Текст книги "Сказки старого Вильнюса"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Улица Жемайтинос
Žemaitijos g.
Начальный уровень

Вышел из дома привычно хмурый, заранее усталый, как это обычно бывает с «совами», вынужденными слишком рано начинать рабочий день.

За ночь на стене соседского гаража появилась смешная картинка: лысый толстомордый мужик с огромными вислыми усами, больше похожими на приклеенные под носом лисьи хвосты. Рядом – надпись яркими красными буквами: «Ус». И указательная стрелка направлена на соответствующий объект. Чтобы, значит, не перепутать.

Невольно улыбнулся. А утренняя улыбка, как известно, приравнивается к дополнительной порции эспрессо. Или ристретто, в зависимости от ширины и искренности. Поэтому дальше зашагал бодро, даже сутулиться перестал, а ведь обычно осанка выправляется не раньше шести вечера, хоть портновский метр глотай за завтраком.

Пошел по традиции не кратчайшим, но любимым маршрутом, по Жемайтийской улице, где на одной из стен красуется надпись: «Your life will be happy and peaceful».[4]4
  «Ваша жизнь будет счастливой и спокойной» (англ.).


[Закрыть] Бледная, полустертая, почти незаметная на фоне пятен и трещин, она уже лет семь великодушно обещала счастье и покой прохожим, освоившим начальный уровень английского. То есть практически всем без разбору. И неизменно поднимала настроение.

Иных граффити на этой улице не было – до сегодняшнего дня.

Нынче же стены на Жемайтийской вдруг покрылись неумелыми рисунками и аккуратными четкими подписями, как будто рисовал ребенок, а писал взрослый человек. Жалобная тощая разноцветная курица и надпись: «Фазан». Ручки-ножки-огуречик с условной рогаткой и в еще более условных коротких штанишках – «Шалун». Толстый гибрид автомобиля и автобуса с букетом выхлопных газов в положенном месте, но рядом с ним не существительное «Машина», а глагол «Поедем» и несколько вопросительных и восклицательных знаков, вперемешку. Приятное разнообразие. Дальше снова сплошь существительные и соответствующие картинки: «Самолет», «Телефон», «Облака», «Замок»; масштабный шедевр детсадовской маринистики с подписью не «Море», как следовало бы ожидать, а «Волны». И уже на самом углу – гора ярко-желтых точек, больше всего похожая на популярный тридцать лет назад салат «мимоза». Однако, если верить подписи, никакой это не салат, а «Золото». Знай наших.

Вышел наконец на Пилимо, к троллейбусам. Улыбался все шире. Думал – смешная затея. Дурацкая, но очень смешная. Сделали мне утро, такие молодцы. И еще целой куче заспанного народа наверняка.

Когда увидел на остановке здоровенного мужика с роскошным светло-русым хайром до плеч и соответствующей бородищей, в черной футболке с надписью «Косматый», одобрительно хмыкнул. Самоирония – великая вещь, и самому смешно, и прохожим радость.

Углядев на чужой сумке с принтами повторяющуюся надпись «Амбидекстр», рассеянно задумался, действительно ли ее хозяйка одинаково хорошо владеет обеими руками? Или просто ходит с модной сумкой, не особо вникая в содержание?

И только когда у ближайшего светофора притормозил великолепный чоппер, на руле которого вызывающе болталась мятая картонка с обезоруживающей надписью «Мотоцикл», удивился, да так, что пробормотал вслух: «Нет, ну это уже слишком». Отвернулся и уткнулся взглядом в окно нежилого дома, на запыленном стекле которого кто-то аккуратно вывел пальцем прилагательное «Мутный».

Вот черт.

На работе, впрочем, ничего этакого не наблюдалось. Правда, приходилось постоянно напоминать себе, что изображающая весенние лужи картинка под названием «Капель» висела в коридоре всегда. И условно смешную табличку «Бессознательное» на дверь штатного психолога приделали еще неделю назад, в честь дня ее рождения, да так и забыли снять. Нет здесь никакого подвоха. Нет, нет, нет.

В сумерках вышел на улицу и едва устоял на ногах, потому что на тротуаре алели крупные ровные буквы: «СУМЕРКИ». Хотел было снова, как утром, сказать: «Это уже слишком», но решил не повторяться.

Подумал: интересно, что будет, когда совсем стемнеет? Кто-нибудь придет, чтобы стереть эти буквы и написать новые: «НОЧЬ»? Но не стал ждать. Напротив, прибавил шагу.

По дороге зашел к сестре, которая купила новый компьютер и теперь взывала о помощи.

Лина давно собиралась учить немецкий и вот наконец начала. Поэтому все в ее доме теперь было облеплено наклейками со словами: «der Tisch», «der Stuhl», «der Kühlschrank», «die Tür», «der Fußboden», «die Decke».[5]5
  «Стол», «Стул», «Холодильник», «Дверь», «Пол», «Потолок».


[Закрыть] И так далее.

Прихлебывая чай с лимоном из чашки с надписью «die Tasse»,[6]6
  «Чашка».


[Закрыть] сказал – сам не заметил, что вслух:

– Так вот на что это похоже.

– Что на что похоже? – переспросила сестра.

Пришлось объяснять.

– Все эти картинки и надписи в городе. Выглядит, как будто кто-то учит язык.

– Какие картинки?

Вкратце пересказал все, увиденное за день.

– «Мотоцикл» – это особенно круто, – отозвалась Лина. – Ничего себе – картонка на руле! Совершенно необъяснимо. Остальное… Ну, даже не знаю. Все может быть. Если предположить, что простые слова – «дом», «дерево», «тротуар» и так далее – он уже выучил… Или она? А кто, собственно?

Пожал плечами.

– Понятия не имею.

– Мироздание, – усмехнулась Лина. – Верховное божество современных агностиков. Не знаем, кто у нас тут начальство, но смутно подозреваем, что оно все-таки есть. Потому что, если нет, тогда совсем уж как-то бессмысленно.

Подхватил:

– Ну да. Именно. И вечно пристаем к неведомому начальству с просьбами: сделай то, прекрати делать это. Одна моя подружка вообще регулярно письма ему пишет – в своем дневнике. Так и обращается: «Дорогое Мироздание!» – прикинь. Как бы в шутку. Но при этом всякий раз очень рассчитывает на ответ.

– Вот прямо берет и пишет? – восхитилась Лина. – Ну надо же. А я-то, дура, просто вслух говорю. Иногда… Слушай, это сколько же нас, таких неугомонных просителей, бродит сейчас по свету? Неудивительно, что Мироздание решило наконец выучить человеческий язык. Хотя бы из любопытства. А то как-то глупо получается: все от тебя чего-то хотят, а ты понять не можешь. И тем более внятно ответить. А нам же, бедным зайцам, так надо! Я бы на месте Мироздания тоже села зубрить. То-то мы все попляшем, когда оно освоит хотя бы начальный уровень и вступит в диалог! Уже жду не дождусь.

Сказал снисходительно:

– По-моему, ты перезанималась.

– Есть такое дело, – миролюбиво согласилась Лина. – И ты, кстати, тоже; не знаю, правда, чем именно. А уж как Мироздание перезанималось – подумать страшно. Вот и чудит. Раньше-то мы его шпаргалок вроде не видели. А нынче валяются где попало, тревожат моего бедного впечатлительного братика. Безобразие, да?

Не стал отвечать. Только головой покачал.

Укоризненно.

Выйдя от сестры, какое-то время раздумывал. Наконец тяжко вздохнул, вспомнив бабкину присказку: «От дурной головы ногам шкода», и пошел обратно, в сторону офиса. Туда, где на тротуаре три часа назад красовалась надпись «Сумерки». Поглядеть, что там с ней.

Надпись и правда сменилась. Угадал, ну надо же. Только вместо предполагаемого «Ночь» там появилось слово «Темнота». И еще слово «Фонарь», но не на тротуаре, а прямо на фонарном столбе. Что, в общем, логично.

Повторил вслух:

– Логично.

И отправился на троллейбус. Хватит на сегодня прогулок. Набегался.

Однако по привычке вышел на остановку раньше, свернул с Пилимо на Жемайтийскую улицу. Пока переходил дорогу, изумлялся грохоту собственного сердца. С каких это пор картинки и слова стали серьезным поводом для волнения? Даже если они сменяются по нескольку раз на дню, это говорит только о том, что кому-то нечего де…

…лать. Ага. Так и знал. Утренние надписи исчезли. Зато появились новые. Разглядеть в темноте рисунки было совершенно невозможно, но яркие красные буквы бросались в глаза: «Полярник», «Угрожать», «Чревовещатель», «Пристально», «Пузыри», «Карта», «Карусель». Абсурдный набор.

Шел по Жемайтийской улице, стараясь не смотреть на стены. На сегодня достаточно. Но ярко-красные буквы все равно бросались в глаза, только что за рукав не дергали. «Тайник», «Практика», «Вампир», «Барбарис», «Серебристый», «Астролябия». Астролябия! Господи, твоя воля.

Уже сворачивал во двор, когда высокий, по-юношески ломкий голос громко сказал откуда-то сверху, по ощущениям с девятого примерно этажа:

– Сиам, – и тут же повторил четко, по слогам: – Си-ам.

Чтобы уж никаких сомнений. Вздрогнул, чуть было не переспросил: «Чего-о-о-о?» – но все-таки сдержался, промолчал. Обернулся. Улица, похоже, совершенно пуста. И окна соседних двухэтажных домов вроде бы закрыты. Впрочем, невидимый говорун вполне может сидеть на крыше. Или на дереве. Да где угодно может он сидеть. Например, у меня в голове. Наиболее вероятный вариант. Хотя, конечно, наименее предпочтительный.

Стоял, прислонившись затылком к холодному металлу ограды. Слушал, как где-то наверху, но не слишком высоко кто-то откашливается. И, неуверенно растягивая гласные, произносит новое слово:

– О-о-о-ке-е-е-а-а-а-ан. – И еще раз: – Океан.

Не выдержал. Рванул в дом, захлопнул за собой дверь подъезда, а потом и квартиры. Повернул ключ, зачем-то закрылся на цепочку, которой сроду не пользовался.

Подумал: хорошо, что Янка сегодня придет поздно. Таким она меня еще не видела.

Вот и не надо.

Несколько минут сидел на кухне, положив руки на стол, а голову на руки. Вдруг понял, что так не пойдет. Встал и распахнул окно.

Там, в пахучей влажной темноте пасмурной сентябрьской ночи, непривычно высокий голос нараспев выговаривал все новые слова.

– Гуд-ки. Тума-а-ан. Вре-е-е-мя. Время.

Ну надо же. Правда, учится. Учится говорить. Интересно, хоть кто-нибудь кроме меня слышит?

Ай, ладно, какая теперь разница.

Взял Янкину губную помаду, встал перед зеркалом. Старательно написал у себя на лбу красные буквы: «Благодарный». Некоторое время испытующе смотрел в ошалевшие глаза своего отражения. Не выдержал, рассмеялся первым. И пошел умываться.

Улица Калинауско
K. Kalinausko g.
Ну, например

«С виду совсем дряхлая развалина», – думаю я, разглядывая сидящего напротив тощего сутулого старика.

На самом деле ему, скорее всего, едва за шестьдесят, это поколение поголовно выглядит много хуже, чем смели надеяться ответственные за их обработку скульпторы из мастерской Кроноса. Не живые, а дожившие до пенсии. Впрочем, дед, разминающий сейчас сигарету кривыми ревматическими пальцами, похоже, все еще работает – то и дело поглядывает на часы и в целом вид имеет вздрюченный, как человек, опасающийся опоздать на службу. Особого рода напряжение чела в сочетании с тусклым, но цепким взглядом свидетельствует о привычке к систематическому умственному труду. Скорее всего, препод из технического колледжа, осеняет меня, это же здесь совсем рядом, на Басанавичяус, дорогу два раза перейти. Карьеру, понятно, не сделал, студентов сдержанно недолюбливает, как и все остальное человечество, без разбора. Они отвечают ему столь же сдержанной взаимностью, даже прозвища небось никакого не прилепили за все эти годы, ни смешного, ни обидного, просто никто никогда не судачит о бедняге за глаза, настолько он неинтересен. Не злой, на экзаменах не валит, зачеты ставит автоматом, вот и ладно, но благодарности его поведение не вызывает, люди всегда инстинктивно распознают равнодушие и не прощают, даже когда оно им на пользу.

Сюда, в парк, дед, конечно, приходит покурить в перерывах между лекциями. Теоретически, он мог бы курить во дворе колледжа, но коллеги-преподаватели, те, что помоложе, неодобрительно косятся, и хотя вслух ничего не говорят, дед и сам понимает – как-то нехорошо при молодежи, даже если молодежь сама вовсю дымит в уборной на первом этаже, презрев административные запреты.

Я исподтишка разглядываю старика – сигареты обычно хватает на семь-восемь минут, а с развлечениями в парке, прямо скажем, не очень, и лишь наличие двуногих бескрылых ребусов помогает скоротать время.

Я, понятно, далеко не Шерлок Холмс, ну так и мир вокруг гораздо проще и скучнее, чем художественная литература, люди тут самые обычные, не литературные персонажи. Ни маркеров, ни конюхов, ни даже отставных флотских сержантов среди виленских прохожих в помине нет, только клерки обоего пола, пролетарии всех стран, школьники, студенты, пенсионеры, неистребимые тетки с кошелками, изредка иностранцы и богачи – люди особой породы, этих разгадывать интересней, но, честно говоря, ненамного. А еще порой на глаза попадается потрепанная интеллигенция старого советского образца, вроде этого деда. Чрезвычайно, замечу, потрепанная. Ветхая одежда со следами былой солидности – пальто ему, похоже, справили еще при советской власти, не просто купили, а именно справили, долго копили, потом ходили всем семейством за реку, в центральный универмаг, приценивались, выбирали; брюки поновее, но покойного президента Бразаускаса,[7]7
  Альгирдас Бразаускас (Algirdas Mykolas Brazauskas) – первый президент независимой Литвы, т. е. брюки датируются 1993–1998 годами.


[Закрыть] несомненно, еще застали на посту. А вот портфель совсем древний, впору принести его в дар историкам-краеведам, старьевщики на такое добро все равно не позарятся, а науке польза. Ботинки… Кстати, на удивление приличные ботинки. Не новые, слегка поношенные – до того самого состояния, которое делает дорогую обувь по-настоящему элегантной. Ботинки, внезапно решаю я, подарок сына. Купил себе, оказались тесноваты, разносить не удалось, в магазине обменять отказались, подумал, вздохнул и отдал отцу. Я уже почти вижу этого сына – большой, грузный мужчина за тридцать, звезд с неба не хватает, но на ногах стоит крепко, хозяйственный, обеспеченный, прижимистый и властный, весь в мать. Жена у деда, спорю на что угодно, толстая, шумная, басовитая старуха, готовит отлично, а продукты покупает только самые дешевые, умеет, как говорится, сделать из говна конфетку. И конечно, держит беднягу в черном теле, уж ему-то не понаслышке известно слово «заначка», которое окончательно уйдет из активной лексики вместе с этим поколением, стало быть совсем скоро.

«А в портфеле у него бутылка самого дешевого бренди», – думаю я. Сейчас еще одну пару в колледже отчитает, а потом отправится в гости к старому приятелю. Счастливчик овдовел пару лет назад, поэтому теперь у него можно сидеть, сколько душа пожелает, вернее, пока не закончится выпивка, а что будет вечером дома, об этом лучше вовсе не думать. Впрочем, ничего такого, к чему дед не успел привыкнуть за эти годы, до сих пор не убившие беднягу, но и сильнее не сделавшие, вопреки безответственным обещаниям прочитанных в юности книг.

Мне уже тошно от собственной прозорливости; куда лучше было бы не вычислять, опираясь на факты и житейский опыт, а выдумывать, но выдумывать я не умею, поэтому просто отворачиваюсь от деда с потаенной бутылкой в ветхом портфеле и принимаюсь разглядывать тех, кто сидит на других лавках. В стороне, на безопасном расстоянии от курящих нас, устроились мамаша с коляской и старуха с внуком-дошкольником – пустой номер, нечего тут разгадывать, и без того обе как на ладони. А слева у нас кто? Женщина средних лет в красном пальто с укороченными по последней моде рукавами, в длинных, до локтя, трикотажных перчатках из недорогого молодежного магазина – я не то чтобы специально интересуюсь дамскими аксессуарами, но почти каждый день хожу мимо витрины, где они выставлены, невозможно не опознать. Готов спорить, обручального кольца под перчатками нет, и не было никогда, и теперь уж, пожалуй, не будет, с таким жалким, с детства напряженным выражением лица женихов особо не наловишь, сколь бы хороши ни были длинные ноги в плотных черных чулках. Я и сам поспешно отворачиваюсь и даже инстинктивно отодвигаюсь, хотя где я, а где дама в красном, между нашими скамейкам непреодолимая пропасть, шага четыре, не меньше.

И живет она до сих пор с родителями, мрачно думаю я, вернее, не с родителями, а с мамой. И не удивлюсь, если домой должна возвращаться к девяти, послабления возможны только в дни рождения подружек, да и то не факт. Какие уж тут женихи. Вот бедняга.

Отвернувшись от дамы в красном пальто, я увидел, что у меня появился сосед. В парке полно пустых скамеек, но тип в дурацкой шапке с помпоном почему-то выбрал мою, деликатно уселся на самом краю, достал из кармана диковинный портсигар, изукрашенный в стиле иллюстраций к арабским сказкам, и теперь судорожно обшаривает карманы в поисках зажигалки – похоже, безуспешно.

Не желая и дальше оставаться свидетелем его мук, я протянул бедняге спичечный коробок, который все это время машинально вертел в руках – оказывается. И подумал, что судьба в кои-то веки подкинула мне интересную шараду. Хрен его знает, кто этот тип. Клерком он не может быть по определению, шапка дурацкая – еще ладно бы, но к шапке прилагается подбитый овчиной джинсовый полушубок и, самое главное, две разноцветные штанины, одна из шоколадно-коричневого вельвета, вторая, помоги мне, Матерь Божья, из красного. Такую красоту не каждый день увидишь. Для студента он недостаточно молод, для богача, даже очень эксцентричного, чересчур расслаблен, да и тряпки слишком дешевые. Иностранец? Похоже на то.

– Спасибо, – говорит моя интересная шарада, принимая спички.

Ну вот, теперь ясно, местный. Настолько местный, что по сравнению с ним я сам иностранец, хотя живу здесь уже четырнадцать лет. Тогда, внезапно осеняет меня, художник. И левая рука, гляди-ка, измазана белой краской. Элементарно, Ватсон!

– Почти угадали, Холмс, – неожиданно говорит незнакомец с помпоном. – Не художник, но архитектор. А краска – это потому что у меня здесь рядом объект. Полная перепланировка квартиры, ремонт и, конечно, дизайн интерьера.

Я умею скрывать удивление. По крайней мере, мне приятно думать, что умею. Поэтому я забрал протянутые мне спички и вполне хладнокровно откликнулся:

– Я действительно подумал, что вы художник. А почему вы сказали: «Холмс»?

– Потому что вы очень внимательно нас разглядывали – меня и всех остальных. И я подумал – ну, например, этот человек играет в Шерлока Холмса. Подмечает детали и делает выводы. Отличное развлечение, пока куришь в парке. И наверняка принял меня за художника – с учетом того, в каком виде я нынче выскочил из дома, это самое логичное заключение. Я сам так часто играю. То есть не совсем так. Логика – не самая сильная моя сторона. Да и с наблюдательностью не все благополучно. Поэтому я не ломаю голову над фактами, а придумываю всякую ерунду. Впрочем, нет, не «придумываю». Скажем так, я просто позволяю всякой ерунде появляться в моей голове. Понятия не имею, откуда она берется, но развлечение выходит отличное. Всякий раз какой-нибудь сюрприз.

– Хорошее дело, – согласился я. – Но у меня так, к сожалению, не получается. Не могу игнорировать факты. И не делать очевидные выводы тоже не умею. Рад бы, но не выходит.

– Просто вы еще никогда не старались как следует, – безмятежно улыбнулся он. – Ерунда – штука гордая, в чью попало голову добровольно не придет. Для нее сперва надо расчистить место, а потом отправить приглашение и терпеливо ждать. А пока у вас в голове нет никакой ерунды, могу, если хотите, поделиться своей.

Я кивнул – из вежливости. Старается человек, развлекает меня, честно отрабатывает позаимствованную спичку. Это какой же надо быть сволочью, чтобы не поддержать беседу.

– Ну, например, у этого старика в портфеле спрятан дракон, – выпалил он.

Я даже опешил. Чего угодно ожидал, но дракон в портфеле – это и на неловкую шутку не тянет. Перебор. Абсурд. Да просто глупость.

– А женщина в красном пальто, – он на секунду замешкался и уверенно продолжил: – ну, например, балерина. Не прима, конечно, кордебалет, но все-таки. В пачке, на пуантах, блестки в волосах, как в детстве мечтала. Но вот беда, недавно она заметила, что стремительно стареет, когда кружится в танце по часовой стрелке; ей сейчас всего двадцать семь, а кажется, что лет на десять больше, правда? И ведь ни с кем не обсудишь такую беду, никому не пожалуешься, тем более совета не спросишь. Толку все равно не будет, засмеют, начнут перешептываться за спиной, перестанут приглашать на вечеринки. Всякий человек отчаянно одинок, но большинство узнает об этом, только когда с ними начинает происходить что-то не то. Впрочем, наша балерина – молодец, сама нашла выход. Теперь она часто тайком остается в театре после закрытия, выходит на сцену и подолгу кружится – против часовой стрелки, конечно. Она вовсе не убеждена, что это поможет, то есть вообще не верит, только смутно надеется, но еще до Рождества наглядно убедится, что ее наивный метод работает. Это открытие навсегда изменит нашу даму в красном и весь мир… Ну, положим, не то чтобы весь, а, скажем, в радиусе трех-четырех метров от ее танцующего тела. И это, поверьте, совсем немало.

Ему бы романы писать, а не квартиры ремонтировать, снисходительно думаю я. Изображать вежливую заинтересованность при этом не забываю. Мне нетрудно, а психу с помпоном приятно.

– А женщина с коляской?

Сам не знаю, зачем я спросил. Вполне можно было выбросить почти докуренную сигарету и распрощаться.

– Там, похоже, все очень интересно. Ну, например, ее младенец не родился, как это принято у добрых людей, а просто приснился своей матери… Ну как – просто. Он снился ей почти каждую ночь на протяжении нескольких лет, и женщина так привыкла к этому сну, что почти не удивилась, проснувшись однажды от громкого плача. В ее снах младенец был тих как ангел, наяву же ему требовалось срочно менять пеленки, а потом бежать в магазин за молочной смесью, но женщину это совершенно не смутило. Она давно мечтала о ребенке и была вполне готова к сопутствующим житейским трудностям. Вместо того, чтобы сводить себя с ума, размышляя о случившемся с ней невозможном событии, новоиспеченная мать лихорадочно гадала, как раздобыть свидетельство о рождении, которое, впрочем, внезапно обнаружилось в одном из ящиков бабкиного буфета, где прежде хранился ветеринарный паспорт сбежавшего еще прошлой весной кота. Она наспех сочинила для соседей и коллег по работе умершую родами незамужнюю кузину и на этом предпочла остановиться, сказала себе, что все улажено, так что и думать больше не о чем. Правда, иногда беспокоится – будет ли ее младенец расти, как все нормальные дети, и как его следует воспитывать, чему учить, но всякий раз говорит себе: «Поживем – увидим», – и она совершенно права… А знаете, что забавно? Эта женщина сейчас запросто могла бы обсудить свои сомнения с соседкой по лавке. Очень интересная старушка. Ну, например, она живет на свете уже не первую тысячу лет и много чего повидала. Видите, рядом с ней сидит мальчик? Случайный наблюдатель, вроде нас с вами, глядя на них, подумает: любящая бабка выгуливает внука, обычное дело. Как же, держи карман шире! Старая ведьма взялась выращивать себе очередное новое тело, то-то малыш от нее ни на шаг не отходит. Вы когда-нибудь видели такого спокойного ребенка? То-то же.

– Но ребенок – мальчик. А она – женщина, – возразил я.

Как будто все остальное было логично, и только тут – небольшая нестыковка.

– Ну правильно, мальчик, – согласился архитектор. – В любом деле важно разнообразие. Женщиной она уже побывала не раз; мужчиной, впрочем, тоже. Чередование, надо думать, освежает ощущения.

– Слушайте, – решительно сказал я. – Так нельзя. Дед с драконом в портфеле, балерина, запутавшаяся во времени, мамаша со сновидением в коляске, ведьма, вытащившая на прогулку свое будущее тело. Это получается, во всем парке ни одного нормального человека нет?

– Почему нет? Есть, – улыбнулся псих с помпоном. – Мы с вами. Впрочем, нет, только вы, потому что я… Ну, например, я сейчас не здесь, а еще на объекте. Только через четверть часа в парк покурить выйду.

Фильтр догоревшей сигареты обжег мне пальцы. Я вздрогнул, уронил окурок на землю, но, устыдившись, подобрал и щелчком отправил в урну. «Интересно, – подумал я, – с кем я все это время разговаривал? Хороший вопрос. Хороший, но в сложившейся ситуации совершенно бесполезный. Чем скорее я выброшу из головы всю эту чушь, тем…»

Старик в потрепанном пальто тем временем тоже докурил и принялся возиться с замком своего портфеля. Я как завороженный следил за борьбой негнущихся пальцев с холодным металлом, думал, что надо бы предложить помощь, но так ничего и не сказал. Наконец замок капитулировал, и на свет был извлечен ярко-красный плюшевый дракон в прозрачной целлофановой упаковке. Старик критически оглядел его со всех сторон, достал из внутреннего кармана открытку и принялся прикреплять ее к свертку.

«Это просто игрушка, – думал я, оглушенный грохотом собственного сердца. – Дешевая плюшевая игрушка из „Максимы“, подарок внуку или внучке, ну что ты, в самом деле, успокойся, пожалуйста, очень тебя прошу».

Старик спрятал дракона в портфель, снова повозился с замком, наконец встал и неторопливо пошел в сторону улицы Калинауско. Женщина в красном пальто тоже поднялась и стремительно понеслась в том же направлении, широко, по-балетному, расставляя носки пестрых резиновых сапожек. Я смотрел им вслед – а что мне еще оставалось.

«Через четверть часа, значит, выйдет, – вспомнил я. – Ладно». Достал из кармана еще одну сигарету, закурил и принялся ждать.