Текст книги "Пустота"

Автор книги: М. Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– И вот я, – сказала она себе вслух, – среди звезд и галактик, великолепием, стоит заметить, почти не уступающих новой паре порнотуфель на высокой платформе от Минни Зиттельман.

Почти одновременно ее имя раздалось из корабельных динамиков:

– Ирэн… Ирэн…

Последовал шум вроде гак-гак-гак.

Она обнаружила Антуана в пилотском кресле, забрызганном рвотой; обеими руками он сжимал пучок разноцветных коннекторов пилотского интерфейса, словно пытался вырвать его изо рта. Он поджал колени до груди и лихорадочно трясся. Если и был у Антуана секрет, считала Ирэн, так это что он плохо чувствует себя в одиночестве; но выпадали и деньки, когда ему от одного чужого взгляда на себя становилось плохо.

– Солнышко… – проговорила она, аккуратно приподнимая его голову и бережно отсоединяя проводки, на позолоченных контактных площадках которых блестели крошечные ломтики мозгового вещества. – Ну это ж не твоя работа, и вообще, шел бы ты побрился, совсем зарос ведь.

Антуана снова вырвало, он вывалился из кресла.

– Я здесь? – вопросил он.

– Да, Антуан, ты здесь, все в порядке.

Дисплеи контрольного узла вдруг осветились. На них Ирэн увидела, как дергаются пятна света на ребристых стенах склизкого туннеля, как панически мечутся позади тени, как суетятся в развалинах нанокамеры и передают ложные изображения. Все было обработано для вящей реалистичности, а это означало предварительную сборку нарратива из нескольких ракурсов: программная психодрама с Лив Хюлой в главной роли. Лив медленно волокла себя по коридорам мимо проводов, пучками и гроздьями выдернутых там и сям из стен при попытке эвакуации астероида. Было видно, как за стеклом шлемовизора ее губы размыкаются и смыкаются, но слова не передавались. За ее спиной из стены туннеля лезла какая-то тварь, ясно очерченная, но все же недоступная пониманию.

Ирэн не испытывала никакого желания впускать корабль к себе внутрь, а потому на мгновение задержалась, переключаясь на ручное управление. Затем стала трясти Толстяка Антуана:

– Солнышко, ты мне нужен.

Антуан влез обратно в пилотское кресло и громко прокашлялся.

– Еба-ать тебя веником! – вымолвил он.

– Солнышко, да я бы с радостью, честное слово.

Антуан завозился с дисплеями, но вскоре оставил попытки понять увиденное.

– Почему эта штука везде дырки сверлит? – спросил он.

– Толстяк Антуан, ну нельзя же, чтобы кто-то из нас узнал ответ на этот вопрос.

Лив Хюла вдруг очутилась на знакомом перекрестке. Туннель расщеплялся на три. МЕНГЕР грустно кренилась к СЕРПИНСКОМУ, но тот, словно думая о чем-то другом, царапал на своем предплечье кривизна. Из того туннеля, по которому пришла Лив, видно было, что СЕРПИНСКИЙ смотрит в пол, будто из вины перед ней. Они погибли смертью, какой стоило ожидать любому entradista, делая то, что должны, но теперь эта диорама отбрасывала не две, а три или четыре тени от каждой фигуры, словно градус невезухи стремительно рос. Коротко говоря, классическая сценка с облажавшимися entradistas: у Лив такие сюжеты всегда вызывали омерзение.

– Да ну вас всех, – слышала она собственный голос, оглядываясь через плечо. – Невиновных здесь не бывает, ребята.

Затем, точно через четыре минуты тридцать две секунды:

– Блин, Антуан, я всё. Я возвращаюсь в реакторный отсек.

Она устала. У нее все чувства притупились. У нее заканчивался воздух. Если ничего не предпринять, скафандр вскоре проделает над ней срочную операцию на спинном мозге, понизит скорость метаболизма до двадцати-тридцати процентов от обычной, включит сверхсветовой маяк и оставит так ожидать спасателей. Они найдут ее сидящей на полу с распростертыми ногами и обвисшими плечами, а над ее шлемовизором увидят оттиснутое ХЮЛА: почти идентичная предыдущим неудачница в жестоком аттракционе. За реакторной камерой вповалку лежали остальные. В отличие от МЕНГЕР и СЕРПИНСКОГО, тела их излучали сильную остаточную радиацию. При жизни они были вооружены ручными термобарическими гранатометами, но вроде бы не пытались ими воспользоваться. Осев на пол у реакторной камеры и совсем выбившись из сил, она глядела, как мигает дозиметр в углу поля зрения, сигналя о низкой дозе облучения, и вызывала «Нову Свинг».

– Кто-нибудь меня слышит? Вы там?

Двухминутная пауза, в течение которой Лив что-то бессвязно шептала себе под нос, а потом взорвалась:

– Господи! Реактор снова разогревается!

Желтый свет вокруг Лив распорол синеву. Раздалось глухое жужжание, не совсем звук, а скорее просто колебание центральной нервной системы; закружилась голова. После этого перед ней возник объект полуметрового диаметра и двухметровой длины, бесшумно вынырнув из стены туннеля. Казалось, что он сделан из скользкой черной керамики. Свет отражался от его боков так замысловато, что чудилось, будто боковые плитки покрыты каллиграфической вязью тускло-голубых брызг. Он отделился от стены и завис на высоте двух-трех футов. Он был слеп, но источал явственную ауру интеллекта. Он знал, что она здесь. Он ткнулся ей в локоть. Она отвернулась. Он стал тыкаться ей в ногу у бедра и толкать. Тело наполнил металлический привкус. Она обернулась и попыталась выблевать так, чтобы не забрызгался визор. Больше ничего не случилось, но, стоило ей покинуть отсек, артефакт последовал за ней в пустоту, не отводя тупоносой морды от ее левого бедра дальше чем на десять дюймов. Как только Лив покинула развалины, связь восстановилась. Первое, что она услышала, был голос Антуана:

– Господи, Лив, где ты была? Лив, если ты меня слышишь: мы полагаем, что та хреновина, которую ты видела, и есть наш груз.

– Ой блин, Толстяк Антуан…

Когда они попытались перенести артефакт в одиночный отсек, тот без труда пробуравил переборки, проник на грузовую палубу и водворился там среди остальных; свет его поверхность отражала как-то неправильно. Он был новее прочих. Во всяком случае, не таким изношенным.

– За него можно выручить неплохие деньги, – заключила Ирэн-Мона.

Она лизнула палец и коснулась артефакта. О, слабые электрические импульсы! Ей понравилось, как он блестит; присмотревшись внимательнее, она сочла едва заметные гладко-органические искажения цилиндрической формы средством придать его переднему кончику легкомысленный фаллический контур, и это ей тоже понравилось. Толстяк Антуан приблизился к нему с большей осторожностью, но мало что узнал, хотя объект позволил ему себя исследовать в базовую шестирежимную лупу. Он сказал, что датировке объект не поддается. Но точно чужацкий. Полностью керамический, хотя глубоко внутри заметны вариации плотности, которые Антуан приписал высокотемпературным сверхпроводниковым устройствам.

– Мы никогда не узнаем, – произнес он, намекая, что кому-то еще может повезти больше.

Лив Хюла продолжала потеть и трястись, а уровни электролитов зашкаливали. Она отказалась даже заходить на грузовую палубу, предпочтя вернуться в пилотскую рубку и приступить к целенаправленной программе регидратации «Блэк Хартом» без льда. Загадки эти внушали ей такой ужас, что участвовать в дискуссии она тоже отказалась, но дала оценку возрасту объекта.

– Сдается мне, спасатели притащили его с собой.

Но Лив понятия не имела, целенаправленно ли они так поступили. Если, как судачат, М. П. Реноко примерно в то время начал торговать имуществом Обсерватории и Фабрики Естественной Кармы Сандры Шэн, можно предположить, что спасатели приобрели у него эту штуку – втихаря и нелегально. Возможно, это какой-то инструмент горных разработок.

– А насчет этой хрени, – сказала она, вызывая расплывчатое изображение оклоанского реактора под развалинами, – ну что я могу сказать? – Проведя четыреста миллионов лет в бездействии, артефакт снова включился и заработал в пятичасовом цикле, пыхая раскаленным паром в пустоту с неведомой людям целью. – Не думаю, чтоб они были как-то связаны.

МЕНГЕР и СЕРПИНСКИЙ еще долго преследовали Лив во сне. Они махали ей из радиоактивного тумана, светя загадочными пустыми шлемовизорами.

12
Я не М. П. Реноко!

Р. И. Гейнс забрал чемоданчик и отбыл.

В течение следующих нескольких дней ассистентка пыталась забыть увиденное. Рутинная работа сохраняла важность, так что она садилась в машину, высиживала рабочее время в офисе, потом залезала в твинк-бак на Си-стрит и сидела очень прямо, глядя, как кончает. Везде, куда бы ни закинула ее работа, она изобретала себе имена. Она испытала Изабо, Мирабель, Рози Глоу[33]33
  Рози Глоу – сорт яблонь.


[Закрыть], Малышку и Пак-43[34]34
  Panzerabwehrkanone 43, сокращенно Pak-43 – немецкая противотанковая пушка Второй мировой войны калибра 88 мм.


[Закрыть]. Она была полицейской, она оставалась ею на улице и в машине, глядя в зеркальце заднего вида, сигналя левой или правой фарой. Днем и ночью город окружал ее всеми элементами профессии: ганпанки курсировали в тенях, портняжки, закатав рукава, кроили черное сердце человечества, контрабандисты провозили товары со звезд. Затаившаяся интуиция, крадущиеся подозрения. Она делала записи и составляла отчеты. Она сидела за столом, пока теневые операторы копошились в ее бумагах, как старые пауки или грязные незаконченные руки[35]35
  Отсылка к литографии Мауритца Эшера «Рисующие руки».


[Закрыть].

Она испробовала Шаклетт, Пукси, Темерэр[36]36
  Темерэр – ракон, персонаж одноименного цикла романов альтернативной истории Наоми Новик.


[Закрыть], Стормо![37]37
  «Stormo!» – популярный итальянский журнал по аэронавтике и дельтапланеризму.


[Закрыть] и Те Фаатурума[38]38
  «Задумчивая женщина» (гавайск.) – название картины Поля Гогена (1891).


[Закрыть]. Вызывала уличных оперативников и говорила с Эпштейном.

– Тот грузовоз, о котором ты спрашивала, – сказал он, – давно улетел с Карвер-Филд.

Она открыла досье на «Нову Свинг» и спроецировала его на стену. На другую перевела лицо Эпштейна.

– Что такое саркофаг? Тут говорится, что они взяли на борт саркофаг.

– Ты образованная девушка, – сказало лицо Эпштейна.

Он все утро провел в портовой администрации, сидел и пил яванский кофе из бумажного стаканчика, потом в самом порту.

– Энка Меркьюри еще здесь, – сказал он. Она вознеслась почти под потолок склада, налившись дымчато-маслянистым и деготным цветами, но прозрачная, как мыльный пузырь. Из подмышечной впадины у нее по-прежнему свисал лоскут плоти. Она оставалась мертва. Издалека лоскут походил на обрывок платья.

– И знаешь что, если проехать мимо нее на подъемном кране, учуешь слабый, но отчетливо различимый запах.

– Она продолжает вращаться?

– И Тони Рено тоже, – подтвердил коп. – Правда, Тони сегодня малость притормозил. У меня запись есть, могу подтвердить.

Ассистентка сказала, что не стоит утруждаться, и оставила его ждать на линии, а сама погрузилась в изучение грузовой декларации. Груз: смешанный. Порт приписки: Саудади. Порт разгрузки: Новый Миасс, на каком-то камушке под названием Кунен, в сотне световых ближе к Тракту.

– Тут что-то странное, – заметила она.

Грузоотправитель, грузополучатель и лицо, которое следует уведомить в случае неприятностей, совпадали. Это был М. П. Реноко, трейдер «ФУГА-Ортоген», общества с ограниченной ответственностью и всемерной квантовой неопределенностью, как часто бывает в гало. Если знаешь, кто владелец, не знаешь, чем занимаются, и наоборот. Она спросила Эпштейна, что он об этом думает, и Эпштейн ответил, что не думает ничего. «ФУГА-Ортоген», как оказалось, существовала в основном на бумаге: ей принадлежали права на образы умерших знаменитостей мелкого пошиба и бренды, чью продукцию никто больше не хотел покупать. А еще владела остатками активов некогда популярного странствующего цирка Патет Лао, сиречь Обсерватории и Фабрики Естественной Кармы Сандры Шэн.

– Через пятьдесят лет после того, как вступил во владение ими, – сообщила ассистентка Эпштейну, – этот чувак Реноко взялся под прикрытием коммерции перемещать имущество цирка по всему гало.

Она продолжала чтение. Был среди этого имущества и старый грузовоз серии HS-SE, проданный пять лет назад компании «Перевозка тяжелых грузов, Саудади» через посредника. Те переименовали корабль в «Нову Свинг».

– Толстяк Антуан, – сказала себе ассистентка, – а ты темная лошадка.

Она спросила у Эпштейна, известно ли тому про планету Кунен. Эпштейн сказал, что нет, но вряд ли та далеко вверх по Пляжу.

Не подозревая об этих бессистемных копаниях, Риг Гейнс отлучился взглянуть на один из своих сравнительно нересурсоемких проектов. Изгрызенный коррозией цилиндр, известный Гейнсу как Жестянка, длиной около пятидесяти футов и диаметром двадцать, такой холодный, что ветчина бы заледенела, провонявший изнутри гидразином и немытыми ногами, направлялся в сторону K-тракта на скорости чуть выше, чем у неспешно идущего человека, а пилотировал его старый друг и союзник Гейнса, Импасс ван Зант. Гейнсу нравилась Жестянка, хотя поступавшие отсюда результаты редко приносили выгоду. Ему нравилось проводить здесь утро-другое за пивом «Жираф», пока пилот вводил его в курс дел.

Учитывая царившую в ЗВК культуру чистых рук и приверженность к консервативным, совместным с локальными партнерами предприятиям, Гейнс старался держать сотрудничество с Импассом ван Зантом в секрете. Последний истинный человек на свете, Импасс проводил день за днем в рабочих шортах грузчика и вьетнамках, зачастую дополняя их футболками с каким-нибудь слоганом, например ЭТА ДЕВЧОНКА СВЕРХУ, ЧУВАК, или YAlB4[39]39
  Тяжелофермионный сверхпроводник с температурой перехода 80 мK, где сверхпроводимость вызывается магнитными взаимодействиями квазичастиц с подавлением расталкивания орбитальной пары, а не обычными электрон-фононными, как в стандартном механизме БКШ (Боголюбова – Купера – Шриффера). Неоднородное состояние такого сверхпроводника в магнитном поле может описываться неклассическими теориями, например моделью ЛОФФ (Ларкина – Овчинникова – Фульде – Феррелла).


[Закрыть]. Вдобавок он развил у себя ряд характерных для XX века расстройств, от гингивита до экземы, и с годами разжирел. Олдскульный взгляд на мир, характерный для Импасса, больше всего и привлекал Гейнса; результатами работы ван Занта восторгаться было сложнее. В половине случаев его эксперименты (по схемам столетней давности, предназначенным для идентификации странных материалов в обширных пылевых облаках и фронтах расширения на краю Тракта) не давали никакого результата, в другой половине данные приходили не снаружи, а изнутри, обеспечивая ван Занту возможность неутомимого комментария собственных процессов, который он сам характеризовал как «крик души о помощи». На циферблатах старомодных приборов зашкаливали, нервно дергаясь, иглообразные аналоговые индикаторы, а теневые операторы Жестянки, пробуждаясь от дремы, бормотали:

– Не так, дорогой, это неправильно. – Или: – Ты слишком многого от нас требуешь.

Когда тем утром Гейнс прибыл в Жестянку за отчетом о проделанной за неделю работе и ее перспективах, то обнаружил, что ван Зант колотит ребром сжатой в кулак ладони по цинковой коробке длиной около фута; коробка была выкрашена зеленой эмалевой краской, и два независимых окуляра торчали из нее на двух гибких проводах в тканевой оплетке.

– Я, вообще-то, привык там что-нибудь видеть, блин!

– Забудь, – посоветовал ему Гейнс, – иди лучше мне пива налей.

– Там была картинка с горами, – сообщил ван Зант.

Нацедив кварту «Жирафа», он снова принялся барабанить кулаком по цинковой коробке.

– Одним глазом я видел горы, а другим – еще что-то, не помню… Нет, погоди! Озеро. Вот на что это было похоже.

– Правда?

Гейнс сомневался в качестве этих изображений и не считал их сколько-нибудь информативными. Инструмент приобрели на обычной для Мотеля Сплендидо распродаже, работал он под управлением оператора: нужно было куда-то посмотреть, что-то сделать с головой, наладить кросс-корреляцию. Импасс ван Зант изо всех сил щурился, но желаемого эффекта не получал. Он полагал, что у него просто нужной выкройки нет, но отмечал со свойственной ему проницательностью:

– Они эту штуку туда всунули, чтобы хоть какая-то разница была.

– Тебе не стоит об этом беспокоиться, – заверил его рассеянно Гейнс. – И как, на этой неделе мы что-нибудь открыли, друг мой?

– Я знаю не больше твоего.

Они выпили пива и сыграли партию в настольный теннис посредине каюты новым мячиком, который привез Гейнс. Правила игры, строго говоря, разработал он сам, ее структуры и граничные условия менялись от визита к визиту, но так, что Гейнс побеждал. Вскоре после этого уровень двуокиси углерода во всей Жестянке резко вырос. Заорали сигналы тревоги. Ван Зант был вынужден влезть в скафандр, выбраться в космос (там раздражительные вспышки вероятности эффективно самокомпенсировались до нулевой) и что-то дважды подкрутить гаечным ключом; потом они проветрили парник и начали заново. После второй партии Гейнсу настала пора отбывать.

– Биология, – хмыкнул он. – Тебе никогда не хотелось освободиться от нее?

– Ну ты приколист.

Проводив друга, Импасс ван Зант устало осел на пол каюты, не снимая штанов от скафандра, и сказал вслух, обращаясь сам к себе:

– Я ненавижу это место. Я так и чую, как эта штука на меня пялится.

Он имел в виду K-тракт. Гейнс испытывал иные ощущения. Как и все остальные друзья Гейнса, Импасс мало что знал о своем месте в планах последнего, но предполагал порой, что Гейнс посещает Жестянку по простой причине: только здесь ему удается расслабиться. Риг любил Жестянку, зависшую во тьме вдали от всего человеческого. Ван Зант чувствовал себя куда хуже. Когда-то – давно, стоило полагать, – он обратил внимание, что прямо перед ним год за годом, как исполинское лицо, висит Тракт Кефаучи. Лицо было исполосовано шрамами, издырявлено до мяса, утыкано охряными глобулами Бока и темными пылевыми облаками, сплющено и растянуто в стороны труднопостижимыми релятивистскими эффектами; эмоции, отраженные на нем, понять не удавалось.

Он постоянно испытывал тревогу. Он на стены лез от одиночества. Поэтому, убедившись, что Риг Гейнс ушел, он открыл несколько коммуникационных каналов и шепнул в пустоту:

– Эй, малышка, ты там?

Ответа на сей раз не последовало.

Ассистентка купила билет до Кунен. Планета была связана со своей звездой приливным резонансом, так что одна сторона ее вечно мерзла, а другая неизменно поджаривалась. Средних размеров, в нескольких световых по Заливу, с единственной пригодной для жизни временной зоной, известной как «Волшебный час». Окислы редкоземельных элементов породили первую фазу коммерческой эксплуатации Кунен, а неподвижные, слегка градиентные полосы заката «Волшебного часа» – вторую, привлекшую инвестиции: пустоши, города-призраки и заваленные рухлядью пляжи привлекали как туристов, так и корпоративных имиджеров, поэтому Кунен во всем гало считалась меккой любых съемок, от аматорской свадебной голографии до «экзистенциального порно» и самых радикальных брендовых инициатив.

Все, кому нравится закат, хотели бы наблюдать за ним вечно; на Кунен, как обещали туристические буклеты, это желание сбывается.

Полдня ассистентка глазела из иллюминаторов ближнерейсового транспортника «Пюи Пюи Мару» на динаточные галлюцинации, струящиеся мимо водорослями в потоке, и твердила себе:

– Не люблю я путешествовать, не люблю я эти дешевые места.

Рядом с ней никто не садился.

Портовая администрация Кунен понятия не имела о «Нове Свинг». Но «ФУГА-Ортоген» им была знакома, поскольку некоторые ее остаточные предприятия продолжали завозить сюда оборудование. Портовые клерки работали много, а получали мало, к тому же, проверив ее личность, даже местные полицейские побоялись рядом с ней садиться; засим ассистентку послали своей дорогой в захолустье. Там, вдали от зон порносафари и рая для экспонометристов, где бесконечный неподвижный день начинал растворять пейзаж фиолетовыми и серо-костяными слоями безжалостного послеполуденного жара, лежала старая Особая Экономическая Зона Кунен, ныне усохшая до полоски полуживых заводов длиной тридцать тысяч миль с севера на юг, там и сям утыканной нищими городками с названиями вроде Дугласа или Скелтона. Пятьдесят лет назад, на гребне лантанидного бума, во многих городках существовали собственные ракетные порты, и как раз в одном таком сейчас оказалась ассистентка. Челнок, доставивший ее, быстро таял в чистых зеленоватых небесах на ионизационном хвосте.

Административные постройки занимали восемь акров и были окружены непритязательными жилыми кварталами. На ветру колыхались полосатые сине-белые палатки. Вздулась от жары краска на указателях, приглашавших посетить давно закрытые магазины. Все, казалось, вымерло вокруг, но в приемной одноэтажного здания, рядом с репродукцией модерновой пригородной парковки 1959-го, ассистентка обнаружила костлявого пожилого коротышку в гольфовой кепке, рубашке с короткими рукавами и бронзовых полиэстеровых плиссированных брюках, лениво бросавшего кости для игры в антрефлекс за полированной деревянной конторкой. К стене были приколоты тысячи выцветших путевых листов. Вывеска у входа гласила:

PERDIDOS E ACHADOS[40]40
  Здесь: бюро находок (исп.).


[Закрыть].

– Эй, – сказал старикан, – мы закрылись.

– Я сотню световых лет пролетела, чтоб это услышать?

– Всем сейчас тяжело, – согласился старикашка. Подбросил кости: выпали Веганские Змеиные Глаза, Полет Леви[41]41
  Полет Леви – марковский процесс типа Фоккера – Планка, впервые исследованный Б. Мандельбротом. Это последовательность разделенных остановками скачков, направление которых случайно и изотропно. Длины статистически независимых отрезков определяются функцией выживания Леви Pr (L > l) = l – D, где D – фрактальная размерность полета, но Pr (L > l) = 1 для l < 1. Значение D, найденное в численных экспериментах, близко к таковому для реальных галактик, притом форма скоплений Леви сильно зависит от стартовых условий, как и должна, учитывая гигантское разнообразие крупномасштабной структуры Вселенной. Аналогичное поведение наблюдается у стай птиц, косяков рыб и даже толп людей – например, в толкучке метро.


[Закрыть] и Облачная Башня.

– В следующий четверг будет четверть века, как мы закрыты, – задумчиво добавил он. – Но если хотите со мной выпить, то тут через дорогу бар.

Она рассмеялась:

– Мечтаешь, чтоб женщина из другого мира тебе выпивку заказала?

– Всем нужно о чем-то мечтать, – сказал он ей. – И по правде говоря, ты сильно на мою мечту смахиваешь.

Он рассказал, что в пору лантанидного бума здесь располагался его офис.

– До меня им владел человек по имени Реноко. Доход у него был почти как у меня, но меньше работы. Тогда все было иначе.

Он оперся локтями на конторку и метнул кости, высоко подбросив их. Белки его глаз напоминали свернувшееся молоко, руки были крупные и мягкие, с выступавшими костяшками и аккуратно подстриженными ногтями, и ни секунды не лежали на месте.

– То были дни мамбо, но к чему тебе это знать?

– Я ищу корабль, – сказала ассистентка.

Вместо ответа он снял с полки зеленую картонную коробку и опорожнил перед ней. Сотни костей – человеческие и чужацкие, парные и непарные – заклацали и поскакали по конторке. Всех цветов и материалов, от кости до рубинового пластика, они мерцали потайными огоньками или встроенной физикой. Старик провел руками над конторкой, и вдруг оказалось, что он сорвал банк. Все кости выпали одной и той же гранью вверх.

– Мы теряем себя, – сказал он и высыпал кости обратно в коробку. И снова опорожнил ее. – Я видел багаж и картинки. В посылках были ржавые клинки. Однажды штука вроде обуви, но мне показалось, что она живая. Мне приносили потерянных детей и потерянные плащи, потерянный антиквариат и, как видишь, кости всех сортов. – Он пожал плечами. – Но ракета в мой кабинет не влезет.

Ассистентка накрыла его руки своими и удержала.

– Не бойся меня, – взмолилась она. – Мой любимый напиток – ром «Блэк Харт», и я провожу свободное время, вдыхая его аромат жженого сахара. А корабль, которым я интересуюсь, зовется «Нова Свинг».

Старик взглянул на нее.

– Подожди здесь, – сказал он.

– Потерял кости? – окликнула она его вдогонку. – Не повезет тем, кто их найдет!

Она прождала его десять минут. Двадцать.

За конторкой было чисто; коробка на полке да пожелтевшие листы на стене. Вообще здесь царил образцовый порядок. Дверь задней комнаты оказалась заперта; еще одна дверь открывала новые виды Экономической Зоны Кунен. Прождав полчаса, ассистентка вышла на улицу и побрела по ней, периодически выкликая:

– Привет? Эй?

Интенсивный послеполуденный свет и резкие тени в пустых переулках. В конце одной молчаливой улицы обнаружились отвалы редкоземельной руды; в конце другой – потрескавшаяся цементная ВПП. Лабиринт, молчаливый и неподвижный, самоподобный во всех направлениях, построенный как временное жилье, но ставший постоянным силами коммерции и психического упадка.

– Эй?

Выкройка, путаясь в самоподобном окружении, стала галлюцинировать и навоображала объектов крупнее, чем нужно было; ассистентка ее перевела в режим ожидания. Через несколько минут показался старик: в шестидесяти ярдах впереди. Он толкал перед собой какой-то длинный, тяжелый, продолговатый предмет, кренясь под его весом, точно на сильном ветру. Она слышала, как он кряхтит от натуги.

Заметив ее, он на миг явственно ужаснулся.

– Я не М. П. Реноко! – крикнул он.

Рубашка вылезла из брюк и развевалась позади. Когда ассистентка выскочила на перекресток, старикан уже исчез, и после этого она ловила его фигуру взглядом лишь в отдалении: карликом сновал он в лабиринте и пытался убежать от нее, но получалось комично, как в замедленной съемке. В конце концов послышался и стал нарастать приглушенный стон, как от сильной боли: он донесся, казалось, из самого дальнего угла ВПП. В тот же миг она повернула за угол и наткнулась на старика: тот завис в восьми футах над дорогой и медленно вращался по странной широкой двойной петле. Белая кепка пропала. Старик улыбался. Он был мертв. Предмет, который он толкал перед собой, пропал тоже.

«Одно найдешь, другое потеряешь», – подумала ассистентка.

Голос шепнул ей на ухо:

– Привет, меня зовут Перлент, и я…

Выкройка ассистентки скачком активировалась. Контекст размазало. Ассистентка учуяла химию цели: характеристичные резкие кайромоны пота. Чудовище напоминало ее саму – творение закройщиков, движимых детскими фантазиями о будущем, и плясало перед ней, в случайном порядке уворачиваясь; от него несло гормонами гиперактивности гипоталамуса, гипофиза и надпочечников, оно излучало частоты, которые ассистентка слышала, но воспроизвести не могла, – в диапазоне от 27 до 40 ГГц, какая-то система ближней локации; оно транслировало несфокусированный поток данных по сверхсвету, но куда, ассистентка понятия не имела. Они метались между зданиями тридцать-сорок секунд без всякого результата. Когда ассистентка остановилась прислушаться, существо замерло и отключило свои системы; в остальные моменты оно пребывало в тени, ловило момент, возникало из одной структуры, не успев покинуть предыдущую: вот только-только выбило дверь, а уже прорывается через боковую стену в двадцати ярдах оттуда, и обломки досок неспешно разлетаются во все стороны, как при высокоскоростной съемке взрыва. Оно ее опережало. Оно было злее. Оно не пыталось ее опознать или выцелить. Оно словно бы сражалось само с собой. В конце концов ассистентка сдалась. Топот существа затих вдали, там, где накренились к берегу полуразрушенные корпуса космических кораблей, жертв общества потребления и высокоэнергетической астрофизики Радиозалива; удалился в покрытую осадочными отложениями, прослоенную рудами без выхода на поверхность пустошь. Существо металось между ними, оставляя после себя плюмажи взрытой земли, пока не исчезло в двух-трех километрах от ассистентки, за низкими холмами. Она подумала, что оно не столько бежало, сколько пыталось сдержать собственные реакции. Она вернулась к мертвецу.

Солнце палило нещадно. Вдоль улицы на вечном четырехчасовом послеполуденном ветру брякали отставшие от стен асбестовые панели. Старик в тихом блаженном просветлении парил среди теплого воздуха, вытянув руку и согнув противоположную ногу, точно демонстрируя, что умеет плавать на боку. Труп немного поднялся. Улыбка стала заговорщицкой, словно он кому-то подмигивал в полуобороте. Вокруг его головы парили две-три костяшки. К нему привязалась реклама, сдутая сюда за пятьдесят миль с какого-то проматорского фотосафари на краю Зоны Сумерек: она извивалась и петляла, следуя его ленивым перемещениям по горизонтальной двойной восьмерке.

– В вечной тени терминатора, – проинформировала она его, когда появилась ассистентка, – с техническими трудностями сталкиваются равно профессионалы и любители, но тем, кто ценит гармонию трудноуловимых тонкостей, в Золотой Час на Кунен открывается первоклассная возможность повидаться со своими наваждениями; иногда они нам досаждают, но мы не перестаем их любить.

Р. И. Гейнс оставался для нее загадкой.

«Костяное радио, – говорил он, – принимает все основные волны». Но, взглянув на устройство, оставленное Гейнсом, она сочла его дешевым сувенирчиком. Он не сказал, как им пользоваться. Теневые операторы ничего не нашли.

– Мы бы счастливы были, дорогая, сама понимаешь, – извинялись они. Но если Гейнс – имя, то никто им не пользовался с 2267-го, когда начинались их записи. – Мы были бы так счастливы тебе помочь.

ЗВК окружал непроницаемый файервол, а больше ни за каким агентством Гейнс не числился. От Гейнса явственно тянуло иной эпохой. Он умел проходить сквозь стены.

Ассистентка села на кровать в своей комнате и поднесла радио к глазам. Череп младенца уставился на нее с красной кружевной подложки, окруженный дрейфующими цехиновыми блестками.

– Алло? – спросила она.

– Хай! – оживленно откликнулось радио голосом Р. И. Гейнса.

И развернулось так, что каким-то образом охватило ее, но ассистентка продолжала ощущать его твердым предметом в своих руках. Слышала какую-то музыку. Цехиновые блестки вылетали изо рта детского черепа и проникали сквозь ассистентку в ее номер, а стены и пол поглощали их. Явно какой-то процесс. Вскоре после этого возник Гейнс: вплыл в поле зрения. Вид у него был нервный. Она толком не видела, что у него за спиной, но казалось, что там очень просторное помещение.

– Хай! – повторил он.

Он сказал, что немного занят.

– Что-то произошло, – сообщила ему ассистентка. Костяное радио, работающее и на воздушных волнах, и на базовых противоречиях вселенской структуры, нагрелось у нее в руках до температуры тела. Детский череп, казалось, теперь смотрел прямо на нее. Позади стали видны другие части тела. Не такого худого, как ей бы понравилось: тела маленького толстого ребенка, чьи ноги свисали из коробочки.

– Вы знаете, что такое Перлант?

Долгое молчание.

– Господи! – проговорил Гейнс.

Она рассказала ему про случай с Тони Рено, и про то, как экипаж «Новы» ей солгал, и о том, что случилось на лантанидных пустошах Фунен[42]42
  По смыслу должно быть Кунен, но так в оригинале и везде далее при упоминании этого случая.


[Закрыть]. Гейнс зыркнул кругом и, словно взывая к кому-то еще, негромко произнес:

– Да вы надо мной издеваетесь.

Тут поле коллапсировало, так что костяное радио снова обратилось в дешевый сувенирчик. Ассистентка этому обрадовалась. Спустя несколько мгновений подул порыв холодного воздуха, и через стену прошел Гейнс собственной персоной. Он был в брюках «Хэмптон», классических гернсийских, и ветровке маслянисто-желтого цвета с высоким воротником.

– Господи Иисусе, – накинулся он на ассистентку, – вы что, за нос меня водите? Позвольте, я вас напрямую спрошу: какого хрена вы тут делаете?

Ассистентка заверила, что никакого.

Гейнс вздохнул и открыл канал проекта «Алеф».

– Дайте мне кого-нибудь в группе удержания. – Пауза; он оценивающе оглядывал ассистентку. – Вам пирожные нравятся? – спросил он. – Я себя так чувствую, что готов пирожное съесть.

Не успела она придумать ответ, а он уже отвлекся обратно на линию.

– Знаю, – сказал он. Внимательно слушал собеседника тридцать пять секунд, а потом резко перебил: – У вас утечка, а вы, идиоты, ни слухом ни нюхом! – И кому-то другому: – Думаю, оно в контакте с ней. – На это последовала длинная отповедь, несколько умеривая его видимую тревогу. Ассистентка отошла к окну поглазеть на людей внизу.

– Не уходите, – попросил ее Гейнс.

Дождик, моросивший над Глоубтауном под вечер, уже перестал. Повсюду на улице открывались даб-стыковки и кафешки: ранний час их вечернего бизнеса. Позже окрестности порта подчинятся извечному распорядку Саудади, и эти улочки опустеют. А пока парни и девушки смеялись и целовались, пахло едой и духами. Неоновые вывески озаряли улицу мягким обновляющим светом. Гейнс стоял, отвернувшись от ассистентки. Она лениво глядела, как маршируют по ее предплечью пиктограммы. Иногда они покалывали. Иногда ей казалось, что они настоящие, живые, копошатся под кожей.