Текст книги "Месть Бруно"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Льюис Кэрролл

Месть Бруно

Стоял очень жаркий день – слишком жаркий для прогулок или вообще каких-либо занятий, – иначе, я думаю, этого бы не случилось.

Во-первых, интересно, почему это эльфы постоянно должны нас поучать, указывать, как нам следует поступать, и читать нам нотации, когда мы поступаем неправильно, а мы их ничему не учим? Вы же не думаете, что эльфы никогда не бывают жадными, эгоистичными, злыми или коварными, потому что это было бы полной бессмыслицей, сами понимаете. В таком случае, не согласитесь ли вы со мной, что не мешало бы время от времени устраивать им нагоняи и ставить их на место?

Не вижу причин, почему бы не попытаться этого сделать, и почти уверен (только не говорите это вслух, когда будете в лесу), что, если бы удалось только поймать какого-нибудь эльфа и продержать его на хлебе и воде денёк-другой, оказалось бы, что подобный урок значительно пошёл бы ему на пользу, – во всяком случае, это бы немного сбило с него спесь.

Следующий вопрос заключается в том, какое самое лучшее время для того, чтобы увидеть эльфа? Это я вам могу рассказать во всех подробностях.

Первое правило состоит в том, что день должен быть очень жарким, – ну, это условие соблюсти, конечно, проще простого, – и ещё вы должны чувствовать лёгкую сонливость – но только лёгкую, чтобы ничего не прозевать. Да, и ещё нужно, чтобы у вас было, так сказать, «фееричное» ощущение, а если вы не знаете, что это означает, то, боюсь, я вряд ли смогу вам объяснить; вот когда встретитесь с эльфом, тогда и сами поймёте.

И последнее правило состоит в том, что должны молчать сверчки. У меня сейчас нет времени это объяснять, поэтому пока вам придётся поверить мне на слово.

Итак, когда все эти условия будут соблюдены, у вас появится хороший шанс увидеть эльфа – по крайней мере, гораздо больший, чем если всего этого не будет.

Тот эльф, о котором я собираюсь вам рассказать, был настоящим озорным маленьким эльфом. Собственно говоря, эльфов было двое, и один был озорным, а другой – хорошим; но, возможно, вы и сами бы об этом догадались.

И вот теперь мы переходим к самой истории.

Это случилось... во вторник днём, примерно в половине четвёртого, – во всем, что касается дат, всегда нужно соблюдать точность. Я бродил по лесу в окрестностях озера, отчасти потому, что мне нечего было делать, а это место казалось подходящим для того, чтобы ничего не делать, а отчасти (как я уже говорил вначале), потому что было слишком жарко и неприятно везде, кроме как в тени деревьев.

Первое, что я заметил, медленно шагая вдоль опушки, был большой жук, который барахтался на спине, пытаясь перевернуться. Я сразу опустился на одно колено, чтобы помочь бедняге снова подняться на ноги. Знаете, в некотором смысле никогда точно не знаешь, чего хочется насекомому: к примеру, если бы я был мотыльком, то, не знаю, было бы лучше, чтобы мне не давали угодить в пламя свечи или позволили влететь прямо в него и сгореть; или, опять-таки, если бы я был пауком, не уверен, что мне бы очень понравилось, если бы мою паутину порвали, и дали мухе улететь. Но я не сомневаюсь, что если бы я был жуком и опрокинулся на спину, то был бы непременно рад, если бы мне помогли перевернуться на брюшко.

Итак, как я уже говорил, я опустился на колено и как раз протягивал руку к валявшейся на земле веточке, чтобы перевернуть жука, когда передо мной открылось зрелище, которое заставило меня быстро отдёрнуть руку и затаить дыхание из-за опасения выдать себя и спугнуть крошечное создание.

Впрочем, судя по её виду, её не так легко было напугать: она казалась такой доброй и милой, что я уверен – ей бы никогда и в голову не пришло, что у кого-нибудь может возникнуть желание причинить ей вред. Она была всего несколько дюймов росту и одета во всё зелёное, так что её едва можно было разглядеть среди высокой травы; и она была такой хрупкой и изящной, что казалась частью окружающей природы, почти как если бы она была одним из цветков. Вдобавок могу вам сказать, что у неё не было крыльев (я не верю в эльфов с крыльями) и что у неё была копна длинных каштановых волос и большие искренние карие глаза, и это всё, что я могу сообщить о её внешности.

Сильвия (как я позднее узнал, её звали именно так) стояла на коленях, так же, как и я, собираясь помочь жуку; но ей нужно было что-то посущественнее, чем маленькая веточка, чтобы снова помочь ему встать на ноги; она напрягалась изо всех сил, пытаясь перевернуть тяжелое насекомое; и все это время разговаривала с ним, то ли укоряя, то ли пытаясь успокоить, словно нянька, утешающая упавшего ребенка.

– Ну будет тебе, перестань! Не нужно так сильно из-за этого плакать; ты ведь ещё не умер, хотя, если бы умер, тогда, знаешь ли, ты бы не плакал, и это главное правило против плаканья, мой милый! И как тебя угораздило перевернуться? Впрочем, я и сама прекрасно вижу, как это случилось, – и спрашивать не нужно, – ползал по ямкам в песке, задрав нос, как обычно. Конечно, если так разгуливаешь по колдобинам, обязательно перевернешься; надо смотреть под ноги.

Жук пробормотал что-то вроде: «Я и смотрел», и Сильвия продолжила:

– Но я же знаю, что не смотрел! Ты никогда не смотришь! Всегда разгуливаешь, задрав нос, ты ведь такой ужасно самоуверенный. Ну что ж, давай поглядим, сколько ножек ты сломал на этот раз. Ты смотри, ни одной! Хотя это, конечно, гораздо больше, чем ты заслуживаешь. И какой прок в том, что у тебя шесть ног, мой милый, если ты только и можешь, что болтать ими в воздухе, когда падаешь на спину! Знаешь ли, ноги предназначены для того, чтобы ими ходить. Ладно, не сердись и пока ещё не расправляй крылья; я еще не всё сказала. Сейчас иди к лягушке, что живёт вон там за лютиком, и передай ей мои наилучшие пожелания – наилучшие пожелания от Сильвии, – ты можешь сказать «пожелания»?

Жук попытался, и, я думаю, успешно.

– Да, правильно. И скажи ей, чтобы она дала тебе немного той мази, которую я вчера у неё оставила. И пусть она тебя ею намажет; у неё довольно холодные лапки, но ты не должен обращать на это внимания.

Я думаю, что жук, должно быть, передёрнулся от одной мысли о том, что лягушка будет мазать его холодными лапками, потому что Сильвия продолжила более строгим тоном:

– Только не надо привередничать и делать вид, что ты слишком важная персона, чтобы тебя мазала какая-то лягушка. На самом деле ты должен будешь ей спасибо сказать. Представь, что тебя некому было бы намазать, кроме какой-нибудь жабы, – как бы тебе это понравилось?

Наступила небольшая пауза, после чего Сильвия добавила:

– Теперь можешь идти. Будь хорошим жуком и не задирай нос. – А потом началось одно из тех представлений – жужжание, гудение и беспокойное хлопанье крыльями, – которые устраивают жуки, когда собираются взлететь, но ещё не решили, какое им следует выбрать направление. Наконец, совершая один из своих неуклюжих зигзагов, он ухитрился стукнуться прямо о моё лицо, и, к тому моменту, когда я оправился от столкновения, маленькая эльфиня исчезла.

Я огляделся по сторонам, ища крошечное создание, но не было и намека на её присутствие, – к тому же «феерическое» ощущение исчезло, и вокруг снова весело стрекотали сверчки, – и тут я понял, что она действительно скрылась.

А теперь у меня есть время, чтобы рассказать вам правило насчёт сверчков. Они всегда замолкают, когда мимо проходит эльф, наверное, потому, что эльф для них что-то вроде короля, – во всяком случае, он гораздо более важная персона, чем сверчок. Поэтому, когда вы гуляете и неожиданно замолкают сверчки, можете быть уверены, что или они увидели эльфа, или же испугались, что вы подошли к ним так близко.

Я продолжил свою прогулку в довольно печальном настроении, можете не сомневаться. Однако я утешал себя мыслью: «День был чудесный – по крайней мере, до этого момента. Я просто пойду себе потихоньку, буду внимательно смотреть по сторонам и не удивлюсь, если где-нибудь наткнусь на ещё какого-нибудь эльфа».

И вот, присматриваясь таким образом к кустам и траве, я случайно заметил какое-то растение с закругленными листьями и со странными дырочками, прорезанными в нескольких из них. «Ага! пчела-листорез», – небрежно заметил я. Как известно, я весьма сведущ в естествознании (например, я всегда могу с первого взгляда отличить цыплят от котят) и уже почти прошёл мимо, когда внезапная мысль заставила меня наклониться и более внимательно рассмотреть листья.

И тут я испытал радостное волнение, ибо заметил, что дырочки размещались таким образом, что из них складывались буквы: на трёх листиках были буквы «Б», «Р» и «У», а, немного поискав, я нашел ещё два, с «Н» и «О».

К этому моменту «феерическое» ощущение снова вернулось, и я вдруг заметил, что сверчки перестали трещать; поэтому у меня появилась уверенность, что «Бруно» – это эльф и что он находится где-то совсем близко.

Так оно и оказалось – причём так близко, что я чуть не наступил на него, сам того не заметив, что было бы ужасно, если представить, что на эльфов вообще можно наступить, – я лично думаю, что они что-то вроде блуждающих огоньков и наступить на них просто невозможно.

Представьте себе любого знакомого вам хорошенького мальчугана, довольно упитанного, с розовыми щеками, большими тёмными глазами и копной каштановых волос, а потом представьте, что он настолько мал, что без труда поместится в кофейную чашку, и у вас получится весьма недурное представление о том, как выглядело это создание.

– Как тебя зовут, малыш? – спросил я как можно тише и спокойнее. И, кстати, это ещё одна любопытная вещь, которую я никак не могу до конца понять, – почему мы всегда начинаем разговор с маленькими детьми с вопроса о том, как их зовут; не потому ли, что нам кажется, что они недостаточно большие, и имя поможет сделать их чуть постарше? Вот ведь вам же не придёт в голову спрашивать у настоящего, взрослого, большого человека, как его зовут, верно? Впрочем, как бы там ни было, я посчитал необходимым узнать его имя; а так как он не ответил на мой вопрос, я задал его снова, чуть погромче: – Как тебя зовут, маленький человечек?

– А тебя? – спросил он, не поднимая головы.

– Меня – Льюис Кэрролл, – сказал я вполне вежливо, потому что он был слишком мал, чтобы сердиться на него за то, что он ответил мне так невоспитанно.

– Какой-нибудь гегцог? – спросил он, бросив на меня мимолетный взгляд и снова вернувшись к своему занятию.

– Совсем не герцог, – сказал я, испытывая некоторую неловкость из-за того, что мне пришлось в этом признаться.

– Ты такой большой, что тебя хватило бы на целых двух гегцогов, – заявило маленькое создание. – Я полагаю, в таком случае, ты какой-нибудь сэг?

– Нет, – ответил я, чувствуя себя всё более и более неловко. – У меня нет никакого титула.

Похоже, эльф решил, что в таком случае я не стою того, чтобы со мной разговаривать, поскольку молча продолжал копать и рвать цветы на части сразу же, как только ему удавалось выкопать их из земли.

Через несколько минут я сделал ещё одну попытку.

– Пожалуйста, скажи мне, как тебя зовут.

– Бгуно, – ответил малыш с большой готовностью. – А почему ты ганьше не сказал «пожалуйста»?

«Это что-то вроде того, как нас учили в яслях», – подумал я, мысленно возвращаясь на долгие годы назад (примерно лет на сто пятьдесят), в то время, когда я и сам был маленьким мальчиком. И тут мне в голову пришла одна мысль, и я спросил его:

– А ты случайно не один из тех эльфов, которые учат детей, как им следует себя вести?

– Ну, нам пгиходится иногда это делать, – подтвердил Бруно, – и всё это ужасная могока. – Сказав это, он со злостью разорвал пополам анютин глазок и растоптал обрывки лепестков.

– А что это ты там делаешь, Бруно? – спросил я.

– Погчу Сильвии сад, – это всё, что сначала ответил Бруно. Но, продолжая рвать цветы на мелкие клочки, он бормотал себе под нос: – Пготивная злюка – не газгешила мне сегодня утгом пойти гулять, хотя мне так этого хотелось. Сказала, что я сначала должен закончить угоки, надо же, угоки! Ничего, я ей еще устгою!

– Ой, Бруно, не нужно тебе этого делать! – вскричал я. – Разве ты не знаешь, что это месть? А месть – это нехорошая, жестокая, опасная штука!

– Сместь? – переспросил Бруно. – Какое смешное слово! Навегное, можно назвать сместь жестокой и опасной, потому что если пегестагаться и чего-нибудь такого намешать, то потом будет совсем плохо.

– Нет, не сместь, – пояснил я, – месть. – Я произнёс это слово очень медленно и отчётливо, подумав, что Бруно очень хорошо объяснил предыдущее слово.

– А! – протянул Бруно, широко распахнув глаза, но не сделал попытки повторить слово.

– Ну, давай же! Попробуй, повтори, Бруно! – подбодрил его я. – Месть, месть.

Но Бруно только тряхнул маленькой головой и сказал, что не может; что его рот не приспособлен для подобных слов. И чем больше я смеялся, тем мрачнее он становился.

– Ладно, забудем, малыш! – сказал я. – Может, помочь тебе?

– Да, пожалуйста, – молвил Бруно, вполне успокоившись. – Вот только, если бы мне пгидумать что-нибудь такое, что досадило бы ей еще сильнее. Ты даже не знаешь, как тгудно её гассегдить!

– А вот ты послушай меня, Бруно, и я научу тебя замечательной мести!

– Чему-то, что здогово ей досадит? – спросил Бруно, сверкая глазами.

– Чему-то, что здорово ей досадит. Во-первых, мы вырвем все сорняки в её саду. Видишь, их здесь очень много, – из-за них цветов почти и не видно.

– Но это ведь ей не досадит, – озадаченно заметил Бруно.

– После этого, – продолжил я, не обращая внимания на его замечание, – мы польём вон ту самую высокую клумбу – вон там. Видишь, она начинает засыхать и покрываться пылью.

Бруно посмотрел на меня с любопытством, но на этот раз ничего не сказал.

– Потом, после этого, – продолжал я, – нужно немного подмести дорожки; и, я думаю, ты можешь срезать ту высокую крапиву, – она растёт так близко к саду, что просто мешает...

– О чём ты говогишь? – с нетерпением прервал меня Бруно. – Это ей нисколечко не досадит!

– Разве? – невинно спросил я. – Тогда, предположим, что после этого мы разложим эти цветные камешки, – просто, чтобы отметить границу между различными видами цветов. Это будет создавать очень милое впечатление.

Бруно повернулся и снова на меня уставился. Наконец в его глазах появилась странная искорка, и он произнёс уже с совсем другой интонацией:

– Хогошо, давай газложим их гядами – все кгасные вместе и все голубые вместе.

– Это будет просто замечательно, – одобрил я. – И ещё: какие цветы Сильвия больше всего хотела бы иметь в своем саду?

На это Бруно не смог ответить сразу, ему пришлось сунуть большой палец в рот и немного подумать.

– Фиалки, – сказал он наконец.

– У озера растёт целая россыпь фиалок...

– Ой, давай пегенесём их сюда! – воскликнул Бруно, подпрыгнув в воздух. – Вот! Хватай меня за гуку, я тебе помогу. Тут по догоге довольно густая тгава.

Я не смог удержаться от смеха: он совершенно забыл, с каким большим существом разговаривает.

– Нет, Бруно, ещё рано, – сказал я. – Сперва нам нужно подумать, с чего лучше начать. Ты же понимаешь, нам предстоит непростая задача.

– Да, давай подумаем, – согласился Бруно, снова засовывая в рот палец и усаживаясь на дохлую мышь.

– Для чего ты держишь эту мышь? – спросил я. – Тебе нужно или похоронить её, или выбросить в озеро.

– Да ты что, я же ею мегяю! – вскричал Бруно. – Как можно устгаивать сад без мыши? Мы делаем каждую клумбу по тги с половиной мыши в длину и две в шигину.

Я остановил его, когда он ухватился за мышиный хвост и потащил её, чтобы показать мне, как ею пользоваться, потому что у меня было опасение, что «феерическое» ощущение исчезнет раньше, чем мы закончим приводить в порядок сад, и тогда я больше не увижу ни его, ни Сильвию.

– Я думаю, лучше всего будет, если ты прополешь клумбы, а я в это время отберу камешки, которыми мы потом разметим дорожки.

– Точно! – воскликнул Бруно. – А пока мы будем габотать, я гасскажу тебе о гусеницах.

– Ну что ж, давай послушаем о гусеницах, – согласился я, собрал камешки в одну кучку и начал их раскладывать.

И Бруно продолжил тихой скороговоркой, так, словно говорил сам с собой:

– Вчега я видел двух гусениц, когда сидел возле гучья, как газ там, где ты входил в лес. Они были совсем зелёные и с желтыми глазами, и они меня не видели. И одна из них собигалась тащить кгылышко мотылька – знаешь, такое оггомное когичневое кгыло, совсем сухое, с пёгышками. Так что, думаю, вгяд ли она собигалась его съесть, – может, хотела сделать себе на зиму накидку?

– Возможно, – сказал я, потому что Бруно вывернул окончание фразы так, будто спрашивал, и теперь смотрел на меня в ожидании ответа.

Одного слова оказалось для малыша вполне достаточно, и он весело продолжал:

– Так вот, понимаешь, она не хотела, чтобы дгугая гусеница увидела мотыльковое кгыло, поэтому ничего лучше не пгидумала, как нести его своими левыми лапками и ползти на пгавых. Газумеется, она пегевегнулась. В гезультате.

– Что в результате? – переспросил я, ухватившись за последнее слово, потому что, по правде сказать, слушал не слишком внимательно.

– Пегевегнулась в гезультате, – повторил Бруно весьма серьёзным тоном. – А если бы ты когда-нибудь видел, как пегевогачивается гусеница, ты бы знал, что это очень серьёзная штука, и не сидел бы с такой ухмылкой, – и вообще я тебе больше ничего не скажу.

– Нет, в самом деле, Бруно, я вовсе не хотел ухмыляться. Видишь, я опять очень серьёзен.

Но Бруно лишь сложил руки на груди и сказал:

– Только мне не надо этого говогить. Я вижу, как у тебя один глаз поблёскивает – точно как луна.

– Бруно, разве я похож на луну? – удивился я.

– У тебя лицо большое и кгуглое, как луна, – ответил Бруно, задумчиво глядя на меня. – Оно не так ягко сияет, но зато почище.

Я не смог сдержать улыбку.

– Знаешь, Бруно, я ведь умываюсь. А луна никогда не умывается.

– Ну да, не умывается! – воскликнул Бруно. Он наклонился вперёд и добавил торжественным шёпотом: – Лицо у луны всё ггязнее и ггязнее с каждой ночью, пока не становится полностью чёгным. И тогда, когда оно всё ггязное, – вот, – он провёл рукой по собственным розовым щекам, – тогда она умывается.

– И тогда оно снова становится чистым, так, что ли?

– Ну, не в один момент, – сказал Бруно. – Скольким же вещам тебя ещё нужно учить! Она его моет постепенно – только начинает с дгугого края.

К этому времени он уже тихо сидел на мёртвой мыши, скрестив руки на груди, и прополка совершенно не продвигалась. Поэтому я был вынужден сказать ему:

– Делу время – потехе час: никаких разговоров, пока не закончишь эту клумбу.

После этого мы провели несколько минут в тишине, пока я отбирал камешки и искоса поглядывал, как Бруно разбивает сад. Делал он это очень необычно: каждый раз, перед тем как прополоть клумбу, он её измерял, словно боялся, что из-за прополки клумба станет меньше; и один раз, когда клумба оказалась длиннее, чем ему хотелось, он принялся пинать мышь своим крошечным кулачком, восклицая:

– Ну вот! Опять слишком длинная! Почему ты не можешь дегжать хвост пгямо, когда я тебе говогю!..

– Я тебе скажу, что я сделаю, – сообщил мне Бруно полушёпотом, пока мы трудились. – Я достану тебе пгиглашение на коголевский ужин. Я знаю одного из стагших официантов.

Я представил себе это и рассмеялся.

– А разве официанты приглашают гостей? – поинтересовался я.

– Да нет, не ужинать! – поспешно ответил Бруно. – Чтобы помогать, понимаешь? Тебе бы этого хотелось, вегно? Газдавать тагелки и всё такое.

– Ну, это ведь не так приятно, как быть одним из гостей и сидеть за столом, верно?

– Конечно, нет, – ответил Бруно таким тоном, словно ему стало жалко, что я такой невежда, – но ведь если ты даже не сэг какой-нибудь, ты же не думаешь, что тебе позволят сидеть за столом, сам понимаешь.

Я ответил, со всей возможной кротостью, что я этого и не думал, но это единственный вариант участия в ужине, который мне по-настоящему нравится. Тут Бруно тряхнул головой и сказал, довольно обиженным тоном, что я могу поступать как угодно, но он знает многих, кто отдал бы собственные уши, чтобы туда попасть.

– А сам-то ты там когда-нибудь был, Бруно?

– Меня один газ пгиглашали, в пгошлом году, – очень серьезным голосом сообщил Бруно. – Мыть супные тагелки, – нет, я хотел сказать: тагелки для сыга, – это было довольно здогово. Но здоговее всего – это то, что я подал гегцогу Одуванскому бокал сидга!

– Да, это в самом деле здорово! – воскликнул я и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

– Ведь пгавда же? – совершенно искренне спросил Бруно. – Ты знаешь, не каждому выпадает такая счесть!

Это навело меня на мысль о тех различных странных вещах, которые мы называем «честью» в нашем мире, в которых, если подумать, не намного больше чести, чем в той, которой удостоился милый малыш Бруно (кстати, я надеюсь, он уже стал немного симпатичен вам, при всей своей заносчивости), когда подал бокал сидра герцогу Одуванскому.

Не знаю, сколько бы я ещё мечтал таким образом, если бы Бруно не вывел меня из задумчивости внезапным криком.

– Ой, иди-ка скогей сюда! – воскликнул он в состоянии самого ужасного возбуждения. – Хватай её за втогой гог! Я её больше минуты не удегжу!

Он отчаянно боролся с огромной улиткой, вцепившись в один из её рожек, и чуть не сломал ей спину, пытаясь перетащить через травинку.

Я понял, что, если я допущу, чтобы это продолжалось, садовые работы на том и закончатся, поэтому спокойно взял улитку рукой и положил на небольшой холмик, где Бруно не мог её достать.

– Бруно, мы поохотимся потом, – сказал я, – если тебе так уж хочется её поймать. Но если ты её поймаешь, какой тебе от неё прок?

– А какой пгок от лисицы, когда вы её поймаете? – заметил Бруно. – Я знаю, что вы, великаны, охотитесь на лис.

Я попытался придумать какую-нибудь хорошую причину, по которой «великаны» могли бы охотиться на лис, а он не мог охотиться на улиток, но в голову мне так ничего и не пришло, поэтому я наконец сказал:

– Я сам когда-нибудь займусь охотой на улиток.

– Я надеюсь, что ты не настолько глуп, – заметил Бруно, – чтобы отпгавляться охотиться на улиток в одиночку. Понятно, что у тебя никогда не получится заставить улитку идти за тобой, если никто не тянет её за втогой гог!

– Разумеется, я не пойду один, – вполне серьёзно отвечал я. – Кстати, лучше всего охотиться на этот вид или ты рекомендуешь тех, что без домика?

– О нет, мы никогда не охотимся на тех, что без домиков! – Бруно даже слегка передернулся от одной этой мысли. – Они так из-за этого злятся, и потом, если на них свалишься, они всегда такие липкие!

К этому времени мы уже почти закончили сад. Я принёс несколько фиалок, и Бруно как раз помогал мне посадить последнюю, когда вдруг замер и сказал:

– Я устал.

– Тогда отдохни, – посоветовал я. – Я могу продолжать и без тебя.

Бруно не нужно было приглашать два раза: он сразу же принялся устраивать из дохлой мыши что-то наподобие дивана.

– А я спою тебе песенку, – сказал он, перекатывая мышь.

– Спой, – согласился я. – С удовольствием послушаю.

– Какую песню ты пгедпочитаешь? – спросил Бруно, перетаскивая мышь в такое место, откуда мог лучше всего меня видеть. – «Дзинь-дзинь» – самая лучшая.

Невозможно было воспротивиться после такого недвусмысленного намёка, однако я немного помолчал, делая вид, что раздумываю, а потом сказал:

– Что ж, «Дзинь-дзинь» мне больше всего по вкусу.

– Это свидетельствует о том, что ты хогошо газбигаешься в музыке, – с довольным видом произнёс Бруно. – Сколько бы ты хотел колокольчиков? – и он засунул палец в рот, помогая мне принять решение.

Поскольку поблизости рос только один колокольчик, я самым серьёзным голосом сказал, что, пожалуй, на этот раз сойдёт и один, после чего сорвал цветок и вручил его Бруно. Он пару раз провёл рукой вверх и вниз по цветкам, словно музыкант, пробующий инструмент, и маленькие колокольчики отозвались чудесным нежным звоном. Мне раньше никогда не доводилось слышать цветочную музыку – не думаю, что её вообще можно услышать, если не находишься в «феерическом» состоянии, и даже не знаю, как дать вам представление о том, на что это было похоже, разве что сказать, что она звучала, как перезвон колоколов, доносящийся за тысячу миль от тебя. Когда Бруно удовлетворился, что цветы звучат в лад, он уселся на дохлую мышь (похоже, во всех других местах он чувствовал себя не вполне удобно) и, взглянув на меня весело сверкающими глазами, начал. Кстати, мелодия оказалась довольно любопытной, и, возможно, вам захочется самим попробовать её сыграть, поэтому вот её ноты:

Проснись! Проснись! Сова кричит —

Закат раскрасил неба синь:

То эльфов музыка звучит —

«Король идёт! Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!»

Как сладок звук эльфийских флейт —

Они раскрасят неба синь:

«Проснись! Проснись!» – И сна уж нет:

«Король идёт! Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!»*

Он пропел первые четыре строки оживлённо и весело, заставляя колокольчики звенеть в такт музыке; но последние две спел довольно медленно и спокойно, и просто размахивал цветами над головой, а закончив первый куплет, принялся объяснять.

– Нашего эльфового коголя зовут Оббегвон, – (наверное, он хотел сказать «Оберон»), – и он живёт за озегом – вон там – и вгемя от вгемени пгиплывает на маленькой лодке, и тогда мы идём и встгечаемся с ним, и, понятное дело, поём эту песню.

– И тогда ты идёшь к нему ужинать? – зловредно предположил я.

– Тебе нельзя говогить, – поспешно сказал Бруно, – так ты мне мешаешь петь.

Я сказал, что больше этого делать не буду.

– Сам я никогда не говогю, когда пою, – продолжил Бруно чрезвычайно серьёзным голосом, – поэтому и тебе не надо. – Затем он снова взмахнул колокольчиками и запел:

Ах, слушай, слушай – как прекрасен

Колоколов волшебных звон!

Они поют легко и ясно,

И лес их песней поражён!

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь – почётная роль:

Да здравствует наш Волшебный Король!

Смотри, смотри – как освещён

Наш лес огнями светлячков!

Собрал всех праздничный трезвон —

Ведь ужин наш уже готов!

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь – почётная роль:

Да здравствует наш Волшебный Король!

Смотри же и слушай! Спеши поскорей —

Пока не пробили полночь часы —

Попробовать яства лесных королей,

Что слаще рассветной медовой росы!

Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь – почётная роль:

Да здравствует наш Волшебный Король!^*

– Тс-с, Бруно! – зашипел я предупреждающим шёпотом. – Она идёт!

Бруно перестал играть, чтобы Сильвия его не услышала, а затем, заметив, как она медленно пробирается сквозь высокую траву, вдруг неожиданно ринулся на неё головой вперёд, как маленький бычок, крича:

– Смотги в дгугую стогону! Смотги в дгугую стогону!

– В какую сторону? – спросила Сильвия довольно испуганным тоном, одновременно озираясь по сторонам, чтобы разглядеть, где может скрываться опасность.

– В ту стогону! – сказал Бруно, осторожно разворачивая её лицом к лесу. – А тепегь иди спиной впегёд, только не тогопись, – не бойся, не споткнёшься!

Но, тем не менее, Сильвия споткнулась; собственно говоря, он так торопился, что потащил её через такие залежи маленьких веточек и камней, что вообще удивительно, как бедной девочке удалось удержаться на ногах. Но он был слишком возбуждён, чтобы думать о том, что делает.

Я молча показал Бруно то место, куда её лучше всего привести, чтобы перед нею сразу открылся весь сад. Это был маленький пологий холмик, размером примерно с картофелину; и, когда они взобрались на него, я отступил под сень деревьев, чтобы Сильвия меня не увидела.

Я услышал, как Бруно торжественно воскликнул: «А теперь можешь смотгеть!», после чего последовал взрыв аплодисментов, который, впрочем, произвел один Бруно. Сильвия молчала – только стояла и смотрела, крепко сжав ладони, и я даже испугался, что ей не понравилось.

Бруно тоже наблюдал за ней с беспокойством, и, когда она спрыгнула с кочки и начала расхаживать по маленьким дорожкам, он стал осторожно ходить за ней, явно беспокоясь о том, чтобы она составила собственное мнение обо всём этом, без каких-либо намёков с его стороны. И когда она наконец глубоко вдохнула и вынесла свой приговор – торопливым шёпотом и пренебрегая правилами грамматики: «Это самая препрелестнейшая вещь, какую я раньше видела в своей жизни!» – малыш выглядел таким же довольным, словно сей вердикт вынесли все судьи и присяжные во всей Англии, вместе взятые.

– И ты вправду сделал всё это сам, Бруно? – спросила Сильвия. – И только для меня?

– Мне немножко помогли, – начал Бруно и весело рассмеялся, увидев, как она удивлена. – Мы занимались этим весь день, – я подумал, что тебе понгавится... – И здесь у бедняги начала дрожать губа, и через мгновение он расплакался и, подбежав к Сильвии, пылко обхватил её за шею и уткнулся лицом ей в плечо.

В голосе Сильвии также ощущалась лёгкая дрожь, когда она прошептала:

– Ну что, что случилось, милый? – и попыталась поднять его голову и поцеловать.

Но Бруно вцепился в неё, всхлипывая, и не мог успокоиться, пока не признался во всём.

– Но я хотел... испогтить твой сад... сначала... но... я никогда... никогда... – И тут последовал новый поток слёз, в котором утонула оставшаяся часть фразы. Наконец он выдавил из себя: – Мне понгавилось... сажать цветы... для тебя, Сильвия... и я никогда ещё не был так счастлив... – И наконец розовощёкое лицо оторвалось от её плеча, всё мокрое от слёз, и потянулось к ней в ожидании поцелуя.

К этому моменту Сильвия тоже начала плакать и ничего не сказала, только «Бруно, милый!» и «Я никогда ещё не была так счастлива...», хотя почему двое детей, которые никогда ещё раньше не были так счастливы, должны оба плакать, осталось для меня великой загадкой.

Я тоже чувствовал себя очень счастливым, но я, разумеется, не плакал: вы же знаете, «великаны» никогда не плачут, – мы предоставляем это делать эльфам. Только, думаю, в тот момент немножко накрапывало, потому что я почувствовал одну-две капельки на своих щеках.

После того они ещё раз обошли весь сад, цветок за цветком, словно это была длинная фраза, которую они произносили по буквам, с поцелуями вместо запятых и огромным объятием вместо точки, когда дошли до конца.

– А ты знаешь, Сильвия, что это было моей сместью? – начал Бруно, серьёзно глядя на неё.

Сильвия весело рассмеялась.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, откинув обеими руками назад свои длинные каштановые волосы, и посмотрела на него весёлыми глазами, в которых ещё поблескивали крупные слезинки.

Бруно набрал воздуха и подготовил рот к труднейшему испытанию.

– Я хотел сказать «мес-тью», – уточнил он. – Тепегь понятно? – И он выглядел таким счастливым и гордым тем, что наконец правильно произнёс это слово, что я даже ему позавидовал. Я склонен думать, что Сильвия совсем не «поняла»; но она чмокнула его в обе щеки, чего, похоже, также было достаточно.