Текст книги "Благородство ни при чем"

Автор книги: Люси Монро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Глава 16

Раскрытое личное дело Ронни лежало перед ним на столе. Маркус уже два часа сидел за столом как приклеенный, спрашивая себя, как эта пороховая бочка, маскирующаяся под офисный автомат, посмела говорить о прощении.

Восемнадцать месяцев назад она вероломно бросила его, обманула. Ушла, даже не оглянувшись. Ушла с его ребенком в животе.

С сыном.

Маркус сжал кулаки с такой силой, что мышцы предплечий заныли.

Из того, что он прочел в ее личном деле, выходило: их сыну десять месяцев. Столько же, сколько дочери Алекса и Изабел. Все это не укладывалось в его голове. Ронни родила Эрона Маркуса Ричардса во французской больнице, не потрудившись даже позвонить ему и сообщить, что он стал отцом.

Она исключила Маркуса из своей жизни с той же легкостью, с которой сделал это его отец.

Гнев накрыл его, как девятый вал. Никогда в жизни Маркус не испытывал такой ярости. Ронни вычеркнула Маркуса не только из своей жизни, но заодно и из жизни его сына. У его сына прорезался первый зуб, а он, Маркус, ни черта об этом не знал. Он научился переворачиваться. И Маркус не ведал об этом. Он стал ползать, а Маркус и знать об этом не знал.

Маркус пытался припомнить все то, чему научилась его маленькая крестная за десять месяцев жизни, и жгучая влага защипала глаза. Он видел, как его крестная первый раз улыбнулась с единственным зубом во рту. Как она ползла по полу, чтобы схватить красного плюшевого медведя, которого он подарил ей на Рождество. Как пытается сделать первый шаг и падает на подбитую мягким памперсом попку.

Тогда он подхватил ее с пола и, усадив на колени, стал успокаивать, пока Изабел покатывалась со смеху.

Пытался ли Эрон сделать свой первый шаг? Плачет ли, когда устает, или просто засыпает, и все? Нравится ли ему яблочное пюре, или он выплевывает его с отвращением, как малышка Хоуп?

Непрошеные слезы жгли Маркусу глаза, и он не мог прогнать их, сколько ни мигал. Он даже не знал, как выглядит его сын.

В пятницу вечером Ронни сказала, что любит его.

Короткий сдавленный смешок, больше похожий то ли налай, то ли на хрип, вырвался у Маркуса, и ему захотелось изо всех сил ударить кулаком по обтянутой тканью стене отсека. Любовь. Да уж!

Ронни испытывала к нему кое-какие чувства, только то была не любовь. Любовь подразумевает доверие. Она предположила, что он затащил ее в постель, чтобы завоевать ее доверие. Она сама так сказала, меньше двух часов назад. Он подавил нервный смех.

Как будто ему это грозило!

Она не доверяла ему восемнадцать месяцев назад – не рассказала об отчаянном положении, в котором оказалась из-за болезни сестры, о ребенке, которого они зачали, и сейчас она ему тоже ни на грош не верила. Она не стала делиться с ним мыслями, что пришли ей в голову, когда случайно перехватила анонимное сообщение. Она не спешила рассказать ему об их сыне и после того, как призналась ему в любви.

Она хотела его. Он дарил ей телесное наслаждение. Пробудил ее к новому опыту. Сексу. Она сказала, что в этом нет ничего особенного. Он предпочел думать, что она лжет, потому что в тот момент была в ярости, но теперь он знал правду.

Похоть. Теперь он знал слово, которое определяет ее чувства к нему. Они относились к сфере телесного и не распространялись на жизнь духа. Этим все начиналось и заканчивалось. Ей хотелось их как-то приукрасить, притвориться, что за похотью стоит что-то еще, что-то, что ее мелкое ханжеское сознание может принять. Но если бы это что-то еще было, он не сидел бы здесь, в любезно предоставленном офисном отсеке, над папкой, огорошившей его открытием. У него есть сын, а он узнает об этом из личного дела матери своего ребенка.

Маркус резко распрямился, отодвинув стул на несколько футов от стола. Он с шумом захлопнул папку и швырнул ее в шкаф над компьютером вместе с личными делами прочих сотрудников «Клайн технолоджи», которые вышли из числа подозреваемых. Схватив оставшиеся четыре папки, он выскочил из офиса.

Ему надо убежать. Он не мог слышать нежные обертона ее голоса за тонкой перегородкой. Он не в силах был находиться всего в двух шагах от нее после того, как узнал обо всем. Не мог.

Она больно ранила его, но худшее было не это.

Она приговорила их сына к детству без отца – точно так же, как это сделали родители Маркуса.

В горле его рос тяжелый ком. Тогда он чуть ли не бегом покинул здание, чтобы не разрыдаться при всех.

Ровно в шесть прозвенел звонок в дверь. Вероника опустила на пол маленький пластиковый самолет, которым развлекала сына. Поднявшись с ковра, она расправила просторную хлопчатобумажную рубашку, которую носила дома с удобными джинсами. Они с Эроном были в квартире одни. Дженни, как это планировалось заранее, ушла в библиотеку. Вероника не рассказала ей о событиях в «Клайн технолоджи». Ей не хотелось расстраивать младшую сестру. И болью своей тоже не поделилась – она была слишком личной для того, чтобы поведать о ней даже самому близкому человеку.

Она мечтала о будущем с Маркусом, а он всего лишь шел по следу преступника – по ее следу.

Заглянув в глазок, она увидела ярко-голубую гавайку, и рука ее застыла на полпути к дверной ручке. Она метнула взгляд на сына, мирно игравшего на ковре, и против воли перевела его на голубое пятно в окуляре глазка.

Она не могла видеть его лицо: он стоял слишком близко. Но сомнений относительно того, кто за дверью, у нее не было. Это мог быть только Маркус.

Он стукнул в дверь кулаком:

– Открой, Ронни. Я знаю, что ты дома. Твоя машина на стоянке.

Зачем он здесь? Она лихорадочно перебирала возможности.

Она могла притвориться, что не слышит, но ведь он будет продолжать колотить в дверь и вызовет раздражение соседки. Можно запереть Эрона в спальне и избавиться от Маркуса до того, как он поймет, что в квартире есть ребенок. Или сделать вид, что нянчится с ребенком подруги.

И еще она могла сказать ему правду.

Не важно, каковы ее нынешние отношения с Маркусом. Больше невозможно без мук совести прятать от него их ребенка. Она собиралась рассказать ему обо всем сегодня. Теперь судьба заставляла ее сделать это. Как ни странно, Вероника даже почувствовала облегчение. Ей не по нутру было скрывать правду.

Он снова постучал.

– Открой эту чертову дверь, Ронни! – крикнул он достаточно громко, чтобы отвлечь Эрона от игры.

Вытерев о джинсы вспотевшие ладони, Вероника поспешила отворить ему, прежде чем соседка вызовет полицию. И перед ней предстал Маркус – таким, каким она не видела его никогда.

Если бы не его любимая гавайка, она бы вообще его не узнала. Волосы его стояли торчком, лицо – туча тучей.

Глаза у него налились кровью, словно он пил всю ночь. Она видела его всего пять часов назад, так что могла догадаться, что версия с пьянкой исключена. Могло даже показаться, что он плакал, но такое предположение было бы уж совсем фантастичным.

Не может быть, чтобы на него так повлияла их ссора.

– Я хочу видеть своего сына, – с мрачной серьезностью сказал он. В голосе его слышалась неподдельная мука.

Каждое слово его было как вспышка молнии, пробивающая ее сознание. Он знал.

И ему было очень больно. Онемев от чувства вины, Вероника медленно отступила, пропуская Маркуса в квартиру.

Он тут же поймал взглядом Эрона и замер.

– У него светлые волосы.

Он еле выдавил из себя эти слова, и Вероника с испугом посмотрела ему в лицо. Оно было страдальчески перекошено.

– Да. Он очень на тебя похож, – прошептала она, не придумав ничего лучшего. – Как ты узнал?

Может, на работе кто-то ему сообщил? Сэнди? От его взгляда у нее кровь застыла в жилах.

– Уж конечно, не от тебя. Я прочел твое личное дело.

– Ты… что сделал? – Она не хотела его ни в чем обвинять. Просто не поняла. Он прочел ее личное дело? Если бы он сделал это раньше, когда считал ее виноватой, он не явился бы в ее квартиру сейчас. Зачем ему было читать ее дело сегодня?

Он на мгновение перевел взгляд с Эрона на нее, и она тут же пожалела о своих словах.

Она никогда раньше не видела настоящей ненависти во взгляде Маркуса, даже когда он только приехал в Сиэтл. Она поняла, что глаза лишь отчасти отражают то, что он в настоящий момент чувствует. Бледное отражение куда слабее оригинала.

– Я прочел твое личное дело. У меня были личные дела всех подозреваемых, но твое я читать не хотел. Я не желал, чтобы шпионкой оказалась ты, поэтому откладывал ознакомление с ним до последнего. – Каждое слово, казалось, нестыковалосьсдругим. Будто обычно быстрые мозги Маркуса отказывались работать в нормальном режиме.

Он перевел взгляд на Эрона и больше не отводил от него глаз.

Сын их сидел на ковре и грыз зубное кольцо, не замечая, как накаляются страсти.

Наконец до Вероники дошел смысл сказанного Маркусом. Он не хотел, чтобы она оказалась преступницей? Он пытался найти более вероятного подозреваемого?

– Но ты его прочел.

Зачем он прочел ее личное дело, если считал ее невиновной?

В его ярких голубых глазах боль мешалась с презрением, когда он снова удостоил ее своим взглядом.

– Ты сказала сегодня, что не можешь меня простить. Ты настояла на том, чтобы я отвез тебя обратно в офис. Я не знал, позволишь ли ты снова к себе приблизиться. Я взял в руки папку с твоим делом и хотел ее убрать. Но не смог. Я стал читать твое личное дело потому, что, читая его, я словно приближался к тебе. Я стал фетишистом. Тебе не противно меня слушать?

Вероника съежилась от его интонации. Из того, что он говорил и как, выходило, что она ему и вправду была небезразлична, словно ее отказ встречаться с ним действительно задел его чувства. Как будто она причинила ему боль.

– Нет. Ты не фетишист, – сказала она и замолчала. Он все равно ее не слушал.

И смотрел на Эрона.

– Он не боится чужих?

От его вопроса ее передернуло. Ей стало стыдно. Маркус не должен быть посторонним для собственного сына, и в том, что он для Эрона чужой, только ее вина.

Вероника проглотила комок.

– Вообще-то нет.

Маркус медленно двинулся навстречу сыну, и Вероника молча взмолилась о том, чтобы Эрон его не испугался.

Маркус присел на ковер рядом с мальчиком и осторожно прикоснулся пальцем к светлому локону.

– Он красивый.

У Вероники зашлось сердце.

– Да.

– Он уже ходит?

– Нет, но пытается. Я думаю, он должен вот-вот пойти. Он все начинал делать рано. В четыре месяца у него прорезался первый зуб, и он уже говорит «не», «мама» и «Джен-Джен».

Эрон повернулся и с интересом посмотрел на светловолосого гиганта, присевшего рядом. Он протянул пухлую ручку и дотронулся до голубого цветка у Маркуса нарубашке. Когда малыш улыбнулся, на глаза у Вероники навернулись слезы.

– Привет, малыш. Я – папа. Ты научишься говорить это слово тоже.

Когда Маркус представился сыну, Вероника чуть не всхлипнула. Как она могла подумать, что Маркус не захочет знать о ребенке?

– Прости, Маркус, – хрипловатым от слез голосом сказала она.

Он покачал головой, словно не хотел ее слышать.

– Не сейчас. Не хочу устраивать перед ним сцену.

– Да. Ладно.

Маркус сел на пол и взял в руки пластиковый самолет, которым Вероника водила над головой Эрона, до того как он пришел. Изображая рев реактивного двигателя, он начал водить самолетиком перед глазами у удивленного мальчугана.

Приземлив самолет на ноги малыша, Маркус предоставил сыну возможность забрать игрушку и засунуть в рот.

– Надо было мне повременить с приходом сюда, пока не возьму себя в руки, но я не выдержал и примчался. Не мог ждать. Я и так пропустил десять месяцев. Наверное, я говорю как сумасшедший, но еще двадцать четыре часа я не выдержал бы.

Она прикусила губу и ощутила солоноватый привкус крови.

– Нет, ты не сумасшедший.

Полтора часа пролетели незаметно. Маркус и Эрон привыкали друг к другу. Они играли на ковре, и в один прекрасный момент Маркус улегся на пол, отдав себя в полное распоряжение Эрона, чтобы тот мог поползать по папочке в свое удовольствие, тщательно исследуя все, что найдет на пути.

Вероника приготовила ужин, пока Маркус, наблюдая за ней, качал мальчика на коленке. Потом они вместе поели, и Маркус накормил Эрона. Мальчик едва неуснул на своем высоком стульчике, и Вероника решила, что пора уложить его спать.

Последние полтора часа донельзя утомили Эрона, да и сама Вероника была как выжатый лимон. За сегодняшний день она прошла все круги ада – начиная с утреннего визита к шефу, во время которого она узнала о роли Маркуса в корпоративном расследовании. Но, как выяснилось, этот день готовил для нее еще одно испытание – вот этот вечерний визит.

Всякий раз, когда малыш улыбался отцу, Вероника сжималась под грузом вины – целых десять месяцев она лишала их обоих таких вот счастливых минут.

К ее удивлению, Маркус не стал спорить, когда она сказала ему, что пора укладывать сына спать.

Он помог ей переодеть Эрона в пижаму, после того как ему сменили подгузник. Маркус действительно оказался умелой нянькой. Так что, рассказывая о своем участии в жизни маленькой Хоуп, он не преувеличивал свои заслуги.

Маркус уложил их маленького сына в кроватку и несколько долгих минут стоял рядом, оставив руку на спине Эрона, пока их мальчик крепко не заснул.

Отгоняя глупые, непрошеные слезы, Вероника повела Маркуса в гостиную.

– Нам надо поговорить.

Он кивнул, но при этом спросил:

– Где твоя сестра?

– В библиотеке. Она пишет доклад. Между половиной девятого и девятью она вернется.

Слава Богу, что Дженни не было. Вероника и представить себе не могла, что бы произошло, будь Дженни дома. Скандала бы не миновать.

– Получается, у нас не очень много времени для разговоров.

Вероника прикусила губу и поморщилась – опять она попала на то же место, и снова выступила кровь.

Да. В запасе у них был час, от силы полтора. Сколько бы раз ни повторила она свое «прости, Маркус», этим все равно горю не поможешь. Маркус ее не простит.

– Хочешь кофе? Он сел на диван.

– Нет.

Она устроилась на своем обычном месте, поставив корзинку с вязанием на пол.

– Я понимаю, что мои слова не вернут те десять месяцев, что я молчала, но все равно – прости.

У Маркуса под скулами заходили желваки.

– Почему?

Она не стала делать вид, что не понимает, о чем он спрашивает.

– Я думала, ты не захочешь знать. Ты ведь всегда был против обязательств и ясно дал понять, что у нас не может быть будущего. Я предположила, что так же ты отнесешься и к ребенку.

Он посмотрел на нее недоверчиво, и она вынуждена была выпалить всю правду:

– И я боялась.

– Чего? – грубо спросил он.

Он сидел всего лишь на другом краю дивана, а ей казалось, будто он на другом конце пропасти.

– Что ты попытаешься отнять у меня сына. Я предала тебя, продала секреты компании, и я знала, что ты меня не любишь. Это не оправдание, но я не могла тогда мыслить ясно. Я была слишком расстроена болезнью Дженни, чтобы разумно оценить ситуацию и принять во внимание твои законные права отца. Весь мой мир рушился.

Его взгляд окатил ее холодом.

– Я могу понять твои страхи. Ты действительно не в состоянии была ясно мыслить, если предала Алекса. Я не понимаю одного – моему сыну десять месяцев, а я узнаю об этом из твоего личного дела.

Она почувствовала облегчение. Отчасти. Тут она не была уж так виновата.

– Я собиралась рассказать тебе сегодня. Об этом я говорила в пятницу.

– Я думал…

– Ты предполагал, что я хочу сказать тебе, что я шпионка. – До этого она уже додумалась. – Ну что же… Сюрприз.

– Должен сказать, что твоя невиновность не стала для меня таким уж сюрпризом, как ты выражаешься. Но то, что я вычитал в твоем личном деле… Как ты могла, Ронни?

Боль в его глазах мгновенно заставила ее пожалеть о сделанном ею саркастическом замечании.

– Я знаю. Виновата, – снова сказала она.

– Эрон и был той «визуальной поддержкой», о которой ты говорила?

Схватив корзинку, Вероника вытащила вязание и принялась за работу. Ей надо было чем-то занять руки и глаза. Чтобы не встречаться с ним взглядом.

– Я понимаю, что тебе трудно меня понять. Ты любишь рубить правду в глаза, а я просто не знала, как тебе рассказать. Я не могла подобрать нужные слова.

– «Маркус, у тебя десятимесячный сын». Подойдет? – В тоне его слышалась горькая ирония.

Вероника уставилась на клубок ярко-голубой шерсти и вздохнула:

– Да, но я уже говорила, что ты человек очень прямой.

– Честный.

Тут она не выдержала и подняла глаза.

– Так ли? Это честность заставляет следователя маскироваться под консультанта, когда он прощупывает меня в качестве самой вероятной подозреваемой?

Синие глаза его потемнели от гнева.

– Это моя работа, и не смей равнять ее с тем, что сделала ты, – лишила меня радостей отцовства в первые десять месяцев жизни моего сына!

Она отмотала немного шерсти.

– Как можешь ты, сидя здесь, выносить свои суждения? Ты собирался разрушить мое благополучие, сломать мне жизнь, которую я так отчаянно собирала по кусочкам ради сына и сестры! Ты использовал мое желание к тебе как оружие против меня и теперь заявляешь…

Она замолчала, не закончив предложения, потому что он успел соскочить с дивана и грозно нависал над ней.

– Мне надоело слушать твои нападки и всю эту ересь про то, как я будто бы использую секс как оружие против тебя. Ты помнишь, я говорил тебе, что у меня после тебя не было ни одной женщины?

У нее не было иного выхода, и она кивнула. Он действительно это сказал, и она ему поверила. Она все еще верила ему, что свидетельствовало о ее не слишком высоком интеллектуальном уровне.

– Ты помнишь, как я говорил, что хочу заняться с тобой любовью? Что я не желаю, чтобы у нас был просто секс? Что думаю об общем будущем?

Его голос сильно действовал ей на нервы, и на все вопросы она отвечала быстрым кивком.

– Я уложил тебя в постель в пятницу, потому что хотел тебя. Ты была мне нужна.

– Маркус…

Он рубанул ладонью воздух:

– Нет, я сейчас говорю. Ты обвинила меня, что я тебя использую, в то время как я хотел одного – заступиться за тебя. Если бы даже ты оказалась виновной, я собирался пойти к Клайну и от твоего имени молить о прощении, чтобы он защитил твою репутацию в случае необходимости. Я понимал всю отчаянность твоего положения и то давление, что ты испытывала со времени смерти родителей. Я хотел помочь тебе, но ты и сейчас доверяешь мне не больше, чем полтора года назад.

Он прожег ее взглядом, лицо его было предельно напряжено. Он еле сдерживался. В его теперешней ипостаси не было и тени того беспечного «душки», каким она его всегда знала.

– Ты лгал мне, – беспомощно пролепетала она.

– Я себе тоже лгал. Я убеждал себя, что я тебе небезразличен и отсутствие доверия ко мне восемнадцать месяцев назад было вызвано твоим ужасным стрессом.

Она боялась сказать что-то еще. Он был слишком серьезно настроен. И безмерно зол. Он сжал кулаки и отвернулся.

– Мы поженимся как можно быстрее.

Глава 17

– Что мы сделаем?

Не может быть, чтобы он произнес именно эти слова. Ей, наверное, послышалось. После того как он в доступной форме объяснил ей, что считает ее полным ничтожеством. Это невозможно. Не может человек от обвинений перескочить к предложению руки и сердца.

Он резко повернулся к ней. Напряженность его позы говорила – он испытывает нечто похожее на то, что чувствовала она.

– Ты меня слышала? Мы поженимся.

Едва сдерживая слезы, она никак не могла взять в толк, что заставило его сделать такое абсурдное заявление.

– Мы не поженимся.

– Еще как поженимся. И побыстрее.

Он не спрашивал. Он утверждал. Словно ее мнение по этому вопросу ничего не значило.

– Маркус, мы живем не в средние века, и ты не феодал-деспот, который может приказывать женщине. На дворе двадцать первый век, и мужчине приходится спрашивать у женщины, выйдет ли она за него замуж.

– Спрашивать? Как будто ты интересовалась, вправе ли прятать от меня моего сына чуть ли не весь первый год его жизни.

Ей не хотелось развивать эту тему, ей нечем было обороняться. Она решила воспользоваться иной тактикой:

– Не может быть, чтобы ты хотел на мне жениться! Судя по твоему взгляду, ты ненавидишь меня.

– А как я должен на тебя смотреть?

Она не стала отвечать. Безопаснее промолчать. Он скривил губы в подобие улыбки:

– Так-то. Мой сын будет носить мое имя. Он никогда не станет сомневаться в моем желании признать его публично.

– Ты можешь признать его, не расписываясь с его матерью.

Голубые глаза Маркуса приобрели цвет штормового моря.

– Нет.

Она была беспомощна перед лицом его решимости и не могла не прислушиваться к его аргументам.

– Но, Маркус, мы не можем пожениться только потому, что у нас общий ребенок. Ни один брак не устоит на таком шатком фундаменте.

Он посмотрел на нее так, что она поежилась.

– Мне наплевать, сколько продержится наш брак. Все, что я хочу, – это стать законным отцом своему ребенку, чтобы он никогда не испытывал того ощущения отверженности, через которое в детстве пришлось пройти мне.

– Ни один из нас не живет в маленьком городке, в котором выросты. Никомув Сиэтле нет дела до того, женаты родители Эрона или нет.

– Никому? Ты в этом уверена? Ты абсолютно убеждена, что Эрон никогда не услышит из чьих-либо уст, что он – ошибка молодости своей матери или, того хуже, ублюдок?

– Конечно, нет, но дело не в этом…

– Именно в этом все дело, Ронни, – перебил ее Маркус.

– Маркус, – сказала она тихо. Она пыталась найти слова, чтобы объяснить ему, что не может за него выйти. – Ты лгал мне.

– Больше не буду. – Он говорил искренне, при этом гнев никуда не делся.

– Почему я должна тебе верить?

– Потому что пора начать мне доверять. У тебя нет иного выхода, – добавил он с сарказмом.

Да, будущее с Маркусом рисовалось весьма беспросветным.

– Ты презираешь меня, – с горечью в голосе сказала она.

– Если бы я тебя презирал, я бы попытался отсудить себе опекунство, а не предлагал брак.

Его аргументация была убийственно точна, и перспектива лишиться Эрона была слишком пугающей, чтобы продолжать дискуссию в том же духе.

– Ты не веришь в устойчивые отношения.

– Я изменился. Я хочу иметь сына.

– И чтобы его получить, ты должен жениться на его матери, – сокрушенно заключила она.

Маркус пожал плечами:

– Именно.

Ей хотелось его ударить.

– Это больше, чем дать Эрону свое имя, не так ли? Он сел и взъерошил свои золотистые волосы, послечего бессильно уронил руки.

– Да, я хочу быть полноценным отцом своему ребенку, а это невозможно, если встречаться с Эроном повыходным или забирать его к себе на половину каникул. Я не допущу, чтобы ты вышла замуж за первого встречного и позволила ему занять мое место в жизни Эрона.

– Выходит, когда ты говорил, что тебе все равно, сколько протянет наш брак, ты говорил не вполне искренне?

«Пожалуйста, скажи, что ты сказал так сгоряча», – мысленно взмолилась она.

Он повернулся к ней и протянул руку к ее лицу. Она не отпрянула, но его прикосновение взволновало ее, еще сильнее взвинтило нервы.

– Нет, я зря это сказал. На самом деле я так не думаю. Я все еще страшно зол, и у меня это просто вырвалось. Но я не хочу, чтобы ты думала, что развод – легкая альтернатива жизни со мной.

Вероника поймала себя на том, что у нее готов слететь с языка ответ «да, я выйду за тебя». Она любила его, даже после всего того, что произошло. Она не могла представить себе жизнь без него. Последние восемнадцать месяцев она физически ощущала пустоту в сердце, которая так и оставалась незаполненной, пока он снова ее не обнял.

– Ты в самом деле не испытываешь ко мне ненависти? – Даже любя его, она не могла думать о браке с мужчиной, который ее ненавидит.

– Нет, не испытываю.

Он не питал к ней ненависти, но и любви не чувствовал. Сможет ли она с этим жить? Она не знала. Должно быть, он увидел нерешительность на ее лице, потому что снова стал говорить, пытаясь убедить ее в разумности такого решения, как брак.

– Подумай, когда мы поженимся, ты сможешь снова вернуться в Портленд, и Дженни пойдет в свою старую школу.

Она промокнула влагу, собравшуюся в уголках глаз.

– Дженни бы это понравилось.

– Я помогу тебе выучить ее в колледже.

Она едва не рассмеялась горьким смехом. Он готов пойти на подкуп, если иные аргументы не сработают.

– Этого от тебя никто не ждет. Дженни не входит в зону твоей ответственности.

Он поджал губы.

– Когда мы поженимся, твоя сестра станет моей сестрой, и моей подопечной тоже. Ты и так достаточно долго тянула лямку в одиночку.

Вероника подавила всхлип. Как мог он быть таким добрым и одновременно столь жестоким?

– Ты думала о том, чтобы уйти с работы и посидеть с Эроном дома? – спросил он.

Вероника хотела бы посвящать ребенку все свое время, но не могла себе такого позволить. Она понимала, что на следующий год Дженни вернется в школу и надо будет искать Эрону няньку. Перспектива эта ее не слишком вдохновляла, но деваться все равно некуда. Вероника в ответ только пожала плечами.

– Если ты хочешь работать, я не буду возражать. Но при желании сможешь работать полдня или вообще остаться дома. После декретного отпуска Изабел вышла на работу на полдня. И ей, похоже, нравится такой график.

С каждым словом Маркуса перспектива брака с ним все более прояснялась.

Он взял из ее онемевших пальцев голубой плед и внимательно на него посмотрел.

– Красивая вещь. Моей маме нравилось шить лоскутные одеяла. Я до сих пор застилаю кровать одеялом, которое она сшила мне на выпускной.

Вспомнив нарядное изделие в деревенском стиле, выполненное в красновато-коричнево-желтой осенней гамме, что она видела в его спальне в Портленде, Вероника подумала, что мать у Маркуса – настоящая мастерица. Такое одеяло могло бы завоевать первый приз на конкурсе местных талантов и пойти с аукциона за несколько сотен долларов.

И несмотря на все противоречивые и болезненные детские впечатления, Маркус был сильно привязан к матери, если продолжал застилать кровать подаренным ею одеялом.

Вероника кивнула:

– Я вяжу этот плед для новой кровати Эрона – когда он вырастет из колыбельки.

Впервые за вечер Маркус тепло ей улыбнулся.

– Пройдет еще время, пока он выберется из своей кроватки, верно?

Она улыбнулась и почувствовала, как то ужасное напряжение, что держало ее в тисках весь вечер, уходит.

– Да, но и мне потребуется немало времени, чтобы его закончить. Я работаю над ним только урывками.

– Я не хочу быть отцом урывками, Ронни. Пожалуйста, выходи за меня замуж.

Она покачала головой. Она не отказывала ему, она была беспомощна в своей растерянности.

Маркус просил ее. Он сказал «пожалуйста». Маркус, который заявил ей в тот самый первый день, когда они легли вместе в постель, чтобы она не путала секс с более нежными чувствами. И этот самый Маркус хотел создать с ней семью, и она не знала, найдет ли в себе мужество ему отказать.

– Мне надо подумать. – Когда она увидела, что он готов привести еще аргументы в пользу своего предложения, она лишь добавила: – Пожалуйста.

– Когда ты станешь думать о том, выходить тебе за меня или нет, подумай об этом.

Он отшвырнул незаконченное одеяло, положил свои широкие ладони ей на талию и одним движением усадил к себе на колени.

Он страстно прижался губами к ее губам, и все мысли о сопротивлении улетучились из ее сознания, как стайка птиц, летящих на юг в преддверии зимы. Она чувствовала в его поцелуе мужской голод и остатки гнева. Она уперлась ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть его от себя.

Она не хотела целоваться с ним, пока он все еще был на нее зол.

Но когда кончик его языка раздвинул ее губы, ей уже ничего так не хотелось, как впустить его в себя. Вместо того чтобы его оттолкнуть, она вцепилась в его рубашку, и тогда гнев ее превратился в нечто куда более опасное – в страсть.

Грудь ее ныла, и восставшие соски грозили проткнуть шелковистые оковы бюстгальтера. Она терлась об него, она хотела его ласки, нуждалась в ней. Тихо застонав, он, угадав ее желание, принялся расстегивать пуговицы на ее блузке. Он не стал тратить время на то, чтобы расстегнуть их все, – достаточно было того, что он просунул руку внутрь и накрыл ладонью ее изнемогающую плоть. Он нежно пожал ее грудь, одновременно потирая подушечкой большого пальца набухшие соски.

Бормоча что-то в горячке желания и недовольства от того, что хоть бюстгальтер был и тонок, он все же создавал нежелательный барьер между его рукой и ее грудью, она ерзала у него на коленях, вжимаясь грудью в его ладони.

Смех сотрясал его, но он не перестал ее целовать, чтобы выпустить его на волю. Она не понимала, что он находил столь чертовски забавным. Она хотела обнять его – голого. Сейчас. С лихорадочной поспешностью она принялась расстегивать его рубашку. Управившись с этой работой, она спустила рубашку с его плеч.

Руки ее жадно ласкали покрытую жесткими завитками грудь Маркуса, и он вздрогнул всем телом, когда пальцы ее отыскали отвердевшие соски.

Он оторвал губы от ее губ, откинул голову на спинку дивана, но не переставал ласкать ее грудь.

– Ты так быстро меня заводишь, детка.

– Хорошо. – Было бы чертовски обидно, если бы только она так быстро заводилась.

Она провела языком влажную дорожку от его ключицы до подбородка и обратно, осыпала горячечными поцелуями его шею.

Он неожиданно неуклюже расстегнул ее бюстгальтер и мозолистыми ладонями нежно провел по отвердевшим соскам и набухшей груди. Ей было так хорошо, что хотелось плакать.

Она подняла голову и встретила его взгляд, пылавший желанием.

– Маркус. Я хочу тебя прямо сейчас.

– Да!

Одежда полетела во все стороны, и она оказалась на полу возле игрушек Эрона, Маркус стоял над ней, стаскивая джинсы. Он был так возмутительно мужественен, так сильно возбужден, что Вероника не могла побороть знакомое только женщинам чувство тревоги от того, что он в ней может не уместиться.

Должно быть, он увидел волнение в ее взгляде, потому что, усмехнувшись, сказал:

– Не переживай. Умещусь.

– Да. – Во рту так пересохло, что это короткое слово далось ей с трудом.

Он опустился на нее сверху, прижавшись к мягкой плоти всей своей твердостью. Застонал и потерся об нее. Она всхлипнула и попыталась вобрать его в себя. Он отстранился.

– Подожди, – сказал он и достал что-то из кармана джинсов.

Затем он присел на колени между ее ногами и разорвал пакетик.

– Ты принес с собой презервативы? – спросила она. Даже будучи возбужденной не менее его, она не уставала поражаться его самонадеянности.

Он кивнул и посмотрел ей в глаза.

– Ты знал, что этим кончится, – с укором сказала она, когда он натянул презерватив.

Он не стал отвечать, а просто вновь опустился на нее так, чтобы губы его были вровень с ее грудью. Он захватил губами ее сосок, и куда только делись все ее переживания! Он втянул в себя один сосок, нежно прокатывая между большим и указательным пальцами другой. Он делал это до тех пор, пока она не взмолилась о пощаде.

– Ты хочешь меня? – требовательно спросил он, лицо его приняло почти жестокое выражение, как это бывает у мужчин, когда они возбуждены.