Текст книги "Пять баксов для доктора Брауна. Книга 6"

Автор книги: М. Р. Маллоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава двенадцатая, в которой начинаются приготовления

Фокс окинул критическим взглядом высокую фигуру коммерсанта.

– Ваш протеже слишком подвижен, – сказал он профессору. – Придется поработать, иначе он себя выдаст. Возраст, манеры – все. Может, его слегка откормить?

– Не придирайтесь, – поморщился Саммерс, которому вовсе не улыбалось быть откормленным. – Я, знаете, играю в теннис.

Фокс ненадолго задумался.

– Убедили. Однако, вам надо поумерить прыть. Ваши глаза – глаза пирата, а не избалованного молодого человека. Вам необходимо изменить походку, манеру двигаться, мимику – впрочем, все это я вам покажу.

Саммерс вздохнул.

– Ладно. Надо – так надо.

– Bon. Теперь я снова спрошу вас: какой ваш любимый напиток?

– Коньяк? – с надеждой спросил коммерсант.

– Фи, дорогой мой. Тетушкины мальчики вроде вас не пьют таких крепких напитков.

– Прекрасно пьют! – вмешался профессор. – Я знал одно семейство, так там эти ваши тетушкины мальчики пили, как буйволы.

– Ну ладно, – смилостивился Фокс, – пускай будет коньяк. Пара пьяных истерик в запасе лишней не будет. И последний вопрос. Как вас зовут?

– Такого идиота, как я, – задумался Джейк, – наверняка зовут как-нибудь эффектно. Ну что же, быть мне Чарльзом или Ральфом. Что вы молчите, Фокс?

– Думаю. В сущности, все, чего нам не хватает, это фамилия для нас с вами да какое-никакое прикрытие для профессора. В остальном же все просто прекрасно. Как вам мой план, Найджел?

– Должен заметить, Алекс, что один пункт мне все же не нравится. Джейк выглядит не моложе, а старше своих лет.

– Пустяки, две недели безделья и морской воздух сделают из него молодого бездельника.

– Но почему нельзя оставить мой настоящий возраст? – поинтересовался Саммерс.

Фокс обернулся.

– А я думал, вы догадались.

– Не делайте из меня большего дурака, чем надо. Я прекрасно понял, что речь идет о даме.

– О барышне. Вы должны будете покорить ее сердце.

– Э-э-э….

– Этическая сторона вопроса целиком в вашем распоряжении, – Фокс мягко улыбнулся. – Вы сделаете то, что считаете нужным, но юная особа должна ходить за вами по пятам, и, следовательно, увлечь за собой отца.

Саммерс пожал плечами.

– Сколько лет? – поинтересовался он. – Шестнадцать? Семнадцать?

– Четырнадцать, – тон Фокса был мрачен. – Вандерер дьявольски подозрителен, умен и в состоянии предусмотреть любые эксцессы. Но дочь – его сокровище. Она наш единственный шанс, господа.

– Четырнадцать? – ахнул коммерсант. – И она едет в экспедицию? А как же школа?

– Вы забываете, что она дочь миллионера, – усмехнулся мсье Паркур. – Эта барышня может себе позволить ехать туда, куда ей заблагорассудится и тогда, когда ей это заблагорассудится.

– Да, но раскопки… – возразил коммерсант. – Не самое, мягко говоря, подходящее место для девочки.

– Ее отец полагает, что юной барышне следует быть самостоятельной. Я ведь говорил вам: он почти ни в чем не может ей отказать.

– К тому же, скоро рождественские каникулы, – добавил профессор.

Саммерс молчал.

– Для большинства молодых леди этого возраста тридцатилетний мужчина – глубокий старик, – продолжал Фокс. – Я постараюсь сделать вас моложе, насколько это возможно. Впрочем, судя по всему, вы ей понравитесь.

– Почему именно я?

Фокс закинул ногу за ногу.

– Эта отважная особа уговорила своего отца взять ее с собой, несмотря на протест матери, и также несмотря на все тяготы и лишения, которым придется подвергнуться в лагере археологов. Случалось вам бывать в Египте? Нет? Тогда вы узнаете все на собственном опыте. Поверьте, это очень смелый поступок для девушки. Смелый до безрассудства. А знаете, зачем она это сделала? Ей интересно. Она могла бы жить в комфортабельном отеле, посещать вечеринки и играть в теннис, но предпочла своими глазами увидеть раскопки. Теперь, я полагаю, вы понимаете.

Фокс помолчал и добавил:

– Страшно даже предположить, как будем выглядеть мы все в случае раскрытия маскарада.

– У вас по-прежнему нелады с законом? – поинтересовался коммерсант.

– Точно не знаю, – отозвался авантюрист, – но прояснять этот вопрос не рискну. Мсье Морган был человеком злопамятным, так что можете представить, как вы будете прекрасны в качестве моего подельника. Это помимо вашего собственного послужного списка.

Саммерс даже хвастаться не стал.

– Правда, – добавил Фокс, – каким бы тяжким не было ваше наказание, это пустяк в сравнении с тем, что будет угрожать мне.

– Бросьте, Алекс, – поморщился профессор. – Вы просто волнуетесь. Все пройдет прекрасно. Как все, что вы делаете.

– В таком случае, может быть, стоит изменить легенду? – предложил Джейк.

Фокс минутку подумал.

– Нет, – он покачал головой. – Сумасбродная тетка с племянником – блестящее прикрытие. Фарс, водевиль, который отвлечет публику от того, что ей видеть не следует. Так что вы уж постарайтесь не подвести свою тетю… Ральф. Ну, а чтобы роль была сыграна особенно удачно, я намерен сводить вас обоих в кинематограф. «Тетушка Чарли» [5]5
  Кое-что о тетушке Чарли
  …я старый солдат и не умею говорить, но когда я вас вижу, я чувствую себя странником, который идет без конца, пока не найдет на благоухающем лугу нежную фиалку.
  Пьеса английского драматурга Томаса Брэндона, которую не только Фокс, Саммерс и профессор Найтли знают и любят, также хорошо известна нам по фильму «Здравствуйте, я ваша тетя!». Называется она «Тетушка Чарли» или, как писали в русском переводе конца 19 века, «Тетка Чарлэя».
  С 1911 года по 2006-й – около сорока экранизаций в разных странах по самым небрежным подсчетам. Количество театральных постановок не поддается исчислению. Словом, это вам не просто какая-нибудь тетка.
  Если позволите, мы оставим Чарли Чарлэем.
  Итак, «Тетка Чарлэя».
  Премьера этой пьесы состоялась 29 февраля 1892 года в лондонском Королевском театре. Зал не вмещал всех желающих и через несколько недель постановку перенесли в более просторный «Roylaty». Оттуда – в знаменитный на всю Европу «Globe». Следом появился бродвейский мюзикл и, наконец, последовал взрыв: не было в мире уважающего себя театра, который обошелся бы без донны д’Альвадорец из Бразилии, где много диких обезьян.
  Остановимся ненадолго на обезьянах. Дело в том, что в оригинале знаменитая фраза звучала как «…из Бразилии, откуда привозят орехи» и была популярным каламбуром, означавшим: «…откуда берутся придурки». Но когда пьесу стали переводить, игра слов пропала. Следовало придумать нечто другое. Мы не смогли узнать, кому первому пришло в голову сыграть на невежестве широких масс, как попугаи повторяющих однажды услышанные фразы, но человек этот явно был гений. В русском переводе уже «из Бразилии, где водятся дикие обезьяны». Согласитесь, что то, как темпераментно произносит эта волшебная фраза в фильме – достойная оправа бриллианту.
  Небольшое разочарование для русского читателя (он же зритель): «донна Р-р-роза» на самом деле донна Люция. Мы ввернули его специально, чтобы перейти к главному.
  Главное состоит в том, что мы знаем фарс о тетушке Чарли. В оригинале это водевиль.
  – Водевиль? – недоуменно поднимет брови читатель. – Вы хотите сказать, с традиционным хэппи-эндом? Да ну, после «Здравствуйте, я ваша тетя!» какой еще водевиль.
  Мы тоже так думали.
  Но помните гениального Калягина в роли Бабса Баберлея? Помните, как беспощадно грустен взгляд этого человека? Как он оказывается философом и как счастливый финал оказывается не более, чем сном?
  Мы не будем настаивать, что оригинал лучше. Тем более, в этом случае мы скажем неправду. Мы просто поговорим об оригинале.
  Вспомнили, как в фильме Бабс провожает взглядом автомобиль, увозящий мисс Эллу Делэй? А взгляды, которыми обменялись эти двое? Вспомнили? Так вот, в пьесе фигурирует не нищий бродяга, а обеспеченный лорд Бабс Баберлей.
  – Что? – сказали мы, когда об этом узнали. – Какой еще лорд. Зачем лорд? Кому он нужен, лорд?
  И стали читать уже без всякого настроения. Потому что невозможно сделать историю острой, когда в ней фигурирует лорд с кучей денег. Даже не смешно. Забавно, но не более.
  ФРЭНСИС. Донна Люция, как вы думаете, что может быть высшей утехой страннику?
  БАБС. Рюмка коньяку.
  БАБС: Ты, слышал, как он меня называл, а?
  ДЖЭК. Да, нежная фиалка!
  БАБС. И на благоухающем лугу. Мне это очень понравилось!
  ДЖЭК. Почему ты ему сразу не отказал?
  БАБС. Надо же мне было его немножко помучить. Я себя вел, как самая приличная дама!
  Один из интересных моментов: «Кукарача», которую в фильме поет актриса Татьяна Васильева, вошла в моду в 1920-е годы – куда и перенесено действие пьесы.
  «Любовь и бедность» тоже в оригинале отсутствует. Хоть это и очень жаль. Но что же тогда было в пьесе 1892-го? Вот это:
  ЭННИ … О да, сыграйте нам пожалуйста что-нибудь мелодичное, печальное!
  БАБС. Вы хотите сказать что-нибудь возбуждающее, бравурное? Например тарарабумбию!
  Нам это знакомо, да? Мы это встречали у… у Чехова?
  Точно. «Тарарабумбия, сижу на тумбе я», что звучит сначала как «убедительное слово» военного доктора в рассказе «Володя большой и Володя маленький», а затем в пьесе «Три сестры» – модная во времена fin de siècle шансонетка. Взялась она из многочисленных историй о популярной фигуре конца восемнадцатого века – Тарраре. Этот французский солдат и балаганный актер прославился не воинской доблестью и не актерским дарованием, но фантастическим обжорством. Если бы его видел Рабле! Но Рабле к тому времени уже две с лишним сотни лет, как умер, а вот публика очень любила представления эксцентричного обжоры. Не каждый день увидишь, как за один присест пожирают буквально «три подушки, две скамейки и с едою чемодан». Таррар был героем анекдотов, газетных карикатур, мюзик-холлов.
  Сама тарарабумбия представляет собой, как бы сказать поприличнее, некое звукоподражение тому процессу, который неизбежен у тех, кто съел больше положенного. В шансонетках этот процесс изображался так:
  «Бом-бом-тарар!» или: «Таррар-бом!»
  Русский перевод одной такой песенки, который как раз и цитирует Чехов, звучал так:
Тарарабумбия,Сижу на тумбе я,И горько плачу я,Что мало значу я.Сижу невесел яИ ножки свесил я.ТарарабумбияСижу на тумбе я…  Но, черт возьми, если не было бездомного Бабса, позаиствовавшего дамские юбки, чтобы спастись от полиции, откуда тогда необходимость истории с переодеванием? Почему тетушка?
  А вот почему.
  Оксфордское общежитие. Студент Чарлэй Уайкам, получает телеграмму от тетушки.
  Тетка, бывшая когда-то бедной компаньонкой, удачно выскочила замуж за какого-то дона Педро из Бразилии, откуда привозят орехи, овдовела, получила миллионное наследство и теперь намерена навестить племянника. Да, но Чарлэй занят! Он и его друг Джэк Чесней должны успеть объясниться с Эмми и Китти до того, как те отбудут на лето в Шотландию. Где, кстати, никаких обезьян не водится, орехов тоже, зато там ужасно скучно. Но самое худшее – полковник Спеттиг (который в русском переводе превратился в Спетлайга), дядя одной и опекун другой, злодейски запрещает барышням даже думать о мужчинах. Иначе ему, понятное дело, придется дать им приданое и вообще проститься с денежками обеих.
  Словом, все, как мы знаем.
  Проблема заключается вот в чем: во-первых, тетушка свалилась как снег на голову как раз тогда, когда для Чарлэя и Джэка остались считанные часы – последняя возможность объясниться. Во-вторых, приличная девушка викторианской эпохи не может себе позволить беседовать с мужчиной наедине, если при ней нет компаньонки (хотя все знают, что это глупость). Какая-нибудь дама должна сопровождать девушек. Кто-то должен развлекать тетушку, пока происходит объяснение. Тем более, что старый солдат, не знающий слов любви, сурово следит за девушками и может ворваться в любой момент.
  Где быстро найти даму, если вы находитесь в мужском общежитии? Только в самом общежитии. Бабс Баберлей как раз получил роль престарелой тетки в спектакле одного домашнего театра и, вообще говоря, собирался на репетицию.
  Вероятно, это судьба.
  Потому что Бабс – душа компании, выдумщик и хулиган, скрывает страшную тайну. Он был в Монте-Карло. Погодите, это еще не тайна. Тайна в том, что там он встретил девушку. Но опоздал – тоже упустил момент, подходящий для объяснения. Где девушка, теперь решительно неизвестно, как с ней познакомился Бабс – тоже, и чем он занимался до и после – не менее того.
  А между тем, настоящая тетушка Чарлэя сообщает своей воспитаннице мисс Делэй:
  «Мне удалось уладить дело о вашем наследстве, так что вы не нуждаетесь больше в моей помощи». На что мисс Делэй отказывается покинуть опекуншу, к которой очень привязалась, получает разрешение остаться и называть донну д’Альвадорец тетей. Теперь, раз уж между дамами обнаружилась привязанность не финансовая, но сердечная, тетя Люсия между прочим интересуется: дорогая, а откуда у твоего покойного отца деньги? Он же проиграл свое состояние в карты. И Элла смущенно отвечает: папа выиграл его назад во время болезни.
  – А у кого же он его выиграл? – интересуется Бабс. – Как звали вашего батюшку?
  Ну, вы же догадались, у кого? Тогда дальше.
  Дальше оказывается, что сердечная привязанность мисс Делэй, может быть, совсем и не сердечная: Элла считает, что обязана вернуть эти деньги благородному юноше, который был так добр, что развлекал отца на смертном одре единственным способом, который мог сделать счастливыми последние часы старого игрока.
  На это тетя Люсия спокойно возражает: лорд Баберлей денег назад не возьмет, он проиграл их нарочно.
  А еще потом окажется, что сэр Фрэнсис Чесней, снисходительный отец, безропотно оплачивавший долги своего сына Джэка, больше этого делать не может. Джэк, кстати, не из тех, кто станет лить слезы по прожитым денежкам. И не из тех, кто огорчается из-за необходимости работать. Давайте заглянем в маленькую гостиную оксфордского общежития?
  ДЖЭК. Квартирка у меня будет…
  КИТТИ. Еще меньше!
  ДЖЭК. Мои личные расходы…
  КИТТИ. Совсем капельные!
  ДЖЭК. Прислуга у меня…
  КИТТИ. Сомнительно будет ли!
  ДЖЭК. Вместо экипажей…
  КИТТИ. Буду ездить на конке и в омнибусе.
  ДЖЭК. Все это один я перенесу легко, но вы, Китти…
  КИТТИ (встает). Что такое я?…
  ДЖЭК (печально). Вы не можете жить в такой обстановке, вы привыкли к роскоши, вы не знаете забот…
  КИТТИ. Джэк, неужели вы меня так мало знаете?
  (пер. Н. Корш)
  Но тетя Чарлэя уже стоит перед дверью, на которой указана фамилия: Чесней.
  Двадцать пять лет тому назад некто с таким именем тоже упустил возможность объясниться.
  Чувствуете теперь мораль этой сказки? Тогда вот вам еще один финал – в добавление к уже известному, филофоски глубокому:
  ЛЮЦИЯ (Бабсу). Ну, а теперь как же наказать вас за то, что вы выведали ее тайну? (Показывает на Эллу).
  БАБС (выходит с Эллой на середину). Я раскаиваюсь от всего сердца, и в знак этого искренно прошу у вас ее руки! (Обнимает Эллу).
  ЭЛЛА. Тетя?
  ЛЮЦИЯ (кивает утвердительно головой).
  БАБС. Уф, наконец-то я чувствую себя опять мужчиной!
  СПЕТЛАЙГ (вскакивая с кресла, в бешенстве). Вот я посмотрю, чем вы себя почувствуете, когда я посажу вас на скамью подсудимых, урод вы эдакий!
  Общий смех. Занавес.
  P.S. Что же касается донны д’Альвадорец, то она вскорости тоже вышла замуж.


[Закрыть] бессмертна. Эта вещь – как раз то, что нам нужно для вдохновения.

Глава тринадцатая. Учитель и ученик

Марсель, 3 декабря 1924 года

В порту, где должна была произойти пересадка на пароход, отправлявшийся в Александрию, Фокс сбавил шаг и компания пошла, как будто бы не торопясь, не обращая внимания на гомон толпы, спешащей со своими чемоданами, толчки, тычки и оттоптанные ноги.

Спустя некоторое время такой неспешной прогулки Саммерс встретился взглядом с неприметной личностью, отличавшейся от всех прочих разве что несколько более внимательным взглядом и несколько более нервной походкой. Он невзначай показал Фоксу тростью на горизонт, как если бы интересовался погодой, тот вежливо взял под руку задумавшегося профессора, и все трое пошли, не сговариваясь, вперед – до тех пор, пока не свернули на бульвар Маритим, ведший из порта в город.

– Здесь недалеко гостиница «Адели» – маленькая, но очень уютная, – сказал Фокс.

– Надолго? – лаконично спросил Саммерс.

Фокс пожал плечами.

– Посмотрим, друг мой, посмотрим.

Они бросили беглый взгляд в витрину аптеки: стекло отразило неприметную личность на противоположной стороне улицы.

– Но вы же говорили, что вам уже приходилось…

– Я суеверен, – усмехнулся Фокс. – Не хотелось бы сглазить. Кстати, а вы?

– Нет, – отозвался коммерсант.

– Но неужели вы не замечали, что стоит вам огласить свои планы, как немедленно происходит какое-нибудь недоразумение?

– Недоразумения и так все время происходят, – отмахнулся Джейк. – Я просто всегда к ним готов.

– Что же, – улыбнулся Фокс, – может быть, вы правы. Может быть. Скажите, вы всегда так рациональны?

– Да, – сказал коммерсант.

Они свернули еще раз, прошли несколько кварталов по мостовой узкой улицы, где тесный тротуар был занят уличными женщинами, сидевшими и стоявшими у дверей своих комнат, и, наконец, остановились у кафе с непритязательным названием «Бель Жарден». Здесь Фокс коротко кивнул неприметной личности, давая знак подойти. Затем состоялся короткий разговор.

Спустя четыре дня в этом же самом кафе были получены три паспорта на имя мистера Вирджила Кейна, проживающего в Уокинге, Суррей, Англия; мистера Ральфа Фрэнсиса Кеннела и миссис Элизабет Кеннел из Лондона.

Оставалось последнее. Собственно, у Фокса все было готово: все четыре дня он провел у портного, обувщика и в магазинах, где сам изображал заботливого племянника, желающего сделать подарок своей тетушке.

Он шел решительной походкой, неся обвязанные лентами бумажные пакеты и картонки. С каждым следующим магазином этих пакетов и картонок становилось все больше. Когда вышли из универмага на Рю Каннебьер, пакетами и картонками были нагружены уже все трое. Оставалось зайти в аптеку и посетить самую дорогую парикмахерскую, где был приобретен превосходный парик, который сам Алекс считал темно-каштановым, а его подельники настаивали на том, что он рыжий. Наконец, вернулись в номер и Фокс приступил к делу.

Достал бритву и снял с головы всю растительность.

Нацепил белье, шелковые чулки, корсет и влез в нижние юбки.

Обул туфли.

Надел шуршащее платье из тафты под кружевным чехлом.

Превратил родинку у края рта в искусственную черную мушку.

Напудрился.

Приладил на обритую голову завитой парик, пышную шляпу, с полей которой опустил на лицо вуаль. При этом все в его гардеробе было либо черное, либо фиолетовое.

Потом надел часы-медальон.

И, наконец, взял зонт – лиловый зонт с черными рюшами.

На месте Антуана Паркура стояла нервная пожилая дама.

Все до единого мужские предметы его гардероба остались у старьевщика. До отхода «Шампольон» оставалось полтора часа.

Глава четырнадцатая. На борту «Шампольон»

«Шампольон» направлялся в Александрию.

Вечером, когда профессор, по обыкновению, заперся со своими записями в каюте, а коммерсант листал «Древний Египет» какого-то проф. Британской Археологической школы Флайндерса Петри, Фокс сказал:

– Саммерс, у вас в голове страшный беспорядок. Вы книжный мальчик, вы фанатик, вы рветесь в натуралисты. Вы не имеете морального права не знать имен Кювье и Оуэна, Пржевальского и Миклухо-Маклая, Брема и Уоллеса, Марша и Гексли.

– Пржевальского слышал. Брэма знаю. Миклухо-Маклай… тоже, кажется, что-то слышал. А остальные? Кто все эти люди? – поинтересовался коммерсант.

Он взял из вазы апельсины и принялся ими жонглировать. Фокс показал несколько интересных маневров, и они, несмотря на кажущуюся легкость, никак не желали даваться.

– Эти люди, милый мой, натуралисты. Биологи, антропологи, палеонтологи.

Саммерс уронил апельсин и полез под диван.

– Тетя, вы какой-то маньяк. На что нам динозавры?

– На то, мой милый, что маньяк не я – вы, – миссис Кеннел потрясла лорнетом. – Человек, который живет в мире собственных мечтаний, который предпочитает это пристанище миру реальному и скрывается от него, должен, прежде всего, иметь упомянутый мир. Скажите мне, что с момента, как вы научились читать и почти до тридцати лет вы, воспитанник книжных полок, только и делали, что листали путешествие Дарвина – и я скажу, что вы врете. Ральф Кеннел прочел все – и гордится этими знаниями. Он знает историю Древней Греции куда лучше, чем историю собственной родины, мысленно побывал в лаборатории Линнея, в экспедициях с Лайелем, Сент-Илером и Дарвином. И, разумеется, он читал все, связанное с Египтом. Он, если можно так выразиться, имеет уважительную причину не иметь представления об окружающей его жизни. Вот что вы такое. А потом, если вы к нашему прибытию в Каир не будете жонглировать открытиями ваших великих предшественников так же свободно, как сейчас апельсинами, я убью вас. Вы меня понимаете?

Саммерс сел на место и продолжал жонглировать.

– Да, – беспечно ответил он.

– Bon, у вас есть еще время.

Времени, по-хорошему, оставалось на одну книжку. После беглого просмотра всей стопки, Саммерс наткнулся на фразу: «…процесс выживания самых приспособленных», бросил беглый взгляд на обложку – «Гипотеза развития», и решил на этом и остановиться. Книга, автором которой значился некто Г. Спенсер, показалась ему не столько самой интересной, сколько самой тонкой. Коммерсант открыл книгу с начала – прочел содержание. Потом с конца: на последних страницах, где располагались комментарии, занимавшие всего десяток страниц, упоминалась большая часть имен, которые перечислил Фокс.

Саммерс не зря хвастался доктору Бэнкс, что неплохо учился в школе, хотя и не учил уроков. Он был невеждой-профессионалом.

* * *

Дымчатые облака закрывали огненные всполохи заката: последние дни ноября выдались на удивление ясными. Сидя в своей каюте, Джейк задумчиво смотрел в иллюминатор.

Пятнадцатилетним мальчиком он мечтал сидеть вот так на палубе парохода. Чтобы пароход этот пересекал океан, впереди ждали захватывающие авантюры, а на самом искателе приключений были белые штаны. Все сбылось в точности. И что же? Подъем в шесть часов, гимнастика, холодная ванна, затем безостановочные занятия французским, штудирование трудов по зоологии, истории и географии, а вечером, ровно в половине одиннадцатого следовало оказаться в постели: стремясь сделать своего напарника как можно моложе, Фокс ввел режим сна и безжалостно настаивал на его соблюдении. Лишние полчаса были победой коммерсанта в яростном споре, не то было бы пришлось бы отправляться спать в десять.

Саммерс уронил на страницу сигарный пепел и вздохнул. Он не привык рано ложиться, до рассвета не мог уснуть и даже ранняя побудка была пока бессильна против привычки.

Из салона доносились звуки вальса.

– Как вам Спенсер? – поинтересовался Фокс.

Он дремал на диване, прикрыв лицо газетой.

Коммерсант неопределенно промычал в ответ.

Фокс усмехнулся.

– Читайте-читайте, не ленитесь. Помните, вы – натуралист. А когда закончите, тетушкин мальчик, я вам дам детективы. Без них образ будет неполным. Прекрасное дополнение, вы не находите? Что это, вы мрачны?

– А? – Саммерс очнулся от мыслей. – Нет, нет.

– Но что-то у вас на душе?

– Нет, ничего.

– Я вижу, что-то вас занимает до такой степени, что вы впадаете в некий транс.

– Пожалуй, вы правы, – Саммерс перевернул страницу. Он и предположить не мог, что книга, которую он начал с таким энтузиазмом, покажется такой нудной уже через пятьдесят страниц. – Именно транс. Я в трансе.

Фокс смотрел в сторону. Лицо его выражало недовольство.

– Послушайте, все ваши дела в Мичигане должны там и остаться, – сказал он. – До возвращения вы должны стать другим человеком. Иначе мы провалимся.

Он решительно встал и сделал знак следовать за собой. Подельники отправились в бар.

– Принесите что-нибудь от мрачных мыслей, – велел Фокс подошедшему стюарду.

– Виски, – лаконично сказал Саммерс. – Нет, стойте. Лучше коньяк.

Стюард склонил голову.

– «Дюпон», «Мюрат», «Дюпуи»?

– Э-э-э… – возникшая пауза выдала душевное смятение американца.

– Отчего бы вам не попробовать что-нибудь более утонченное, чем коньяк или виски? – вмешался Фокс. – Скажем, коктейль?

Его собеседник пожал плечами.

– «Коктейль Роз», – кивнул Фокс.

Через десять минут Саммерс вертел в руках пузатый бокал на низкой ножке.

– Что это, розовое? – он кивнул на мелко исколотый лед.

– Шерри-бренди.

– Чего еще намешано?

– Сухой вермут, джин, – миссис Кеннел деликатно зевнула. – Прекрасно помогает развеяться.

Потом был заказан «Космополитен». За ним – замороженный «Дайкири». Когда принесли «Манхэттен», коммерсант как бы между прочим поинтересовался:

– Тетечка, вы же говорили, никакого спиртного?

– Сегодня сделаем исключение. Полагаю, это нужно сделать.

– Решили меня напоить? Пользуетесь слабостью несчастной жертвы сухого закона?

– Не доверяете?

– Отчего же не доверяю, – лениво улыбнулся Саммерс. – Сейчас я добавлю коньячку и вы сможете как следует меня узнать, оценить мои слабые стороны, прикинуть, что может сыграть для пользы дела, а чего следует избегать… я ничего не забыл?

Он съел вишенку, украшавшую коктейль, и щелчком отправил черенок в открывшуюся дверь. Тетка машинально проводила этот жест взглядом, чуть усмехнулась себе под нос. И неожиданно свистнула.

Разговоры за столиками притихли. Официант звякнул подносом. Проходившая мимо дама с маленькой девочкой за руку возмущенно обернулась.

Подельники спокойно любовались полетом чаек за стеклянной витриной. Саммерс подождал, пока все успокоится и свистнул тоже. По палубе прошел легкий ропот. Кто-то засмеялся и тут же умолк. Напарники снова сделали вид, что они тут решительно ни при чем. Причем на лице Фокса одновременно отражалось вежливое сожаление.

– Стюард, – позвал Саммерс, – принесите коньяк.

Он залпом опрокинул принесенный бокал, вернул его изумленному стюарду и повернулся к Фоксу.

– Ну-с, прекрасно, – Фокс упер зонт в носок туфли, изящным жестом поправив шляпу. – Поговорим о ваших слабых сторонах. Достанет у вас смелости сказать мне о них прямо?

– Моих слабых сторонах?

– Но вы же не станете утверждать, что их у вас нет? Я не имел сейчас в виду ваше умение свистеть. И ваше невежество – тысячи людей являются худшими неучами, не зная десятой доли того, что знаете вы, однако, ловко это скрывают. Я хочу знать более важные вещи.

– …?

– Вам решать, что это за качества.

– Ох, – сказал коммерсант.

Он только что понял, что задачка оказалась куда сложнее, чем казалось сначала.

– Можете взять еще коньяк, если чувствуете себя от него свободнее, – добавил Фокс. – Меня лично он делает ленивым.

– Меня тоже, – задумчиво произнес коммерсант. – Или, вернее, как бы сказать, томным.

Он вспомнил, каких вещей в подпитии наговорила доктор Бэнкс. Кто бы мог подумать. А ведь подумать следовало: настоящее лицо «Ирен Адлер» не могло быть таким, каким она предпочитала его показывать. И в то же время…

«В то же время, – размышлял Саммерс, – ничего в ней не могло быть более настоящим».

– Вы спрашиваете о моих слабых сторонах? – медленно начал он. – Ладно. Я…

«Взбалмошны, – подсказал голос доктора. – Безрассудны. Эгоистичны».

– Взбалмошен, – стараясь не улыбаться, произнес он вслух, – безрассуден, эгоистичен. И еще я, – тут он все-таки не сдержался, фыркнул, – в восторге от своей особы.

– Очень мило, – любезно кивнул Фокс. – Однако, не совсем то, что мне нужно. Все мы эгоисты, особенно ваш покорный слуга, ничего взбалмошного вы не сделаете – пока находитесь в моем обществе, безрассудство имеет свои выгодные стороны, – так же, как и самовлюбленность. Нет, Джейк. Я говорю о другом. О тех подводных камнях, которые могут неожиданно нарушить наши планы.

– А именно?

– Скажем, я не люблю рептилий, – без особенного желания сказал Фокс.

– А! Понял. Ну, а я не люблю высоты.

– Не любите или боитесь?

– А вы? Не любите или боитесь рептилий?

– Отвечайте же!

– В обмен на рептилий.

– Джейк, покамест спрашиваю я.

– Как говорила одна моя знакомая: «Не предпочитаю». Так что вы говорили, рептилии?

– Знакомая? – с интересом спросил Фокс.

– Не суйте нос не в свое дело. Да, знакомая.

– Ну-с, мне теперь ясно, что вы скрытны, – не во всем, а в том, что касается ваших личных дел, и от того грубы. Значит, вот ваше уязвимое место. Что вы хвастливы, я понял в первый день нашего знакомства. Однако, вы намеренно попытались избежать прямого ответа.

– Я?!

– Я повторю свой вопрос: Насколько сильно вы боитесь высоты?

– Вы же и так это понимаете, – коммерсанту очень хотелось закурить, но разрешенные Фокс пять сигарет, которые он мог выкурить за день, уже кончились. Рептилии были забыты. – Зачем, Фокс? Зачем вы допытываетесь?

– Вы не можете произнести этого вслух, – резюмировал напарник. – Гм, это действительно опасный вопрос. В противном случае у вас хватило бы пороха облечь мысль в слова.

Коммерсант собрал волю в кулак.

– Я боюсь высоты до потери соображения.

Фокс тихонько рассмеялся.

– В этом у нас с вами имеется сходство. Мне тоже нелегко признаваться в своих страхах, как вы только что заметили. Надеюсь, что маневры, связанные с покорением вершин нам не понадобятся. Однако, я это учту – на всякий случай. Это все?

«Да», – хотел сказать Саммерс.

«Нет», – возразил голос доктора Бэнкс.

«Что? – возмутился коммерсант. – Ладно. Если думаете, что я струшу – ошибаетесь!»

И он сказал:

– Вы знаете, Алекс, я, как бы сказать, нервно отношусь к медицинским процедурам.

– Это может быть важно, – задумчиво проговорил Фокс. – Как это выглядит?

– Э-э-э… – замялся коммерсант.

– Исповедуйтесь, друг мой.

– О боже. Ну, просто боюсь.

– Саммерс, прекратите. Речь о деле.

– Вероятность того, что нам это понадобится, еще меньше, чем маневры на высоте, – заметил коммерсант.

Фокс продемонстрировал скрещенные пальцы. Саммерс рассмеялся.

– Суеверны, – произнес он с улыбкой.

– Mon cher ami, – тоже со сдержанно улыбаясь произнес Фокс, – расскажите. С вами ничего не случится от того, что мне представится возможность немного посмеяться. Кроме того, я предполагаю, что это ваше качество можно обратить нам на пользу.

– На пользу? Интересно, как?

– Кто его знает, – Фокс пожал плечами. – Мы ведь никогда не можем знать, что ожидает нас завтра. Не имеем возможности представить, что может нам пригодиться. Следует учитывать все возможное. Импровизация – вот мой метод.

Саммерс медленно произнес:

– Да, импровизация. Сделать что угодно из чего угодно в любой момент, обратить любые обстоятельства себе на пользу – это и мой метод.

– Так рассказывайте, господин Шахерезада.

– Ох.

– Ваша тетушка вся внимание.

– Ну, может тетушке хватит того, что я обычно хлопаю, как идиот, глазами и уговариваю себя, что я же знаю, что это совсем не страшно, а она с христианским терпением стоит у меня над душой, пока…

– Она? – с интересом переспросил Фокс.

– Тетя!

– Однако, как выбивает вас из душевного равновесия даже безобидное упоминание об этой особе.

– Нет. Она ни при чем. Просто это такой вопрос – вы же сами все понимаете.

– О, если речь идет о прелестной женщине, то вполне. Это и в самом деле не особенно удобно. Она прелестна?

– Э-э-э…

– Я спрашиваю, вы только вы при этой даме выглядите таким дураком или дело обстоит как-нибудь по-иному?

– По-иному, – с облегчением выговорил коммерсант.

– Charmant. Дальше.

Коммерсант помялся и начал. Он рассказал и про случай на «Матильде», когда кок, Маллоу и матрос Коуэн втроем не могли поймать его, хотя и дела-то было – просто ссадина на животе; и про меткий выстрел графини Оленин д’Алхейм, от души политой тогда йодом; и про те шесть недель, которые провел когда-то в амбулатории доктора Бэнкс; и про вакцинацию, и про разные другие случаи, которые произошли с тех пор. И…

– Но почему? – рассмеялся Фокс. – Неужели вы так боитесь боли?

Рассказ Д.Э. Саммерса (строго секретно)

Я никогда не считал себя неженкой. Я вообще довольно вынослив. Но дома… дома считали, что я, как бы сказать, с придурью. Визит врача становился чем-то средним между комическим представлением и извержением вулкана. Я помню, как после одного из таких представлений – мне было, вероятно, лет шесть, или, может, восемь, – стал приходить другой доктор. Тот, прошлый, заявил, что «мальчик – сумасшедший», что ноги его не будет в этом доме, залил йодом укушенный палец, приложил к подбородку смоченный холодной водой платок, а потом вырвал из рук горничной дверь, чтобы как следует ею хлопнуть.

Отец с трясущей от злости головой стоял у меня в комнате. Я опозорил семью.

Я помню, как ревел, когда меня – это, кстати, было довольно поздно, мне было лет десять, или, может, немного меньше, – оставили в больнице. Я всю жизнь помню запах компресса, как будто это было вчера – у меня болело ухо. Все время, пока я там был, меня ругали и пилили за то, что я реву. Я правда ревел. Хотел домой и совершенно не понимал, почему должен там оставаться – мне, кажется, даже не сказали, куда и зачем мы отправляемся. Никто не объяснил, что мне придется остаться. Каждую минуту я ждал, что сейчас придет мама или отец и мы поедем домой. Но их не было. Меня отвели в палату, где было полно взрослых больных, и велели ложиться в койку. Забрали одежду и заставили надеть больничную рубаху. Меня дергали за руку так, что чуть не выдрали ее из плеча, и говорили, что мне должно быть стыдно. Потом – вот это я помню довольно смутно, но все-таки помню – толпа людей. Медсестры, санитары, доктор со шприцем, посетители пытаются заглянуть в дверь… Все они смотрели, как какой-нибудь спектакль, как меня пытаются разложить, чтобы сделать укол, я сопротивляюсь, меня не могут удержать, стоит гвалт, кто-то предлагает послать за отцом, и я реву в десять раз громче. Потом у них все-таки получилось. Правда, меня держали двое санитаров и одному я подбил ногой глаз, но, правда, нечаянно.

Мать всегда говорила, что маленьким я вечно был болен, и что она вечно не смыкала глаз у моей постели. Но я этого не помню. Мне всегда казалось, что я рос здоровым. Но вот потом, после больницы, я стал симулянтом. Я знал, что мой страх известен всем в доме, и в школе, и уж тем более доктору. Тем лучше, решил я, значит, мне поверят. Более или менее я запомнил, при каких болезнях что меня ждет, и старался соблюдать известную осторожность. Чтобы не вызвать подозрений одной и той же простудой, я придумывал неизвестные науке болезни. Я делал это, чтобы не ходить на службу в их идиотскую общину, на школьные праздники и чтобы не выходить к этим мракобесам – гостям моего отца, когда они бывали в доме. Боялся я по-прежнему. Но теперь этот страх стал для меня чем-то нужным. Чем-то, что нужно принять по собственной воле. Я умел выигрывать, но должен был все как следует обдумать, чтобы не влипнуть в неприятности.

Я стал лжецом. В мои недуги никто больше не верил. Я ощущал, как раздражаю их, случись мне действительно захворать. Никто ведь не мог разобраться, когда я вру, а когда говорю правду. А правда состояла в том, что стоит мне достаточно сильно пожелать куда-то не идти, кого – то не видеть, от чего-нибудь отвертеться – и я заболеваю по-настоящему. Температура – в меру высокая, лихорадка и упадок сил, и все это проходит без следа в считанные часы – любой врач свихнется, если поверит. Но они бы не поверили. Меня просто сочли бы сумасшедшим. Маллоу знает, что это правда – но у него достаточно мозгов, чтобы понять, что когда его тошнит от «нервов» и вот эти мои фокусы – одной природы. Лет в двадцать я научился управлять этим. Почти. Однажды – это было, когда Форд прислал на наши головы директора, я впал в такое отчаяние, что свалился в тот же вечер. Утром едва не грохнулся в обморок прямо на лестнице. Доктор Бэнкс решила тогда, что я симулянт. Я счел за лучшее не оправдываться. Тем более, что я знал, что она сочтет меня симулянтом – и очень боялся, что это окажется не так. Но произошло это, как бы сказать, без спроса. Скорее по привычке, чем по желанию. Я не собирался бросать компаньона одного в пиковой ситуации. Мне было стыдно. Ужасно стыдно. Тогда я решил: использую сложившиеся обстоятельства так, чтобы они принесли пользу, и больше такого не допущу. Не хочу.

С тех пор таких вещей не было.

Страх перед докторским халатом, и инструментами, и этим жутким саквояжем – остался. Над этим я не властен.