Текст книги "Вслух! Книга для семейного чтения. Сказки, стихи, рассказы"

Автор книги: Людмила Перцевая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Фигура речи

Играют девочки в футбол,

Суровый тренер их гоняет:

"Открылся!.. Выбежал! Пошёл!..

Ну кто так бьёт?!. Всё, удаляю!"

В пространстве между двух ворот

И таймов жесткого диктата,

Он женских чар не признает,

Немедля сыщет виноватых!

Всех на скамейку запасных

Загнал бы он неумолимо,

Но подготовить до весны

Команду обещал… Вестимо,

С утра до ночи – крик кнутом

На тренировочной площадке,

"Упал? Разбился?.. Всё потом!

Вступай в игру и всё в порядке!"

Он презирает женский род, -

В футболе лишь пацан забьёт!

Детство Батона

Стол был накрыт: хлеб, сахар, творог, ароматное варенье. Аня уже положила ложку варенья на творожок, как вдруг вспомнила, что еще не поздоровалась со своей любимой лужайкой. Она стремглав вылетела из комнаты, опрокинув по пути стул. Батон моргнул глазками-изюминками и баском растроганно воскликнул:

– О, молодость, молодость, сколько сил и энергии у этого юного создания! Бывало и я – шумел, волновался, с голубыми васильками обнимался…

– Как это, как это так? – дробным стаккато простучал в сахарнице Рафинад.

– Да очень просто… Начиналась жизнь моя на широком поле, от материнского зернышка, – растроганно ударился в воспоминания Батон. – Проклюнулся росток, потянулся к солнцу колосок. Эх, братцы, нежился на солнышке, пил росу и дождик, с братцами колосьями ростом мерялся…

– А потом, что потом было?

– Потом – сами понимаете, как детство кончается, так трудности начинаются, – вздохнул Батон. – Стоило мне созреть, мужественно затвердеть, как под корень срезали, цепами били-молотили, на мельнице можно сказать в порошок стерли.

– Как в порошок!? – ахнул Творог

– Ну, в муку смололи. Тесто месили – дохнуть не давали, а потом и вовсе в печь сунули. Как выжил – до сих пор сам удивляюсь.

– Да еще какой гладкий стал, румяный, пышнотелый, – льстиво протянуло Варенье, вытягиваясь из вазочки. – Так бы и прильнуло к вашей сдобе!

– Да, если детство вспоминать, у всех, наверное, оно было сказочным, – откликнулся Творог.

– А вы хорошо свое детство помните? – кокетливо откинув пенку, поинтересовалось Варенье.

Творог вальяжно закинул пышные руки за голову, закинул ногу на ногу, еще выше вздымая белое пузо в миске.

– А то как же! Прекрасно помню, как мать-буренка по полю ходит, цветики клеверные языком шершавым слизывает, из речки свежую водицу прихлебывает. А в вымени у нее молоко белое копится. А уж как совсем тяжело ей станет – Буренка домой идет. Там хозяйка ей вымечко обмоет, подойник подставит и нежно пальчиками за сосок потянет.

– Тут я на свет белый струйками и брызну, теплое, пенное, сладкое, – они меня все тогда так ласково звали: Молоко. В крынку меня бережно сольют, холстинкой накроют, и я томлюсь-ленюсь день-деньской. Ленюсь-ленюсь да и сквашусь совсем. Но хозяйка меня и за это не бранит. Поставит в печь погреться, а я там свернусь – и лежу пластом белым в сыворотке. Она меня на сито откинет, вода лишняя сбежит, а я белый, жирный, вкусный, лежу себе и опять ленюсь, томлюсь, жду, когда меня сметанкой сдобрят…

– Да, брат, у тебя не жизнь, а просто малина!

– Что вы можете знать про жизнь Малины? – воскликнуло Варенье, – Конечно, детство всякому приятно вспомнить, счастливая пора, но и опасностей полон лес! У нас, например, полно было медведей. Чуть шорох где заслышишь – так и дрожишь.

– Что вы говорите, – сочувственно откликнулся Батон. – И что же они?

– Беспощадны! Лапой сгребет – и в рот! А то прямо пастью всю ветку прочмокает, не разбираясь, кто созрел, а кто только наливается румянцем. Спасибо, мне повезло. Анечка с кружечкой пришла и по ягодке, бережно так, весь кустик обобрала, домой принесла, сахарком посыпала.

– Да, повезло вам, – позавидовал Рафинад. – Ягоде с сахаром только и дружить.

– Правда, мама у Ани, не такая добрая, как дочка, сложный характер… Представляете, поставила нас на огонь и такую пытку устроила, не поверите. Поварит полчаса – отставит, еще полчаса на медленном огне подержит – опять отставит. Я уж думала, этой пытке конца не будет. Но вот, слава Лесу, остудили, еще и порадовались, что мы не разварились, каждая ягодка – целенькая. А чего нам эта красота стоила? Теперь вот в эту красивую вазочку жить устроили, любуются, говорят, даже есть жалко.

– Да, друзья мои, судьба… Она ко всем по-разному поворачивается, – проскрипел Рафинад. – У меня вот тоже детство было замечательное. Сидел я в родном огороде на своей грядке бурак-бураком. Чуб зеленый по ветру распустил, щеки красные надул, хвост в землю ввинтил, перед Морковкой красуюсь. Братва рядами расселась, тоже надувается, от сока чуть не трескается. Все лето бурака валяли, ели, пили, ни о чем плохом не думали, в чужой огород не заглядывали, с любимой грядки никуда не рвались.

– А потом что случилось, как вы побелели-то?

– Побелеешь тут… За чубы нас похватали, в тележку покидали и повезли. Так я и понял, что детство кончилось. На завод привезли, говорят: будем из вас сахар варить. Резали, в котлах варили, парили… Э, да что там рассказывать. Разве теперь кто из братьев меня узнал бы? Ну, конечно, белый, рафинированный, прямо аристократ какой-то. Но по мне так гораздо лучше на той грядке голым боком на солнышке загорать. Только тогда я и был по-настоящему счастлив.

Тут вбежала в комнату Анечка, и воспоминания о детстве оборвались.

– О, Творожок! С Вареньем! Чай с Рафинадом! Мама, отрежь мне и Батончик, я так все это люблю.

Поиграем!..

Сочиняю я погоду

Настроению в угоду:

Тучки бережно раздвину,

Не стряхнув дождя лавину,

А в открывшемся оконце

Вспыхнет алой розой солнце,

И зеркально, в малых лицах

На полянке отразится

В желтом цвете – на купавах,

Как красиво, Боже правый!

А теперь отправлюсь в рощу,

Кроны ветерком взъерошу,

Бережно раскрыв при этом

Цвет кленового букета…

Всем прогнозам вопреки

Дуновения легки,

И циклон с антициклоном

Не проникнут в эту зону -

Мной придуманного рая,

Где мы с внученькой играем…

В таежных чертогах

Снега пышного гора

Подступает к окнам близко,

Диск литого серебра

Приморожен к небу низко.

В куржаке седом сосна,

Нет ни тропки, ни дороги,

Пленена изба лесная

В этом сказочном чертоге!

Лепит с умыслом Зима

Изваяния из снега,

Ветер их отшлифовал,

Он всю ночь здесь с воем бегал!

Ну, а я их не тряхну,

Пусть хранят оцепенело

И покрова целину,

И все смыслы сказки белой.

Первый выход

В чулочках белых, пышном платье,

Со скрипочкою у плеча,

"Ну кто придумал номер дать ей?" -

Чуть слышно в публике ворчат.

Из глаз готовы слезы брызнуть,

На сцену – тащат, не ведут,

Ей до успеха в этой жизни

Так долог, труден будет путь!

…Заученно смычок гуляет,

Терзая уши и струну,

Но зал все чутко понимает,

С артисткой на одну волну

Настроившись… Вот крики «Браво!»,

Глаза, не веря, подняла:

"Ой, мамочка, да это – слава?"

В слезах улыбка расцвела.

Государственная тайна

На скалистом берегу вечно бурлящей и ледяной даже летом речки Колонги стоит белоснежная церковь. В местном краеведческом музее про нее сказано, что ей аж 350 лет, и охраняется она законом. Может быть, и охраняется, только пережила церковь за эти годы множество испытаний. И кресты сносили, и склады в ней размещали, и металлические листы кровли ураганом загибало. А все равно смотрится она со своей высоченной колокольней красавицей-лебедушкой.

В новое время опять церковь ожила, потянулись прихожане – старые грехи замаливать, умерших отпевать, новорожденных крестить.

Впрочем, поселковую ребятню гораздо больше притягивает к этому месту железная ржавая дверь, аккурат посреди скалы, метров на десять выше речки и на столько же – ниже церкви. Наверное, был к ней раньше какой-то подход, но со временем скала выгладилась, осталась перед железной дверью лишь узкая каменистая полоса. Как ребятишки умудрялись на нее вскарабкаться – уму непостижимо, но забирались, усаживались, свесив ноги, и строили домыслы: что же там, за этой дверью?

– Здесь Походяшинские рудники были, заводчики, когда бежали из России, клад золотой в этих пещерах зарыли! Говорят, и самородки, и целые слитки, и всякие там кольца и цепи, – вытаращив глаза, делилась информацией Аленка.

– Клад давно бы распотрошили, – отмахивался с пренебрежением Васька. – Там при Сталине пыточная была! От города далеко, вопли и выстрелы не слыхать, представляете, в пещере одни кости да черепа с дырками остались!

– Кого пытать, тут на севере одни ссыльные жили, их уже отпытали! – сомневался Петруха. – Не, там точно старые клады, к ним подбирались, но, рассказывают, что подряд три обвала произошло – и десять трупов! Вот и заварили дверь намертво. В пещерах вообще надо очень осторожно ходить, у меня дядя – спелеолог, так он говорит, что среди них каждый второй погибает. Я бы ни за каким золотом не полез. Но все равно интересно, почему-то ведь ее прикрыли, да еще на такую высоту эту железяку перли!

– Чего зря гадать, идемте к Газнюку, старому сварщику, он знает, что там спрятано!

Перевернувшись на пузо, осторожно нащупывая босыми ногами малейшие трещинки в скале, Аленка первой начала спускаться с каменного выступа.

Петр Мефодьевич сидел на завалинке, задумавшись, опершись худыми жилистыми руками на колени, на вопрос Васьки не сразу отреагировал. Конечно, в маленьком поселке все знали, что лет пятьдесят тому назад именно он после установки железной двери на вход в пещеру наглухо заварил ее. Языками потрепали немного вокруг события, мол, уж замуровали бы вовсе, а то – дверь! Приваренная! Ну, и забыли о ней.

А Газнюку – что, велели заварить, он исполнил. Тогда еще можно было подобраться к этому зияющему провалу в пещеру, почти отвесно падающую в непроглядную черноту, вниз. Потом она выравнивалась горизонтально, разветвлялась на три рукава… Говорят, ходы эти на километры расползаются вглубь, то расширяясь, то превращаясь в щели, да Петру было это неинтересно, он боялся темноты и неизвестности и никогда бы не поперся в неведомую жуть.

Но вот, поди ж ты, находятся безумные люди, готовые хоть к черту в пекло ползти на брюхе из чистого любопытства. Вот еще и эти, мелкие совсем пацанята, туда же, любопытствуют, глазенки аж светом слепят от волнения и любознательности! Когда же я таким был… или никогда таким и не был?

Петр Мефодьевич наконец очнулся, выпрямился, ощутив спиной тепло оштукатуренной стены дома, даже приосанился, осознавая важность момента. Хотел сказать, что от таких же вот шалопаев пещеру закрыли, чтобы не гибли понапрасну. Но, глянув на босоногую делегацию, неожиданно сам для себя сурово вымолвил:

– Вы что, мелочь сопливая, под расстрел меня подвести хотите?! Я может быть подписку давал о неразглашении, это же государственная тайна! Брысь отсюдова!

Ребятишки рванули от него, только пятки босые засверкали! Фантазия разгорелась с новой силой: да что же там, за ржавой страшной дверью?!.

А старый Газнюк расплылся в улыбке, распялил беззубый рот от уха до уха. Нет-нет, наверняка и он такой же был, как эти, сопливые, с румянцем во всю мордашку, вездесущие… Конечно, был!

Кентавры

В зелени знойно звенели кузнечики,

Свистящим шелестом сушь шептала,

Шляпы, панамы, кепки и чепчики,

– На пляже публики было навалом!

Солнце людей пожирало заживо,

Жарой, как обручем, небо давило,

Мы впечатались в золото пляжево,

И нас покидали последние силы…

Но с неба, вдруг потемневшего чудом,

Рванулся ливень, молния, гром,

На толпу ошалевшего люда,

Не помышлявшего даже о том!

Шум водопадный, волны озона,

Заливистый хохот и радостный визг,

Симфония смеха, шума, трезвона, -

Мчится орава, промокшая вдрызг!

И мы, как кентавры велосипедные,

В солнечных брызгах по лужам летим!

Гремите, марши наши победные,

Раз-бе-гай-тесь, кто там на пути!

– Дождик, дождик, пуще,

Мочи, дождик, лучше!

Ах, дождик, пожалей,

Промочил ведь до костей!

Ждали, ждали, – дожили,

До благодати дождевой!

Барану – бараново

Ай, какая большая отара овец у Ибрагима! Сколько глаз видит окрест – нет в предгорьях такой отары! Два серьезных пса – Гром и Рони – помогают старому пастуху управлять этим богатством, рано утром выгнать на пастбище, на закате – собрать стадо и пригнать к сакле. Много шерсти дают овечки, курдючного сала, шкур и баранины, есть с чем поехать хозяину на большой рынок!

И все бы хорошо, но повадились из ближнего леса волки таскать легкую добычу, то маленького барашка утянут, то ослабевшую овечку зарежут. Мирился Ибрагим с такими потерями, псы его не могут за всем поспеть и всё углядеть. Сами овечки существа кроткие и боязливые, а бараны – известное дело, трусоваты и глуповаты. Так думал Ибрагим. Но бараны хорошо о себе понимали, критически оценивали бездействие старика, и надумали пойти за советом к буйволу. Он-де давно на свете живет, знает, как против волков оборону держать.

Буйвол сильно удивился ходокам, он не мог припомнить, чтобы бараны когда-нибудь сами себя защищали. От любой опасности самым первым всегда бежал самый большой и сильный Баран, а за ним, как река полноводная, послушно текла вся отара. С интересом поглядел он на баранов и поделился с ними житейским опытом.

– Когда к нам подходили серые разбойники,– важно начал он свое поучение, – мы сбивали молодняк в кучу, а сами становились кругом, рогами навстречу врагам. Чаще всего достаточно было удачно поддеть на рога хотя бы одного волка, чтобы все они бросались наутек! Мы быстро поняли, что они трусливы, и научились отбивать нападение. Главное – углядеть, когда они начнут подкрадываться, вовремя встать в круг и встретить их во всеоружии.

– Да, но у нас рога не столь мощные, как у буйволов, – возразил один баран. – Опасность очень велика, а успех не гарантирован!

– У нас раньше говаривали: волков бояться, век свободы не видать! – гордо тряхнул рогатой башкой старый буйвол. – Тут ведь главное – дать волкам понять, что вы их не боитесь! Посмотрите, как вас много! А как вас после успешного боя будут любить кроткие овечки!

Последний аргумент был решающим. И когда на следующий день из лесу выскочили за легкой добычей три молодых волка, их встретил плотный барьер круторогих защитников. Не ожидавшие отпора разбойники еле ноги унесли, хромая и завывая!

Бараны воодушевились! Они почувствовали свою силу и загордились! Теперь им уже мало было свободы от волчьей стаи, они начали роптать на произвол своих сторожей, Грома и Рони. Они как-то даже не брали в расчет, что их выставленные рога придержали волков только на какой-то миг, пока подоспели псы. Именно от их злобных клыков волки и убрались поспешно!

Но бараны были так опьянены своим успехом, что на следующий день, сбившись в круг, крепко отделали зазевавшегося Грома, били пса рогами и копытами. Ибрагим только выстрелом сумел отогнать сбесившихся бойцов! Он ничего не мог понять, а бараны, ликуя, готовы были и на самом пастухе проверить свою тактику. А чего он командует, оружием угрожает, он еще не знает, на что способны опытные круторогие бойцы!

Они как-то очень быстро позабыли науку буйвола: внутри круга должны быть слабые, те, кого защищают от нападения. У них же внутри оказывался тот, кто их защищал и холил, так из благородных защитников они быстро сами превратились в бестолковых драчунов. Воистину говорят: сила есть – ума не надо!

Быстро определив зачинщиков, Ибрагим пустил их на мясо. И все в этой отаре пошло своим чередом: овцы щипали травку, собаки и пастухи стерегли их от нападения волков. Нельзя баранам браться за важное дело, обязательно все перепутают!

Память поколений

Короед деревья точит -

Старожил таращит очи:

"Не видали николды

В рощах наших сей беды!"

Затянуло речку илом -

Невозможен водопой!

Не припомнят старожилы

В прошлом каверзы такой!

Солнце жарит – нету силы,

Вновь дивятся старожилы:

"Сколь живем, такого пекла

Не видали! Правда, Фекла?"

Старожилы не упомнят:

"Эка прорва комаров!…"

Я, конечно, им не ровня,

Опыт-то у них каков!

Пережили катаклизмы,

Грозы, засухи, пожар,

Не жалели целой жизни,

В память это все ужать.

Только память вся в дырьях,

Что ни спросишь – "ох!" да "ах!"

В изумлении живет

Наш беспамятный народ…

Стрекоза и Муравей

Трасса проложена давно, оборудована и размечена идеально, по ней можно было мчаться на хорошей скорости, поэтому колонна шла организованно, заторов не наблюдалось. Мог помешать начавшийся листопад, но пока удавалось проходить под листьями, как по тоннелям. Он нес тяжеленное бревно – привычная нагрузка не мешала мыслям о доме, который изрядно поднялся в высоту, был хорошо обустроен и проветрен к зиме, плотно заселен.

На крутом подъеме через старую березу он уловил посторонний, но не враждебный запах: на пути, сложив крылья, сидела Стрекоза. Этим летом именно здесь она присела расправить помятое крыло: сделала неудачный пируэт в погоне за комаром! Так они и познакомились, и вот …заявилась.

– Ну что, труженик, готов к зимовке? – спросила старого приятеля.

– Да! Ты не поверишь, даже жирок поднакопил! Но если тебе плохо, я поделюсь, как в прошлый раз…

– Нет-нет, не беспокойся, я в порядке. Пока погода не испортилась, собираюсь в полет, нынче – в Австралию! Скажи, дружок, а тебе никогда не хотелось поднять взор к небу, рвануть куда-нибудь через Альпы, в Африку? Бабочки вон в Бразилию собрались, а тебя не манит неизведанная даль?

– Что ты! Столько дел, такая ответственность… Да у меня уже и крылья почти атрофировались.

– Ну, а просто порадоваться жизни, порезвиться, неужели никогда не получается?

– Я даже не понимаю, о чем ты говоришь, мне и глаз от дороги поднять некогда. Прощай, мы задерживаем колонну. Может быть, еще свидимся… Надеюсь, вернешься? Я буду ждать тебя, Прозрачные Крылышки.

Королевские сады

Вальсирует пушистый снег

В садах у Снежной Королевы,

Метель берет здесь свой разбег,

Свои заимствует напевы.

Как белых яблонь лепестки,

Соцветья нежные сирени, -

Танцует снег под это пенье

Веленьем царственной руки!

Чем к лету нас одарит сад,

Каким чудесным урожаем?

Град выпадет, как виноград,

Иль слез потоки? – Мы не знаем…

Декабрь. В саду – цветов сезон,

Как светел и морозен он!..

Свистулька

Сижу на лавочке,

На солнце грею кости,

Строгаю палочки,

Выделываю трости.

Грущу, не евши…

А было ведь когда-то:

Крас-но-де-рев-щик!

Штучный реставратор!

Что время рушит –

Меня поправить звали,

Из липы, груши

Ваял цветы азалий.

Анфас и в профиль –

Дракона, льва, русалку,

Какой был профи!..

Но всё проходит, жалко.

Держи свисток,

Ну, дуй… Какие трели!

Хоть что-то смог…

Да-а-а, мы с тобой сумели!

Бунт машин

Как-то ночью во время грозы, после страшенного раската грома, когда молния разодрала небо пополам, завыла под окном сигнализация какой-то машины. И так она истошно кричала: «Караул! Грабят! Убивают, спасите люди добрые, ой спасите, ой помогите! Ой-е-ей!» – что папа не выдержал, накинул на себя куртку и вышел на балкон, посмотреть, что же там происходит? Ливень лил как из ведра, он сразу промок и вернулся в дом очень сердитый.

А стиральная машина Дуся спросила у швейной машинки Поли:

– Слушай, подружка, кто это так вопил, что даже папу напугал?

– Да это он себе новую машину купил, вот она и орет. Наверное, маленькая еще.

– Что купил – понятно, вон у хозяйки целых три машины, мы с тобой, да еще посудомойка Фрося, а у него одна печатная, да и та стоит без дела с тех пор, как он компьютер купил. Как же можно человеку без машины жить? Пропадет. А только почему же он ее на улице бросил? Мы с тобой в тепле, под крышей, руку протяни – и вот она розетка под рукой. А как же та, новенькая, под открытым небом? Небось, страшно, и я бы завопила.

Швейная машинка была старенькая, мудрая, с нею даже хозяйка часто советовалась. Шьет, бывало и приговаривает: «Ну что, Поленька, хватит у нас с тобой терпения эту юбку для Анечки дошить? А ситца хватит? А кружевца подпустить?» И Поля маму успокаивает: «Да сделаем хозяюшка, так-так-так, хватит и ткани, и терпения, так-так-так». Но вот за папу Поля ничего ответить Дусе не могла. Правда, почему это он новенькую в дом не взял?

– А пойдем тоже выйдем на балкон, – сказала она прачке Дусе, – посмотрим, кого же это он такого купил. Да позовем бедолагу в дом, пусть хоть чайку попьет.

Они потихоньку выбрались на балкон и увидели новенькую белую «Волгу», по которой хлестал дождь.

– Ух ты, какая большая! Эй, подруга, заходи к нам в дом, чайку попьем, поближе познакомимся.

«Волга» поморгала фарами в знак приветствия и простужено просипела:

– Боюсь, что не получится, ворота у вас узковаты. Да и не пью я чаю.

– А что пьешь?

– Исключительно бензин и желательно без вредных примесей.

– А не холодно тебе там?

– Вообще-то нет, но этот гром и молнии мне на нервы действуют. Как жахнет – я тут же вопить начинаю. Вот и опять…

– Нет, нет, не кричи, хозяина разбудишь. Скажи, а где же ты жить будешь?

– Обещали гараж построить, но кто знает, не обманут ли. Как вам эти хозяева, приличные люди?

Поля с Дусей переглянулись.

– Да вроде бы ничего, – начала Поля, – правда, меня редко смазывают, иногда ругнут под горячую руку, когда строчка оборвется…

– А мне иной раз не тот порошок насыплют, и я пеной захлебываюсь, – подхватила Дуся, – но хоть они и безалаберные, однако не вредные, приживешься помаленьку…

– Я мириться с недостатками не собираюсь, – храбро рявкнула «Волга», – я им сразу условия поставила, еще в магазине. Во-первых, чтобы сигнализацию от воров обеспечили, во-вторых, чтобы беспременно гараж мне построили. А нет – уйду, поминай, как звали. Такую красавицу любой с собой прихватит и будет рад покататься. Вот где он этот гараж, смотрите, опять молния сверкает! Уйду, клянусь АЗС – уйду!

Поля с Дусей растерянно переглянулись.

– А у нас с тобой все наоборот, – потерянным голосом сказала Дуся. – Меня когда хозяйка покупала, сразу пригрозила: «Будешь плохо работать – сдам в магазин, пока гарантийный срок не кончился». Это она мне новенькой угрожает, а что будет, когда я состарюсь? Вчера опять набила столько белья, что я еле-еле барабан провернула. Нет, Поль, ты как хочешь, а я у этих эксплуататоров больше ни одного дня не останусь.

– А мне тут думаешь сладко, – взволнованно застрекотала Поля. – То подсунет мне толстенный драп под лапку, то крепдешин шить начнет, нитки не сменит, а меня винит, что строчка грубая. (Поля даже всхлипнула) Пойдем, Дуся, отсюда, вместе с «Волгой» новых хозяев поищем. Она большая и, наверное, очень умная.

Они, толкаясь и лязгая, кинулись к дверям, выкатились на площадку, втиснулись в лифт и поехали вниз.

Маленький трехколесный велосипедик, которого Васька ласково звал Лисапет, заметался в прихожей.

– Ай-яй-яй, как нехорошо, и чего это машины взбунтовались? Хорошо еще, что посудомойка Фрося спит. Лично я от Васятки никогда бы не убежал. Как же можно друга бросать? Надо что-то делать!

И недолго думая, Лисапет ринулся за беглянками вдогонку. А поскольку Дуся с Полей угнали лифт, Лисапет, отчаянно гремя педалями и колесами, покатился вниз по лестнице, как с горы – со страшной скоростью. Беглянки уже выкатились на улицу, «Волга» распахнула им навстречу дверцы, и вся компания собиралась дать деру. И тут Лисапет отчаянно закричал:

– Эй вы, стойте, разве можно хозяина бросать, вы же пропадете!

– Не пропадем, – заносчиво прогудела «Волга», – любой прохожий такой технике обрадуется. Да мы сейчас сами выбирать будем, кому служить и с кем жить, сами будем условия ставить!

– Ах вы глупые, даже я, такой маленький, знаю, что бывает с теми, кто не хочет человеку служить, не хочет работать!

– А что с ними бывает? – спросила любознательная Дуся.

– А я вот сейчас позвоню, куда надо, – пригрозил Лисапет, – сообщу, что вы работать отказываетесь, и вас сразу на переплавку в Домну отправят. Это такой огненный ад для нашего железного брата, где жара за тысячу градусов! Может, из вас потом танк сделают, если вам шить да стирать неохота. Ну что, звонить? – И он предупредительно тренькнул звоночком.

– Лично мне и у этой хозяйки неплохо живется, – нерешительно сказала Поля. – Не хочу я танком быть, у меня характер покладистый. Если хотите знать, мне даже самой всегда интересно, смогу ли я сразу после кружевной блузки для Анечки толстое одеяло для Васеньки простегать. Это же моя работа! Нет, Дуся, ты как хочешь, а мне в Домну еще рано, я остаюсь.

– Вообще-то мне на переплавку тоже не хочется, сказала Дуся. – У меня даже гарантийный срок не кончился. Я, между прочим, по происхождению итальянка, у меня дизайн исключительный, а уж стираю я как автомат, полностью без вмешательства человека! Может быть, я вообще Вечный двигатель, а вы – в Домну!

Она повернулась к «Волге» и строго спросила:

– А ты что умеешь делать, новенькая?

– Я?! – «Волга» изумилась, – я ничего не делаю, просто катаюсь и все.

– Ну вот, а воображаешь, как будто ты посудомоечная машина или печатная! Так Фрося у нас первая работница, а печатная – все-таки умница, столько слов знает! Подумаешь, грозы она боится, весь двор машинами уставлен, а ты одна вопишь, как оглашенная. Еще и работящих машин с толку сбиваешь. Айда отсюда, Поля, ну ее, скандалистку. Пойдем, Лисапетик, мы тебя на лифте прокатим. И все трое скрылись в подъезде.

«Волга» растерянно поглядела им вслед и так расстроилась, что даже фары у нее потухли. Она никуда и не собиралась бежать, так, с перепугу ляпнула… Новый хозяин ее вполне устраивал, сигнализацией вон сразу обеспечил. Ах, если бы не эта страшная гроза! Может, правда, пойти с новыми подружками чаю попить? Интересно, что это за заправка такая?