Текст книги "Воспоминания охотничьей собаки"

Автор книги: М. Эльберд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Лесничий наклонился, погладил меня по голове:

– Заслужила, заслужила… В первую же охоту такого секача подняла! Килограммов на двести. Ну и пострадала за него, бедная!

– Картечь, умница, – главный охотник тоже наклонился и легонько потрепал меня за ухо. – Картечь… Отличное имя!

На этом охота закончилась, тем более, что два первых сегодняшних выстрела уложили небольшую свинью, которую выгнал на засаду Матрос.

Возле машин, где охотники расположились перекусить, меня в первый и последний раз в жизни угощали вареной индюшатиной (не костями, а, поверите ли? мясом!) и жирной, невыразимо вкусной колбасой.

Нет, никогда мне не забыть своей первой охоты!

Кусочек второй

Ну что ж! Дело, кажется, идет на лад. Трудно бывает начинать. Кусок не сразу дается в зубы, но, ухватившись как следует, я держу его мертвой хваткой. Правда, не без того, чтобы некоторые крохи не падали на землю. Вот и Щабух у меня где-то вывалился. А ведь о нем стоило рассказать подробнее. Например, как ему, простому дворовому псу, никогда не имевшему ни родственных, ни дружеских связей с чистопородными собаками, удалось сделать блестящую охотничью карьеру. Такой маленький, весь беленький, хотя имя Щабух говорит лишь о цвете конечностей[3]3
  Щабух – белоногий (кабардинск.).


[Закрыть], он сумел показать себя на редкость удачливым и сообразительным загонщиком крупного зверя. Ума в голове Щабуха было так много, что во время охоты столько и не требовалось. Излишки он тратил на сочинение стихов. И поиски рифмованных строк обычно увенчивались таким же успехом, как и поиски кабана, косули или медведя. Кстати, о той заварухе, из которой Щабух выкарабкался на трех ногах, у него есть длинное и даже, я бы сказала, весьма продолговатое стихотворение. Но тут я – уж и забыла когда – сделала упущение. Вернее, два упущения. Упустила из памяти, обронила где-то в одном из бесчисленных гаев (наверное, в результате нервной встряски) оба конца стихотворения – и передний и задний. Осталась у меня только серединка, да и то края у нее были изрядно обтрепаны временем и замызганы склерозом. Еле-еле восстановила их в первозданном виде. Вот пожалуйста:

 
Ранен кабан —
будь осторожен:
Зверски клыки
у зверя остры!
Но упускать
его ты не должен,
Шкуру свою
не прячь в кусты!
Старый секач
споткнулся на склоне,
Я под тушу
его угодил.
Хрустнула кость
при переломе:
Зверская боль!!
Я зверски завыл…
 

Помню, я предлагала Щабуху назвать его произведение «Зверская заваруха», но он отказался. Говорил, что «заваруха» не поэтическое слово. А мне оно нравится. Напоминает котелок, булькающий на костре.

С Щабухом я долго работала вместе, начиная со второй моей охоты, когда у него уже срослась кость, а на мне «засохли, как на собаке», мои почетные травмы. Одновременно с быстрым заживлением ран, приживалось к бывшей Гитче и новое имя – Картечь. Вскоре оно прижилось накрепко – зубами не отдерешь.

К концу сезона я уже имела славу первоклассной охотничьей собаки, ни в чем не уступающей Матросу и Щабуху. Напротив – Матрос был, по сравнению со мной, несколько медлителен, а Щабух – из-за своей несолидной комплекции – не мог внушить крупному зверю должного чувства страха. А вообще жили мы дружно, и любой из нас, не задумываясь, бросился бы выручать товарища из какой угодно заварухи. Вот прицепилось словечко! Ну, как репей к хвосту! Его частенько роняет один из больших охотничьих людей. (Не репей, конечно, а слово).

Чегетович (так зовут большого охотничьего человека) иногда произносит и другие слова, от которых я прихожу в восторг. И не только я, но и друзья Чегетовича с удовольствием повторяют эти яркие изречения. Если, например, гай прошел впустую, то кто-нибудь из охотников обязательно скажет:

– Время на кота хвост бросали, как говорит Чегетович. Ну, ничего, зато в следующем гаю все будет в абажуре!

Что такое «абажур», мне выяснить не удалось. Но само это слово, я полагаю, столь же красиво и блестяще, как золотые зубы Чегетовича.

Кажется, «кусочек второй», получается каким-то неудобоваримо-неоднородным, излишне хрящеватым и жилистым. Сначала взяла собачий след, а потом неожиданно вышла на охотничьих людей… Почему же так получилось? Ага, вспомнила! Я хотела сказать, что с Щабухом меньше чем через год после знакомства мне пришлось расстаться навсегда, а с Матросом довелось еще раз поработать лишь много сезонов спустя. Что же касается Чегетовича, то судьба свела меня и с его младшим братом, которого называли то Мишей, то Михаилом. И эта встреча внесла новое изменение в мою жизнь. Михаил увез меня из лесничества навсегда. Тогда я думала, что он стал моим очередным хозяином. И ошиблась. Меня прикомандировали к нему всего на несколько дней его отпуска. Затем он должен был доставить меня на центральную усадьбу всего нашего лесоохотничьего хозяйства. Ставшую довольно знаменитой Картечь собирались сюда перевести уже давно. Повысить, как говорится, в должности.

Всего этого я еще не знала, когда Михаил и его друг Иосиф, который был родом с южной стороны Главного Кавказского хребта, приехали за мной к Ибрагиму.

Ибрагим гостеприимно встретил своего дальнего родственника Михаила, прославленного горовосходителя и крупного охотничьего человека, специалиста по турам, с которыми мне еще предстояло познакомиться. Обрадовался он и знакомству с Иосифом, человеком заметно постарше Михаила, но таким же прославленным альпинистом, до сих пор с легкостью серны ходившим по заоблачным склонам во главе спасательного отряда. Приветствуя гостей, Ибрагим взглянул как-то ненароком на меня и грустно вздохнул.

Скоро мне сказали, чтоб я собиралась в путь.

Об этой поездке пойдет речь в третьем куске.

Кусок 3
КАК МЕНЯ ВТРАВИЛИ В НЕСОБАЧЬЕ ДЕЛО

С трудом распрощавшись с Ибрагимом, который не хотел отпускать нас «так скоро», мы уже пошли было к автобусу, но тут подвернулось новое препятствие. Твердо и неумолимо, как егерь браконьеру, Мише преградил дорогу еще один его родич, возвращавшийся из города на своей ободранной и полинявшей машине рыжевато-серого цвета. Решительно сломив упорное сопротивление Михаила и отмахнувшись от кротких извинений застенчивого Иосифа, этот легконогий щупленький горец, быстро затолкав нашу компанию в свой автомобиль, вонзил в него шпоры и во весь бензиновый дух погнал по неровной дороге.

Так и получилось, что поехали мы не вниз, а вверх по ущелью, в самое отдаленное высокогорное селение. Миша еще пытался «после драки скрести землю лапами», хотел убедить своего дядю, что бывают дела и поважнее, чем веселое застолье у любимых родственников. Мухтар – так звали дядю – отделывался шутливыми репликами и еще решительнее подгонял своего обиженно ревущего четырехколесного зверя.

На крутых поворотах узкой каменистой дороги, слегка присыпанной свежим осенним снежком, машина стонала и кряхтела, а на прямых участках, где можно было заставить ее бежать быстрее, тряслась, будто в страшном испуге, и отчаянно громыхала своими помятыми железными боками.

Тут я стала засыпать, свернувшись калачиком на переднем сиденье. Меня устроили рядом с Мухтаром, потому что правая передняя дверца когда-то заклинилась и уже долгое время ее не мог открыть ни один механик. А стекла в проеме дверцы, через который меня просунули в кабину, разумеется, уже не было. Мелкая снежная крупа сыпалась и сыпалась потихоньку через окошко, и я чувствовала ее холодные осторожные укольчики на ушах, на носу, в прорезях сомкнутых век…

Я проснулась от внезапно наступившей тишины и неподвижности. Машина остановилась на просторной поляне у развилки ущелья и бокового каньона с крутыми скалистыми склонами. С одной стороны доносилось сдержанное ворчание реки, которая текла здесь почти вровень с краем дороги – высота берега не превышала собачьего роста – с другой стороны я слышала оживленную болтовню – скороговорку быстрого ручья, впадающего в реку.

Я уже успела проголодаться, хотя ни мой сегодняшний хозяин Михаил, ни его друг Иосиф, ни его дядя Мухтар, кажется, и не помышляли об обеде. Правда, до середины дня еще далековато, но и от «завтрака» мы уже отъехали порядочно. Да и какой это завтрак? Люди сидели, конечно, за столом, полным всякой вкуснятины и неторопливо убирали ее в свои желудки, а я мыкалась туда-сюда перед раскрытой дверью комнаты, надеясь, что вспомнят и обо мне. Вспомнили, но поздновато. Не успела я проглотить и пару кусков, как меня потащили сначала в одну машину (ехать в город), потом в другую – в мухтаровскую «ласточку» (ехать в противоположную от города сторону). И вот теперь мы остановились здесь, в горах, и не так уж близко от человеческого жилья: тут уж мой нос не ошибается! Мужчины, окружили переднюю часть автомобиля, раскрыли настежь его смердящую пасть, озабоченно копаются внутри.

Вдруг я почувствовала, как те самые, давно знакомые, но никогда не видимые, чуткие беспокойные блошки весело запрыгали у меня в крови, поскакали наперегонки по всем жилкам и прожилкам, и легкая дрожь радостного волнения мгновенно охватила все мое тело – от верхушек ушей до кончика хвоста. Это был верный признак того, что в голове у моего нового хозяина зарождалась идея охоты. Таинственно-необъяснимые токи еще неокрепшей его мысли уже дошли до меня. Вот он поднял взгляд к скалистому гребню одного из высоких склонов узкого каньона, и я тут же выпрыгнула из машины. Только теперь, перехватив изучающе-мечтательный взгляд своего неугомонного друга, Иосиф начал о чем-то догадываться:

– Миша! Ты зачем, а? – с опаской спросил он.

– Время все равно девать некуда… – задумчиво протянул хозяин. – Мухтар тут не меньше двух часов провозится…

– А лицензия?

– Лицензия лежит у меня дома. Завтра ведь мы и так собирались на охоту. Правда, совсем в другое ущелье… А туры водятся и здесь. Я потом вышлю егерю свою лицензию из города.

– Эй, племянник! – начал Мухтар. – Кто же в такое время суток поднимается на туров, а? Надо ведь еще до рассвета, а? Так всех распугаешь.

– Занимайся, дорогой дядя, своим карбюратором и не беспокойся о нас. Не забывай, что мы не только охотники, но и альпинисты. И не просто альпинисты, а международные мастера спорта. Мы поднимемся к скалам так быстро, бесшумно и скрытно, как и не снилось самому знаменитому браконьеру.

Пока хозяин вытаскивал из машины длинную винтовку, бинокль, толстые пуховые куртки бледно-голубого цвета, я немного осмотрелась. Сквозь слоистые мутно-белые облака робко просачивался мягкий солнечный свет, и его пятна, похожие на размытые желтые кляксы, то медленно ползали по склонам и верхушкам скал, то пропадали, то появлялись в других местах; а места эти были совсем не такие, в каких мне случалось охотиться. Во-первых, я не видела леса. По обрывистым берегам ручья рос только редкий кустарник, совсем не похожий на заросли, где могут обитать кабаны, косули или другие известные мне звери. Прямо от кустарника поднимались крутые горные склоны, покрытые снегом. Во-вторых, запах здесь оказался каким-то особенным: ласкал мои ноздри прохладный аромат не известных мне трав, аромат, растворенный в таком чистейшем воздухе, каким, казалось, никогда не надышишься. И еще я чувствовала своим внутренним собачьим чутьем, что диких зверей поблизости нет. Правда, я угадывала присутствие в этой округе домашних животных – овец, коз, лошадей… и кого-то еще… Нет, это не олень… Может, особая разновидность козы? Я вспомнила шкурку в доме прежнего хозяина. Огромные рога в сарае. Изредка возникавший во дворе запах незнакомого мяса. Кости… А этот разговор Михаила с Мухтаром? Ага! Значит, я встречусь сегодня с живыми турами! Вот чьи невидимые призраки витают в морозном воздухе высокогорья!

Мои охотники облачились в пуховые куртки и надели на головы белые вязаные шапочки: Миша взял винтовку и бинокль, а Иосиф прицепил к поясу нож и навьючил на себя вместительный, но почти пустой рюкзак, в который положил только крепкую веревку да фляжку с айраном.

– Мухтар! Часа через два начинай жечь костер, – сказал хозяин. – Шашлычок мы все-таки поедим здесь. Как раз и за дровами далеко не ходить… – Он обернулся к другому краю поляны, где стоял дощатый сарайчик, поставленный еще летом косарями. Рядом с сарайчиком лежала груда поленьев.

– Хорошо! – мотнул головой Мухтар. – Идите, да скорей возвращайтесь.

Не успели мы пройти и четырех шагов, как я услышала окрик хозяина:

– Эй, Картечь! А ты куда? Назад!

От удивления я так и села. Что значит «куда»? Охота – и без меня?!

– Как ей объяснить, что на туров не охотятся с собакой? – спросил Миша.

Дядя Мухтар расхохотался:

– Скажи ей, что не всякого зверя стреляют картечью.

Я не хотела верить своим ушам и даже заскулила от досады.

– А может, возьмем собачку? – спросил Миша.

– Не дури, парень! Вернешься без добычи, – серьезно возразил Мухтар. – Привяжи ее лучше к машине.

– Нет, надо попробовать, – теперь уже заупрямился хозяин. – Иосиф, давай попробуем?!

– Никто еще не пробовал… – пожал плечами Иосиф.

– Тогда мы будем первыми! – решительно заявил Миша. – Пошли, Картечь!

Мухтар выразительно покрутил отверткой около правого виска и покачал головой.

А мы уже двинулись в путь по узенькой тропке, змеившейся вдоль быстрого ручья. Михаил впереди, я – следом. Иосиф – позади.

* * *

Тропинка ползла выше и выше, постепенно все глубже зарываясь в снег, пока совсем не исчезла. И тогда хозяин остановился, приставил к глазам эту странную штуку, которая называется биноклем, и задрал голову кверху. Подумав немного, он сказал:

– Будем подниматься здесь.

Наклонившись вперед и высоко поднимая колени, он медленным размеренным шагом пошел по крутому склону. Я удивилась, но не подала виду. Мне казалось, что мы должны прийти к какому-нибудь лесу, а получалось наоборот: лезли вверх, к далеким скалам, по гребням которых гуляли молочно-белые облака. Ни деревьев, ни кустарников там не было. Взорам открывались только обширные безжизненные пространства. Мои лапы скользили по тугим пучкам длинной альпийской травы, припорошенной снегом и схваченной первым хрустким морозцем. Сейчас я уже явственно чувствовала запах, напоминающий запах той самой шкурки, изредка наступала под мягким пушистым снегом на россыпи твердых горошин, почти таких же, какие сыпятся из-под куцых хвостов домашних коз. Однако многое было мне пока непонятно.

А поднялись мы уже высоко. Совсем маленькой, не больше соседской кошки, казалась машина, еле различимая далеко внизу, а ручей стал похож на оборвавшуюся и упавшую на землю бельевую веревку. Почему-то я успела устать и теперь – уже в буквальном смысле – никак не могла надышаться чистейшим и уж очень каким-то легковесным горным воздухом. Я далее забыла про голод. Больше всего мне хотелось лечь и полежать хоть немного.

А мои охотники шли, шли и шли, как заведенные, не останавливаясь и не сбавляя шага. В жизни не встречала таких одержимых и неутомимых людей! Неужели их выносливость не уступает собачьей? Не может быть. Небось, скоро высунут языки и начнут лизать снег!

Наконец Михаил остановился. Но не потому, что устал. Ему опять надо было осмотреться. Однако Иосиф его опередил:

– Вижу. И бинокль не надо.

– Ах, черт! А я не туда смотрел, – Михаил, кажется, был уязвлен тем, что не он первый обнаружил туров.

Они прилегли за большим валуном и стали наблюдать. Я же ничего живого не видела. И, наверное, эти треклятые туры были еще так далеко, что при боковом ветерке я не могла их учуять. Охотники посовещались и наметили себе маршрут: так как туры находились выше и левее нас, надо было отойти немного вправо, где пролегла гряда крупных камней, и, прячась за этой грядой, подняться выше. Хребет широкой дугой изгибался влево и в своей верхней части довольно близко выходил к стаду, о котором толковали мои охотники.

Через несколько минут мы уже бесшумно пробирались вдоль хребта, оскалившего острые гранитные клыки. Михаил и Иосиф долго шли согнувшись, и вскоре вся наша компания стала на четвереньки: последний, наиболее крутой участок пути давался с большим трудом.

Огромные каменные стены, в которые упирался травянистый склон, были совсем рядом, когда хозяин остановился, подполз к краю узкого гребня и осторожно высунул голову, будто заглядывал через забор. Иосиф лег рядом с Мишей, а я втиснулась между ними и тоже посмотрела в ту сторону. И вот – о грезы собачьи, восторги щенячьи! – я вижу четыре, и еще четыре, и еще много раз по четыре крупных и ужасно рогатых, диких и ужасно серо-бурых зверей! Совсем близко (Михаил, неторопливо заряжая винтовку, пробормотал: «Метров сто пятьдесят, ближе и не надо»), в неглубокой, защищенной от ветра котловине, где копытами туров был вытоптан почти весь снег, спокойно паслось стадо, пощипывая белесо-рыжую траву.

И тут я не выдержала. Будто неведомая сила подбросила и толкнула меня вперед: забыв про усталость и бешено колотящееся после подъема сердце, я с громким отрывистым лаем кинулась на стадо. Дура, я совсем забыла, что это не кабаны, которых ждут в засаде охотники, что гоню зверей я не от загонщиков, а от самих стрелков!

– Картечь, назад! – услышала я за своим хвостом запоздалый возглас, но куда там!

Правильно говорил наш поэт Щабух:

 
Чтоб кости мозговой
Мне в жизни не видать,
Нельзя при виде зверя
Собачью прыть сдержать!
 

Кстати, и туры показали неплохую прыть: не успела я добежать до этого вытоптанного пятачка травянистого склона, как последние из стада переваливали через бугорок и, под пронзительный свист вожака, скрывались из глаз. Я помчалась вдогонку. Выскочив на гребень бугра, увидела, как стадо, которое уже растянулось в цепочку, на огромной скорости несется вверх по склону к едва заметному проходу между скальными стенами на самой вершине горы. Я продолжала преследование, хотя и понимала, что по головокружительным каменистым склонам, да еще почти по брюхо в снегу, мне за этими сильными и резвыми животными никак не угнаться. Стадо уходило все дальше и выше, и мой захлебывающийся от одышки лай, который уже вероятно туры и не слышали, мне самой казался в этот момент жалким и смешным.

И вдруг – о чудо! Я и не смела о таком мечтать – сразу же за беспорядочной грудой гранитных обломков, всего в нескольких шагах от меня в узкой расщелине, заметенной коварным снегом, барахтался большой тур с огромными изогнутыми рогами. Он делал бешеные усилия, пытаясь выбраться из ловушки, а его передние копыта, хоть и цеплялись за края ямы, но после очередного отчаянного прыжка снова и снова обрывались, и массивная туша матерого козла бессильно сползала вниз. Конечно, я подбежала к самому краю расщелины и подняла громкий лай. Я и торжествовала, и злилась, и пугала зверя, и давала сигнал охотникам. Старый тур утроил усилия и один раз чуть было не выпрыгнул из ямы, но я с такой яростью бросилась ему навстречу, что он инстинктивно отпрянул и опять свалился в свою снежную ловушку. Кажется, тур вытряс из себя все остатки энергии и на какое-то время успокоился. Он мелко подрагивал, глаза его налились кровью, с мокрой морды падали хлопья пены. Пронзительный козлиный дух ударил мне в нос. Ноги мои подкосились, и я легла на брюхо. Потом несколько раз хватанула зубами холодного снега. Стало немного легче. Я перехватила бешено-ненавистный взгляд зверя:

– Что ты за тварь такая?! Куда залезла? Мало нам этих двуногих со своими громами и молниями! Чтоб тебе рога обломать, чтоб копыта твои стерлись!

Над бугром показались красные распаренные лица Иосифа и Михаила.

Я вскочила на ноги и залаяла с прежним энтузиазмом. Надеюсь, вы не осудите меня, в то время совсем еще молодую собаку, что с приходом охотников, я вела себя так, словно и не испортила им всей песни, словно догнать эту рогатую скотину и запихнуть в скрытую яму – как раз было моей задачей. Я просто отмахнулась от всего, что произошло в предшествующие минуты, и нисколько не сомневалась в блестящем исполнении своей роли. И теперь с восторженным рвением я облаивала пока еще живую добычу, бросая иногда горделивый взгляд на хозяина: да, да, я поймала, я задержала, я загнала, я не пускала! Теперь можно стрелять – вот он, голубчик, со всеми его четырьмя копытами, распишитесь в получении!

Михаил почему-то медлил, хотя и держал винтовку наготове.

– Хороши роги, – сказал Иосиф. – Восемнадцать год – двадцать год. Старый.

– Слушан, Иосиф! Хочешь, стреляй ты…

– Джок! – ответил Иосиф по-балкарски. – Не хочу.

– Я тоже не хочу.

…«Вот так они и жили», – вспомнила я любимую русскую поговорку прежнего хозяина. Перли в гору, как бешеные, за короткое время влезли на черт знает какую верхотуру, причем нисколько не думали о том, что я-то не мастер спорта по альпинизму, да и вообще на подобной охоте впервые, а теперь – нате вам! – не хотят стрелять. Все мои старания – «на кота хвост бросали». Зверь, видите ли, беспомощный: сидит тут в четырех шагах и убежать не может! От обиды у меня стал вырываться вместе с лаем хрипловатый тоскливый вой. Тур неожиданно рванулся, склонил голову набок, воткнул, как ледоруб, один рог в землю, и… вдруг оказался наверху. Покачнувшись, он чуть не упал, но быстро отпрянул от меня и побежал вниз по склону между двумя гребнями узкой балки. Но скорее это был не бег, а плавание судорожными рывками по глубокому снегу. Как тяжело было старому зверю, я чувствовала по себе. Я бежала, вернее прыгала по борозде, проделанной туром. Снег был выше моих ушей, а ему доходил до середины брюха. Я каждую секунду ожидала выстрела, но вместо этого услышала позади себя голос Иосифа:

– Я его поймаю живой!

– Нет, это я его поймаю, – отвечал Михаил.

– Ладно, вместе!

Измучивший меня и сам еле живой от усталости, этот старый дикий козел повернул направо и полез на гребешок балки. Раза два-три он сползал на дно, где под снегом что-то шепотом бормотал невидимый ручеек, и все мы трое успели подойти к туру почти вплотную. Но вот он одолел подъем, и было слышно, как съехал по противоположному склону и затих на несколько секунд. Я поднялась наверх и увидела, как мой еще не добытый трофей медленно пересекает широкое и почти ровное снежное поле, которое заканчивалось довольно далеко новым гребнем, идущим по склону сверху вниз. В это время солнце утонуло в сомкнувшихся светло-серых тучах и пошел крупный, тихий снег. Видимость сразу ухудшилась, и тур превратился в неясное серое пятно, постепенно тающее в хороводе белых мух. С разбегу я врезалась в мягкие сугробы и, прыгая, как лягушка, устремилась вперед, ориентируясь по струе потного козлиного запаха, который оставлял после себя зверь. Струя становилась то гуще, то жиже, то почти совсем пропадала. За снегом я ничего не видела, даже когда выпрыгивала особенно высоко. Наконец, я признала себя побежденной и бессильно завалилась набок. В ту же минуту около меня раздалось шумное дыхание хозяина. Высоко вскидывая ноги, он пробежал мимо. Следом за ним, почти наступая другу на пятки, двигался Иосиф с мотком веревки в руке. Я встала и пошла, покачиваясь от стыда и смертельной усталости. Надолго меня не хватило. Что-то сильно сдавило мою грудь, закружилась голова, и я снова легла на такой приятный, холодный и мягкий снег. Не успела отдышаться, как вдруг вернулся хозяин. Ни слова не говоря, он подхватил меня на руки, прижал к груди и стал догонять Иосифа.

Я виновато лизнула хозяина в щеку. «Ладно, ладно! – сказал он. – Все будет в абажуре…»

Иосифа мы скоро догнали и теперь топали за ним (по крайней мере, Михаил топал) след в след. Снег пошел еще гуще и крупнее. И даже в четырех собачьих прыжках было плохо видно. Зато я снова поймала струю турьего запаха и заскулила от возбуждения.

– Где-то рядом, – сказал хозяин. – Картечь его чует.

– Я тоже чует, – ответил Иосиф.

– Ну тогда прибавь скорости.

– Я могу. А ты с Картечь не будешь отстать?

– Ничего, успеем.

– «Ничего, ничего!» Последний год ты, Мишка, очень толстяк.

– Ну, ладно, тебе! Ты вот в своем спасотряде не разжиреешь, а посидел бы, как я, над дис… – Тут я не помню, что за слово произнес хозяин. Дис… р-р-р…

Охотники пошли быстрее. Впереди все время маячила спина Иосифа. Запах тура становился гуще, сильнее. Но вот дорогу стали преграждать скальные обломки, торчащие из сугроба, и снег между каменными глыбами оказался еще глубже… Пришлось идти гораздо медленнее.

Мои охотники тоже, видно, устали и теперь еле волокли ноги. Иосиф остановился, снял рюкзак, раскрыл его и сказал Мише:

– Давай сюда.

Хозяин запихнул меня в мешок – одна голова наружу – и хотел взвалить нелегкую ношу за плечи, но Иосиф не дал.

– Мой очередь, – сказал он.

Теперь хозяин пошел вперед, а мы с его другом – за ним. В рюкзаке за спиной у Иосифа на моей шкуре таял снег. Согрелись лапы – и на ступнях начали сильно болеть подушечки. Но все это была чепуха по сравнению с дразнящим дурманом старого козла и жгучей болью переживаний, болью честной работящей собаки, которая сейчас находилась в позорно унизительном положении.

…Хозяин сделал еще шаг и провалился в снег по самую грудь. Иосиф взял чуть правее, и подошел к товарищу сбоку, где снегу было по пояс.

– Сам вылезу! – пропыхтел Миша и забарахтался в сугробе, подминая снег под себя.

Хозяин продвинулся немного вперед, уцепился руками за неровные края большого плоского камня, вылез и сел, кашляя и отплевываясь.

– Никто еще взрослый тур не поймал, – задумчиво сказал Иосиф, устраиваясь рядом.

– И никто, кха-кха, не охотился, кха, с собакой, – выдавил из себя хозяин.

– Хочешь ходить обратно? – спросил Иосиф.

– А ты хочешь?

– Когда ты хочешь, тогда и я.

– Почему ты думаешь, что я первый захочу?

Вот упрямцы! Такого остервенелого упрямства не встретишь и среди собачьего племени.

Михаил выхватил веревку из рук Иосифа и двинул дальше, как машина-вездеход. Иосиф теперь старался идти рядом и в следующий раз, уже в самом конце этого снежного поля-котлована, они провалились вместе. А тур, я готова была поклясться, все время шел совсем близко от нас, буквально в нескольких шагах. Сейчас моя голова, торчащая из рюкзака, находилась на одном уровне с краем сугроба, и я почти уткнулась носом в пару хлопьев еще дымящейся пены – этой скотине тоже приходилось часто проваливаться.

Снегопад прекратился. Я сама видела, как плавно опустились последние снежинки и как сквозь разжиженную пелену туч стала несмело проглядывать бледная голубизна чистого неба. Резко усилившееся потное зловоние заставило меня повести носом в сторону, и я увидела – первая увидела! – торчащие из снега турьи рога, которые бесшумно и вяло покачивались вперед – назад, вперед – назад.

Я залаяла, Иосиф что-то крикнул, а хозяин, загребая руками, как пловец, пополз к зверю. Тур медленно, но верно выбирался из снежной западни. Когда Михаил, казалось, уже мог дотянуться до него рукой, тур начал подниматься на склон гребня, где снега было не так много. В обычное время он бы пулей взлетел на гребень, но сейчас, тратя последние силы, продвигался чуть ли не ползком. Почти на самом верху он зашатался, поскользнулся на гладком камне и, рухнув набок, съехал на несколько шагов ниже. И тут Михаил, даже не поднимаясь с четверенек, сделал отчаянный рывок, упал на тушу зверя и крепко уцепился за его рога. Тур мотал головой, дергал ногами и больно ударил копытом по колену хозяина. Но охотник был силен, тяжел и сумел без особого труда удержать добычу, пока не подоспел Иосиф, сбросивший рюкзак на землю. Из рюкзака я высвободилась быстро, но пока ковырялась в этом проклятом снегу, охотники уже спутали козлу ноги и привязали по веревке к каждому рогу. С молчаливой злобой впилась я в турью ляжку, но хозяин оттащил меня от зверя и крикнул:

– Картечь, нельзя! Нельзя, говорю!

Иосиф вернулся к своему рюкзаку, а потом, подойдя к нам, сообщил, что фляжки с айраном нет. Она где-то выпала. Михаил махнул рукой и зачерпнул горсть снега. Иосиф молча сел рядом, но снег глотать не стал. Они посидели, отдохнули, остыли…

– Слушай, Иосиф! Доставай свой нож и… – Хозяин кивнул в сторону тура и провел ладонью по горлу.

– Нет. Резай сам.

– Может, хочешь отпустить?

– На, возьми нож.

– Нет, я резать не буду.

– Тогда отпускай.

– И отпускать нельзя. Мухтар засмеет. И еще всем расскажет.

– Да, никто верить не может, – вздохнул Иосиф. – Вся ущелья скажет: «Иосиф и Мишка – трепло».

– Вот и я так думаю. Ну что ж, потащим живого.

За этим гребешком – гладкий травяной склон. Крутоват, правда, зато снега на нем мало. Спустим тура легко.

– Да, знаю, – согласился Иосиф. – Мы далеко шагали. Вон там уже Ануаров солонец.

– Точно! А знаешь, сколько времени прошло, как мы начали подъем от речки? – Хозяин посмотрел на часы. – Три с половиной часа.

– Обратно поедем быстро: час – полтора.

– Ага. Ну, взяли!

Охотники потянули оцепенелого от страха тура на гребень. Потом, осторожно придерживая веревки, перевалили его на ту сторону гребня. И начался «легкий» спуск. Михаил с веревкой в руке шел вприскочку, иногда съезжая, как на лыжах, впереди. Иосиф, натягивая другую веревку, шел позади, а я – в середине, рядом со сползавшим вниз живым трофеем. Надо же на всякий случай стеречь добычу, ведь чем черт не шутит…

Погода все больше прояснялась, и внизу стали отчетливо видны речка и заросли облепихи на ее обрывистых берегах. Михаил шел по склону наискосок, чтобы сразу выйти к тому месту, где потерялась тропинка. На самой крутизне охотники остановились, чтобы поменяться ролями. Хозяин был все-таки на целую собаку тяжелей, чем Иосиф, а здесь уже приходилось не столько тащить тура за собой, сколько удерживать его: иначе сам покатится вниз. Михаил поднялся к Иосифу и взял у него веревку.

– Смотри, – сказал он, – Мухтар костер зажег.

Я увидела вдалеке дрожащий оранжевый лоскуток и струйку серого дыма. Сейчас же спазмы голода сдавили мою глотку и обильная слюна закапала с высунутого языка. Как хотелось поскорее добраться до этого доброго огня, с которым всегда бывают связаны вкусные запахи и такие чудесные теплые кости!

Иосиф взял нижнюю веревку; мы «поехали» дальше и скоро оказались там, откуда начинали подъем.

Внизу перевели дух и стали совещаться, как быть дальше.

– По этим камням за веревки его не потащишь, – сказал хозяин. – Снега почти нет.

– А если бы зарезали?

– Тогда шкуру и внутренности – долой, мясо – на куски и в мешок, а голову с рогами – в руках.

– Нет, – покачал головой Иосиф. – Теперь дядя Мухтар режит.

– Правильно, – согласился Михаил.

– А мы вот что. Давай погоним его своим ходом. Это будет здорово, а?

– Удержим за веревку рога?

– Удержим. Возьми-ка заднюю веревку и дай мне нож.

Хозяин быстро разрезал путы на турьих ногах, схватил вторую веревку и отскочил вперед на всю ее трехметровую длину. Тур продолжал лежать, как парализованный. Заставлю тебя встать! Я зарычала и укусила его за ногу. Вот, правильно говорят: «Вскочил, будто ужаленный!» Старый козел рванулся вверх по склону, но веревки не пускали. А хозяин рванул его раз и еще раз, и еще, протащил несколько шагов и продолжал тянуть. С громким лаем я бросилась на упрямого скота сзади и как следует «подбодрила» его. И он пошел. Пошатывался, упирался, но шел. Подгоняя тура, я, видимо, немного перестаралась, и трофей бросился вдогонку хозяину и полукружиями рогов чувствительно поддал ему под окорока. Хозяин вскрикнул от неожиданности и резво устремился вперед. Иосиф хохотал, еле удерживая веревку, которая дергала его, как тряпичную куклу. Тур ухитрился еще пару раз напомнить хозяину о своих обидах. Никогда я не думала, что такой тихий человек, как Иосиф, может так громко смеяться. Он даже упал на землю, продолжая смеяться с какими-то странными присвистываниями и пристанываниями. Тур поволок его немножко по земле и остановился. Затем повернулся и бросился на Иосифа, который едва успел вскочить на ноги. Кажется, хозяин не особенно старался удерживать свою «вожжу», и тур тотчас этим воспользовался. От удара под зад Иосиф чуть было не взлетел на воздух, а Михаил покатился со смеху: до него дошел, наконец, весь комизм положения. Зато Иосиф уже не видел в этой ситуации ничего смешного. А я прыгала у самой морды зверя и лаяла, лаяла, лаяла до хрипоты. Но вот беспокойный козел опять выбился из сил и присмирел. Вскоре мы уже выходили на поляну, где нас встречал вытаращивший глаза и распахнувший рот дядя Мухтар.