Текст книги "Корабли вечности (СИ)"
Автор книги: М. Осворт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
М. Осворт
Корабли вечности
(Фрагмент романа «Перевозчик» из цикла «Ооли. Хроники повседневности»).
Ойа зашипела, поднимаясь густой шапкой в горлышке джуми. Аши снял сосуд с огня, похлопал о столешницу донышком и разлил по чашкам.
– Вот. Аши, как мог, старался. Самая, должна быть, что ни на есть, обыкновенная ойа. Чудес-то пока довольно, а, Мичи-бу?
Мичи согласно кивнул, осторожно прихлебывая горячий, темный, терпкий напиток. Вкус его сильно напоминал быструю ойу – только вот каждый глоток раскрывался внутри сложным, шероховатым, изумительным послевкусием. Мастерство Аши поражало воображение: Мичи всегда казалось, что ойа словно бы обладает собственной волей, а то и норовом. Обыкновенно это не смущало его – скорее, напротив. Всякое соприкосновение с ойей превращалось в своего рода приключение, поскольку заранее узнать, что получится, не было ни малейшей возможности. Насколько мог судить Мичи, с первой попытки приготовить именно ту самую ойу, какая задумана, редко случалось даже и знаменитым ойадо. Подчинить же ее себе, превратить в послушную исполнительницу своих пожеланий и вовсе не дано было никому. Сколь высоким, однако, должно быть искусство, позволявшее – буквально – уговорить ойу побыть ровно тем, чего прямо сейчас особенно и хотелось? Как делаются такие вещи, Мичи некоторым образом себе представлял. Следовало отыскать в себе нужное настроение, особый оттенок чувства, и сосредоточиться на нем всецело – с такой силой, что мир на мгновение переставал существовать. И когда не оставалось ничего, кроме единственного переживания – каким-то неуловимым движением души удавалось порой сообщить, передать его ойе: сущности своенравной, но восприимчивой чрезвычайно, и кроме того – весьма щедрой и благосклонной. Иными словами, ойа была вовсе не прочь побаловать человека исполнением его желаний; сложность заключалась в том, чтобы суметь их до нее донести. Попытка отыскать общий язык с ойей всякий раз требовала от Мичи высочайшего напряжения, полной сосредоточенности. Трудно было даже представить, как ухитрялся Аши делать подобные вещи, спокойно продолжая начатую беседу. Кроме того, по опыту Мичи знал, что легче всего удается ойа, связанная с переживаниями яркими, сильными: приготовить ту же ойу темной страсти в соответствующих обстоятельствах было несложно. Но вот как было выразить эту свою потребность в чашке простой и хорошей ойи? Как передать ей такое чувство? Как вообще можно сосредоточиться на чем-то подобном, да еще и не отвлекаясь от разговора? В подобных вещах, несомненно, и проявлялось высокое мастерство ойадо. Учиться у человека, способного творить чудеса с подобной непринужденностью, представлялось Мичи пределом мечтаний – учиться готовить ойу, конечно. Мысль об ином ученичестве, как и, собственно, поиск наставника, он оставил уже давно – полагая, что едва ли встретит того, кому сможет полностью доверять в подобных вопросах. И вот, словно в насмешку, судьба предлагала ему и то, и другое – слитое воедино и воплощенное в этом загадочном старике. Мог ли он отказаться? Замешательство Мичи, казалось, ничуть не смущало Аши. Он-то, как раз, вел себя так, будто вопрос об ученичестве Мичи – настоящем, то есть, ученичестве – был давно уже делом решенным. И как бы ни откладывал Мичи этот последний шаг, столь для него серьезный – знал он уже, конечно, что непременно учиться будет, и был благодарен Аши за ту ненавязчивость, с какой устанавливались новые их отношения: бувакари.
– Так уж о чем это мы? Все о Пути? Ишь ведь, слов-то наговорили с тобою, а?
– А что, разве это так плохо? Ты знаешь, Аши – я столько раз уже слышал, что самое главное словами не выскажешь... так и хочется, наоборот уже – взять, да попробовать. Мысль понятная, только как-то уж очень оно звучит... как отрезали: мол, нельзя, не получится, невозможно. Ну, а если? Не то, чтобы вот через умствование какое-то истину постигать – не о том я. А сначала как раз вот это, которое самое главное, понять – и как следует понять, по-настоящему – а потом уже взять, да и попытаться слова ему подобрать? Подходящие слова, правильные? Неужели совсем нельзя?
– Отчего же? Попробуй, кто ж тебе запретит? Только Аши вот как об этом мыслит: как ты толком чего поймешь, самому же и тесноваты слова покажутся. Уж ты как их ни складывай – не вмещают они всего. От того-то они у людей, у сведущих, вовсе и не в почете. Не то, чтоб худое в них было что, только вот – мелковата она, посудинка. И другое же понимается: если раньше, кроме как словами, иначе и говорить не мог – так потом что угодно тебе вместо них послужит. Поначалу-то чуть не всякий про Путь замышляет состряпать книжицу. И уж как оно там оборачивается – неведомо, только вот до сих пор такой ведь и не написано. Ну, а может, как знать, тебе-то и суждено? Тут ведь и другое еще – ежели сам понял, да пережил, так на что и слова тогда? Они, понимай так, навроде карты. И верно, в пути тяжело без нее, без карты – а потом-то, когда уж добрался, доплыл себе – на что и нужна она? От нее же вся польза и есть-то, пока в дороге. Но – никак она в странствии не дается. Только так, за шажком – шажок. А потом уж, оглянешься – и весь Путь, почитай, на ладони будто. И тогда – до того все ясно, что уже говорить-то и не о чем, да и незачем.
– Ну, а может, не для себя? Для других? Вдруг кому-нибудь Путь разобрать поможешь? Чтобы лишнего не плутать человеку, не сбиться, не потеряться?
– Ох, Мичи-бу! Оттуда все ведь иначе видится, уж это ты будь уверен. Вроде, помнится – все кружил, да петлял себе. А глядишь – так прямехонько шел, да ровно. А вот где, казалось, уж так хорошо идешь, залюбуешься аж собою – так оглянешься, страшно становится: и выбрался как, не знаешь. И ведь Путь-то каждому – свой. От чужой карты много ли проку?
– Но, и все-таки? Может, хотя бы набросками как-то, в общих чертах...
– Вот ты, Мичи, как будто морячил малость?
– Ну да, было дело.
– Стало быть, в картах кой-чего смыслишь?
– Разобрать могу.
– А нарисовать?
– Смотря что. Ооли – пожалуйста, во всех подробностях. Да и ближние земли – запросто. Ну, а что подальше – то уже приблизительно, именно что в общих чертах только...
– Ну, а хоть бы и приблизительно. Давай так: вот здесь у нас будет славный град Ооли...
Аши подвинул на середину стола изящную мисочку для перемешивания сухих составляющих ойи – пожалуй, среди прочих предметов она, и верно, более всего подходила, чтобы обозначать Ооли.
– А вот тут – Аши переставил джуми к дальнему краю столешницы – будут у нас суровые скалистые вершины Катлана. Так?
– Если так, тогда Коби получится здесь – Мичи перенес тяжелую ступку на место, что соответствовало положению этого большого и плодородного острова – а вот тут должна располагаться земля Вакабаси. Землю Вакабаси представляла желтого цвета коробочка с цветками йими. Мичи потянулся к своей сумке за пригоршней монет, чтобы продолжить увлекательное занятие. Вскоре монеты, вместе с баночками и чашками, заняли места на столешнице, обозначая положение всякого сколько-нибудь заметного клочка выступающей из моря земли: Либушан, цепочку островов Ангамаа...
– Порт Заат – выложил свою последнюю монету Мичи, любуясь получившейся картиной: весь известный мир лежал перед ними, и все мало-мальски стоящее в нем было хоть чем-нибудь, да отмечено.
– Ну, даешь, Мичи-бу! Это надо же, красотища какая вышла! – восхитился Аши – Поглядел, да и вот – выходи себе в море смело. Не заблудишься, все по местам, как есть. Ну, а ежели вот – Аши протянул Мичи коробку с маленькими сухими акади, явно затевая продолжение их забавы – ежели захочется старику отправиться вот сюда?
Показывал он на пустующую половину столешницы – от Ооли к западу, от Вакабаси – к северу. Мичи припомнил кое-какие сведения, школьной еще поры, и добавил к общей картине несколько сушеных плодов, сопроводив и названиями: Ингу, Врайа, Сакари, Боц, Малакала, Пундо...
– Ну, а дальше? Вот, прошел Аши Малакалу, свернул на Пундо. Тамошним табачком разжился, да решил себе дальше держать, все так же, к северу, да и к западу. Поглядеть, не найдется ли что полезное. А без карты и не спокойно ему – незнакомые все, места-то. И вот, как тогда быть ему?
– Да никак, собственно. От Пундо на северо-запад – выходишь в Пустые воды. Там, говорят, вообще ничего нет: никаких земель. На месяцы пути – одна вода. Да туман еще. Там ведь туманы, всегда почти, круглый год. И чудовища всякие, если рассказам верить. Уж не знаю, правда ли – но, слыхать приходилось, края такие, что зайти туда мало кто и отваживался. А еще меньше тех, кто потом вернулся.
– Верно все говоришь. Потому и не ходят туда. Незнамо чего искать – охотников маловато, при эдакой-то опасности. Но Аши про другое сейчас. Вот, акади-то у тебя – вроде, полная еще пригоршня? Ну, а мир, погляди-ка ты, будто весь и кончился?
– Ну, не то, чтобы мир – известные земли кончились. Дальше, собственно ведь – вода. Только чем ее обозначишь? Пустое место – вот это она и есть.
– А к тому-то и клонит Аши! К тому и ведет! Карта, она для земель же только и хороша! Хоть морскою и называется. А ежели кругом – одна вода, без конца, без края? Да, к тому, и туман еще? Может, кто бы и рад те места описать – только что ему и сказать-то? Пустые воды – вот все тебе и слова. Так что эти акади ты хочешь – ешь, а не хочешь – в коробку выложи, да закрой. Как последние земли прошел – никакой уже пользы тебе от них. Как уж чистая вода начинается – одно же и остается, что только вокруг себя глядеть. Да и ладно, покуда глядеть-то можно. А ежели вдруг туман? Вот, вперед по локтю-то и пробираешься, разве только не ощупью.
– А смысл? Ну да, есть такие места, куда человеку опасно сунуться. Так ведь, в общем-то же, и незачем! В море какое ведь главное правило? Дальше места, откуда вернуться можешь – не заходи. Это всякому же известно. И запас корабельный посчитан так, и пути торговые под это самое выверены. От этой вот чашки – до той коробки, никак не дальше. А по пути еще вот тут пристанешь, и тут, и тут – Мичи изобразил излюбленный купеческий путь между Умбалати и Каведочи.
– Так и что же, всю жизнь между плошками да коробками и сновать? Иные-то, конечно, моряки – слово это Аши произнес с особым, подчеркнутым восхищением – так и ходят, из виду берега не теряют. Да сдается вот, мелковато оно тебе будет, ежели так. Или нет?
– Хочешь сказать... Получается, Путь – это как бы в Пустые воды? Без карты, прямиком в неизвестность – и будь что будет?
– О, глаза-то аж прямо и загорелись! Про вот это самое Аши тебе и толкует. Всякий человек – он же, что, почитай, корабль. Иному суденышку, верно, и всей судьбы – промеж островков сновать. Не успел отчалить – уже и прибыл. Разгрузка, погрузка – да и обратно. Так они, люди-то, и живут себе. Что ни день – все дела, да заботы, все те же, вчера от завтра не отличишь. От бережка к бережку – и ладненько, и спокойно. А только вот – это ты старику поверь – в каждом корабле, какой уж он там ни будь, все одно ведь тоска сидит. По большой воде тоска, по открытой. Когда берега позади уже. От того и мятется человек, и мучится, места себе не найдет – и тесно ему здесь, на мелкой водице-то, а и в море открытое выйти все не решится. Каждого послушать – так уж завтра всенепременно и отправляется, разве только вот дельце одно осталось, закончить бы... А там, глядишь, и еще одно, да еще – ни конца, ни краю им не видать. Якоря ведь, у всякого есть они. Что уж там ни есть у кого, все одно – не пускает, держит. Не заметишь – глядь, кораблю и конец пришел. Дерево-то уже все трухлявое, на воде еле держится, да течет – уж какое ему теперь мореходство? Так с тоской своей и живет-доживает, большой воды ни разу и не отведав. И ведь знает – зазря же на мелочевку себя извел, для совсем иного заложен был, да построен. Только что уж, теперь-то? На дрова и годится разве, очаг топить. Да тебе-то что объяснять? Сам ведь знаешь, как оно все бывает. Потому же и есть он, Путь, не для всякого. Тоска-то, она ведь в любой посудине теплится, только кто ж ее больно слушает? Пока вовсе от ряби, да мелководья тошно не станет, нипочем человеку от берега не отойти. Ну, а вроде тебя которые – этим же завсегда тесновато здесь. Все куда-то их тянет, словно бы звал кто издали. И покоя таким не будет, покудова не отчалят. Аши так скажет: кто землицы из виду не терял – почитай, не моряк еще. Хоть бы даже всю жизнь на воде провел. И того еще мало! Ежели в море кто и выходит – а сам наперед уж и порт прибытия знает точно, и все остановки посчитаны у него, и припасов с собою – сколько положено, да и путь по карте жирной чертой размечен – мореход он, конечно, справный, только вот о таком ведь не скажешь: роови. Пол-мира, бывает, иной обогнет – а тоска как была при нем, так и есть. И спасения от нее никакого нет, кроме, разве что, странствия настоящего. А такое странствие – что оно? Где, сказать бы, хоть начинается? Там, откуда назад-то и поздно уж поворачивать. Так вот роови и становятся – скитальцами, да бродягами. Не иначе, как только в такие места забравшись, что теперь – хоть назад уже, хоть вперед, а невелика-то и будет разница. Ну, и вот чего тебе Аши скажет: не построено корабля еще, чтобы в даль бы такую зайти-то и не мечтал. Корабли вечности – вот мы что. Для странствия рождены, в нем одном себя только и обретаем. И жизнь свою, и судьбу. Ни конца уже, ни возврата – только дальше все, Мичи-бу, дальше, дальше.
– Хороший он у тебя, этот Путь. Так и тянет ведь прямо сейчас все бросить – да и отчаливаем!
– Ээээ, Мичи... Отчалил уже, сдается Аши, да и давненько. Старика-то не проведешь. Уж странник странника завсегда узнает, хоть бы даже пути у них были разные. А и что, бросать тебе – много ли?
– Это, Аши, как посмотреть. Не сказать, что совсем уж корнями прирос, к берегам – но все же... Как-то ведь жизнь складывается, день за днем. Глядишь – и тем обзавелся уже, и этим, и вроде бы все ведь полезное, правильное вполне...
– Так ежели чего имеешь годное, к чему тогда и бросать? Ты на дела эти так смотри: хорошо ли тебе оно в странствии, пригодится ли – или это одна только тяжесть, да лишний вес. Всякой вещи на берегу-то цена одна, а уж в море – совсем иная.
– Кстати, здорово... Благодарствую, Аши! Как-то в голову даже не приходило вот так посмотреть на все. А ведь правильный же подход!
– Ну, на то тебе и вакари, все ж таки. Намекнуть, да чего подсказать – это запросто. А вот как тебе на своей же посудине груз укладывать – это дело уже твое. Что там лишнее, что там важное – самому тебе и решать. И не единожды решать, а всякий, что ни на есть, день – непременно наново. А вот чем гадать, готов ты к странствию, не готов ли – лучше послушай, чего тебе Аши скажет. Вот, откроет тебе старик тайну – в голове-то сразу все по местам уложится. А то и глядеть на тебя – одна забава. Едва не под всеми парусами идет, да и забрался уже, куда иному не ведомо – а все не решит никак, то ли вольный он странник, то ли баржа угольная. Понавыдумал себе, понимаешь, всякого... Или Аши слепой совсем? Или ойа судьбы зазря сплетает? Никак, значит, на ученичество не отважишься? Все Пути принять не решишься? Как до главного дошло – все вокруг, да и около? Вот и слушай-ка, Мичи-бу. Если Путь-то весь в том одном бы и состоял, чтоб ежа морского в зад себе затолкать, да потом посреди базара еще голышом отплясывать – ты бы, Мичи, посомневался денек-другой, для порядка-то – да за ежами бы и отправился. Такова уж тоска твоя – ничего тут не сделаешь. Или, скажешь, не прав старик?
– Да чего уж там, Аши... Так и есть оно. Так и есть. Вроде бы и держусь я за это, свое – знакомое, по крупинке собранное, дорожу... А порою кажется – хоть сейчас бы все бросил, что угодно бы отдал, только бы... Что же, Аши, неужели заметно так?
– Ежели знаешь, куда глядеть, так и заметно. Аши, вон, аж прямо вздрогнул весь, как ты ойаде учиться-то вызвался. Пару чашек, почитай, пригубил – а сам уже весь об одном только думает – как бы это ему, стало быть, искусство-то перенять? Вот уж Аши Гокаме-вакари долго пришлось вываживать. Пока разобрал, что к чему – все берега уж давно позади остались. А и все же равно – так и прыгнуть, помнится, норовил, да обратно плыть. Немалой хитростью только и был удержан, на Пути-то. А с тобой оно как? Что ведь прямо какая рыба, да сама же на голый крючок идет. Стало быть, и верно, судьбою оно тебе – путь, да странствие. А уж чтобы и вовсе лишнего не тужил, вот и вся тебе, разом, тайна: Путь наш есть таков, что идут по нему, никуда, как будто, и не ходя. Да и учатся, почитай, словно и не учась ничему. Ойа там, да вакари, да разговоры всякие – оно, конечно, дела полезные, а не к ним-то все дело сводится. Уж на то и вода она, чистая, чтобы как ей течется, уж так и течь. Тут одно же и важно – явлено в мире знание. Не простое знание – но особое, изначальное. И во всякое время оно присутствует – хоть уж так, хоть эдак, самому течению жизни сообразно и соответственно. Человеку, стало быть, постижимо – коли будет такое его желание. Остальное-то, почитай – уточнения, да подробности. Разве только что в помощь уже добавлено – чтобы, значит, лишнего не плутать. И вот коли, Мичи, не об том вся тоска твоя и была – так пора старику ойану-то закрывать, да обратно в шапты и подаваться.
Возразить Мичи было, по сути, нечего – да вовсе и не хотелось уже. В конце концов, если кажутся Аши и ученичество, и сама причастность его к Пути делом естественным и вполне решенным – решенным, пожалуй, едва ли еще не задолго до этой встречи... Если каждое слово старика отзывается внутри пониманием и согласием... что толку топтаться теперь на месте, осторожничать, мешкать? Обнаружив источник, отчего бы всласть уже не напиться? Не утолить, наконец, жажды? Эта особого рода жажда – тоска по неведомому, неизвестному, тайному – была с ним, сколько Мичи помнил себя, всегда. До сих пор, казалось, перепадали ему одни лишь редкие капли – хорошая книга, вдумчивый собеседник; сата – нежданное озарение; удачная чашка ойи; порыв теплого ветра, закатная позолота, тающее в воздухе колечко дыма, замысловатый узор потемневшей бронзы... Каждой из этих капель он дорожил, ловил жадно, хранил бережно, словно бы про запас. В переживаниях этих учился подмечать нечто общее – особый вкус, который ни с чем уже было не перепутать. Тем же вкусом насквозь пропитан был и весь сегодняшний вечер, и старая эта ойана, и каждое слово, что говорил ему Аши, и тишина, в которой любые слова казались уже излишними.
– Аши, мне вот все кажется... Я же эту свою историю не закончил, а, наверное, нужно было... Может, что-то бы объяснилось. А так, ты решишь ведь, что я из упрямства какого-то, знаешь, сопротивляюсь. Очевидным, вполне, вещам. И они же действительно – очевидные. Даже, в общем, и для меня. Ты вот все это говоришь... Корабли вечности, странствие... Это ведь, и правда, оно и есть. То самое, что искал я. По нему-то и тосковал, все надеялся, ждал чего-то... Все равно, понимаешь... это сложно мне – взять, да как-то совсем себя отпустить, не держаться, не осторожничать. После всякого-разного, что имело – ну, скажем так – место быть. Но, мне кажется, все-таки... я... готов, тем не менее. Я же знаю, нутром же чувствую, что хотя бы на этот раз-то – не ошибаюсь. Ни в тебе, ни в пути твоем. Или – ладно – нашем, сказать вернее. Это чувствуется же все. Что ходил ты, и верно, в края такие, про которые мало кому и узнать дано. И слова у тебя – не такие, как у других, не одна болтовня возвышенная. Нет же, Аши. Действительно чувствую я за ними – то самое, настоящее. Если я вообще хоть чего-нибудь чувствовать научился. Так что, да – и хватит уже, действительно, кругами ходить. Бувакари, так бувакари. Ты ведь даже не знаешь, сколько же я мечтал, чтобы было все, как вот оно – сейчас.
– Ох, Мичи, беда с тобой... Ну что ж ты такой весь серьезный, а? Тебя послушать – так не ойу хлебать собрался со стариком, а в неволю будто себя продал. Аши ведь неспроста тебе и толкует, что учатся Пути, словно и не учась. Или, думаешь, что вакари отныне тебе – хозяин? Да с чего бы, а? Дело ясное – как уж себе самому приучился принадлежать, так свободу – на что оно там ни будь – нипочем же не променяешь. И должно, Мичи-бу, ровно так оно все и быть. За свободой за этой в путь-то и отправляемся. Аши, он же вот как мыслит: путешествие – дело долгое, да все больше в потемках, и по туману. Идешь-идешь, а и спросишь себя, не раз – это где ж это я? Да и забрался-то как сюда, и за ради чего занесло меня, так и эдак? А кругом-то ведь тишь одна, да голая пустота. Как ни глянь – почитай, все одна вода, на все стороны, и уж ты в ней по самой середке-то и торчишь. Уже плыл-то куда – едва и упомнишь, не говоря – как звали, откуда родом. И вот тут – словно вдруг, вдалеке, огонек увидишь. Не мерещится ли – гадаешь? А от радости сам и сияешь весь – не привиделось ежели, так ведь, стало быть, и не вовсе один уже, одинешенек. Да не сильно, выходит, с пути-то и отошел. Есть, оно получается, и другие еще, такие же – каковых незнамо зачем в глухомань эту потянуло. Ну, и вот еще Аши скажет: с этой радостью мало чего и сравнится-то, на Пути. Где лежит, да проходит он – там попутчика не всякий-то день и встретишь. Так уж это ты и пойми: что вакари не господином тебе, хозяином – а попутчиком, разве, таким вот, только. И еще кой-чего смекни: ежели видишь ты его – стало быть, не так уж он далеко и зашел-то, а? Пусть бы даже и впереди тебя – да ведь морю конца-то и краю нет! И выходит – от силы, на день пути обошел он тебя, не больше. Кто и вовсе в дальнюю даль ушел – того и не встретишь ведь. Да и встретишь – на будущее себе запомни – бывает, что вовсе и не узнаешь. А кто гакку-другую вперед прошел – вот уж он-то тебе, почитай, вакари. Тут ведь важно-то что? Что твоим же путем он шел, да по самым же тем местам, что по курсу тебе лежат. И вот, ежели с ним ничего не сделалось – стало быть, и тебе оно можно, пройти-то. В том и вся бувакари эта: огонек увидал, в тумане, да в темнотище, прямо по носу своему – ну, и правь на него, да гляди, из виду не потеряй. Хотя, если совсем уж сказать по правде – кто учиться всерьез желает, так и вовсе ему нет дела, впереди ли кто, рядом ли. Да вот хоть бы и позади! Хоть бы гавани кто и не покидал еще! Поучиться-то, Мичи, у всякого есть чему. Ну, а пуще всего – у самой же водицы чистой, у Пути же у своего. Поначалу-то от вакари польза тебе немалая – только как уж на чистую воду выйдешь, и не надо потом иного тебе учителя. Сам же Путь и подскажет, как уж идти тебе. Да и хватит о том, пожалуй. И учить тут нечему, и учиться. Сам поймешь еще. Бувакари! Вот заглянешь, нет-нет, к старику-то на огонек – посидим, да чашку-другую с тобою уговорим. Всех делов, почитай, и есть. Ну и все ж таки, это самое... Как оно там, у мореходов? Рад приветствовать на борту, Мичи-бу... И добро, стало быть, пожаловать. К нам, на флот, ага. Ох, ты видел бы этот флот! Корабли вечности – одно слово! И уж кто ведь на чем идет! Ну такие встретишь порой посудины – и не знаешь, чего подумать. Хохотать ли, плакать, или вовсе в восторге немом застыть. Кто на чем! То корабль боевой увидишь, а то и лодочку тростниковую. И суда торговые, и баржа порой попадается. А еще у кого – так и словно без весел шлюпочка, да исподнее вместо паруса. Иной – так и вовсе уж, будто плот какой, изо всякой всячины связан, лишь одною тоской своей, да еще, может, чудом каким на воде и держится. Кто уж на чем вышел, да. А ведь вот, не по красоте же корабли судишь – в деле, в деле на них смотря. Потому как и тех немало, что стоят себе, пахнут свежею, значит, стружечкой, уж медяшка сияет – глаза болят, а под килем поглубже локтей четырех-то и не видали. Для того ли построены? Порты украшать собой? Сколько воску в дерево ни вотри – а не это главное. Тут одно ведь и важно только – как в море себя покажет. И судьба кораблю одна – путь, да странствие, уж какой бы ни был. Кто отважился – тот тебе и товарищ, в море-то. И на судне-то на своем – всякий сам себе капитан. Вроде сам и решает, как уж идти ему – а глядишь, так путем единым-то все и следуют. Потому как и нет иного, не предусмотрено. Только дальше все, стало быть, в бесконечность-то эту самую...
= = = =
Данный текст представляет собой фрагмент романа «Перевозчик» из цикла «Ооли. Хроники повседневности», и предлагается автором к прочтению в ознакомительных целях. Полный текст книги доступен по следующим ссылкам:
https://www.litres.ru/m-osvort/ooli-hroniki-povsednevnosti-kniga-pervaya-perevozchik/
http://samolit.com/books/8417/
