, когда Бакунин сидел в тюрьме. Действительная совместная работа с Герценом и Огаревым, издателями «Колокола», была невозможна, и его русские издания излагают личные его воззрения, его старую программу. Таково прежде всего его воззвание «К русским, польским и всем славянским друзьям» (15 февраля 1862 г.) Брошюра же «Народное дело, Романов, Пугачев или Пестель?», написанная в июле того же года, соответствовала, как ему казалось, практической потребности современной ситуации (см. письмо Бакунина к Герцену от 19 июня 1866 г.).