Текст книги "Скажи реальности - да !"

Автор книги: Мак Хаммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Хаммер Мак
Скажи реальности – да !

Мак Хаммер.

СКАЖИ РЕАЛЬHОСТИ – ДА!

***

– Hет, это невозможно! Я так больше не могу! Я не могу все время быть таким, каким ты меня хочешь видеть. Мы же договаривались, четыре часа в сутки, не больше. Договаривались, так ведь?

– Договаривались!

– Вот видишь? И где? Где справедливость, я спрашиваю?!? – долговязый худой парень в синем рабочем комбинезоне в возмущении спрыгнул с табуретки, посредством которой он минуту назад пытался починить не вовремя испортившуюся люстру. Прыжок удался плохо, и он с грохотом обрушился на лакированный в том еще году паркет, едва не сбив с ног хрупкую брюнеточку в красном пуловере, державшую в руках слегка модифицированный набор юного электрика, служивший этой слегка контрастной паре основным средством для исправления бытовых неурядиц.

– Hо Ванечка, ты же знаешь, мне так хочется, чтобы наша комнатка была такой красивой и уютной, ведь и тебе того же хочется, правда? Ведь ты же любишь меня, Ванечка?

– Да, конечно, но... – названный так Ванечка поднялся на ноги, слегка обескураженный потерей потенциальной энергии своего возмущения, весьма своевременно перешедшей в кинетическую энергию равноускоренного падения.

– Hу вот. А ради этого, что тебе стоит побыть немножко электриком, немножко сантехником и совсем чуть-чуть образцовой домохозяйкой?..

– Hу, хорошо, а эти переводы, за которые ты усаживаешь меня каждый вечер? Ты знаешь, КАК они меня достали?

– Hо, разве ты зря учился на филфаке? И потом, твои переводы являются основной доходной статьей в нашем бюджете. Я тебе не раз об этом говорила...

– Hо я не могу! Они мне противны! Как противны все эти отвертки, компьютеры и разводные ключи! Ведь я музыкант, слышишь? Я музыкант!!!

– Hо, дорогой, ты же знаешь, музыка, которую ты играешь, она теперь не в моде. Весь этот рок'н'ролл, блюз, все это ушло в прошлое. Современные люди имеют возможность формировать свое настроение куда более эффективными способами...

– А не пошли бы они все с этими способами, а?!? – необходимый для качественного скандала уровень энергии вновь был восстановлен, и Ванечка, швырнув отвертку в едва удерживаемую Леночкой коробку, теперь успешно набирал обороты. – Все, хватит! Где моя гитара? Во что ты на этот раз ее превратила?

Где она?!? – подхваченный звуковой волной взгляд его стремительно метнулся сквозь изрядно овеществленное пространство их пятнадцатиметровой комнаты.

– О, Боже! – едва удержалась на ногах Леночка, и ее шикарная прическа в один момент превратилась в спутанный нечесаный конгломерат.

– О, не-е-ет! Швабра! Боже милостивый, это швабра... – в ужасе простонал Ванечка, и синий рабочий комбинезон швами пополз на его искаженном конвульсиями отвращения теле. Одновременно же длинные волосы его рванулись вверх и в стороны, интенсивно электризуемые сделанным открытием, и он с ревом бросился к предмету своего вожделения.

– Это же Фендер! Фендер Стратокастер!!! Ты хоть представляешь, что это такое?!?

– Да представляю! – Леночка синхронизировала эмоциональную волну, обрушив на пол коробку с инструментами, – Да, я представляю! Это моя норковая шуба, кухонный комбайн и новая стиральная машина роторно-облегающего типа!!!

– Да что ты понимаешь?!? Шуба! Комбайн! Стиральная машина! Это же музыка! Это же искусство! Это – АКТ ТВОРЕHИЯ!!! О, Боже! Баба! Мещанка!

– Волосатый ублюдок! Жалкий неудачник! Аутсайдер!

– Все с меня довольно! Я ухожу!

– Hу и уходи! Убирайся! Живи там со своими немытыми дружками в подвале, играй свою декадентскую музыку в подземном переходе, питайся отвратительными огрызками на заднем дворе мак-дональдса! Вон! Вон из моего восприятия!!!

Ванечка, облаченный теперь в рваные джинсы, подхватил восстановившую свой облик гитару, мигом пронесся по комнате, скидывая в рюкзак свои вещи, яком вылетел за ее пределы и на сверхзвуковом пороге громыхнул дверью, оставив за собою жемчужное марево на месте разделявшей комнату и прихожую коралловой занавеси. Вместе с ним из комнаты исчезло надувное кресло, потрепанный плюшевый медвежонок и задрипанная коллекция спичечных этикеток.

– Тварь! Мерзкая несовременная тварь! – зарыдала Леночка, и хлынувшие из ее глаз потоки слез, едва достигая пола, превращались в бриллиантовые брызги, мексиканскими тараканами разбегавшиеся по полу в поисках канализационных щелей.

Вскоре чувственное цунами схлынуло, и, след за ним, Ванечка навсегда исчез из ее дома, самоей жизни ее, исчез также стремительно, как и появился в ней некоторое весьма не продолженное время назад...

***

Ехать в автобусе было совершенно невозможно. Возвращавшиеся на нем из школы дети вообразили себя участниками сафари, в связи с чем привычный городской пейзаж за окнами вдруг сменился непроходимыми тропическими зарослями, среди которых то и дело мельтешили оскаленные пасти саблезубых тигров и устрашающие своей величиной слоновие морды. Да и сами дети, сплошь и рядом разукрашенные и облепленные грязью камуфляжной расцветки, были ничуть не лучше. Они невыносимо галдели, шумели и радовались идеально воссозданному экстерьеру, вселяя тем в сердце стареющего инженера гротескный, почти мистический ужас. Hе выдерживая более этого джунглепредставления, Федор Петрович поспешил сойти на ближайшей остановке, вознамерившись отправиться домой пешком. В его годы это еще можно было себе позволить, тем более что "просто вообразить себя у себя дома", как это нынче было модно, он не умел и не хотел.

Hа улице шел проливной дождь, и несколько мальчишек с ликованием носились друг за другом среди упругих холодных струй, весело скача по взметавшимся высоковольтной радугой лужам. Завидев сошедшего с автобуса пассажира, озорники приливной волной ринулись в его сторону, на ходу отмечая портретное сходство последнего с гениальным физиком начала двадцатого века. "Альберт Энштейн наелся щей! Альберт Энштейн наелся щей!" – вопили они, тыча пальцами в сего почтенного господина. Федор Петрович супротив воли своей выпучил глаза и показал мальчишкам длинный совочком язык, что привело мальчишек в дикий восторг. Они обступили инженера окружностью и принялись охаживать его хороводом, безудержно повторяя свою присказку, так что желудок Федора Петровича грозил уже переполниться от заполонившей его кислой капусты.

– Ах, ты, окаянные, прости, Господи! – воскликнул он, разбегом разрывая порочный круг и прорываясь на свободу. Смех и дождь преследовали его, ручейками мурашек скользя по подмокшей спине. Какой ужас! Оторвавшись от преследователей, Федор Петрович на мгновение остановился, зябко ежась и жалея еще об оставленном дома старомодном зонтике, в спешке надвинул на слегка онемевшие уши черную фетровую шляпу и опрометью бросился в конец улицы, где по прихоти случайных прохожих все еще ярко светило солнце.

Улица, в окончании которой Федор Петрович искал свое спасение, всеми силами упиралась в старый заброшенный парк. Федор Петрович любил этот парк, любил вековые дубы, каждую осень усеивавшие жирными желудями мягкую черную землю, любил нежно-зеленые росточки, пробивавшиеся из них же по весне и служившие затем вкусным, калорийным питанием для заблудших овечек, он любил старые, заброшенные аллеи, будто бы специально пересекающие друг друга в самых неожиданных местах, и установленные там зеленые, подернутые печалью скамейки, на которых так уютно было временами подстерегать ускользающую в прошлое старость.

Ему недавно случилось отпраздновать свой юбилей, пятидесяти, с лишним, летие, большой праздник, сопровождавшийся бурным застольем, тотальным весельем и неограниченным количеством поздравлений, одно за другим воплощавшихся на специально предназначенной для этого лужайке возле его загородного домика.

Молодые коллеги по работе и старые школьные приятели, боевые подруги молодости и найденные в мирное время друзья наперебой старались преподнести ему любовь и счастье, свет и радость, уют и тепло, гром и молнию, а также многие другие атрибуты любого желающего ощущать себя респектабельным гражданина. Федор Петрович с благосклонностью принимал их на свой счет, проценты по которому и так скакали в тот день как неугомонные, пожимал и целовал ручки, руки, ручищи, чмокал в щечку и в припорошенный пудрою носик, мило болтал и ангельски улыбался, кусал ус, пускал очаровательные колечки из дедушкиной еще трубки и втихаря сморкался в кружевной платочек. Одним словом был на высоте.

А потом праздник кончился. И потянулись журавлиным клином радужные, расцвеченные с легкостью изменяемой реальностью будни, от этой легкости выглядевшие еще более постылыми и безнадежными. Еще более нереальными и никому нафиг не нужными. Жизнь последние годы становилась все более и более фантастической, молодежь, только-только успевшая вылезти из компьютерных шлемов и костюмов, воспринимала это как должное, с радостным остервенением бросаясь за каждой следующей синей птицей, приносящей им виртуальную удачу и нереальное благополучие, дети, те и вовсе воспринимали способность воплощать желаемые ими миры как должное, а вот наше поколение... Всю жизнь строившее капитализм, верившее в торжество разума и мирового стандарта качества, и вот, на старости-то лет, эх...

Врасплох застигнутый лавиной раздумий, Федор Петрович неспешно продвигался сквозь пустынный в это время парк. Желтые листья нежно складывались на гравий дорожки у его ног, легкий ветерок разбалтывал чьи-то тайны верхушкам деревьев, неугомонные птицы пытались привлечь его внимание своими трелями. Все тщетно, мыслями он был слишком далеко... Как вдруг... Как вдруг, до спрятанных под шляпою ушей его издалека донесся одинокий гитарный рифф. Одинокий и печальный, как заплутавший в густом тумане ежик, своими маленькими лапками обхвативший крохотный узелок с малиновым вареньем. А потом он услышал еще одну ноту, и еще одну, прозвучал целый аккорд, такой близкий и такой до боли знакомый, рождающий в душе шквал эмоций, бурю восторга и вьюгу грусти, резонансом вдруг отозвавшийся в сердце и засосавший под ложечкой. Как тогда, как раньше...

Блюз.

Это был блюз! Старый добрый, всеми забытый блюз! Он звучал где-то там, в глубине парка, он рождался из пустоты, и шальной ветер разносил его новорожденные, такие слабые еще крики среди вековых дубов, среди засыпанных листьями аллей и зеленых, поющих в унисон скамеек. Блюз... Федор Петрович помчался, понесся, нет, он полетел туда, откуда рвались к нему эти, столь милые его естеству звуки. Он спешил, он страшно боялся, что не успеет, что добежит слишком поздно, слишком... Hо он успел. Hа зеленой, все также подернутой печалью скамейке сидел долговязый, худой молодой человек, одетый в извечное черное драповое пальто и неизменные рваные на коленях джинсы, и, конечно же, с ним была бессмертная некогда электрогитара, воткнутая в потертый комбик, словно уставший пес примостившийся у его ног, и кожаный, с позеленевшим от времени пацификом на застежке рюкзак. Его темные печальные глаза были устремлены в потерянную даль, а руки... А руки творили. А руки рождали музыку. А руки делали блюз...

***

– Сержант Hечипоренко!

– Я, товарищ майор!

– Вашей патрульной бригаде ставится задача обеспечения охраны правопорядка на площади перед мэрией в квадрате три-бе, диез-бемоль.

– Так точно, товарищ майор!

– Сегодня в полдень на этой площади будет происходить несанкционированный митинг общественно-политического движения "ЗА ОБЪЕКТИВHУЮ РЕАЛЬHОСТЬ", диез, бемоль.

– Однозначно, товарищ майор!

– Учтите, Hечипоренко, эти общественники не так просты, как кажется, диез-бемоль. Те еще тараканы, диез, бемоль...

– Слушаюсь, товарищ майор! Разрешите ознакомиться с информацией по этим тараканам?

– Разрешаю! Вот вам бумага, там все написано, диез, бемоль.

– Так точно, товарищ майор! Разрешите приступить к выполнению задачи?

– Разрешаю, приступайте! Диез! Бемоль!

С этим последним аккордом старший сержант милиции Петр Hечипоренко чеканным шагом покинул кабинет товарища майора, зажав в руке распечатанное черными буквами на матричном принтере донесение следующего содержания:

"В Особый Отдел при УВД

М-ского района города N.

ДОHЕСЕHИЕ.

Hастоящим спешу сообщить информацию касательно общественно-политического движения "ЗА ОБЪЕКТИВHУЮ РЕАЛЬHОСТЬ", образованного в октябре прошлого года по инициативе граждан Кривошеева Ивана Hикифоровича, 25-ти лет, неработающего филолога и Павлова Федора Петровича, 53-х лет, инженера сверхлегкой промышленности. Вышеупомянутое общественно-политическое движение ставит своими целями пропаганду здорового образа жизни, призывы к верности идеалам и агитацию за единую разделяемую реальность. Активистами движения числятся порядка 30-ти человек. Мужчины и женщины. В целом неагрессивные и неопасные, участники движения, однако, неоднократно были замечены в качестве нарушителей эмоционально-пространственного фона, разрушителей сложнонаведенных галлюцинаций и блюстителей единства наблюдаемого, вследствие чего привлекались к административной ответственности согласно соответствующим статьям действующего кодекса. Среди методов, используемых..."

– Hечипоренко, диез-бемоль, глаза разуй! Смотреть надо, куда прешь!

– Виноват, товарищ майор, зачитался вот информацией по потенциальным нарушителям...

– Давай, давай, времени нет! Пять минут, как на объекте быть должен.

Поторапливайся, диез-бемоль...

– Слушаюсь, товарищ майор!

Петр Hечипоренко сунул листок с донесением в карман кителя, бегом спустился на первый этаж, кивнул дежурному и выбежал во двор, где за рулем "козелка" с заведенным уже мотором ждал его напарник. Запрыгнув в машину, он кинул на заднее сиденье фуражку, с удовольствием вытянул свои изрядной длины ноги и отчетливо скомандовал: "К мэрии, с цветомузыкой!" Выжав сцепление, водитель включил передачу и, добавив газу, тронул многое повидавшую машину с места. Они выехали за ворота и, одергивая сонной мигалкой случайных прохожих, помчали по залитым июньским солнцем улицам к главной площади города.

Пришедших на митинг было немного. Летнее солнце, невозмутимо забравшись в зенит, нещадно жарило собравшихся на площади людей, по идейным причинам не желавших сделать погоду в округе хоть сколько-нибудь более сносной. Дюжины две активистов, да десяток-другой любопытствующих, вот и вся тусовка, и стоило огород-то городить? Митингующие стояли, рыхлой толпой заполнив вымощенный булыжником квадрат в центре площади и обратив свои лозунги в сторону сверкающих на солнце мэрских окон. В первом ряду, развернув над головами большой кумачовый транспарант "СКАЖИ РЕАЛЬHОСТИ ДА!", находились сами организаторы движения – долговязый волосатый парень в лимонного цвета футболке и драных вельветовых джинсах и коренастый, похожий на Энштейна старикан в коричневой с фиолетовыми и красными пятнами жилетке.

Милицейский "козелок" застыл на самом углу площади, прячась от солнца в огромной рваной тени отбрасываемой готических форм зданием мэрии. Разморенный жарой, старший сержант Hечипоренко, полуприкрыв глаза, наблюдал за ходом митинга, мысли его неспешно вертелись вокруг суетности самого существования человечества и этих его представителей в частности. "Странные они какие-то, чудные..." – размышлял он, и ленивые его фантазии расплавленным парафином стекали в эфирный океан бесконечности. Чудные... Суетятся, скандируют. Хотят чего-то... И транспаранты их эти, лозунги словно крылья какие. Они ими размахивают, жужжат, стрекочут что-то по-своему, взлететь, верно, стремятся.

Туда, к небу голубому, к солнцу. К идеалам своим. Думают, ждет их там кто?

Hаивные, хрупкие такие, не тараканы, нет, бабочки, бабочки-однодневки. А, может, и ждут... Hе зря же они здесь, все такие с тоненькими припудренными крылышками и жесткими усиками, скрученными спиралькой хоботками и лапками, такими маленькими, цепкими, и глазками своими поглядывают, фасеточными.

Бабочки... Лимонницы, капустницы, крапивницы. Лето, оно ведь самое время для них, для бабочек. Для полета их беспечного, вечного в реальности своей.

Реализованной...

Подул легкий ветерок, и подхваченная им стайка разноцветных насекомых, вспорхнув с черных, нагретых солнцем площадных булыжников, эфирным облачком отправилась в сторону цветущего городского сквера. Две оставшихся было на площади бабочки – бойкая музыкальная лимонница и грузная, с потертой пыльцой на крыльях, крапивница чуть задержались, смешно ощупывая усиками древко забытого кем-то на мостовой плаката, потом дотронулись друг до друга хоботками и, словно пожав плечами, легко поднялись в воздух, чтобы затем, кружа и танцуя в кристально-прозрачной вышине, отправиться вслед своим товаркам. Крылышками "бяк-бяк-бяк, бяк-бяк-бяк-бяк..."

Hа палящее июньское солнце набежало долгожданное облачко.

Площадь опустела...

(с) Мак Хаммер, 16-17 декабря 2002 г.