Текст книги "Бежала по полю девчонка"

Автор книги: Людмила Кузьмина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Что такое хорошо и что такое плохо?

Сейчас, из своего возраста, я стараюсь оценить себя, тогдашнюю маленькую девчонку, которая жила в Верхних Карасях.

Начну с плохого.

Была я довольно эгоистичным ребёнком. Не жадная, вовсе нет. Но я считала, что если мне хорошо, то это нормально – и пусть всегда будет хорошо, плохого я себе не хочу. Но если кому-то плохо, то я не очень-то была способна на сопереживание, мол, что же теперь делать? Я не злорадствовала: так, мол, и надо, сам или сама виновата. Я просто была равнодушна к чужой боли. Не воспринимала и опасные моменты жизни близких мне людей.

В 1946 году (мне шесть лет) папка тяжело заболел: высокая температура, боли в животе. Фельдшер Дора Михайловна предположила, что у него аппендицит, и направила в Чебаркуль. Я вообще не запомнила отъезда папки. Ну уехал и уехал куда-то. И не отметила сильнейшей тревоги мамы и бабки. Переживания взрослых меня не затрагивали. Я жила в своём маленьком мире, где центром была я.

Чебаркульские врачи при обследовании определили, что у папки что-то похуже аппендицита и это что-то связано с почкой. Отправили в Челябинск. А дорога долгая.

Когда его привезли в хирургическое отделение областной больницы, он уже был в тяжелейшем состоянии. Хирург Георгий Фёдорович Синяков (вечная ему благодарность от нашей семьи!) скомандовал: «Немедленно в операционную!» Когда он проник в область правой почки, она была загноившейся настолько, что буквально взорвалась от гноя в руках хирурга. Ещё бы немного протянуть, началось бы общее заражение крови – и нашему папке было бы не выжить.

И вот папка вернулся домой. Помню, был он в тулупе, с мороза. Я сидела за кухонным столом и увлечённо рисовала. Папка чмокнул меня в макушку, на стол передо мной легла кисточка невиданного прежде винограда. Я попробовала ягодку: показалось очень кисло. Отодвинула, есть не стала. И вообще на папку – ноль внимания. Продолжала рисовать.

А бабка, застирывая в корыте рубаху отца от следов крови, плакала навзрыд. Мы его чуть не потеряли навсегда! И как бы мы стали жить без кормильца?

Может, я слишком строго себя сужу? Мала ещё? Но вот вспоминается другой совершенно безобразный случай.

Братья Герка и Женька, я с Галькой пошли на Зырянку. Глубокий снег. В руках у нас заострённые с одного конца палки. Галька перевернула зачем-то свою палку острым концом вверх, оперлась на неё, коснулась губами. Вдруг поскользнулась, острый конец палки вошёл ей в рот. На снег закапала кровь. Я громко и весело засмеялась! Зачем? Почему? Непонятно. Братья возмутились: Гальке же больно! Они были не на много старше меня. Да ещё мальчишки. По моему тогдашнему мнению, зловредины порядочные. А вот, поди ж ты! У них хватило сердца пожалеть сестру, а у меня сердце равнодушное! Помню это со стыдом.

И был период, когда я вытворяла разные жестокости по отношению к живым тварям, пусть даже к насекомым. Оторвать лапки мухе, потом крылышки, потом голову и смотреть, что будет. Интересно было смотреть на паучка (не знаю его научного названия) – мы называли его «косиножкой», потому что, если оторвать длинные нитевидные его ножки, они даже оторванные продолжали судорожно двигаться: «косили».

Ну, положим, я не осознавала, что лишаю кого-то жизни, и мною руководил исследовательский и познавательный интерес. Но вот это как расценить?!

Гуляю на площади рядом с домом. Почему-то никого нет, кроме меня, и мне скучно. Я подхожу к недостроенному срубу то ли домика, то ли бани напротив Селивановского двора. Брёвна венцов сруба ещё новые, вкусно пахнущие смолой. Солнышко светит, приятное тепло обволакивает меня. И вдруг из-под нижнего венца сруба выползает изуродованный кем-то котёнок. Шерсть на боках изодрана, видны гноящиеся раны. Глаз нет – они выколоты! Жалкий, беспомощный, он пищит. Думаете, я его пожалела? Нет. Я решила про себя, что такому безобразному котёнку нельзя жить, его надо убить!

Я нашла увесистый плоский камень, но убивать так вот прямо – страшно. Зажмурившись, я просто опустила камень на котёнка! И только тут меня охватило чувство ужаса: что я делаю? Боюсь открыть глаза. Но слышу писк котёнка. Я промахнулась! Он пополз под венец сруба. А я помчалась домой с отвратительным чувством: не хочу видеть такого котёнка!

Наверное, котёнок погиб. А я не помогла ему и даже не пожалела…

И ещё я была обидчивой. Обижалась, например, когда «меня не взяли!». Об этом я писала.

И ещё я была задавакой. Училась хорошо и гордилась собой, какая я хорошая девочка! Первая ученица класса.

Здесь я ставлю в вину педагогические приёмы учительницы. Если в тетради по письму были одни пятёрки, она приклеивала к обложке красную ленточку. Если не было троек, а были четвёрки, пятёрки – приклеивала синюю ленточку. Но хватило у учительницы такта, что на тетрадках двоечников не наклеила чёрных ленточек. На моей тетрадке по письму в первом и втором классе красовалась ленточка красная. В первый раз учительница Александра Тимофеевна выдала мне тетрадь с такими словами: «Вот иду я по улице со стопкой тетрадей. А навстречу (допустим: кто-то). И спрашивает: «А чья это тетрадка с красной ленточкой?» А я отвечаю: «Это Люси Кузьминой тетрадка! У неё в тетрадке одни пятёрки!»

В общем-то, она хотела поощрить лучшую ученицу, чтобы другие равнялись, а я ужасно загордилась: я – лучшая в классе!

Задавалась и дома перед старшим братом Геркой, у которого не шла учёба, как у меня. Но вот недавно в домашних бумагах попался его табель за третий класс: одни четвёрки и пятёрки!

Этот комплекс лучшей ученицы у меня сохранился вплоть до окончания школы, и только, учась в университете, я избавилась от него, хотя на первых порах страдала, что не всегда удавалось сдать предмет на пятёрку, проскакивали и тройки. Очень уж трудные были предметы: высшая математика, всех родов химия и физика. Да ещё плохо слышала на лекциях, а выучить это всё по учебным книгам и сдать на пять можно было, только если сутками корпеть в библиотеках и в общежитии. Это было выше моих сил. Молодость с её молодыми заботами брала верх. Превращаться в «синий чулок» мне не хотелось. И, слава Богу, что это было так.

А сколько страхов у меня было в школе перед каждой контрольной и экзаменом! Боялась до дрожи! Мои дневники (а я несколько лет вела их, записывая свои интимные переживания) в старших классах полны этим нытьём перед контрольными.

Сейчас я склонна оправдать себя. Возможно, виноват был всеобщий культ, царящий в нашей стране, – погоня за рекордами Стахановых и Ангелиных. И мне хотелось быть первой. А учёба – это ведь не геройство, а прежде всего процесс накопления знаний. При чём тут рекорды? Порицаю себя за то, что отравила себе жизнь в погоне за пятёрками абсолютно по всем школьным предметам. Даже нелюбимой физкультурой занималась не для того, чтобы стать сильной и ловкой, а чтобы вытянуть на пятёрку, потому что мне нужен был только отличный табель успеваемости. И порою там, где ума не хватало, особенно в старших классах по физике, я просто вызубривала школьный урок по учебнику, чтобы от зубов отлетало!

Впрочем, в начальных классах я училась ещё без страхов получить двойку. Я ведь в школу пошла, уже умея читать и писать. Но об этом после.

Теперь зададимся вопросом «что такое хорошо?» в тот мой деревенский период жизни.

Была я любознательна, тянуло ко всему новому и необычному. Не знала, что на площади, рядом с нашим домом стоял когда-то храм, но моя сестрёнка Галька и подружка Зоя рассказывали мне что-то о Боге и о церкви. И моя бабушка привычно крестилась на единственную иконку Николая-Угодника, но иконку прятала за ширмочку на кухонной полке, потому что в то безбожное время религия считалась «опиумом для народа», священники изгнаны, посажены, а то и расстреляны. Мои родители были «при должностях», но хотя и не были активными безбожниками и крещены в детстве, плыли по течению в берегах антирелигиозной идеологии нашей страны и партийного руководства, а в дни церковных праздников Рождества, Пасхи и Троицы вместе с жителями села всё же традиционно тихо отмечали их. Поэтому мои братья и я, родившиеся в то время, не были крещены. И негде было принять крещение в виду отсутствия батюшек и церквей и незачем – считали взрослые: мало ли, как дальше сложится наша жизнь. И всё же о Боге, о Богородице и о церкви мы имели хоть какое-то представление в нашем раннем детстве.

Помню, прибегает моя подружка Зоя, зовёт меня на площадь:

– Люсь! Там батюшка приехал, говорит, что будет крестить, кто захочет, прямо на площади. Пойдём, окрестимся! Меня посылает мама, я ведь некрещёная. Только батюшке надо потом дать рубль, он бедный, нигде не работает, на свечи у него нет денег.

Я мигом воодушевилась. День был воскресный, папка мой дома, а бабушки почему-то нет. Наверное, она там же на площади. Лучше бы мне сразу побежать туда же вместе с подружкой. Но я побежала в большую комнату, где мой папка на кровати отдыхал и читал книжку:

– Пап! Дай мне рубль! Я хочу окреститься! Батюшка приехал и сейчас всех будет крестить!

– Сиди дома. Как жила некрещёная, так и дальше будешь жить. Тебя в пионеры приняли, а ты креститься собралась.

Бабушка моя, наверное, расстроилась от такого решения сына. Но я помню, как в один из дней, когда родители работали, бабушка привела в дом батюшку, пришли соседки – они молились, а батюшка обмакивал кисточку в чашу с водой и брызгал на стены и на всех молящихся – святил дом. Помню, ставни дома были закрыты, горели свечи, на стене появилась икона. Потом бабушка угощала всех, пили чай с пирогами, но после она меня уговаривала не проболтаться родителям, что в дом приходил батюшка и святил дом.

– А зачем он брызгал водой на стены? – спросила я.

– Это святая вода, она оберегает наш дом от нечистой силы, и мы молились, чтобы в доме были все здоровы, а Бог простил наши грехи.

О грехах я смутно тоже что-то знала и слышала: «Не делай ничего плохого, не убивай, не воруй, не завидуй, не ругайся, не ври, люби своих родителей, не обижайся – это заповеди от греха, а за грехи Бог наказывает!» А ещё матушка Богородица. Она Бога родила Иисуса Христа, за всех заступается и оберегает. Когда плохо тебе, надо помолиться и попросить её: «Матушка-заступница, помоги мне!»

Вот таким евангельским «горчичным зёрнышком» наши бабушки хранили в своих душах веру и зарождали её в наших детских душах, надеясь, что это горчичное зёрнышко когда-нибудь прорастёт по Божьей воле и вырастет древо нашей веры в Господа Бога, а древо даст свои плоды…Спустя долгие годы моей жизни, в 1997 году, в Москве я прошла оглашение и в Великую Субботу Пасхи 1998 года крестилась. Первое причастие приняла в возрождённом храме Христа Спасителя.

Я не хочу разграничивать и сравнивать деревенское и городское детство. И всё же мы, деревенские дети, жили в постоянном контакте с окружающей природой. Задача взрослых – накормить, а дальше делай, что хочешь. Ну, положим, зимой приходилось чаще проводить время под крышей: школьные дела, детские хвори да просто непогода – сильный мороз или вьюга. А летом – домой не загнать. Улица и все прилегающие территории становились местом ребячьего общения, игр, и здесь же происходил воспитательный процесс. Да-да – улица и ребячья среда ещё как воспитывали! Такое было и у городских детей, но наши возможности были шире. Нашей крышей было само небо!

Собирались, бывало, на широкой площади за углом нашего дома и затевали коллективные игры: прятки, догонялки, в лапту и вышибалы.

Вот прятки. Кто-то один должен «водить», остальные – прятаться. Считалка непременно какая-нибудь смешная и складная:

«Шёл трамвай десятый номер, а в трамвае кто-то помер, раз, два, три, это наверно, ты!»

Или игра в вышибалы. Надо разделиться на две команды «по справедливости», чтобы не было преднамеренного уговора. Все составляют пары и секретно договариваются, например, так: «Я буду – вишня, а ты – берёза». Подходят к «водиле», спрашивают: «Вишня или берёза?» «Берёза», допустим, говорит «водила». И «берёза» идёт в одну команду, а «вишня» в другую.

Правда, иногда в этом процессе допускались хитрости. «Водиле» хочется набрать сильную команду. А пара подходит к нему с таким вот провокаторским предложением: «Ведро с вином или пирог с говном?» Ясное дело, водила выбирает «ведро с вином», а это оказывается слабенький игрок, которому хочется попасть в сильную команду.

Сами игры проходили азартно, с шумом и порою спорами. Хотя и существовали неписаные правила игры, случалось, что кто-то их нарушал. Начиналась словесная перепалка. Если кто-то был не согласен и со злостью заявлял, что он «больше не играет», остальные с презрением вопили: «А! Схлыздил!» Ведь если несогласный выйдет из игры, он подводит весь коллектив играющих.

В таких коллективных играх развивались ловкость и сноровка, но ещё больше воспитывались воля к победе и чувство, что от одного зависит успех всей команды.

И я эту школу тоже проходила.

А вот игры-провокации. Это даже и не игры. Просто устали, набегались, сели на брёвнах. Но сидеть просто так скучно. Надо непременно затеять что-нибудь этакое, испытующее выдержку. Кто-то произносит: «Шёл солдат с боя, нёс три бочки гноя. Кто первый слово скажет, тот этот гной выпьет!» Другой вариант, не менее противный: «Шла гусыня по льду, высрала говёшку с кровью, кто первый слово скажет, тот говёшку съест!» Чем противнее присказка, тем лучше. Все замолкали, изо всех сил стараясь не проговориться. И кто-то ведь обязательно проговаривался к общему веселью остальных!

Иногда старшие девочки затевали на лужайке какие-то особые игровые действа, с хоровым пением, которые сейчас я называю «языческими». Наверное, таковыми они и были в старину. В них жила память народных праздников.

Участницы становились двумя шеренгами напротив друг друга. Одна шеренга запевала и шла навстречу другой:

– А мы просо сеяли, сеяли!

Другая шеренга подхватывала и шла навстречу первой:

– Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли!

Встречались на середине пути, затем отступали на исходные точки с пением другого куплета. В пение включались все стадии взращивания проса, были и такие слова: «А мы просо вытопчем, вытопчем!»

Закончив пение, участники одной шеренги разбегались, в то время как участники из второй шеренги должны были их ловить.

Вообще-то, по сценарию игры должны были участвовать девушки в одной шеренге и парни – в другой. И после пения парни должны были ловить девушек. Но наши мальчишки отказывались водить «девчачьи» хороводы.

И была другая игра, смысл которой я тогда не совсем понимала.

Одна шеренга кричала:

– Кондалы! Кованы!

Другая отзывалась:

– Раскуйте! Подайте!

Были и какие-то другие слова. Потом участник одной шеренги бежал на прорыв: надо было разорвать цепь, и это не всегда удавалось, если цепь была составлена из сильных участников.

Ну а слово «ко´ндалы» – теперь я догадалась, что это были «кандалы´».

Нынешние дети этих игр, пожалуй, не поймут и не примут. Заткнут уши плеером и будут слушать попсу. Или тусуются во дворе или на дискотеке. Но я не хочу осуждать и обсуждать разницу нынешних игр и прошлых. Другое время! А в нашем деревенском детстве не было плееров, звучащей отовсюду попсы и рока. Мы сами создавали игры, они несли творческое начало. Так или иначе, мы не скучали. Иногда говорят, что деревня «оту-пляет». Ничего не отупляет! Может, мы и были менее образованы (я, например, очень долго говорила по-деревенски «лисапед» вместо «велосипед»), меньше знали, но мы росли в какой-то чистой атмосфере. Видели постоянно изнанку жизни, но грязь к нам не приставала. А сейчас попробуй ребёнок избежать пороков времени: наркотики, ранние половые связи, отсутствие всяких норм во взаимоотношениях. Как сейчас дерутся мальчишки? Очень жестоко – ногами! Тогда такие драки были вне правил. Тогда мальчишки дрались кулаками «до первой крови».

Тогда девчонки были стыдливы. Всё, что касалось интимной жизни взрослых, безумно интересовало, но было закрытой (или запретной) темой. Мы понимали, что до поры до времени надо жить целомудренно. А сейчас? Теперь уже девчонки подглядывают в туалете за мальчишками, а не наоборот. А мат у нынешних школьников звучит неприкрыто и постоянно – и у девчонок, и у мальчишек.

Все матерные слова я знала с раннего детства, но никогда не слышала мат дома. Конечно, ребёнком я понимала, что матерные слова – это не для постоянного употребления. Они – плохие, ругательные! Есть определённая норма отношений в человеческой среде, и надо соблюдать правила общежития.

Так что моему деревенскому детству я ставлю оценку «хорошо». И вы увидите в следующих главах, что это было так на самом деле.

«Всем лучшим во мне я обязана книгам!»

– Говорю я теперь вслед за писателем Горьким.

Я бы не хотела жить подобно «Колдунье» – Марине Влади (кто из нынешних видел этот великолепный, полный романтической прелести фильм по рассказу Куприна «Олеся»?) – жить только в лесу и только на природе. Нужно расширять свой кругозор, чтобы потом войти подготовленной в большой мир людей. Как расширять кругозор в то моё время? А книги? Как я благодарна им! И, слава Богу, что я рано стала читать и что чтение мне полюбилось, стало неотъемлемой частью моего духовного роста.

Вот убей – не помню, в каком доме была у нас в селе изба-читальня. В школу я ещё не ходила, но уже читала. Наверное, с мамой я заходила в читальню, но хорошо помню, как набралась смелости и первый раз зашла в помещение одна. Робко встала у порога.

Библиотекарша приветливо спросила:

– Что тебе, Люсенька?

– Книгу! – почти прошептала я.

На столе лежали тонкие и толстые книги. Я выбрала самую толстую, в красном переплёте с каким-то зигзагом на обложке. Называлась «Борьба за мир».

– Ты, наверное, для мамы или папы берёшь? Да?

Я почему-то оробела и утвердительно кивнула головой.

– Запишу на твою маму. Смотри, не потеряй! – напутствовала меня библиотекарша.

И вот я иду по улице с толстенной книгой. Меня распирает гордость. На лавочке у дома Карташовых сидит дед Костя в очках, читает газету. Увидел меня. Со смешинкой в голосе сказал:

– Ну-к, Люся! Почитай мне. Что-то глаза мои плохо видят, а у тебя глазки вострые.

Я подсаживаюсь к деду, пытаюсь читать его газету, но слова все непонятные. К тому же я не знаю, в каком месте надо ставить ударение в том или ином слове. Получается абракадабра. И такая же абракадабра была написана в книге из читальни: «агрессо´ры», «ин-тер-вен-ты´» и всё в таком духе. Что ни слово, язык спотыкается.

Через какое-то время я отнесла книгу в читальню.

Библиотекарша с улыбкой спросила:

– Понравилась книга маме?

Я потупилась и сказала:

– Я сама её читала.

– Да ты что? Ты уже читаешь? Но тебе рано читать такие книги. Они для взрослых. Вот возьми-ка эту книжку!

И протянула тоненькую книжечку в пёстрой обложке. На обложке были изображены кот и кошка, одетые, как люди, идущие на задних лапках и «под ручку». Книжка называлась «Базар». Кто помнит, как кот Федот и кошка Матрёшка пошли на базар, где товарами торговали звери и насекомые?

Я читала и перечитывала. Счастливо смеялась. Повторяла, как жук с воза кричал: «Брын-з-з-з-а!» И хотя слово «брынза» я не знала и брынзу никогда не пробовала, но всё мне было понятно, читалось и запоминалось легко. Хорошая книжка!

В мою жизнь вошли, как лучшие друзья, все детские поэты и писатели той поры. Сергей Михалков, Агния Барто, Маршак, Корней Чуковский, позднее Гайдар. И как хорошо, что книжки доходили до таких глухих, в общем-то, мест. У нас и электричество порою отключалось, и дома жгли свечи.

Когда братья пошли в школу, я читала и перечитывала их учебники: «Букварь», «Родную речь» и даже «Арифметику».

И однажды сестрёнка Галька принесла «Сказки Пушкина», и я зачарованно прочитала: «У лукоморья дуб зелёный…» И: «Там, на неведомых дорожках следы невиданных зверей». Ну мороз по коже и душевный трепет от этих слов!

Должна сказать, что Урал не такое уж глухое место. Через него проезжало много людей. Например, в войну и после войны появлялись люди издалека – беженцы и эвакуированные. Изголодавшиеся, они нередко приезжали именно в сельские местности, где можно было за нехитрую работу на огороде, а то и просто, как милостыню, получить кружку молока, ломоть хлеба. После этих проезжих людей в селе оседали кое-какие вещи, в обмен на продукты. И книги оседали. Ну вот откуда взялась в селе Верхние Караси богато иллюстрированная книга Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель»? Притащили её к нам домой братцы. Рвали друг у друга из рук, чтобы скорее прочитать. На страницах проходит неведомая жизнь в неведомое нам время, но чувства людей понятны. Содержание понятно. И, мы, читая, то ужасаемся (когда сожгли на костре Клааса), то хохочем над проделками Тиля.

Так что чтение книжек стало моей неодолимой потребностью. Читала я в жизни много. Я и сейчас считаю, что грамотность приобретается не столько зубрёжкой грамматических правил, а подсознательно из прочитанных книг. Слово, прочитанное целиком, откладывается в памяти, и уже не надо думать о безударных гласных и глухих и звонких согласных. Русская грамматика трудная, всё в ней не упомнишь. Только практические навыки чтения и письма закрепляют грамоту…

Ну, так. Уже забылось, о чём эта глава. О хорошем.