Текст книги "Секреты и сокровища"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: авторов Коллектив
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Морриса Артура.

7:50 утра, май, 13, 1893".

Долго стоял я, потрясенный, сжимая в руке последнее письмо Морриса и вглядываясь в бездну, поглотившую навсегда этого незаурядного человека. Кем мог бы он стать, будь судьба благосклоннее к нему в юные годы? Я пошел обратно, чувствуя влагу на щеках, и это были не брызги от водопада…"

Последняя запись за этот год была короткой:

"Декабрь, 12, 1893.

Итак, я исполнил свой долг. Надеюсь, имя «Мориарти» не показалось бы покойному слишком большим искажением. Я долго колебался, но решил, что не могу подвергать риску его родных, не говоря уж о неизбежных вопросах ко мне. Пусть и Холмс покоится вместе с ним там, на дне Райхенбахской пучины".

***

Думаю, нет особенной нужды описывать моё состояние. Я оглядел кабинет, полки с солидными, надежными томами, моих коллег, мирно разбирающих бумаги, и меня не оставляло странное, близкое к панике ощущение: я один знаю тайну, которая может разрушить такой привычный и уютный мир, где на Бейкер-стрит, 221Б, за шторой, сидит у камина человек с орлиным профилем, и ни одна зловещая загадка не останется неразгаданной, пока он жив.

Памятуя о печальном случае с письмом Киплинга, я аккуратно снял копии со всех страниц дневника, зарегистрировал их у секретаря, запечатал в конверт и отдал на хранение.

Уильям поджидал меня у выхода, и мы направились прямиком в ближайший паб, как у нас уже было заведено. Взяв по кружке доброго эля, мы сели у окна. Я отхлебывал горьковатый густой напиток, наблюдая, как за окном быстро темнеет, и пешеходы беззвучно перемещаются по Оксфорд-стрит и исчезают в тумане. Это был первый туманный вечер со дня моего приезда, и я, наконец, ощутил себя в том Лондоне, который представлялся мне с детства. Казалось, что сейчас по булыжной мостовой прогрохочет экипаж, а потом дверь в паб распахнется, и войдет клерк в котелке, в черном плаще и с тростью, а трактирщик скажет ему с достоинством: "Отвратительная погода нынче, сэр".

Я очень боялся, что Уильям начнет расспрашивать меня про мои сегодняшние находки, и перевел беседу на тему печальной судьбы Бертрама Робинсона, тем более что меня несколько тяготило невыполненное пока обещание. Уильям оживился.

– Ты знаешь, как раз сегодня я начал разбирать материалы за 1901 год, после возвращения с войны. Если будет что-то интересное – я смогу тебе дать, только неофициально, пока мы работаем с этой папкой.

Я поблагодарил Уильяма и заказал нам еще по кружечке. Потом Уильям заказал по кружке своего любимого, особо крепкого, потом мы познакомились со студентами из Тринити-колледжа и объясняли им, как трудна и богата событиями жизнь исследователя, потом отправились в следующий паб – и где-то в двенадцатом часу я оказался один на незнакомой мне Кавендиш-стрит, не имея ни малейшего представления, в какой стороне мой дом.

Долго брел я в тумане, и в каждом встречном мне мерещились то безжалостные агенты Мориарти, то нищие, то курильщики опиума, пока наконец передо мной не замаячил желтый плащ и черный классический шлем. Я бросился к бобби, и он, терпеливо выслушав мои бессвязные объяснения, вызвал по рации своих товарищей. Уже через 10 минут я поднимался по ступенькам в свою скромную квартиру, благословляя осмеянных Конан Дойлом лондонских полицейских.

***

На следующее утро Уильям уже поджидал меня в нашем кабинете, бледный и несчастный.

– Хорошо, что ты пришел, – сообщил он мне голосом ослика Иа. – У меня кое-что есть для тебя, – и он придвинул ко мне небольшую записную книжку в выцветшем буроватом коленкоровом переплете. – Здесь как раз описывается визит к Робинсону. Я не успел посмотреть подробнее, но по времени всё совпадает. Извини, я, пожалуй, пойду домой, полежу. Видимо, простудился вчера.

Я поблагодарил Уильяма, сообщил ему, что лучшее лекарство от простуды в России – две рюмки водки с острой и горячей закуской (он записал, не надеясь на память), уселся за стол и раскрыл книжку. Оказалось, между прочим, что это был стандартный полевой дневник офицера английской армии в бурскую кампанию. Видимо Конан Дойлу понравился аккуратный блокнот карманного формата, со вклеенными листочками кальки, таблицами мер и весов и описаниями оружия и боеприпасов, и он использовал его в качестве дневника и после войны. Что же до содержания – я не ожидал особенных открытий, поскольку история возвращения теперь уже сэра Артура Конан Дойла к Холмсу хорошо известна.

Уже в начале дневника я наткнулся на упоминание о Бертраме Робинсоне:

"Как я рад был увидеть его жизнерадостную физиономию, и как странно мне было видеть его в щегольском цивильном костюме, посреди шумного Стрэнда! Мы обнялись, и как будто не было года разлуки: вновь перед моим взором встала пыльная красноватая равнина, и Бертрам, сидящий под чахлой акацией, наполовину срезанной бурской шрапнелью, с неизменным огрызком химического карандаша, пишущий очередной отчет для 'Таймс'".

Я нашел упоминание о знаменитой беседе, в которой Робинсон рассказал Конан Дойлу легенду о призраке огромной собаки, живущем в Дартмурских болотах. Довольно подробно сэр Артур рассказал и о возникшем у них с Бертрамом плане романа. Однако имени Шерлока Холмса не упоминалось вовсе, что меня озадачило. Действие должно было разворачиваться в XVII веке, и Конан Дойл был воодушевлен – наконец-то он вернется к любимому жанру исторического романа. Я вернулся немного назад, и стал читать внимательнее, ища хотя бы намека на современный детективный сюжет – всё напрасно. Я продолжал неторопливое чтение, когда меня вдруг словно кольнуло некое предчувствие. Вот что я прочитал, перелистнув очередную страницу:

"24 марта 1901 года.

Мы уже третий день путешествуем с Бертрамом по Дартмуру. Сегодня за ужином он сообщил, что приготовил мне сюрприз и познакомит меня с человеком, который, как он выразился, "знает всё, что в человеческих возможностях, о тайнах здешних трясин". Бертрам объяснил, что этот джентльмен – ученый, биолог. Два его конька – энтомология и местные легенды. Зовут его доктор Джереми Стэнтон, он женат, живут они уединенно и скромно, даже без постоянной прислуги.

– Я написал ему, что мы сочли бы за честь посетить его. Кстати, он упомянул в ответе, что он – твой давний поклонник, и будет рад познакомиться.

Бертрам долго и с энтузиазмом описывал мне замечательную лабораторию Стэнтона, пока я не прервал его резонным замечанием, что через несколько дней мы всё это увидим своими глазами".

Это была еще одна находка, несомненно. Я ни разу не читал о столь явном прообразе Стэплтона, и не мог понять – как же Конан Дойл решил вывести реального, узнаваемого человека в таком неприглядном виде? Заинтригованный, я продолжал чтение.

"Март, 26, 1901 г.

Мы добрались до Бакфастлея, где на местном постоялом дворе нас должно было ждать письмо от Джереми Стэнтона. Распечатав конверт, Бертрам глянул на листок, поднял одну бровь, а затем со смехом протянул его мне:

– Это по твоей части, Артур!

На листке была изображена цепочка маленьких человечков, как их рисуют дети. Я в недоумении уставился на рисунок, пытаясь понять, что это всё означает. Бертрам, сжалившись, пришел мне на помощь.

– Видишь ли, доктор Стэнтон – несколько эксцентричный человек, со своеобразным чувством юмора. Я написал ему, что мы придем вдвоем с тобой, и, видимо, он решил проверить твои дедуктивные способности. Да, да, – он прервал мой слабый протест, – хочешь ты того или нет, а твоего Холмса помнят очень хорошо.

– Так ты не знаешь, что означает этот рисунок? – уточнил я.

– Нет, но, полагаю, если мы возьмем письмо, закажем по хорошему стейку, и посидим у этого уютного камина с кружкой пива…

– То мы разгадаем загадку? – закончил я.

– То мы согреемся и недурно поужинаем! – отвечал Бертрам со смехом, и я, хлопнув его по плечу, одобрил план. Мы потребовали местного портера и дополнительных свечей, уселись за дубовый стол и склонились над листком.

Присмотревшись, мы заметили, что человечки были разными, но некоторые из них повторялись. Я предположил, что перед нами шифр, где каждый человечек означает букву. В первой строке было всего два слова, из 4 и 7 букв, причем одна из них повторялась трижды. Мы быстро догадались, что эти слова – "Dear Bertram".

*a*t*** **r *** t**r*da* ****t at ***, – сообщала вторая и последняя строка.

Предположив, что t**r*da* означает thursday, мы получили следующий, уже совершенно осмысленный текст:

*ayt*** **r y*u thursday ***ht at s**.

Слово y*u, несомненно, означало you – никакая другая буква не давала слова. Три человечка в конце первого слова и три в начале слова ***ht были одинаковыми, лишь в разном порядке, и, резонно решив, что Стэнтон ждет нас, мы окончательно получили:

Wayting *or you thursday night at si*

Скорее всего, речь идет о шести часах вечера в ближайший четверг, 28 марта. Итак, послезавтра мы отправляемся в гости к отшельнику Фоксторских болот".

"5 апреля 1901 г.

Я вновь в своей лондонской квартире. Наконец я могу собраться с мыслями и изложить на бумаге события, происшедшие неделю назад.

До сих пор перед моими глазами стоят мрачные туманные холмы Фокстора, и я ощущаю всей кожей промозглую сырость, которая охватила нас, когда мы вышли из наемного экипажа на окраине Дартмита. Возница с благодарностью принял полкроны и обеспокоенно спросил, хорошо ли мы знаем дальнейшую дорогу. Бертрам уверил его, что он неоднократно ходил по местным тропинкам, и мы двинулись в путь. До наступления сумерек оставалось еще некоторое время, но туман начинал сгущаться, и Бертрам внимательно смотрел под ноги. Кое-где по краю тропы были вбиты вешки, обозначавшие опасные места, но сама тропа была пока хорошо видна. Вскоре мы поднялись на холм, собственно и называющийся Фокс Тор, миновали развалины древних строений (я положил себе непременно осмотреть их позднее), и опять спустились на болотистую равнину. Минут через двадцать мы увидели впереди огонек, и Бертрам с заметным облегчением сообщил мне, что мы у цели.

Дверь открыла приветливая миловидная женщина, Элен, жена хозяина. Миссис Стэнтон принесла извинения за мужа – он слегка простудился и был в спальне наверху, однако через минуту и он спустился, закутанный поверх одежды в теплый плед, в вязаном колпаке и шарфе. Мы обменялись приветствиями, и вскоре воцарилась вполне непринужденная обстановка. Стэнтон говорил немного, тихим хрипловатым голосом, зато Элен с очаровательным юмором рассказывала нам об их уединенной жизни на болотах и о том, какие удивительные находки им удалось сделать в местной фауне. Мы, в свою очередь, вспоминали об Африке, и воспоминания наши нашли живейший отклик, поскольку супруги собирались в скором времени отправиться в Капскую провинцию по приглашению тамошних зоологов. Стэнтон больше всего интересовался бабочками, а миссис Стэнтон, как она сообщила нам не без гордости, была бакалавром в зоологии и занималась водными и сухопутными гадами.

Доктор Стэнтон, с его пенсне и окладистой дарвиновской бородой, казался типичным ученым-натуралистом, как их изображают в книгах. Тем не менее, фольклор здешних мест необыкновенно привлекал его. Мы поговорили немного о разных ужасах, и Бертрам с увлечением рассказал о египетских мумиях и тайнах гробниц. Мне не понравился его энтузиазм, и я даже пытался предостеречь его – по моему мнению, мы не должны тревожить покой мертвых.

Около 10 вечера, после чая, любезно сервированного миссис Стэнтон, Бертрам начал отчаянно зевать. Разумеется, и речи не было о нашем возвращении ночью через трясину, и Бертрам, извинившись, поплелся в приготовленную ему спальню. Уже стали собираться на покой и мы, когда Стэнтон попросил меня послушать его легкие. У меня, по старой привычке, был с собой докторский саквояж, и мы отправились в кабинет к Стэнтону.

Легкие были в полном порядке, более того, и пульс был ровный, с хорошим наполнением. Я не заметил особенного жара, попросил показать горло – чистое, без увеличения миндалин, язык нормального цвета, не обложенный.

– Да вы здоровее меня, доктор Стэнтон! – воскликнул я со смехом, убирая стетоскоп и лопаточку в саквояж.

– Разумеется, – отвечал мне Стэнтон неожиданно вполне нормальным голосом, глядя мне в глаза с каким-то странным выражением.

Видимо, вид у меня был глуповатый, потому что Стэнтон мягко улыбнулся и спросил, наклонившись вперед и положив руку мне на колено:

– Доктор Конан Дойл, вы действительно меня не узнаете?

Я растерянно помотал головой, лихорадочно перебирая моих многочисленных случайных знакомых по Эдинбургу, Портсмуту, Лондону…

Стэнтон как будто был удовлетворен. Вздохнув, он сдвинул назад свой дурацкий колпак, обнажив могучий округлый лоб, снял пенсне и прикрыл рукой бороду.

– Силы небесные! – воскликнул я вне себя от изумления и ужаса.

На меня смотрел мой покойный секретарь Моррис Артур, он же профессор Мориарти…"

Я оторвал глаза от текста и бессильно уронил перед собой дневник. Это было уже слишком для меня. К тому же, последняя сцена показалась мне очень знакомой. Действительно, Холмс подобным образом показывал Ватсону сходство Хьюго Баскервиля и Стэплтона.

Я вернулся к тексту – оставалось уже очень немного.

«– Умение проникать взором за маскировку – основное качество сыщика, мой дорогой Ватсон, – произнес Моррис с замогильной улыбкой. Я же продолжал остолбенело глядеть на этот призрак, восставший из ада. В Африке местные жители рассказывали мне о зомби, ходящих по земле, и я не мог не вспомнить эти жутковатые легенды.

Моррис легко поднялся, подошел к буфету и налил мне и себе по полстакана бренди.

– Выпейте это, доктор, и успокойтесь – я вовсе не оживший мертвец, как вы, верно, подумали. Признаюсь, – продолжил он смущенно, – мне стыдно, что я заставил вас переживать и сочувствовать мне, но, увы, другого выхода у меня не было.

– Мне давно опротивел преступный путь. Поверьте, что чешуекрылые всегда интересовали меня гораздо больше, чем человеческие пороки и недостатки, которые я так хорошо научился использовать. К тому же Элен, моя невеста и родственная душа, не должна была узнать о моей второй жизни. В свое оправдание хочу сказать вам, что ни разу мои руки не обагрила кровь – я преуспел только в дерзких ограблениях. Профессор Мориарти – значительно более опасный злодей, чем ваш покорный слуга. За это я должен поблагодарить Холмса – планы убийств, которые я разрабатывал в некотором помрачении сознания, не выдержали его анализа.

– Итак, – продолжал Моррис, – я должен был исчезнуть. Зная, что вы разгадаете мою тайну, я постарался внушить вам, что молчание в ваших интересах. Мне до сих пор стыдно за то издевательское письмо, которое я написал вам перед моим бегством из Англии – если бы я мог повернуть время вспять, я первым делом уничтожил бы это письмо!

– Однако я не был совершенно уверен в вашем молчании – и вот я составил план, по которому вы должны были увериться в моей смерти. За день до ограбления нашего индийского псевдо-раджи (кстати, это совершенно бесчестный человек, добывший свое сокровище ценой жизни всей семьи своего друга) я нанес на скулы немного румянца, надел сорочку и сюртук на номер больше, и пришел к вам с визитом. Вы немедленно заметили моё болезненное состояние и решили, что я похудел.

Я хорошо помнил нашу последнюю встречу, и кивнул в подтверждение.

– На следующее утро, закончив дело с драгоценностями, я отбыл на континент, и оттуда через пару месяцев написал вам письмо, на которое вы немедленно клюнули. Над водопадом Райхенбах, в нескольких метрах над тропой, есть небольшой карниз, куда, при известной ловкости, можно забраться. Там-то я и расположился, наблюдая за вашим расследованием. После вашего ухода, выждав некоторое время, я спустился на тропу и через малоизвестный перевал добрался до другого городка, где сел на поезд в Берн, – закончил Моррис.

Я находился в полном смятении. Мне было, как ни странно, больше всего досадно за то неподдельное огорчение, которое я испытал, узнав о мнимой смерти Морриса, и я не преминул довольно резко высказать ему это. Моррис слегка поник, но затем отвечал мне так:

– Дорогой сэр Артур, эти чувства лишь делают вам честь. Когда я читал ваш рассказ "Последнее дело Холмса", вначале я был смущен тем ужасным портретом, который вы нарисовали. Но когда я дочитал до конца, мне подумалось, что, возможно, ваши слова о Холмсе – это немного и обо мне?

– Да, разумеется, – отвечал я. – Вы ведь узнали свой портсигар? – и мы оба рассмеялись.

Бренди, несомненно, оказало свое волшебное действие, и мне вдруг стало легко на душе, как ни разу за последние годы.

Мы спустились в гостиную к камину, пожелали Элен спокойной ночи, а сами разговаривали еще долго, как два товарища по войне или экспедиции. Моррис признался, что подсыпал немного снотворного Бертраму, чтобы поговорить со мной наедине, и все равно долго не мог решиться на признание. Я же поделился с ним нашим планом романа о чудовищной собаке. Моррис жадно слушал, и вдруг в глазах у него вспыхнул хорошо знакомый мне огонек.

– Мне кажется, – перебил он меня с воодушевлением, – что эта история могла и не закончиться смертью Хьюго Баскервиля! – и он сбивчиво начал излагать мне совершенно невероятный замысел, который, признаюсь, захватил вскоре и меня. Мы с жаром обсуждали новый план полночи, и наконец почувствовали, что силы нас оставляют.

– В наказание за причиненные мне душевные муки, дорогой Моррис, я выведу вас главным злодеем, – пообещал я.

Впрочем, Моррис, полный благостного раскаяния, не возражал. Напоследок он вручил мне конверт, запечатанный сургучом, с моим новым лондонским адресом.

– Сэр Артур, я не был уверен, наберусь ли я решимости признаться вам, кто я такой. На этот случай я приготовил письмо, которое собирался отправить вам в день отплытия в Африку.

Я подивился внушительному весу конверта.

– Неужели ваша история занимает так много места на бумаге?

– О нет! – воскликнул Моррис со смехом. – Там есть и еще кое-что. Не буду дразнить вашего любопытства… – и он принялся неторопливо набивать и раскуривать трубку.

– Ну, говорите же, черт вас побери! – воскликнул я, ничуть, впрочем, не сердясь. – Или хотите, я угадаю?

– Попробуйте.

– Я даже предскажу вашу следующую фразу: "Не пора ли вам воскресить Холмса?"

Я был прав. В бесценном пакете лежали очередные зловещие преступления, кровавые тайны, мистические происшествия – всё, что произвел неугомонный ум отставного профессора Мориарти. Теперь, правда, Холмсу предстоит работать над ними в одиночку.

На следующий день я вновь простился с моим обретенным из небытия товарищем, и мы отбыли в обратный путь. Кто знает, увижу ли я еще Морриса Артура?.."

Последняя запись в дневнике:

"11 апреля 1901 г. Как не отдать должное благородству моего друга Бертрама: узнав о новом замысле, он расстроился, поскольку криминальные истории – не его конёк, и вряд ли мы сможем работать над книгой вместе. Но он не стал винить меня в отступлении от наших планов: "Артур, да ведь этот сюжет много лучше того, что мы придумали, и я просто-таки требую, чтобы ты немедленно засел за работу!" – написал он мне третьего дня. Что ж, теперь я обязан уже двум людям, пора приниматься за дело".

***

Моя лондонская командировка окончена. Папки, аккуратно систематизированные Уильямом, лежат на полках, дожидаясь следующих исследователей, а я продолжаю писать статью для очередного тома «English Literature in Transition». Мне страшно даже представить, какие споры она вызовет. Однако я рад, что, по крайней мере, смог ответить на вопрос д-ра Робинсона.

Эли Курант
Песнь о Газвати

Начальной точкой отсчёта в подлинной биографии Газвати принято считать тот момент, когда он, зачисленный студиозусом в Оксфорд, сходит на английский берег в Дувре. На пристани Газвати является Судьба в образе юной незнакомки и предлагает ему случайную связь.

Газвати колеблется, переживает, расстраивается и, наконец, раздваивается. Одна половина отвечает отказом и следует к дилижансу, другая остаётся в объятиях Судьбы.

Опоенный, Газвати просыпается на пристани в лохмотьях, не находит своего саквояжа и пледа и приходит к выводу, что был одурачен. Отправившись на поиски пропавших вещей, он обнаруживает, что находится в Бретони. Сбив ноги в кровь, уже за пределами города набредает на домик зажиточной вдовы, которая предлагает ему кров и ужин. Ночью на вдову нападают разбойники. Защищая хозяйку, Газвати убивает одного из них. Остальные бегут прочь, бросив труп подельника. В кармане убитого обнаруживается кошелёк с двумя золотыми и документы на имя графа да Альмовера, гишпанского дворянина.

Утром приходят жандармы. Основная улика – труп, вдова исчезла. Газвати предъявлено обвинение в убийстве. В лучшем случае, ему грозит пожизненная каторга. Он идёт ва-банк и объявляет себя графом да Альмовера, грандом и кузеном гишпанского посла.

Газвати сажают в карету и везут в Париж.

По дороге он узнаёт в стерегущем его жандарме родного брата.

Жандарм – не без оснований – отказывается признать брата в Газвати. После безуспешных попыток подкупить стража двумя золотыми и оглушить его кандалами, Газвати, наконец, уговаривает того бежать вместе с ним.

Побратавшись, они вместе добираются до Марселя, где крадут под покровом ночи лодку и отправляются в Италию. Итальянская береговая стража, приняв их за контрабандистов, убивает жандарма в перестрелке.

Через несколько месяцев мы обнаруживаем Газвати в небольшой деревушке в Черногории, где он усердно дробит камень в компании полудюжины таких же изгоев и отбросов общества, как и он сам. По воскресеньям, надев чистую блузу, он ходит сотоварищи поглазеть на девушек, идущих в церковь.

Однажды на обратном пути в каменоломню между рабочими вспыхивает ссора: один из них назвал другого недоумком. Ссора перерастает в драку, в ходе которой Газвати пробивают голову киркой и оставляют лежать на дороге, сочтя мёртвым или умирающим. В бреду ему мерещится, что он привязался к обломку мачты и несом волнами.

Через три дня его, обессилевшего от жажды, подбирает левантинское торговое судно. Команда выхаживает Газвати, затем корабль берут на абордаж пираты. Газвати не знает, назваться ему турком или европейцем и решает вопрос жребием, кинув монету. Монета летит за борт. Газвати и в этом усматривает некий знак и покорно молчит, опустив голову, ожидая своей участи среди стонов и воплей о пощаде.

Продолжает он молчать и тогда, когда главарь пиратов грубо берёт его за подбородок и произносит несколько слов на непонятном языке.

Его принимают за глухонемого и продают на невольничьем рынке Ходейды в гарем вельможи, пополняющего штат евнухов. Гарем расположен в лабиринте, высеченном в скале над морем. За считанные часы до оскопления Газвати находит потайную дверь в стене комнаты, где он заточён. Тайный ход ведёт через дворцовую сокровищницу. Прихватив золотой флакон для притираний и кинжал с огромным изумрудом в рукояти, Газвати, преследуемый стражей, продолжает свой путь и выходит на узкий карниз над морем. Стоящий на часах стражник поднимает глаза и заносит алебарду. Заключив его в объятия, пленник камнем бросается вниз. Триста локтей обрыва, безмятежная синяя гладь, медленно всплывающий часовой. Из груди у него торчит изумруд размером с голубиное яйцо.

Газвати выбирается на берег и в изнеможении падает, обагряя песок кровью: пущенная вдогонку пуля оцарапала ему голову.

Его будит нежное прикосновение прохладных рук.

Белолицая красавица меняет ему повязку на голове. "Дорогой, – говорит она, – Ты был великолепен! Какой ты смелый"!

Газвати оглядывается. Он сидит в небольших санях. Кругом глубокая ночь. Тройка вороных мчит сани по бескрайнему заснеженному полю. На плечах у него чёрная бурка, в руке разряженный дуэльный пистолет. Рядом сидит синеокая прелестница.

Вдали вырастает небольшая покосившаяся часовенка. Чёрные от времени брёвна, сонный ксёндз торопливо бормочет слова обряда. Кольца, преклонённые колена, кубок с вином, "…мужем и женой".

Могучая рука срывает с петель хлипкую дверь. В часовню врывается, в сопровождении слуг, высокий худощавый князь с обвисшими усами.

– Подлец! Убийца! Тебе мало было обесчестить мою дочь, ты должен был ещё убить моего сына!

– Папa! – кричит красавица. – Он не виноват! Станислав стрелял первым! А он… он – мой муж!

– Бог мой! – Глаза князя зажигаются яростным огнём. – Княжна Потоцкая выходит замуж за первого попавшегося авантюриста, игрока, гусара, человека сомнительного происхождения!.. Умри же, негодяй!

Выстрел.

Красавица, закрывшая любимого своим телом, оседает на пол.

Ярость застит Газвати глаза. Схватив деревянную скамью, он принимается крушить всё и вся. Старый князь падает с пробитым виском, слуги в ужасе разбегаются.

Княжна, умирая:

– Любимый! Всегда… мой… пока смерть… разлучит…

Газвати бросает ксёндзу под ноги золотой флакон:

– Это должно возместить твои убытки.

Пошатываясь, уходит в ночь.

Под утро ему встречается странствующий дервиш-слепец, который берёт его в поводыри. С тряпичной сумой и мисочками для подаяний они бредут от одного города к другому, пока не приходят в Маскат.

Здесь дервиш определяет Газвати в ученики к магу. За семь лет учения Газвати овладевает премудростями колдовства, учится понимать язык животных, постигает тайны философского камня и наконец узнаёт, подобно птицам Алишера Навои, что его имя означает "Конец Скитаний".

Распрощавшись с магом, он возвращается в Англию, прихватив мешок изготовленного алхимическими средствами золота. После длительного путешествия он высаживается в Дувре, где узнаёт, что Газвати успешно завершил обучение в колледже Св. Троицы и открыл врачебную практику в Истсайде. Пока он решает, как ему поступать дальше, на постоялом дворе у него крадут кошель с остатками золота.

Укутав ноги пледом, он катит на дилижансе в Лондон, поглядывая в окно и попивая виски из плоской фляги.

В этот момент ему является Судьба в образе очаровательной незнакомки. Газвати осыпает её упрёками. Он поочерёдно требует вернуть ему золото, жену, сокровища гарема, брата-жандарма, саквояж. Судьба отвечает на всё отказом. Тогда он просит вернуть всё к исходной точке. Судьба соглашается.

Газвати просыпается на пристани в лохмотьях и понимает, что был одурачен.