Текст книги "Александр Невский - Великий князь"

Автор книги: М. Хитров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 18

Последний великий подвиг св. Александра.– Бесермены.– Восстание народа.– Гнев хана.– Путешествие св. Александра в Орду «ради христиан».– Успех ходатайства.

Предчувствовал ли Александр Ярославич, что протекшие два года мирной и сравнительно спокойной жизни будут лишь кратко-временною ослабою, какую среди тяжких трудов и забот послал ему Господь, да почиет, прежде даже не отъидет (Псал. 38, 14)? Не только предчувствовал, но, можно сказать, изо дня в день ожидал новых беспокойств. Отстояв самостоятельность государства, он неизбежно должен был согласиться на тяжелую дань. При этом, с одной стороны, он хорошо знал жадность татар, их грубость и склонность к насилиям всякого рода, с другой – понимал всю неподготовленность русского народа к рабской покорности, к тяжким жертвам и терпеливому перенесению невзгод. До монгольского ига власть русских князей вовсе не была отяготительна для народа. Хотя наши князья и вели воинственный образ жизни, но в обращении с народом они нередко проявляли черты истинно отеческой заботливости, добродушия и кротости. В народных песнях не слышится ни малейшей жалобы на притеснения со стороны бояр и князей, на худую, тяжелую жизнь,– значит, жить было хорошо. За самые тяжкие преступления виновный платился лишь своим имуществом, отдавая определенную законом пеню. К телесному наказанию не прибегали. Слова: «Да будет мне стыдно» – служили порукою в верности и ненарушимости принятых на себя обязательств. У монголов были другие обычаи: требуя дани, они без церемонии ставили неисправных должников на правеж, секли кнутом, прибегали к пыткам, казнили смертью, чтобы страхом и муками добиться того, чего им хотелось. Убить человека другой народности им ничего не стоило, по словам современного наблюдателя. Наконец, сами повинности могли показаться народу весьма обременительными. Наши князья довольствовались небольшой данью. Внутреннее управление больших издержек с их стороны не требовало. Все государственные расходы главным образом ограничивались издержками на содержание князя, его семейства и двора, которые не могли быть тяжелы для населения, так как для покрытия их князья обыкновенно имели свои княжеские села, доставлявшие им все необходимое, свои заповедные леса, рыбные ловли и т. п. Естественно, что при сборе дани с подвластной страны, большею частью натурою – хлебом, воском, медом, живностью,– князья довольствовались лишь избытком достояния. Не то предстояло теперь… Народ действительно сразу почувствовал всю тягость возложенных на неги повинностей, но пока терпел, слушаясь своих князей. Приходилось, конечно, не раз Александру Ярославичу разъяснять народу необходимость повиновения и исправного отбывания повинностей. Вполне возможно, что иной раз он вынужден был, в случае сопротивления, силой заставлять народ исполнять требования татар и наказывать за непослушание. Горько было ему все это… Как часто приходилось ему слышать, что он не жалеет своего народа, действует заодно с безбожными!.. Болезненно сжималось его сердце при этих упреках со стороны современников, из которых очень немногие понимали, что только тяжелая необходимость заставляла его так поступать. Александр страдал больше, чем народ, страдал нравственно, видя бедствия своих подданных, которых любил, как братьев во Христе. «Не обижайте простых, бедных людей,– часто говаривал он своим боярам.– Сии братнею Божиею именуются по слову Господню и о нас ходатаи к Богу. Бог взыщет их кровь и слезы из рук ваших!»364 Как же тяжело было ему видеть, что татары терзали русских за малейшую неисправность! Но что же он мог предпринять со своей стороны в защиту своих подданных? Не он ли ручался перед ханом в исправном платеже дани и полной покорности своего народа? Если бы он вздумал предпринять какую-нибудь решительную меру, не постигла ли бы его участь брата Андрея? Не забота о себе, конечно, имела тут место, нет: сам он «не токмо живота не щадяше, но и душу свою всегда тщашеся полагати»365. Заступничество за народ могло лишить его ханского доверия, а вместе с тем отнять и всякую возможность ходатайствовать перед ним за свой народ. Последствия ханского гнева были бы ужасны. Оставалось одно – терпеть в надежде на лучшее будущее. Но бедный угнетенный народ мало думает о будущем, которое ему темно и непонятно, он живет более настоящим, а оно так безотрадно, что можно предпочесть самую смерть горькому «сиротскому житью».

Однако пока все было тихо. Монгольские сборщики дани, без сомнения, старались и сами нажиться, и угодить корыстолюбию своих начальников, но из-за своей дикости они далеко не были искусны в разного рода вымогательствах. Но вот восточные купцы – хивинские или хозарские, «бссермены», как называли их наши предки по их религии,– предложили татарам взять дань, собираемую с русского народа, на откуп, причем, разумеется, обязывались выплачивать хану значительно больше, чем он получал через своих сборщиков. Очевидно, они не опасались остаться в проигрыше. Хан, знавший, что значительная часть дани присваивается его чиновниками и не доходит до него, с охотой принял услуги бесерменов. Хитрые торговцы придумали целую систему вымогательства, чтобы получать огромные барыши. Под видом облегчения плательщиков они назначили различные сроки для уплаты, но с огромными процентами. В случае неаккуратной уплаты дани и процентов, что, разумеется, случалось нередко, количество долга возрастало до таких размеров, что несчастные должники не видели уже никакой возможности рассчитаться с бесерменами. Тогда последние начинали ходить по селам и городам, забирали должников и беспощадно били их палками на улицах, площадях и перекрестках, допытываясь, не спрятали ли они своего имущества. Убедившись, что у бедняков нечего больше взять, они забирали сыновей, дочерей или самих и уводили в рабство, распродавая в разные страны с огромной выгодой для себя. До сих пор народ вспоминает в песнях о том, как лютые хищники собирали дань.

У самых сильных работников опускались руки. Стоило ли работать? Заведешь хорошее хозяйство, заработаешь тяжким трудом довольство и изобилие – это не ускользнет от жадных взоров хищников. Матери обливались слезами, глядя на своих детей и

думая горькую думу об их будущности: ужели злой варвар завладеет ими? Бесерменов сопровождали отряды татарских наездников, которые также не желали вернуться домой с пустыми руками, притом надменные варвары, являясь на Руси, считали себе все позволенным и всегда готовы были

И вдовы-то бесчестити, Красны девицы позорити, Надо всеми нарутатисн, Над домами насмехатися.

Глубокую ненависть затаил народ к своим поработителям. Эта ненависть слышится в поговорках: «Злее злого татарина», «У них, что у собаки, души нет: один пар…» Люди пришлые, откупщики дани не понимали, что имеют дело с народом, не привыкшим к подобным тиранствам,– с народом, который был покорен после отчаянного сопротивления и хорошо помнил об утраченной свободе. Наконец, мера терпения переполнилась, когда народ был оскорблен в самых заветных своих чувствах – в своей преданности святой вере…

Бывши прежде язычниками, татары при Бсркае приняли магометанство368. Хотя в общем они не утратили прежней веротерпимости, но уже вследствие самого характера магометанства между ними, естественно, могли появляться отдельные фанатики, старавшиеся о распространении новой религии между подвластными народами. В 1262 году явился на Руси «злой бесерменин» Тетям. Какой-то монах по имени Зосима в угоду мусульманину отрекся от христианства и, «вступив в прелесть лжаго пророка Махметя», с ободрения Тетнма, «того поспехом-ч начал ругаться над своей прежней религией. В словах летописца живо отражаются чувства ужаса и отвращения современников к поступку Зосимы. «Бе мних образом точию, сотоне же еъсуд, бе бо пияница. и студословец, и празднословец, кощунник». Народ не мог пересилить чувства него-дования при виде того, как «окаанный лишеник веры» бесчинствовал, «кресту и святым церквам ругаяся». «Беззаконнаго и сквернаго, и законопреступника, и еретика Зосиму убиша в городе Ярославле. Бс бо тело его ядь псом и враном, а ноги его, тс на злое беху быстри, те же влачими бяху от псов по граду, всем людем на удивление; от Божия суда на преступнице тако бысть конец лишеному нечестивому его телу, а души нечестиваго, глаголеть: червь их не умреть, а огнь их не угаенсть (Марк. IX, 44, 46); и инде глаголеть: оскуде беззаконный, и погибе нечестивый, и потребишася беззаконнующи во злобе* (Исайя XXIX, 20). Точно электрическая струя пробежала по нервам народа: по всем городам Суздальской и Ростовской земли загудели вечевые колокола. Точно сговорившись, вдруг поднялся народ и решился сам расправиться со своими притеснителями. Забушевала, точно ураган, страшная буря народного негодования… Пущены были слухи, что сам великий кннзь Александр разослал по

городам грамоты, «что татар бити» 70. Откупщикам пришлось теперь расплачиваться за свои бесчеловечные поступки.

С одушевлением говорят об этой поре летописцы, очевидно разделявшие чувства, охватившие народ:

«Благый человеколюбец Бог наш, и моления Материя послушав, и избави люди своя от великыя беды мелосердием Своим!»37

«Избави Бог от лютаго томленья бесерменскаго люди ростовския земли, вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых!»

«И точно,– замечает историк,– на этом событии, кажется, лежало особое благословение Божие, ибо народ, несмотря на справедливую ненависть к притеснителям, рассчитался с ними с беспримерною в таких случаях умеренностью». Черта весьма характерная! Христианский народ, видимо, удерживался от пролития крови и, предоставляя суд Богу, ограничился изгнанием откупщиков. Убитых было немного, и то из числа наиболее ненавистных и свирепых хищников. Собственно из татарских чиновников никто не пострадал374. Замечательно, что ярость народа мгновенно утихала, когда догадливые люди, прося прощения и пощады, изъявляли намерение креститься. Так, например, в Устюге народ немедленно простил все свои обиды главному откупщику Буге, когда тот явился на вече и просил народ пощадить его. Буга крестился и назван был Иоанном. Женившись на взятой им еще ранее христианке Марии, он постарался заслужить любовь народа доброй христианской жизнью. Память о нем сохраняется в местных преданиях: в Устюге указывают место, которое носит название Сокольей горы, потому что Буга однажды среди соколиной охоты на этой горе дал обет построить здесь храм, посвященный св. Иоанну Предтече375.

Причиною умеренности народа могли быть и увещания князей, «ибо русскому всегда священна власть государя, и по одному слову его он удерживает порывы мщения.

Бссерменам дан был хороший урок, который забыть было нельзя. Они должны были понять, что всему есть мера, что русский народ хотя и побежден, но не примирился с рабством. Но за этот урок предстояло ужасное возмездие. Можно было ожидать нового нашествия татар вследствие ханского гнева. Слышно было, что полчища татар уже готовы ворваться в пределы Русской земли. Итак – снова опустошение, снова избиения целыми массами, может быть, конечное порабощение и пагуба…

Александр готовился в это время к походу против ливонских немцев, но теперь ему было не до похода: отдав свои полки сыну Димитрию, он решился немедленно отправиться в Орду, «дабы отмолил люди от беды». Положение его было весьма затруднительно. «Это путешествие,– справедливо говорит историк,– было одним из величайших подвигов самоотвержения со стороны Александра: хотя он не участвовал в народном восстании и в душе и на деле был прав перед ханом; но тем не менее

он шел в Орду почти на верную смерть; ему предстояли неодолимые трудности; войска ханские получили приказание идти на Россию, следовательно, хан не намерен был слушать оправданий и уже решил излить свою месть на строптивых данников; с какими же глазами мог явиться перед ним Александр и чего ждать от него? Не прошло еще пяти лет, как Александр уверял хана, что русские будут самыми покорными данниками, лишь бы он не предавал народ совершенному порабощению; хан согласился на его уверения и дал России права государства почти самостоятельного, а россияне уже произвели всеобщее восстание и изгнали ханских сборщиков дани. Очевидно, таким образом, что Александр, как не исполнивший обещания, был кругом виноват в глазах хана и, отправляясь в Орду, прежде всего должен был видеть перед собою участь Михаила Черниговского и других князей, сложивших там свои головы; он должен был принять на себя весь пыл ханского гнева. Летописи не говорят о подробностях Александрова путешествия; но дело говорит само за себя; об этом подвиге Александра нельзя вспоминать без благоговения к высокому характеру подвигопо-ложника. Ясно, что Александр, решаясь отправиться в Орду, совершенно забывал о себе и думал только о любезной ему России и о священном долге государя, защитника подданных,– он шел как добровольно обреченная искупительная жертва за Русскую землю».

Горячо молился перед своим отправлением Александр Ярославич и трогательно прощался с родными, точно предчувствовал, что ему уже не суждено свидеться с ними. Посылая свои полки с Димитрием, он говорил своей дружине: «Служите сынови моему, акы самому мне, всем животом своим». Без сомнения, много слез было пролито при этой разлуке. Тяжелые предчувствия томили всех, но другого исхода не предвиделось…

Между тем тяжелое само по себе положение дел усложнялось еще другим обстоятельством. Незадолго перед тем умер верховный хан Менгу. Начались обычные кровавые распри из-за престола, продолжавшиеся целых три года, пока наконец не был возведен, при могущественном содействии опять-таки кипчакского хана, один из сыновей Тулу я Кубилай, родной брат Менгу и двоюродный – Беркая. В царствование Кубилая произошли весьма важные обстоятельства, которые сильно потрясли могущество монголов. Кубилай переселился из Каракорума, родины Чингизидов, в Северный Китай и занялся окончательным покорением этого государства. Монгольская держава обратилась в Китайскую, империю. Властвуя в различных, отдаленных друг от друга, землях, монголы, естественно, подвергались влиянию покоренных народов. Так, в Китае монголо-татары подпали влиянию китай-: ской образованности и, оставив кочевой образ жизни, обратились к земледелию. Между тем монголы, властвовавшие над Русью, хотя сохранили первобытный образ жизни, зато изменили вере

отцов и в скором времени позабыли и родной язык, заменив его тюркским наречием. Ослабление внутреннего единства естественно вело к политическому разъединению: отдельные ханства сделались независимыми государствами, между которыми не замедлили открыться междоусобные войны.

Беркай, обращенный в магометанство, по одним известиям, каким-то дервишем из Средней Азии, по другим – бухарскими купцами, под влиянием мусульманских улемов решился вступить в борьбу с другим своим двоюродным братом – персидским ханом Гулагу» с которым у него и без того шел постоянный раздор из-за границ. Гулагу, остававшийся язычником, около того времени нанес окончательный удар Багдадскому халифату и умертвил халифа. Беркай вступил в тесный союз против Гулагу с его непримиримым врагом Бибарсом, сирийско-египетским султаном. Замечательна судьба этого государя. Он был родом из половцев. Татары в юных годах продали его в Крыму венецианским купцам. Затем Бибарс очутился в Египте, где его завербовали в мамелюкскую гвардию египетского султана. Дослужившись до звания военачальника, Бибарс при помощи коварства и злодеяния достиг престола. Гулагу вскоре после своего удачного похода в Персию умер, и на престол вступил сын его Абак, уже не спрашивая соизволения верховного хана, и начал распоряжаться в своих землях совершенно самостоятельно. Назначая наместников в отдельные области своего царства, он отдал брату своему Яшмуту Дербент и Ширван.

Открыв враждебные действия, Беркай отправил одного из своих царевичей – Буку – с большим войском для завоевания Дербента, но Яшмут мужественно выступил против неприятеля и в 1262 году отразил его, разбив наголову войска Беркая. Беркай пришел в ярость от неожиданного поражения и решил собрать все силы своего царства, чтобы загладить позор неудачи. 300 000 войска готовы были двинуться в Персию. Все подвластные правители должны были выставить вспомогательные отряды, в том числе и русские… «Беше тогда велика нужа от поганых и гоняхуть люди, веляхуть с собою воиньствовати». Только того еще недоставало, чтобы русские проливали кровь на полях битв за своих поработителей… Среди таких-то обстоятельств хан получил известие о восстании на Руси и избиении бесерменов… В страшном гневе он решил сперва покарать русских, и 300 000 свирепых варваров готовы были броситься на наше отечество, чтобы окончательно истерзать его. Что пережил Александр Ярос-лавич за время своего пребывания в Орде, мы можем судить по результатам путешествия: Россию он спас, но здоровье его расстроено было безнадежно… Беркай отправился на войну в Персию, но, собираясь дать решительное сражение на берегах Куры, внезапно заболел и умер, а его полчища вернулись обратно домой. Повелителем Кипчака сделался Мснгу-Тимур. Прошло довольно времени, прежде чем новый хан мог заняться делами России и выслушать смиренные извинения и мольбы Александра. Дело ведено было так искусно, что хан не только простил русских, но " освободил их от обязанности воевать за монголов. Господь, видимо, благословлял усилия самоотверженного героя, и успех его путешествия превзошел все ожидания

Глава 19

Кончина св. Александра.– Скорбь народа.– Чудо при погребении.– Нравственный образ св. князя.

Пробыв более года в Орде «избавы ради христианский» и испив до дна чашу горести и унижений, Александр наконец получил от хана позволение возвратиться в отечество. Можно вообразить, как спешил он с отъездом из Орды, чтобы обрадовать свой народ добрыми вестями! Вот уже миновал он степи и пустыни, вот уже первые русские поселения, недалеко и Нижний… Но жестокий недуг крушит страдальца, его мощный организм, истомленный необыкновенными трудами, отказывается служить всегда бодрому духуСколько храбрых пало на его глазах более чем в 20 битвах, в которых он участвовал! Сколько раз приходилось ему ездить в Орду и в далекую Монголию к грозным ханам, где многие из князей окончили свою жизнь под ножами варваров! Скольким опасностям подвергался он во время своих путешествий! Но Бог хранил его: отовсюду он выходил невредим, мечи врагов и ножи убийц щадили его – только он сам не щадил себя, и вот теперь, обессиленный неимоверными трудами, он видит, что ему приходится умереть во цвете лет, не имея и 45 лет от роду!.. «Что дивного,– восклицает благочестивый описатель его жития,– если преждевременно истомился в таком кипящем горниле испытаний, и если самое тело, хотя благообразное и крепкое, ослабело от частых странствий в дальнюю Орду и не вынесло наконец постоянного напряжения сил? Неодолимый в битвах, еще в полном цвете мужества, изнемог под бременем великокняжеского венца, который был,для него венцом терновым, едва достигнув сорокатрехлетнего возраста».

Приехав в Нижний, Александр так ослабел, что не мог продолжать путешествия и должен был остановиться на несколько времени. Немного оправившись, он снова продолжал путешествие, но, доехав до Городца (Волжского), занемог так сильно, что не в состоянии был ехать далее. Стояла глубокая осень – половина ноября. Суровое время года ускорило роковую развязку. Александр понял, что приближается конец его многотрудной жизни, и стал готовиться к переходу в вечность. По обычаю того времени, он стал просить о пострижении в иночество и схиму с именем Алексия.

«Отче, се болен еемь вельми… Не чаю себе живота и прошю у тебе пострижения…»

С глубокой, гнетущей сердце тоскою, едва сдерживая душившие грудь слезы, стояли около одра умирающего его приближенные. Об этой скорби живо говорят нам слова современника-летописца: «Горе тебе, бедный человече, како можеши написати кончину господина своего, великаго князя Александра Ярославича? како не испадета зеници твои вкупе со слезами? како ли не разеедеся сердце твое от многыя тугы? отца бо человек может забыти, а добра господина, аще бы с ним и в гроб алгол»388.

Долго сдерживаемые рыдания вырвались наружу. «Ужасно бе видети, яко в толице множестве народа не обрести человека, не испустивша слез, но вси со восклицанием рыдающе глаголаху: "Увы нам, драгий господине наш! Уже к тому не имамы видети красоты лица твоего, ни сладких твоих словес насладитися. Кому прибегнем и кто ны ущедрить? Не имущ бо чада от родителя такова блага приягти якоже мы от тебе приимахом, сладчайший паю господине!"» Но эти вопли возмутили спокойствие души, уже отрешившейся от всего земного, и Александр, «зело стужився», кротко просил их оставить его одного: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостью!» Сколько любви сказалось в этих немногих словах! Прошло несколько минут, и уже инок Алексий снова призвал к себе своих приближенных – всех бояр и простых людей – и начал трогательно прощаться, давая последнее благословение и слабеющим голосом прося у всех прощения. Горькое то было зрелище общего неудержимого плача и рыдания «о поборнике всей земли Русской, предстателе бояр, питателе убогих, отце вдов и сирот и заступнике церкви, которую защищал от врагов, утверждая в ней веру Христову»! Слеза скатилась из глаз Александра… Еще раз открыл он уста и выразил желание сподобиться в последнюю минуту причащения пречистых тайн Своего Господа и Спасителя, Которого возлюбил от юности своей. Его желание исполнилось, и тогда он тихо предал свою чистую душу в руки Божий, 14 ноября 1263 года, в день памяти св. апостола Филиппа.

Божественная служба совершалась в соборном храме в стольном Владимире. Митрополит Кирилл вместе со своей паствой возносил теплые молитвы Богу, молился, может быть, об отвращении опасностей, грозивших отечеству, о благополучном возвращении великого князя, которого все так долго и с нетерпением ожидали. Устремляя свои взоры горе, как бы к самому престолу Всевышнего, святитель внезапно был поражен необычайным видением: перед ним, как живой, но озаренный неземным сиянием, великий князь Александр… Тихо, как бы возносясь на крылах ангельских, удаляясь вверх, скрылось от очей святителя «подобие образа блаженного великого князя Александра». Предстоявшие с изумлением смотрели на святителя, на лице которого, без сомнения, сияло отражение необычайного явления. Митрополит понял, что доблестного защитника отечества не стало, и слезы закапали из глаз старца. «Зашло солнце земли Русской!» – тихо проговорил святитель393. Но никто не понял рокового значения этих слов. Наконец митрополит, с глубоким вздохом, голосом, в котором слышались рыдания, громко произнес: «Чада моя милая, знайте, что ныне благоверный князь великий Александр преставился!..» Ужас охватил всех при этих словах. Храм огласился воплями скорби и отчаяния. «Погибаем!» – воскликнуло единодушно псе собрание – иерея, и диаконы, и черноризцы, нищий, богатии и вси людие мнозии… Это внезапно вырвавшееся восклицание всего лучше показало все значение Александра для отечества…

Опустел стольный город.., v-Князп и бояре, и весь род, малн и велиции» устремились навстречу печальной процессии с телом Александра. Не так надеялся встретить его осиротелый теперь народ! Митрополит «с чином церковным» остановился в Боголюбове, приготовившись встретить тело Александра со свечами и фимиамом кадильным. Бесчисленное множество народа покрыло окрестности. Скоро показался стяг почившего князя. Неудержимый плач раздался кругом… Вот и печальное шествие… Волны народа неудержимо ринулись навстречу. «От множества народа изгнетаахуся людие, хотяще прикоснутся честнем теле его, бысть же плач велий, и кричание, и туга, яко же несть такова бывала, токмо и земли трястися»396. 23 ноября совершалось торжественное отпевание в соборном храме. Пение надгробных песен заглушалось нередко вздохами и едва сдерживаемыми рыданиями осиротелой семьи и народа. «И бысть тогда чудо дивно, памяти достойно»: эконом Севастьян, приблизившись к гробу, хотел было разогнуть руку усопшего, «да вложить митрополит грамату душевную». Но блаженный князь «яко жив» сам простер руку, чтобы принять «свиток грехов прощения» и затем снова сложил крестообразно руки на

груди. «Ужас велик» объял присутствовавших, «яко от раки отсту-пиша». «Се же слышавше, братие, кто не дивится о сем, яко телу бездушну сущю, привезену от далних мест во время зимы? тако прослави Бог угодника Своего, иже много тружшеся за землю Русьскую, и за Новгород, и за Псков, и за все великое княжение живот свой отдавая, и за православную веру*398. В глубоком благоговении приблизившись ко гробу, подняли его и с пением понесли уже как инока из храма, где покоились славные предки Александра, в иноческую обитель Рождества Богородицы, где и положили в соборной церкви.

Как жил святой и благоверный князь и при жизни «распаляшеся божественным, небесным желанием», так и скончался. Приняв схиму, он последовал не одному только обычаю времени. «Это было,– по словам одного из его жизнеописателей,– изволение святого сердца его, во всю жизнь преуспевавшего в стремлении к Богу,– это было венцом его постоянного, верного, разумного служения Богу. То истинно ангельское спокойствие, с каким после принятия ангельского образа совершил он последнее прощание со своими приближенными и со всеми, кто мог быть при одре его,– та последняя просьба, с какой он обратился к окружавшим одр его с невольными слезами и рыданием: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостию»,– служат живым свидетельством, как искренни были его обеты, как живо было стремление его к Богу, Которому он посвятил себя у врат смерти на всю вечность, приняв, наконец, и схиму».

Позволим привести здесь следующие, проникнутые теплым чувством размышления, которые внушила тому же благочестивому жизне-описателю св. князя его блаженная кончина: «Так рановременно по суду человеческому, и благовременно по намерениям Промысла Божия, так свято пред очами Божиими и человеческими, кончилась жизнь св. Александра Невскаго!.. Кончилась?.. Нет! Кончилось видимое общение св. князя с любившим его народом; но вместе с ним началась бессмертная жизнь имени его в благодарной памяти народной, передававшей из века в век славу подвигов героя Невскаго. Кончилось предопределенное ему время подвигов; но вместе с тем началось нескончаемое время его наград и воспарившему к небу его духу, и успокоившемуся от трудов телу,– наград, которых не заменила бы самая продолжительная жизнь со всеми ее радостями… О, ведомы ли были блаженному духу твоему, отец отечества своего, спасавший его в самую тяжкую годину от самого тяжкого горя,– ведомы ли были духу твоему те рыдания и слезы, с какими народ твой принял весть о кончине твоей, с какими принял он драгоценное сокровище – останки твои и предал их земле? Немало огорчений среди непрерывных, тяжких и в высшей степени благотворных трудов испытал ты со стороны неразумных чад твоих – твоего народа: теперь утешился бы дух твой, если бы нуждался в земных утешениях; теперь увидел бы ты, как ценили тебя, как любили тебя, ангел-хранитель добраго народа русскаго!.. Владимир твой ждет своего князя с радостными вестями… Не ту весть вещает ему первосвятитель Кирилл: «Чада моя милая! Зайде солнце земли Русския». Посмотрел бы ты, как народ принял эту горькую истину, как первосвятитель передал ее. Народ как будто не понял,– он, может быть, не хотел понять слов своего архипастыря… Как, без сомнения, и святитель желал бы объяснить их не так! Но уже все кончено: народ должен узнать свое горе! «Благоверный великий князь преставился»,– говорит со слезами святитель; но у народа в ответ нашлось только два слова, в которых вылилась вся скорбь, вся туга сердечная по тебе, защитник земли Русской! «Уже погибаем!»– Пришел и самый мрачный день скорби и сетования, когда, пораженный печалию, престольный град твой вышел сретить и принять на могильный покой святые останки твои… В дни ожидания святого тела народ успел припомнить все доблести, все подвиги, все благодеяния князя, который с ангельскою добротою, неусыпностию и терпением трудился во благо его… И приникал ли свыше блаженный дух твой, благодетель своего родного края, к умилительному зрелищу, какое было у твоего гроба, когда, в торжественном шествии во Владимир, толпы, беспрестанно возрастая, спешили хоть прикоснуться к святому телу твоему, к честному гробу твоему; когда рыданиями народными, каких дотоле не бывало, заглушалось пение погребальное; когда собственными слезами певцов прерывалось пение?.. Ведомо ли, наконец, тебе то, что переходит из века в век, вместе с памятью твоих доблестей и подвигов,– трогательное выражение всей скорби по тебе, всей любви к тебе, какое читаем мы, отдаленные потомки облагодетельствованных тобою прапрадедов наших, в письменах свидетелей твоей кончины: «Отца человек может забыти, а добра господина не может оставити; аще бы лзе, и в гроб бы лег с ним». Мы, по крайней мере, знаем теперь чувства своих предков к тебе, и разделяем их, отдавая предкам и честь, и славу, и искреннюю признательность за их добрые чувства!..

За тебя же, слава не только царства русского, но и святой Церкви Христовой, радуемся мы, не столько припоминая ту честь, какую воздал тебе народ твой, сколько с благоговением приникая к

славе, какую достойно воздал тебе Господь! С радостию припоминаем явныя знамения прославления твоего на небе, так видимо отражающегося на покоющихся среди нас нетленных останках твоих. В славе твоего, просиявшаго нетлением, тела, мы прозираем вечную славу твоего духа, блаженствующаго в обителях Отца небеснаго, и благословляем святейшее имя Господа, дарующаго верным рабам Своим вечную славу в воздаяние за их труды, являющаго и другим эту славу еще во времени, в ободрение в труде угождения Ему. Благословляем и твое святое имя, благоговея пред множеством твоих подвигов и трудов, а еще более – пред высотою и чистотою святой души твоей, всегда бодрственной, всегда всецело Богу преданной, умевшей каждое из дел жизни возводить в достоинство жертвы и служения Богу!»

Сурова, полна тяжких, самоотверженных трудов была жизнь Александра. Без сомнения, ясное представление его многострадальных подвигов внушило историку следующие сроки: «Имя Святаго, ему данное, гораздо выразительнее Великаго; ибо Великими называют обыкновенно счастливых*402. Это суждение вызывает некоторое недоразумение. Если под счастьем разуметь одни громкие успехи, отсутствие неудач и страданий, беззаботное наслаждение всеми утехами жизни, то, конечно, в жизни св. Александра Невского мы немного найдем такого счастья. Его жизнь, скорее, есть жизнь скорби. Но справедливо сказано, что «скорбь» и «радость» – близки между собой, как две родные сестры, и можно полагать с уверенностью, что если в его жизни было много скорби, происходившей главным образом от сострадания к своему народу, то, с другой стороны, были и радости. Не худшее ли из бедствий в жизни составляют терзания нечистой, преступной совести? Но его праведная жизнь служит ручательством, что он не испытывал горечи этого бедствия, часто удручающего людей, по-видимому пользующихся всеми житейскими благами. Скорее, напротив – он должен был испытывать радость безупречно исполненного долга, радость незапятнанной совести, радость чистой души, далекой от всякой низости, радость святой жизни, всецело отданной на служение Богу и ближним. «Это,– по словам знаменитого писателя,– конечно, едва ли то, что люди собственно называют радостью; это не веселость легкомыслия, которая подобна кратковременному мерцанию апрельского солнца над мелководным потоком; это не смех безумцев, который подобен «треску шипов под горшком»: таких радостей мало в жизни человека, который понимает истинный смысл жизни. Но истинно сказал один великий учитель Церкви: Crede mini, res severa est verum gaudium (Верь мне, суровая жизнь есть истинна радость)»403, и из этого источника всего истинно доброго и благородного и всего истинно великого он мог почерпать с избытком новые