Текст книги "Лабаста"

Автор книги: М. Мели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

1

Победив в себе желание в последний раз обернуться, она побежала в темноту, что было сил.

Позади словно выстрел громко хлопнула дверь. Верно служивший убежищем дом теперь торопливо закрывался на замок изнутри, будто отрекаясь от всего добра, которое дарил долгие годы. Да и остались ли в нем те, кто был рад помочь?

Дождь мгновенно пропитал всю одежду и малышка на руках заплакала. Хотелось остановиться, закутать ребенка в шаль, но времени не было.

В любой момент их могли догнать.

Теперь, когда некому было защитить, оставалось только бежать – вперед, через лес к реке.

Между деревьев царила удивительная тишина, каждый шаг отдавался эхом и даже собственное горячее дыхание казалось слишком громким. Ноги несли вперед, не замечая ни кочек, ни веток на своем пути. Еще немного и покажется утес на берегу, а рядом тропинка, ведущая вниз к воде.

Но стоило выбежать из леса, как вместе с дождем на голову обрушился грохот и собачий лай. Сотни огней мерещились позади между деревьев, выстрелы и ругань слышались совсем близко. Погоня казалась оконченной – не убежать, не спрятаться.

Волосы выбились из-под намётки и мокрыми прядями липли к лицу.

Руки ныли от тяжести ребенка, а все тело дрожало от холода и страха. Догонят и убьют. А что будет с малышкой? Насколько мучительный конец они приготовили для нее?

Не дав себе ответы на эти вопросы, она поспешила к реке. Та, укрытая высоким камышом, вышла из берегов, как всегда в ноябре. Вода была чистой, хоть и бежала быстрее обычного.

Иногда, в середине жаркого лета, мальчишки на спор пытались переплыть обмельчавшую реку, но стоило об этом узнать родителям, как жестокие розги, надолго отбивали охоту. Еще бы – случалось, что коварная река не возвращала и взрослых.

Сейчас, когда на руках ребенок, а дождь застилает глаза, не было и надежды добраться до противоположного берега.

Лай послышался совсем рядом и ноги сами зашагали в ледяную воду. Тяжелая юбка сразу же промокла почти до самого пояса – пришлось поднять малышку повыше и направиться дальше в темноту.

Луны не было и оставалось только гадать насколько далеко сейчас скрытые во тьме холмы противоположного берега.

Когда вода добралась до шеи, а вытянутые вверх руки готовы были уронить ребенка в воду, стало ясно, что выбор неизбежен.

За спиной мелькали огни и слышался лай собак, отказывающихся лезть в холодную реку.

Обречь невинную детскую душу на страдания в руках невежественных злодеев или попытаться ее защитить, зная, что спасением может стать и тихая гибель?

Раздался выстрел, но слепая пуля полетела совсем не туда, где над осенними волнами девушка держала ребенка. Их не видели, но это пока.

Тяжелый выбор тянул ко дну сильнее мокрой одежды и каждое мгновение могло стать последним. Сжигающее душу, но неотвратимое решение было принято. Она сделала еще один шаг в глубину, и нога, не нащупав дна, провалилась.

2

Петро Лабаста открыл глаза и счастливо улыбнулся – солнце стояло уже высоко, а значит мать не выполнила его поручение «разбудить на рассвете». Каждый раз возвращаясь домой из похода Петро знал, что назавтра проваляется в кровати до обеда – так бывало только в родном доме под матушкиным крылом.

Он вышел из хаты и почувствовал волшебный запах, тянувшийся из летней кухни – мамка кашеварит.

Двор был чисто выметен, хата казалась словно вчера побеленной, под навесом у бани лежали наколотые дрова, а несколько поросей сыто грели розовые бока под солнцем, довольно похрюкивая.

Петро бывал дома всего несколько дней в году, но предусмотрительная мать не оставляла ему шансов сделать хоть что-то полезное в хозяйстве за этот короткий срок. Словно он нежная девица, а не казак, и годится только для того чтобы отдыхать и кушать. Не важно, что в нем была почти сажень росту, а пышности его черных усов завидовал каждый товарищ.

Расстраивать мать Петро не хотел, находя решение в том, что оставлял ей почти весь свой заработок и через короткое время уезжал «по важным делам» до самого следующего года.

Из кухни появилась матушка с горшком каши в руках. Торопливо перебирая коротенькими ногами, она неслась к столу, стоящему в тени виноградного навеса. Наверняка удумала накрыть стол и только потом разбудить ненаглядное золотце. Петро громко засмеялся от того, как она, занятая подготовкой завтрака для любимого сына, не заметила его самого, стоящего совсем рядом. Мать вздрогнула и едва не выронила одну из мисок.

– Ай, разбойник, – она махнула на него рукой и тоже улыбнулась, хотя Петро показалось, что в глазах у матушки мелькнули слезы. Странное время чтобы печалиться она выбрала. Да и о чем?

Мать подошла к нему и заключила в объятия – ее макушка едва доходила Петро до груди, но она этого не замечала и заботилась о сыне как о малыше. Петро подумал, что знай мама хоть половину из того, что случалось с ним в походах, могла бы сойти с ума. Он крепко обнял ее и решил, что лучше пусть она радеет о нем как о ребенке те несколько дней, что у них есть, чем грустит весь оставшийся год. Вдруг запоздалая тоска по родному дому накрыла его волной, а следом теплое ощущение счастья наполнило душу спокойствием.

Но стоило казаку закончить обед, как это чувство пропало – мать завела свой любимый разговор, которым мучала Петро уже несколько лет.

– Иван женился в прошлом августе, а он ведь моложе тебя.

Словно иголочки, матушкины слова задевали Петро, нарушая спокойствие.

– Вот-вот уже отцом станет. Будет с кем его матери возиться.

Петро делал вид, что очень занят набиванием люльки табачком и не реагировал на колючие слова.

– Счастливая она. А я все одна.

Вздох.

– Никому не нужная старая ветошь.

После каждой фразы, мама косилась хитрыми глазками на сына и печально поднимала брови.

Петро вздохнул и отложил люльку в сторону. Ссориться совсем не хотелось, но и молчать было невозможно.

– Да, не ценишь мать ты моих заслуг. А ведь я стал самым молодым командиром среди товарищей. Ивашка-сосед пороху даже не нюхал, и сабля поди у него как валенок острая, коли она у него вообще есть.

Мать схватилась за сердце, изобразив самый оскорблённый вид:

– Что ты, сынок, как я могу не ценить заслуг твоих? Все в хуторе знают, что ты смелый казак с наградой от самого кошевого.

Она махнула рукой в сторону хаты.

– Для Андрюшки ты самый главный пример. Но ведь когда-то и семью надо заводить, не всю ведь жизнь одному жить – меня пожалей.

И как всегда в таких разговорах, она потянула к лицу подол юбки и сделала вид, что расплакалась. А Петро задался вопросом – изводила бы мать Андрюшку, младшего брата, такими же уговорами? Но хитрец ушел на Сечь с год назад и пропал, не сообщая о себе никаким способом. И мать, не зная жив ли младший, с двойной силой обрушила свою заботу на оставшегося сына.

– Не могу я сейчас жениться, – Петро пересел на лавку к матери и обнял ее могучей рукой, – Жену надо в дом вести, а дома у меня нет.

– Как нет? Это что не дом? – мать оторвала сердитое лицо от подола и с укором посмотрела на растерянного Петро.

– Ты ведь знаешь, мама, что скоро я уеду к моему побратиму Даниле в его хутор, на самую почти что окраину.

– И что же? – мать подозрительно прищурилась и Петро понял, что как только расскажет ей всю правду, его накроет буря материнского негодования. И даже его низкий и спокойный голос, которым он не раз примирял спорящих казаков, не сможет остановить матушкин гнев.

– Поеду я туда не только гостить. Дело мое – построить хутор в двадцати верстах на север от Данилы, разместить там моих казаков.

И прежде чем мать успела открыть рот добавил:

– Как закончу, так обещаю тебе – первым делом женюсь.

Мать сидела красная как буряк и в ее маленькой голове роились беспокойные мысли. Хорошо, конечно, что сын наконец собрался жениться и даже сказал когда. Но какой толк в этом, если и он и семья его будут далеко?

– А я сынок? Бросишь меня тут? – голос ее дрожал и готов был сорваться обратно в слезы.

Петро нахмурился – он не думал о месте матери в его новой жизни. Но потом лицо его посветлело.

– А ты, матушка, сама решишь. Как закончим все, так приеду за тобой и увезу тебя в мой хутор. Захочешь – останешься, и хату тебе построю в два раза больше этой. А захочешь вернуться – твой выбор. Как ты пожелаешь – так и будет. Может Андрюшка еще раньше меня жену к тебе в дом приведет.

Мать улыбалась и кивала, стирая с лица остатки негодования. А Петро думал, что построит ей хату в самом дальнем от него конце хутора (что вряд ли помешает матушке ежечасно вмешиваться в его хозяйство).

Он еще не встретил девушку, которая запала бы ему в душу, но понимал, что не сладко придется его будущей жене, покуда у матушки есть силы делать жизнь любимого сына счастливее.

3

Она продолжала взбираться на холм, подальше от проклятой реки.

Ледяной дождь к утру превратился в пушистые снежные хлопья. Если бы холод не пронизывал насквозь, если бы замерзшие ноги не болели так сильно – можно было бы любоваться зимней сказкой.

Мокрая одежда превращалась в ледяной кокон, а руки, прижимающие малышку к телу, казались чужими.

За холмом лежала бесконечная степь, которую понемногу укутывал снег. Ветер легко гонял снежинки по лугам, словно показывая, что впереди нет никаких преград, как и никаких укрытий. Чужая земля.

Она и сама не знала, что хотела увидеть по эту сторону. Как и не думала сейчас, что зимняя степь может стать спасением. Но она точно знала, что позади ждет только смерть, поэтому и не обернулась, чтобы кинуть с холма последний взгляд на родной край.

Неизвестно сколько бы еще она смогла пройти, прежде чем навсегда уснуть в снежной постели, если бы впереди не показалась молодая береза. Ветви деревца, еще сохранившие желтые листочки, тяжело склонились вниз и совсем не качались на ветру.

Из последних сил она добралась до круга теплой земли, покрытой листвой. Прислонившись спиной к стволу и крепко обняв малышку, она почувствовала себя уже не такой замёрзшей. Казалось, что ребенок, прижатый к груди согревал своим теплом.

Но потом она поняла, что тепло исходит из горящей в груди ярости. Сейчас, когда сумасшедшая погоня кончена и есть время подумать, это стало отчетливо ясно. Как и то, что никогда раньше она не испытывала подобных чувств.

Холод отступил, освободив место для ненависти. Горячая обида нахлынула волной, заставив задыхаться. Она озиралась по сторонам, словно ища поддержки в пустой степи, словно ждала, что береза или ветер поймут ее боль, осудят несправедливость. Казалось, что на шее невидимый камень, который мешает дышать и заставляет сердце неистово стучать в груди.

Но на шее были лишь бусы из можжевельника. Подарок, который сделала сама. Она надела эти бусы, чтобы мысль о том, кому они предназначены, помогла ей пережить трудности. А теперь они, так и не подаренные, стали напоминанием о предательстве. Хвойный запах, который раньше успокаивал и заставлял улыбаться, теперь словно еще раз вбивал в сердце нож, стоило лишь поднести украшение к лицу.

Она схватилась за бусы, чтобы сорвать ненавистные с себя и выбросить прочь. Держа их в руке, она шептала проклятия своему предателю, чтобы выбросить с бусами и всю свою боль. Но усталость и сон не дали этого сделать – рука безвольно упала вниз, отпустив бусины.

4

Спешившись с коня, Петро Лабаста шел навстречу товарищу не в силах сдержать смех. Несколько дней подряд он мчался как ветер, лишь иногда давая любимому скакуну отдохнуть и вот, наконец, добрался до назначенного места.

Данила Белоконь – побратим и самый верный друг, был статным молодым есаулом, которого любили и уважали его казаки. Но даже такой крепкий и могучий казак как он, рядом с Петро казался невысоким юношей, не доросшим даже до плеча товарища.

Данила был старше Петро на несколько лет и являлся для друга добрым примером и советчиком.

Сразу после прошлого похода, они решили, что Петро отправится навестить мать, а Данила поедет в Киев за гостинцами для жены и всех своих домашних. Каждый поход Данила оканчивал так и домой возвращался с полными сумками подарков.

А после этих дел казаки договорились встретиться и поехать вместе домой к Даниле, где Петро и будет жить, пока не построит собственный хутор.

Данила сидел, прислонившись спиной к большому валуну и курил трубочку. Его усы дрожали, выдавая улыбку, а глаза искрились радостью от встречи с товарищем. На земле был расстелен платок с угощением, и Петро еще раз убедился в том, что где бы не встретился ему Данила Белоконь, от него никогда не уйдешь голодным или печальным.

Белоконь поднялся при виде товарища и с радостью обнял его.

– Присаживайся с дороги, брат, – Данила указал рукой на еду и достал из сумки запотевшую ледяную бутылку.

Петро подкрутил ус и улыбнулся – не изменился есаул Белоконь и не изменится никогда.

Долго сидели казаки за щедрым столом, выпивая за здоровье друг друга и обсуждая дела и знакомых. Кто из казаков женился и обабился, кто из похода не вернулся, кого жена не дождалась, скоро ли война и прав ли кошевой.

Вдруг лицо Данилы помрачнело, он снова зажег свою трубочку и надолго задумался. Так бывало и раньше и Петро, не обращая внимания на товарища, собрался разлечься на траве. Как вдруг Данила спросил:

– Есть ли новости от твоего младшего брата?

Петро удивился такому вопросу, уж другу известно, что нет новостей от брата, и не тот Данила человек чтобы на больное давить.

– Зачем спрашиваешь? Пропал он или черт его знает, – он махнул рукой и улегся на спину.

Данила тяжело вздохнул, слова давались ему не легко:

– Потому что я видел твоего брата. Живой, здоровый, в дорогой одежде, с хорошим мечом.

Петро нахмурил брови и с непониманием посмотрел на Данилу.

– От чего тогда говоришь так, словно что-то дурное с ним приключилось?

Данила медлил, подбирая слова и ответил лишь через минуту, за мгновение до того, как Петро был готов схватить друга за рубашку и трясти в своем стремлении получить ответ.

– Верст через тридцать от Киева я встретил отряд, который ограбил и убил бы меня одного, ибо такие намерения преследуют они – грабить и убивать, а свидетели им как кость поперек горла.

На лице Петро появилось такое выражение, словно он увидел, как его любимую собаку затоптала лошадь.

– Но, как видишь, не тронули и отпустили с миром, потому что меня узнал их главный, а я узнал его.

Он пристально посмотрел в глаза Петро.

– Твоего брата. Служит твой Андрюшка с лисовчиками, вместе с другими непутевыми казаками, для которых нажива дороже родины.

Петро словно окунулся в ледяную прорубь – друг с ума сошел, не иначе.

– Не может такого быть! Ты хорошо его разглядел? – Петро всей душой желал, чтобы товарищ обознался, но ответ был прост:

– И он меня узнал, и я его, хотя возмужал Андрюшка и одет по странной моде. Но горше всего – не стыдится братец своей новой жизни и своих дружков-разбойников. Так глядел на меня, как на мошку ничтожную, и всячески хвастал доспехами и оружием. Словно лучше они от того, что украдены или куплены на кровавые деньги.

Данила недолго помолчал и добавил:

– А остальные глядели на него с уважением, как заслужил он уважение у жадных зверей, кроме как своей беспощадностью? Прости, брат Лабаста, что говорю тебе это.

Петро помотал головой, показывая, что не сердится на товарища, хоть и был не в силах скрыть свою печаль.

Данила продолжил:

– Их было немного, знать разделились и рыщут у города. Но скоро они соберутся вместе и поедут в свою сторону, на запад, грабя и убивая всех, кто на несчастье свое окажется у них на пути. Вот увидишь, и своих грабить и жечь начнут, война-то кончилась. Поэтому я сказал казакам – твоим и моим, чтобы не задерживались, а побыстрее приезжали в мой хутор.

Петро кивнул, соглашаясь с другом и задумался о судьбе своего брата. Может ли быть, что Андрюшка променял самое дорогое в жизни на кровавое золото, и поцеловал руку чужому королю? Неужели его молодой и веселый Андрюшка стал тем, кто сжигает мирные деревни, портит несчастных девушек и убивает малых детей на родительских глазах?

Петро решил, что если увидит брата, то своими руками оторвет его глупую голову от тела, а матушке не скажет, как низко сын ее пал в своей жадности.

Он отвел взгляд в августовскую желтую степь, чтобы утаить от друга глубину своей печали.

5

Снега намело почти по колено. Стоит пройти несколько шагов от гостеприимной березы и тонкие туфли опять насквозь промокнут.

Но задерживаться на месте нельзя – нужно найти еду и укрытие получше. Голодную холод убьет быстрее. Ей самой было не привыкать голодать по нескольку дней, но малышка, росшая в достатке и родительской заботе, уже начинала плакать и просить есть. В те редкие моменты, когда прекращала спрашивать: «Где мама?».

Ответить сейчас было невозможно. Оставалось только плотнее укутать девочку в шаль и идти дальше. А дальше виднелась одна лишь бесконечная белая степь и укрытые снегом холмы. Другой мир.

Как может быть, что вчерашнее утро казалось началом долгожданного счастья, а завтрашнее сулит неминуемую смерть?

Отец всегда боялся предательства и сводил близких с ума своей подозрительностью. Следы его вопросов еще отдавались болью по всему телу. Но эта боль была ничем по сравнению с болью в ее сердце, которую принесло настоящее предательство. Болью, которую отцу было не суждено познать, хоть он и был, отчасти, ее виновником.

Сейчас она злилась на саму себя. Насколько глупой нужно было быть, чтобы не замечать колокола, с самого начала звонящего у нее над головой «Предаст, опять предаст»? Но она не хотела его слушать.

А теперь бредет по снегу неизвестно куда, обрекая на смерть не только себя, но и детскую душу, повинную лишь в том, что в родстве с такой непутевой.

Как много отнял вчерашний день и как много боли он дал взамен. И сейчас не осталось на свете ни одного человека, который бы защитил, согрел, успокоил. Не к кому теперь обратиться, даже их чистые души с небес отвернутся и не помогут.

Вон как темнеет небо, предвещая сильную метель. Таким как она оттуда не помогают, не это ли с рождения ей говорили? Пришло время убедиться в том, что они были правы. Послушать колыбельную ветра и улечься в снежную постель, прекратить свои страдания, дать отдохнуть ногам, прошедшим сегодня бесконечные тысячи шагов.

И предать маленькое детское сердечко, зная, что у него нет другой надежды?

Отгоняя поганые мысли, пришлось запеть старую песенку и шагать дальше, преодолевая сугробы, выросшие почти до пояса. Она не предаст.

От сильного снегопада не было видно почти ничего, а ветер вдали завывал тяжелыми и страшными голосами. Идти вперед не хотелось, ноги увязали в снегу, холод давно пронизал до костей, а руки были готовы вот-вот выронить ребенка.

Но она упрямо двигалась дальше, думая, что шагает еще быстрее и чаще, чем раньше, а на деле еле-еле передвигая ноги.

Еще немного, еще пару шагов, говорила она себе лежа в сугробе. Несколько минут ей и правда чудилось, что она идет, пока ледяное осознание того, что она не может пошевелиться, не придавило еще ближе к земле. Малышка теплым сном покоилась на груди, а губы ее были совсем синие – такие же, как и вся степь вокруг.

Вдруг ветер стих, показалось небо с первыми звездами, а мороз стал еще крепче. Сил не было даже поправить съехавшую с головы ребенка шаль. Ужас бессилия сковал сильнее мороза. И тогда из всех сил, какие у нее были она закричала:

– Помогите! – и показалось, что этот крик должна была услышать вся округа.

Но на деле, она даже не разжала губ и провалилась в забытье, растратив всю себя, на просьбу о помощи, которую так и не произнесла вслух.

6

Зима наступила слишком рано, принеся холода, когда их никто не ждал. Петро зиму любил, но давно не видел такой снежной. В детстве еще наверное – когда сугробы казались огромными, хоть и доходили отцу едва до пояса. Славные были времена – наигрался с детворой, вывалявшись в снегу, получил по голове хорошим снежком от друга, а от матушки веником по заду. «Опять весь мокрый» прибежал за стол, зная, что там ждет горячий борщ.

Но лучшее в зиме – Рождество и святки, когда все веселятся и поют, а батька с матерью могут даже станцевать, словно молодые, да еще неженатые – Петро улыбнулся, вспоминая как нежно родители относились к друг другу.

Что лучше – прожить жизнь одному, или как мать – полюбить всей душой и потерять?

Данила говорил, что одному нельзя. Ему легко – батьки сосватали Пелагею, не спросивши сына, а оказалось, что она и есть его любовь. Вернулся с похода, а дома уже красавица ждет, да еще какая – веселая, хитрая, красивая – хоть и обучена сражаться получше некоторых мужиков – упрямая, как ивовая веточка. А готовит как – влезть бы в шаровары после таких щедрых столов.

Об этой стряпне Петро и Данила вместе мечтали весь сегодняшний день. Еще затемно отправились они на охоту, да так никого и не встретили, кроме дюжины перепелок. А обещали Поле, что привезут зайцев.

Охоту Петро не любил – всегда так, весь день в седле или пешком умаешься, а толку все равно меньше будет, чем ждал. Можно было это время лучше потратить – дома что починить. Будь у него семья как у Данилы, тем более – от такой жены и сына уезжать по собственной воле за какими-то зайцами. До знакомства с семьей Данилы, такие мысли ни за что не пришли бы Петро в голову. «Дома сидеть? Вот еще» – сказал бы прежний Петро.

Раньше его самого с коня было не согнать, а лучше сабли спутницу он представить не мог, но после нескольких месяцев в гостях у Данилы, Петро, кажется, начал понимать, зачем мать все хотела его женить.

Снежок весело потрескивал под копытами лошадей, собаки бежали, виляя хвостами, небо было чистым и звездным – ни облачка, только голубой дымок от трубки кружил над шапкой Данилы. И чем темнее становилось небо, тем крепче трещал мороз, делая усы казаков совсем белыми.

– Вот ведь я молодец, согласись Петро, – сказал Данила хитро улыбаясь.

– Тем что поехал на охоту в день, когда все зайцы решили не выходить из заячьих хат?

Данила засмеялся:

– Нет, брат. Молодец я потому что велел к вечеру баню затопить, и прав был – вернемся, согреемся.

– И правда молодец, – согласился Петро. Места лучше, чем баня сейчас не существовало.

– Пока в бане будем, жена твоя как раз перепелок приготовит, выйдем, а ужин готов.

– Ужин уже готов, брат, не будут нас с охоты пустым столом встречать. Но сначала в баню, тут иначе никак.

Согласившись с тем, что ничего важнее и первостепеннее бани нет, казаки готовы были подстегнуть лошадей – до хутора осталось не больше версты – как вдруг собаки залаяли и помчались за неизвестно откуда выпрыгнувшим зайцем.

Данила и Петро не сговариваясь погнали коней в сторону от дороги – каждый хотел поймать прыгуна, из-за которого они провели весь день на морозе. Но собаки оказались быстрее – одна уже тащила несчастного зайца навстречу хозяину, а две другие кружились неподалеку, словно нашли что-то.

– Неужто заячья нора? – спросил Данила.

Они спешились с коней и пошли к собакам. Однако ни норы, ни других зайцев казаки не увидели. Псы упорно что-то копали в снегу, не переставая лаять, призывая хозяина.

Словно ведро с холодной водой опрокинули на Петро. Даже издали он понял, что нашли собаки и в душе противился тому, чтобы ближе рассмотреть находку.

Рядом удивленно вздохнул Данила.

В снегу лежала замерзшая девушка, укрывающая собой маленький комочек, оказавшийся ребенком. Вся ее теплая одежда была намотана на малыша – тот был жив и проснулся от прикосновения ласковой собачей морды, – не заплакал. Значит они тут совсем недолго лежат.

Дрожа как листок на ветру, Данила вынул дитя из ледяных рук и сунул под кафтан. Тот посмотрел на мужчину без страха, особенно внимательно разглядывая большие черные усы. Словно увидев в них что-то знакомое, ребенок улыбнулся и мгновенно уснул, прижавшись к Даниле как к родному.

Казаки не могли вымолвить ни слова, на обоих накатили грусть и страх. Как оказались они в месте, где хоть две сотни верст пройди не встретить ни одного казака? Или какие нелюди хотели погубить две слабых души? Петро даже подумал, что не обошлось без чертовщины, но не хотел показаться другу трусом и промолчал.

Он только сейчас заметил, что девушка была одета не по-кошачьему и даже не по-православному.

– Из ляхов они, Данила.

– Понял я уже. Верст пятьдесят от сюда через реку они живут. Но в такой одеже, зимой по снегу, да одна – она бы не дошла.

– Но дошла, – ответил Петро, наклоняясь к несчастной.

Чужестранка казалась еще совсем молоденькой, лет 16 не больше, хотя точно сказать было сложно – уж очень была худа. Если бы не это, Петро мог бы даже назвать ее красивой. Хоть сейчас белая кожа и казалась совсем синей, а лежащие на лице девушки снежинки не собирались таять. Холод погубил юную красавицу, но ценой своей души она смогла спасти ребенка.

Петро огорчила такая печальная смерть несчастной, но пожалеть ее он не мог, ведь из-за нее вместо отдыха в теплой бане придется по холоду копать могилу.

Он положил теплую ладонь на голову несчастной и подумал о том, что хотел бы оказаться рядом с ней раньше, чтобы успеть помочь. Почему-то ему было трудно отвести глаза – хотелось все смотреть и смотреть на это прекрасное лицо, не отнимая руки от шелковых волос.

Как вдруг девушка скинула его руку и закричала, бросившись прочь от казаков.

Петро тоже закричал и шлепнулся задом в сугроб – слава Богу Данила так же испугался и не засмеет.

Девушка тем временем снова упала в снег, убежав лишь на несколько шагов.

– Живая, – прошептал Петро.

И как можно было принять ее за неживую? Вот же – глядит испуганно, говорит на своем смешном языке – просит о чем-то, а у самой глаза закрываются. Но не синевы, ни изморози на коже нет – должно быть придумал дурень все это со страху. Он снял кафтан и набросил его на девушку.

Данила, бережно держащий ребенка под одеждой, уверенно произнес:

– Едем домой, там Поля решит, как им помочь, выживут – будем уже думать, что делать.

Желая как можно скорее поместить ребенка в тепло казачьей хаты, он направился к лошади, доверив товарищу спасение второй находки.

Девушка посмотрела в глаза Петро со страхом и дернулась от его руки, но сил сопротивляться у нее не было – стоило казаку поднять ее на руки чтобы посадить на лошадь, как несчастная снова закрыла глаза и ослабла. Петро с трудом забрался на коня, перекинув девушку себе через плечо. Чтобы Данила, давно сидевший на своей лошади не ухмылялся его неуклюжести, Петро сказал:

– Моя ноша потяжелее твоей будет.

Но Данила улыбнулся, кивнув на ребенка:

– Твоя ноша? Не тебе сегодня с женой объясняться.

Объясняться не пришлось – увидев их Пелагея не стала задавать лишние вопросы, а лишь несколько по делу, велев отнести гостей в теплую баню. Матушка Пелагеи, испуганно запричитав, бросилась открывать двери перед казаками. Хозяйка закружила над гостями, и Данила с Петро вышли, переложив заботы на женские плечи.

В хате было пусто, на столе остывала горячая каша и казаки молча принялись за еду. Каждый про себя гадал, что за шутку сотворила с ними сегодня судьба.

После еды, когда в люльках уже начал заканчиваться табачок, в хату вернулась Пелагея.

– Ох и подарочек привез мне муж сегодня.

Взяв люльку у Данилы из рук, она устало села на лавку и обняла мужа.

– Ребенок – девочка, года три ей, не больше – здорова, словно не на морозе вы ее нашли. Пухлая, как булка хлеба и одежда у нее дорогая, похоже, не простых селян дочка.

В ее голосе слышалась радость и умиление, и по всему ее виду казалось, что женщине не терпится вернуться в баню и еще раз взять в руки эту «пухлую булку».

Вдруг взгляд Пелагеи потемнел, и она посмотрела на Петро:

– Девочка, что ты принес тоже совсем ребенок еще. Сколько лет не знаю, но худа, что смотреть страшно. Ее одежда ей велика, под рубашкой кожа да кости. И синяки такие – что не знаю, может и сломано у нее что-то в боку.

Она говорила все тише, переходя на шепот, словно сама страшилась своих слов.

– Живого места на ней нет – и старые синяки, желтого цвета уже, и новые, как будто вчера кто-то ее колотил. Волосы шелковые, да части не хватает – выдрала чья-то бессовестная рука.

Данила с Петро переглянулись. Девчонка хоть и была не маленького роста, но от худобы казалась прозрачной – и у кого рука поднялась такое создание бить?

Пелагея продолжала:

– Что интересно, одежда у нее тоже богатая, но старая. Штопанная перештопанная. Как будто кто-то отдавал ей свои вещи донашивать, может работницей у кого была. Но она не мать ребенку это точно – сама ребенок, ее замуж-то года через два можно выдавать, не раньше. Что говорю – кажется понимает, тут дело нехитрое, но сама молчит.

Данила вздохнул и закрыл лицо руками. Надо ли сообщить кому о такой гостье? А кому?

– Мы уложили их в бане, напоили медом. Что дальше делать решай ты, муж.

Данила молчал.

Она опять посмотрела на Петро:

– Малышка себя Зоя называет, а старшую Ксенька, значит Ксения. Но больше ничего не пойму – она еще на их языке толком не разговаривает. Мать зовет.

Пелагея затихла, слезы жалости к маленькой Зое накатили на нее так сильно, что она снова отправилась в баню.

Петро почему-то обрадовался, что знает теперь как зовут его сегодняшнюю находку и даже подумал, что ему нравится это имя – Ксения. Но после все его мысли устремились к тому злодею, что хотел погубить два беззащитных создания. Думы о возможной мести прервал Данила:

– Завтра позовем дьяка, он их язык знает хорошо. Чтобы без неточностей. Что он скажет – будем решать.

Он задумчиво сдвинул черные брови и добавил:

– Странно это, что они тут оказались – истинно на все воля Божья. Мы только помочь можем. А пока скажу бабам, чтобы никому про них не рассказывали и держали в секрете. Это важно.