Текст книги "«Глухой» фармацевт"

Автор книги: М. Спектор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

2. ПО ПУТЕВКЕ КОМСОМОЛА

В феврале, вскоре после изгнания деникинцев, состоялось первое легальное собрание комсомольцев Николаева. Большой зал в помещении Страхового общества был полон. А перед зданием на улице толпились сочувствующие, так называли тогда молодежь, еще не вступившую в комсомол, но помыслами и делами бывшую вместе с комсомолом.

Первым выступил Федор Гроза.

– Товарищи! Я много говорить не буду. Времени мало. А дел у нас по горло. Вы все были вчера на митинге, когда на заводе «Наваль» выступил представитель политотдела сорок первой красной дивизии, освободившей наш город. Товарищ точно и ясно охарактеризовал политическое положение. Мировой капитализм хотел задушить нашу революцию. Но ничего у него не вышло. Провалилась австро-германская авантюра, лопнул второй поход Антанты. Этой Антанте, как сказал Владимир Ильич Ленин на седьмой Всероссийской конференции РКП(б), придется скорее убрать свои войска из России и с Украины.

Власть Советов настолько окрепла, что никакие контрреволюционные банды – внутренние и международные – нам не страшны. Наш рабочий класс с мозолистыми руками добьется полной победы. В третий раз устанавливаем мы в городе Советскую нашу власть – и теперь уже навечно!

Но в наследство нам остались разруха, голод, тиф. Не сложила оружия внутренняя контрреволюция. Поэтому всюду нужна наша помощь, помощь комсомольцев, сочувствующих. И на этом фронте мы победим!

После здравицы в честь Красной Армии и партии коммунистов в зале прокатилось мощное «ура!».

Потом выступила Лиза Мураховская. Она недавно перенесла сыпняк, была подстрижена под машинку и выглядела очень бледной, изможденной. Громко говорить она не могла. Все напряженно прислушивались к ее слабому голосу.

– Теперь, ребята, о комсомольских делах. Первое. Мы должны провести перерегистрацию и открыть запись в комсомол для сочувствующих. Прежде всего, из рабочей молодежи. Во-вторых, имеется постановление губревкома об организации власти на местах и борьбе с контрреволюцией. Уже есть требование из губчека о направлении туда трех комсомольцев. Военком просит комсомольцев для организации охраны нашей границы. Губпродком ходатайствует о выделении пятерых. Нужна молодежь для работы в губнаробразе, политпросвете, профсовете, а главное, на селе. Будем решать, кто куда пойдет.

Из зала послышались голоса:

– А в Красную Армию? На фронт!

– И про фронт не забудем. Не беспокойтесь, – ответила Лиза. – Начнем с ЧК. Говори, Матвей, кого ты наметил.

Бойченко считался среди своих ребят старым чекистом. Они знали, что еще весной 1919 года председатель ЧК Абашидзе направил Матвея на задание, правда, не знали точно на какое, но Бойченко почти на год исчез из города. Значит, дело было нешуточное. Знали ребята и другое: в марте 1918 года Матвей сражался на баррикадах против германцев, а в октябре того же восемнадцатого, еще при оккупантах, одним из первых вступил в комсомол.

– Председатель губчека товарищ Буров требует трех наших ребят. И чтобы среди них одна была комсомолка, грамотная и умела печатать на машинке.

На лицах девушек, сидящих в зале, Матвей увидел разочарование. Девушки не задумываясь пошли бы в огонь и в воду, они умели стрелять и перевязывать раны, были среди них и грамотны», но чтоб еще и на машинке печатать... Редко кто из ник и машинку -то видел.

– Я предлагаю послать на работу в ЧК Костю Решетняка из Слободки... Сашку Трояна и Валю Пройду.

– Сашку?! – раздался на весь зал удивленный голос. – Не годится!  Он близорукий! Слепой! Ничего без очков не видит!

– На контру я не слепой! Контру я насквозь вижу! И вообще ты, Пашка, заткнись! – бросил Троян в сторону сомневающегося Пашки. – Не ты, Пашка, для меня судья.

– Я уверен, что Сашка Троян оправдает доверие товарищей, – громко сказал Бойченко.

– А кто эта Валя? – спросила Матвея Мураховская. – Я такой не помню.

– Валька... Валя Пройда, – оказал Матвей, – она сочувствующая.

– Но в заявке ясно сказано: направить комсомольцев, – недовольно заметила Мураховская.

– Так мы сегодня примем в комсомол, – сказал Матвей. – Она же сочувствующая. И листовки  помогала расклеивать при Слащеве. И на машинке умеет печатать. Эй, хлопцы, позовите, там, на улице, Валю, – крикнул Бойченко.

К столу президиума подошла хрупкая девушка лет шестнадцати в накрахмаленной белой блузке из мадаполама и юбке из мешковины, выкрашенной луковичной шелухой словно под цвет ее огненно-рыжих волос. И лицо ее было усеяно крупными рыжими веснушками. Она уставилась на Мураховскую широко раскрытыми светло-карими глазами.

– Что ты вытаращилась на меня, Валя? – несколько смутилась Мураховская. – Ты сочувствующая? Хочешь в комсомол? Происхожденья ты какого?

– Какое там происхождение! Видишь – барышня, белоручка! И такую в ЧК? – раздался беспокойный голос из зала.

Резко повернувшись, Валя огрызнулась:

– Сам ты – «барышня»! – А потом, потупившись, ответила Мураховской: – Отец мой от тифа умер. Работал он на «Рассуде». Он большевиком был. Товарищи его, коммунисты, подтвердить могут. Брат, он старше меня, сейчас служит на финской границе. А мама-портниха. Перешивает людям разное старье. Я ей помогаю.

– Ты листовки расклеивала?

– Расклеивала не я. Я только их клейстером мазала. А клейстер мама варила.

Лиза Мураховская, все еще улыбаясь, сказала:

– Ну, тогда пиши заявление. Да, а где и когда ты на машинке научилась печатать?

– Мой брат чинил кому-то. А когда сделал, оказалось, что ее хозяин уехал. Машинка у нас осталась. Вот  я и  научилась.

– Хорошо печатаешь?

Валя засмущалась, махнула рукой:

– Где там... Но могу.

– Клопов давить! – опять послышался голос беспокойного парня из зала.

– Клопов?! А четыре странички за час не хочешь? – снова отпарировала Валя.

– Жаль тебя отпускать, – сказала Лиза. – Нам самим такая девушка нужна. Но требование есть требование... Вот напишешь, Валя, заявление, а в конце собрания мы и решим вопрос о приеме в комсомол.

И, конечно же, Валю Пройду приняли. Прямо с собрания ребята во главе с Бойченко отправились в ЧК.

Ответственный дежурный – Яков Каминский с удовлетворением остановил свой взгляд на Косте Решетняке, одетом в кавалерийскую шинель и буденовку, а вид Сашки Трояна – сутулого, очкастого, с патлами, торчащими из-под кепки, восторга у него не вызвал. На Валю он взглянул мельком, и в глазах его можно было ясно прочитать: «Барышня, как барышня...».

Почесав затылок, Яков Каминский на правах старшего товарища заметил Матвею негромко:

– М-да... А ты хорошо знаешь этих хлопцев? Работа у нас, сам знаешь, опасная. Тут и смелость нужна и чтоб язык за зубами Ты предупредил их?

– Конечно. Хлопцы – что надо. В восемнадцатом оба были в рабочих дружинах, били германцев вместе со взрослыми. – Матвей отвечал Каминскому громко, чтоб ребята слышали.

– Чего-то он такой нежный? – не унимался Каминский, указывая на Сашку. – Вроде бы хлипкий интеллигент. Учти, нам крепкие ребята нужны.

Сашка нахмурился, – сколько можно тыкать человека интеллигентом?! Но ответил сдержанно: – Я болел испанкой. Вот отойду скоро, поправлюсь. А что до интеллигента, так я, товарищ Каминский, три года в аптекарском складе пятиведерные бутыли таскал, да ящики.

– Пятиведерные? – переспросил Каминский. – Это три пуда?

– Без пяти фунтов, – заметил Сашка.

– Ну, а стул вот этот за переднюю ножку оторвешь от пола одной рукой?

Сашка подошел к стулу, оглядел его оценивающим взглядом. Мебель в особняке была тяжеловата и сработана на совесть. Стул Каминского был с довольно высокой спинкой, сиденье обшито кожей. Не какая-нибудь сосновая табуретка, поднимая которую за одну ножку, мальчишки мерились силами.

Матрос, сидевший в дальнем углу комнаты и чистивший наган, едва речь зашла об этом эксперименте, откинулся в кресле и стал внимательно следить за тем, что будет дальше.

– Вот этот стул? – переспросил Сашка, еще больше ссутулившись.

– Этот, этот, – с покровительственной насмешечкой закивал Каминский. – Да тут другого и нет. Остальные – кресла. Не видишь, что ли?

– Вижу, вижу, – сказал Троян. – Так...

Сашка вытащил из кармана фланельку, снял очки  и стал протирать стекла, словно именно от их чистоты и прозрачности зависело, сумеет или не сумеет он поднять этот злополучный стул.

Троян стал на одно колено.

Тут моряк, сидевший в дальнем углу комнаты, поднялся, и, полируя ветошью ствол нагана, подошел к Сашке. Каминский подмигнул ему:

– Будь свидетелем, Касьян. Моряк с удовольствием согласился.

Сашка поудобнее взял ножку и стал медленно, как положено, а не рывком, поднимать стул.

И это ему удалось! Правда, на одну-две секунды, потом стул с грохотом опрокинулся на пол.

– Вот! – воскликнул Каминский. – Что я г-говорил!

– Нет, Яша, выиграл у тебя очкарик! – твердо сказал Касьяненко. – Ведь вы не договаривались, сколько он продержит стул. А этот Сашка – молодец!

Каминский не ожидал подобного от сослуживца, но раз он сам назначил его судьей, то спорить было бесполезно.

– Так ты, Касьян, думаешь, подойдут нам хлопцы?

Сдвинув кожаную фуражку дулом нагана с затылка на лоб, «Касьян» пожал плечами:

– Что тут скажешь? Камса как камса... Но я такую детвору к себе в оперативную  группу не возьму. Мне братва нужна.

– Вот и я про то же, – воздохнул Яша, понимая, что решение зависит не от него. И он продолжил разговор уже в другой плоскости: – Как с жильем? Нужно, чтобы все жили вместе. Если понадобитесь, надо мигом быть здесь.

– С этим худо, – сказал Матвей. – Сашка вместе со мной ночует в комсомольском клубе. А вот Костя Решетник живет у родителей на Слободке.

Каминский выслушал короткое сообщение Матвея, затем стал рыться в столе. Наконец он нашел клочок серой оберточной бумаги, что-то написал на нем, вынул из наружного кармана гимнастерки завернутую в тряпочку печать, аккуратно ручкой смазал ее чернилами, подышал на печатку и пришлепнул к бумажке.

– Вот тебе, Матвей, ордер на комнату. На Спасской улице, рядом с гостиницей «Лондонская». Найдите дворника, он вам покажет комнату на втором этаже. Он знает, там деникинские офицеры жили. Но... хлопцы, учтите, дворник – сволочь. Сейчас он, конечно, за революцию, однако членом «Союза Михаила  Архангела» был. Послушай, Касьяненко, сходи ты с ребятами. Обдурить он их может.

– Кого? Матвея? Его, пожалуй, обдуришь! – усмехнулся Касьяненко. – Впрочем, ладно. Вот только председателю доложу.

Пока шел разговор, Валя Пройда стояла в сторонке и искренне завидовала мальчишкам.

Из соседней комнаты в дежурку стремительно вошел Буров. Крепко сжатые губы делали его лицо строгим. Он быстро цепким взглядом окинул каждого и каждому пожал руку.

– Твои комсомольцы, Матвей?

– Да, вот направление.

– С охотой идете к нам работать? Вечером явиться на совещание. Придут еще товарищи по путевкам горкома партии.

– Мы здесь будем. Вот только насчет комнаты смотаемся. Посмотрим, что там да как – и обратно. Полчаса – не больше, товарищ Буров.

Сказав это, Матвей повернулся к ребятам и заметил, как напряженны стали их лица, а глаза, очевидно, помимо воли уставились на невысокого худощавого человека по фамилии Буров. Бойченко не сразу понял, в чем дело, а потом сообразил: по городу уже расползались обывательские слухи, впрочем, может, и не обывательские, просто – вражеские, что «из самой Москвы в Николаев прибыл самый страшный чекист Буров».

– Идемте, хлопцы, – сказал Матвей, обнимая ребят за плечи, – а то глаза сломаете.

Буров, очевидно, понял, в чем дело, и улыбнулся:

– До встречи, хлопцы! Устраивайтесь! – суровое лицо его мгновенно преобразилось, глаза с искринкой стали чуть хитроватыми, добрыми.

А Валентина все стояла поодаль, по-прежнему обойденная вниманием присутствующих. От обиды она раскраснелась и едва сдерживала слезы. Буров подошел к ней.

– Что, курносая, нахмурилась? Сама виновата, что в сторонке стоишь. У хлопцев локти  сильнее? Так ты видом бери. Как фамилия?

– Пройда. Валя Пройда.

– И с такой фамилией позади хлопцев стоять?! – Буров, продолжая улыбаться, легонько хлопнул вконец засмущавшуюся девушку по плечу. – Давно в комсомоле? Печатать умеешь?

Покраснев до того, что в глазах проступили слезы, Валя ответила сбивчиво:

– В комсомоле? Вчера приняли...

И она рассказала, что была сочувствующей, помогала расклеивать листовки, что отец ее недавно умер от тифа, брат служит на финской границе, а мать шьет на дому, больная она.

– Валя, – серьезно спросил Буров, – твоя мама знает, что ты будешь работать у нас?

Посерьезнела, перестала смущаться и Валя, сказала просто:

– Про комсомол мама знает. Про ЧК – кет.

– Вот что. Валя, ты обязательно скажи маме, что будешь работать у нас секретарем. Поняла?

– Да, товарищ Буров.

– Обязательно скажи... Товарищ Каминский, – повернулся  Буров к дежурному и распорядился: – Вызови коменданта, пусть выдаст Валентине Михайловне  Пройде пшена и подсолнечного масла, что положено на трехдневный паек бойцу.

– Есть! – отчеканил Яша. Буров снова улыбнулся девушке:

– Работа у тебя, так сказать, и умственная и физическая... Да исхудала ты, Валя Пройда. Этак скоро насквозь просвечиваться будешь. Ну и обмундируем тебя. Чего в мешковине щеголять?!

К последнему замечанию Бурова Валя отнеслась довольно равнодушно:

– Сейчас все так ходят. А то еще комсомольцы «барышней» задразнят.

– Ну относительно этого с тобой Валерий Михайлович потолкует, – сказал Буров. – Значит, обо всем договорились?

– Договорились, товарищ Буров... – по-деловому ответила Валя, решив, что необязательно быть мальчишкой, чтобы с тобой разговаривали по-серьезному.

3. БУДНИ ЧК

В гостиницу «Лондонская», куда пришли Касьяненко и комсомольцы, все комнаты, кроме одной, оказались занятыми.

 Красномордый бородатый верзила-дворник, приведший их смотреть комнату, окал и разводил руками:

– Вот осталась одна комнатенка. Прошу, товарищи комиссары.

«Комнатенка» оказалась просторной, с высоким лепным потолком. Посредине на дорогом узорчатом паркете был прибит большущими гвоздями ржавый лист жести, на котором стояла и пузатая «буржуйка». Жестяная труба от нее тянулась к люстре с хрустальными подвесками. Там ее колено было привязано проволокой к бронзовым украшениям люстры, и труба уходила в форточку, тоже заложенную жестянкой.

Матвей поглядел на «буржуйку», потом на красивую изразцовую печь, выдававшуюся из стены.

– Дров сжигает видимо-невидимо, – пояснил дворник, перехвативший взгляд Бойченко, – может, конечно, вы дровишек достанете...

Возле «буржуйки» валялись обломки резного орехового книжного шкафа, гнутые спинки и подлокотники кресел красного дерева. Рядом с окном у стены приткнулся, накренившись, словно полузатопленный корабль, большой диван без подлокотника и двух ножек. Из сиденья был вырезан порядочный клок кожи. Рядом с печкой, соперничая с ней в белизне, стоял рояль с позолотой.

Лондонская гостиница

– А это что за фисгармонь? – опросил Касьяненко, тыкая пальцем по клавишам.

Звук рояля был красивый и сильный.

– Нет, не фисгармония это, товарищ комиссар, – солидно заметил дворник. – Рояля, изволите знать. Фисгармонии в костелах стоят. А роялю мы уберем, не извольте беспокоиться. Она из другой залы дома.

– Стол-то есть какой-никакой? Табурет, койка? – заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки, поинтересовался Касьяненко.

– Стол? Табуретку? Койку? – дворник оглядел комнату, словно эти вещи могли расползтись по щелям  в паркете, и развел руками. – Всю мебель большевики, что понаехали, разобрали. В другие, стало быть, помещения.

– Ладно... – мрачно констатировал Касьяненко. – Можешь идти.

Дворник, подловато улыбаясь, удалился из комнаты задом, точно боялся, что морячок проводит его пинком. Едва красномордый прикрыл дверь, Касьяненко зло сплюнул и выругался:

– Фу ты, сволочь какая! Прямо по роже видать – контра! Чистая контра! – И, чуток отойдя, добавил: – Вот что, камса, я, пожалуй, к вам  переберусь. Веселее будет. А то впихнули меня в келью при кирхе, на Глазенаповской. Стены – каменные, пол  – каменный, а у меня от сырости еще на службе ревматизм завелся.

– Это здорово! – за всех ответил Матвей. Костя и Сашка топтались на паркете, больно красив был, и ходить по такому жалко, а больше всего Решетняка и Трояна смущал рояль цвета слоновой кости с позолотой.

– Можно мне пальцем в него потыкать? – спросил Сашка, обращаясь к Матвею.

– Тычь, была б охота! – ответил за него Касьяненко. – Гидре всякой можно, а нам нельзя?!

Но Троян  продолжал вопросительно смотреть  на Матвея.

– Попробуй, – сказал Матвей. – Только кулаком по роялю не грохай. Хоть он и принадлежал контре, а сделал его мастеровой человек и теперь он принадлежит рабочим.

– Ишь ты, – широко улыбнулся Касьяненко. – Недаром  тебя дворник-контра комиссаром назвал. Ты, может, и Карла Маркса уже читал?

– Читал, – ответил Матвей. – «Капитал». Мы вместе с двоюродным братом, с Володей. Одному бы мне, пожалуй, не осилить.

– А кто это «двоюродный брат Володя?»

– Рабочий с «Наваля».

– Сейчас кто?

Троян неуклюже взмахнул длинными руками и хлопнул себя. по бедрам:

– Ты что, Шицевалова не знаешь?

– Погодь, погодь... Это председатель уездчека Елизаветграда? [3]3
  ныне – Кировоград


[Закрыть]...Тогда понятно, почему ты такую книгу осилил.

– И ты осилишь, – сказал Матвей. – Скоро занятия по политучебе начнутся, вместе заниматься будем.

– Да, хлопцы, видать по всем статьям, надо мне к вам перебираться, а то кирха эта меня совсем доконает.

Касьяненко в тот же день переехал к комсомольцам. Он появился в комнате веселый, в бушлате нараспашку, держа в одной руке гитару с широченным голубым бантом, а в другой – самодельный чемоданчик из фанеры, выкрашенный коричневой краской. Устроился Касьяненко на кожаном диване с прорехой. Сбегал во двор за четырьмя кирпичами, подложил их под сиденье вместо ножек и был очень доволен собой.

Решив, вероятно, сразить наповал «комсомолят», он откинул крышку полупустого фанерного чемоданчика, на внутренней стороне которой был наклеен выдранный, наверно, из какого-то журнала портрет киноактрисы Веры Холодной. Щелкнув пальцем по томному облику знаменитости, Касьяненко изрек:

– Вот это камея, стоящая вещь! Кто понимает. Только не вашего ума дело...

Потом они пошли на совещание. С докладом выступил Буров. Молчаливый Решетняк и подвижный Сашка, что называется, рты поразинули, и даже считавший себя опытным чекистом Бойченко был несколько удивлен обилием контрреволюционных выступлений в городе и уездах Николаевщины, перечисленных председателем ЧК. Активно действовали разрозненные петлюровские, махновские и просто кулацкие банды и группы. В разных волостях совершали налеты на села банды Завгородского, Колючего, Кваши, Грома, Яблочки, Кибеца, Штиля, Гриценко... Они убивали коммунистов, советских активистов, продагентов, работников милиции, ЧК, устраивали поджоги, насильничали, грабили  население.

В городах контрреволюционеры действовали более скрытно. Это были формирования белых офицеров, специально оставленные втылу Красной Армии контрразведкой второго армейского корпуса генерала Слащева, Белогвардейские агенты без разбора использовали для своих целей банды любой политической окраски, устанавливали контакты с петлюровцами, искали помощи и совершали диверсии, подготавливая почву для нового наступления деникинцев.

Говорил Буров негромко, сдержанно – приводил тезис и подкреплял свою мысль горой фактов.

Неожиданно его прервал Каминский. Он прошел к столу Бурова и сказал ему несколько слов на ухо. Глаза Бурова сузились, он в свою очередь пошептал что-то Яше. Тот быстро ушел.

– Товарищи! В любой операции будьте внимательны, наблюдательны, бдительны. Присматривайтесь к каждой мелочи, к каждому человеку. У любого врага, каким бы безобидным он ни прикидывался, может оказаться в руках ниточка, которая приведет к раскрытию всей контрреволюционной сети деникинцев. Враг разбит, но не уничтожен. Он попытается любыми средствами подло вредить нам! – Буров перевел дыхание и более спокойно заключил:

– А теперь оперативная группа и новые товарищи, коммунисты и комсомольцы отправятся на судостроительный завод «Наваль». Тем рабочие-дружинники из охраны завода около эллинга обнаружили подозрительные ящики. Во всяком случае в одном, который они вскрыли, – динамит.

Матвей был доволен заданием, ему впервые пришлось участвовать в подобной операции. Он хотя и имел опыт чекистской работы, находясь в логове Махно, но ему больше нравилась открытая схватка с врагом, без забрала.

– Выходы с завода перекрыты? – спросил Касьяненко в проходной.

– Мышь не прошмыгнет!

– Когда обнаружили ящик с динамитом?

– Полчаса назад. Сразу позвонили вам, – ответил рабочий. – Там не один. Да таскать побоялись. Кто знает, может, там адская машина с часами. И куда девать эти ящики, не знаем.

– А если до взрыва осталась минута?

– Куда девать ящики-то? Куда?

Касьяненко длинно, со знанием дела выругался по-моряцки, задиристо, и остановился, чтобы задать следующий вопрос:

– Что ж, ящики так под открытым небом и лежали? Куда вы смотрите, охрана?!

– Не валялись, товарищ. Под хлам у стены их запрятали. Я потому и заметил. Гляжу – вся  эта металлическая ветошь будто на дрожжах поднялась.

– За сколько дней?

– Не знаю. Я позавчера туда обрезки от штамповки кидал. А сегодня пришел, гляжу – они под низом. Как там очутились? Не нарочно, не без дела кто-то кучу перерывал. Позвал своих. Посмотрели, решили проверить. Вот и нашли пять ящиков.

– Пять?

– Да. Если они шибанут, то от самого нашего крупного эллинга рожки да ножки останутся...

Отряд быстро пошел к эллингу, где закладывались и строились суда. Несколько рабочих стояло поодаль, кучкой. Сразу чувствовалось, что им не по себе от соседства с динамитом.

Касьяненко  спросил:

– Рабочих из эллинга вывели?

– Догадались. Из соседних цехов – тоже.

Кто-то принес фонарь. Желтое пятно света вырвало из темноты развороченную груду металлического хлама. У самой стены эллинга стояло пять светлого теса ящиков.

– Переставляли ящики? – спросил Касьяненко.

– Нет, не трогали. Только один вон, сбоку. Дощечку на крышке оторвали. И все.

– Костя! Решетняк! Давай до меня, – приказал Касьяненко и скиинул бушлат, засучив рукава робы. Костя тоже скинул шинель и засучил рукава рубашки. И Касьяненко и Костя не очень хорошо знали минное дело, но иного выхода не было. Никто не думал о себе. Даже если чекисты и рабочие отойдут на сотню-другую метров, взрыв такого количества динамита на заводе разнесет не один эллинг. Надо было разминировать склад во что бы то ни стало.

Они подошли к ящикам. Поставив на один из них фонарь, Касьяненко тщательно ощупал соседний. Затем, ловко пользуясь обрезком трубы, отодрал крышку и стал вытаскивать из него, ощупывать и осматривать кусок за куском взрывчатку, обернутую в промасленную бумагу. Тем временем Костя Решетняк принялся за другой.

Потом Бойченко увидел, что Касьяненко набросал обратно в ящик взрывчатку и, взломав крышку, стал ощупывать третий ящик, изредка вытирая пот со лба, хотя с Бугского лимана тянул пронизывающий ветер.

Наконец был выпотрошен и последний, пятый ящик.

Тогда Касьяненко сел на него, достал из кармана клочок газеты и кисет с махоркой. Но пальцы плохо слушались его.

– Эй, хлопцы, дайте самокрутку, руки, сволочи, дрожат.

К моряку подбежало несколько человек. Остальные тоже подошли  поближе.

– Не успели, гады, запал подложить, – услышал Матвей голос Касьяненко. – А без детонатора – это просто труха. Тащите ящики в машину. Увезем.

– Кто же это мог сделать? – словно сам себя вслух спросил рабочий, встретивший чекистов у заводских ворот.

– У вас спросить надо! – резко ответил Касьяненко. – Хлопаете ушами. Охраняете завод – с вас и спрос. А я не цыганка, гадать не умею. Пять ящиков динамита! Это ж не зажигалку в цехе сделать. Их внести надо было! И откуда они взялись?

Смачно затягиваясь, Касьяненко говорил теперь в охотку, много. Не остановился он и тогда, когда рабочие перетаскали ящики в телегу и та отъехала подальше от кучи металлического хлама, а чекисты еще раз перебрали вою груду хлама, внимательно осматривая каждый кусок трубы, каждый подозрительный предмет, но ничего, не нашли.

История с динамитом на заводе «Наваль» наделала много шуму в городе. Она лишний раз показала рабочим, что враг не сложил оружия, что он действует, и действует расчетливо и коварно.

Для Матвея, Кости Решетняка и Саши Трояна дни и ночи словно смешались. Они редко ночевали в своей комнате. Чаще устраивались на диване или в кресле в здании губчека, потому что оперативная группа Касьяненко была не а силах справиться со всеми делами: розысками и ликвидацией складов оружия, обнаруженных в различных концах города; борьбой с анархистами, грабившими квартиры; выступлениями подпольных организаций меньшевиков и эсеров, украинских националистов. На ЧК возлагалась и борьба со спекуляцией, саботажем, распространением ложных и панических слухов, на которые обыватели были удивительно падки.

Если и выдавалась свободная минутка, то надо было провести у населения сбор белья для красноармейцев, идти на субботник по отгрузке зерна для голодающих рабочих Питера и Москвы, участвовать в заготовке дров или очистке площадей и дворов от завалов многолетнего мусора. Близилось лето, и антисанитарное состояние города грозило эпидемиями.

С центрального аптекарского склада пропала шестидесятиведерная бочка со спиртом, несколько килограммов йода в кристаллах и несколько пудов перевязочных материалов. Во всем этом крайне нуждались наши раненые бойцы. Но, значит, в этом же нуждались ивраги. Настораживал не только сам факт исчезновения: пропажа обнаружилась «случайно». Управляющий складом, возглавлявший его еще при деникинцах, был смещен. Новый управляющий при приеме дел обнаружил недостачу.

Буров отнесся к пропаже спирта и прочего как к обычному воровству. Но Горожанин сразу увидел в нем нечто большее. Между ним и Буровым произошел такой разговор:

– Не понимаю, что ты, Валерий Михайлович, увидел особенного в этом деле? Ну, возможно, диверсия. Могли пробить гвоздем дырку в бочке – спирт вытек. Перевязочные материалы  и йод мало-помалу растащили.

– Вы, Михаил Никитич, не обратили внимания на некоторые обстоятельства. Пропал не спирт, а бочка со спиртом. Кристаллам йода на рынке не торговали и не торгуют. И еще пропала не марля, которую можно было продать, а перевязочный материал.

– Ты хочешь взяться за это дело?

– Да, Михаил Никитич.

– Но ведь народу у нас не хватает.

– Мне достаточно комсомольцев.

– Саша Троян свободен. А Матвей и Решетняк включены в группу по ликвидации банды в Богоявленске.

– Я думаю подключить к этому делу Валю Пройду. И Александр Троян мне как раз подойдет.

– Как знаешь. – сказал Буров.

Ликвидация банды в Богоявленске была делом необходимейшим. В конце марта с несколько запоздавшей оказией губчека получила сообщение от спрятавшегося во время налета председателя сельрады [4]4
  сельсовета


[Закрыть], что на Богоявленск наскочила необычная банда. Командовал ею, судя по записке председателя, белогвардейский подполковник. Он же должен был возглавить восстания как в самом Богоявленске, так и в Покровском, Кисляковке и в других селах. Сигнал спасшегося председателя вызвал большую тревогу. Эти села располагались в ближних тылах Красной Армии.

Бойченко уже не раз выезжал с Касьяненко на ликвидацию банд, но Решетняку моряк неизменно говорил: «Рано еще. Пообвыкни на городских делах. Потом на стрельбу пустим». Что же касается Трояна, то Касьяненко, относясь к Сашке хорошо, и слышать не хотел о зачислении «интеллигентного очкарика» в свою опергруппу. На Богоявленскую операцию Решетняка Касьяненко все же взял.

Вечером оперативная группа вместе с отрядом из чекистов батальона выехала на розыск банды, орудовавшей по левому берегу низовья Бугского лимана. Солнце еще только собиралось закатиться за Варваровку, горбом торчащую на правой стороне Буга.

К чекистам, как и было условлено, присоединился боевой отряд горкома партии. Численность банды оставалась неизвестной, а в таких случаях сил лучше иметь побольше.

Впереди на буланом боевом коне ехал сам Петр Касьяненко, Следом, в первом ряду, Матвей и Костя Решетняк. Товарищи знали, что ребята квартировали вместе с начальством, да и удаль Бойченко в схватках к тому времени была известна многим. Им в нарушение некоторых неписаных правил и разрешили следовать сразу за командиром.

Сводный отряд отправился в сторону того же хутора Водопой, где полтора месяца назад Матвей с товарищами встречал передовую часть 41-й дивизии Красной Армии. Вскоре они миновали Слободку и кладбище, осталась в стороне роща – дачное место. Хорошо прогретая за день весенним солнцем степь пахла серебристой молодой полынью, бархатно светилась ковылем.

Не доезжая до железнодорожной станции, отряд свернул по дороге на юг, к хутору Широкая балка.

Едва закатилось солнце, как тут же, почти без сумерек, на землю накинулась ночь. Ехали молча. Костя Решетняк был не очень разговорчивым спутником, а Касьяненко ехал несколько впереди и по всему было видно: ждал кого-то, кто вот-вот появится на белесой в лунном свете пыльной дороге.

Вдали сквозь ночную темень блеклыми звездочками проступали огоньки. Отряд подъезжал к селу Богоявленскому. И тогда от одной из скирд, стоявших в степи, отделилась темная фигура. Неимоверно длинная, распластавшаяся по стерне. Матвей не сразу догадался, что видит не самого человека, а его тень. Сам же человек в серой смушковой солдатской папахе и длинной шинели оказался маленьким, хромым с винтовкой на плече.

– Касьяненко? – спросил человек, подойдя к Петру. – Лозовой я. Председатель совета.

– А-а. – Касьяненко слез с лошади, пожал человеку руку. – Что тут у тебя?

Лозовой принялся негромко и быстро рассказывать. Из его сбивчивой речи Бойченко понял: банда большая, а с кулацкими сынками да подкулачниками, примкнувшими к ней, и того более.

– Вот только что свой человек пришел, – пришепетывая говорил Лозовой. – Сказал, совещание у бандитов будет этой ночью.

– Кто соберется?

– Главари банды, местные кулаки Богоявленские, да Копаньской и Кисляковской волостей.

– Где?

– В Ефимовке, в Ефимовке. В крайней хате со стороны Кисляковки.

– Выходит... – как бы размышляя вслух, проговорил Касьяненко. – Поедем над берегом лимана. Добре. Там и овражки есть. А вдруг засада?

– Ни. Мой человек сейчас оттуда. Сведения точные. Охрана только у хаты.

– Ладно. Проверим. Ну, поехали.

– А заводных коней у вас нема? – спросил председатель.

– Имеются.

– Шестеро незаможников со мной. А коней нет. Как возьмешь со двора? Вмиг догадаются, подлюги. Они ни жинку, ни детей не милуют. А так – вроде в городе болтаемся.

Касьяненко распорядился дать крестьянам заводных лошадей и выслал вперед разведку, которую возглавил Лозовой.