Текст книги "Истории про зверей и людей (сборник)"

Автор книги: Людмила Улицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 8
Знакомство Феди с Игнасием

И вот настал час, когда Одинокая Мышь сняла с раздраженного и голодного Игнасия ошейник и сказала, что ему пора идти на охоту, а ей – спать.

Одинокая Мышь пошла в свою спальню, а Игнасий решил для начала обнюхать, чего хорошего можно найти в шкафу. От ящиков с одеждой несло нафталином.

«Скучный и противный запах, – подумал Игнасий. – Хоть я и не моль, но запах этот мне не нравится».

Он продолжал свой обход – бакалейные запахи тоже были малоинтересны. Что толку в сухой крупе? Потом запахло мылом.

«Тоже глупости. Самое милое дело – облизать лапу да протереть как следует морду. А хозяйка, поди, мыло тоже не для мытья держит. Грызет небось по праздникам», – ехидно ухмыльнулся кот.

«Ну вот наконец нужный ящик. С него мы и начнем охоту. Пахнет колбаской. Надеюсь, в ней не слишком много перцу…»

Игнасий подсунул когти под ящик, попытался выдвинуть его, но он не шел.

«Полным-полнехонек», – обрадовался кот.

Потом он уперся задними лапами в стену, а обе передние подсунул под ящик. Скреб, толкал, пыхтел, но ничего не получалось. Вдруг он услышал из ящика чей-то голос:

– Эй, кот, да ты совсем упарился! Небось колбаски захотелось? Я тебе помогу. Подожди, я просуну веревку в замочную скважину, а ты тяни…

И действительно, в замочной скважине появилась веревка, Игнасий схватил ее зубами, сел на хвост и, помогая себе всеми четырьмя лапами, попятился, таща за собой ящик.

– Ну что, сам заберешься или сбросить тебе колбаски? – услышал Игнасий. Но кот уже сидел в ящике с длинным батоном колбасы в зубах.

–Благодарю вас за любезность, которую вы мне оказали, – протянув веревочку, произнес кот, не выпуская из пасти колбасы, и торжественно поклонился. – Меня зовут Игнасий.

–А я – Федя, – ответил трубочист. – Никогда в жизни не слышал такого красивого кошачьего имени. Не то что Васька или Барсик.

–Да, – важно кивнул Игнасий, – меня назвали так в один памятный мне день в честь знаменитого монаха… – И кот вздохнул.

–Между прочим, я могу открыть тебе консервную банку с ветчиной. Хочешь?

–Не стану отказываться. Ветчина полезна для здоровья.

Федя достал из кармана свой замечательный нож, вытянул из него лезвие для открывания консервов и открыл коту большую продолговатую банку, на которой была нарисована улыбающаяся свинья. Вдвоем они справились с ветчиной. Пузо у кота раздулось, он почувствовал жажду:

–Федя, а нет ли тут молока? Или, на худой конец, воды?

С этим очень плохо, – отвечал Федя. – Молоко Одинокая Мышь держит в холодильнике на кухне, а я туда не заглядываю. Здесь, в шкафу, есть несколько бутылок с сиропом, но он очень уж сладкий, пить противно. И еще есть уксус. Слишком кисло. Мне приходится вылезать на крышу за водой во время дождя. Ведро к водосточной трубе подвешиваю. Но вчера вода как раз кончилась. А на кухню – нет, предпочитаю не ходить. С тех пор, как я здесь живу, я не хочу попадаться ей на глаза.

– Погоди, погоди, – изумился кот, – так ты и есть то существо, которое поселилось в шкафу?

И тут кот лег на спину, чтобы удобнее было смеяться, и захохотал так, что его набитое колбасой и ветчиной пузо заходило ходуном. Отсмеявшись, он продолжал:

– Знаешь ли ты, что Одинокая Мышь купила меня на рынке сегодня утром специально для того, чтобы я тебя поймал?

Теперь настала Федина очередь смеяться – где это видано, чтобы коты охотились за трубочистами?

Но что уж тут поделаешь, если жизнь так устроена?

– Федя, я умираю от жажды, сейчас я принесу молока, – сказал Игнасий и прыгнул из ящика в кухню. Через несколько минут Игнасий позвал Федю. Оказалось, что холодильник у Мыши был заперт на замок, но ключик она оставила в замке. Коту было трудно его повернуть. Но Феде это было раз плюнуть – он залез на спину Игнасию, открыл дверцу и достал молока.

После того, как они напились, кот зажмурился, важно поклонился и произнес:

– Мне было очень приятно с тобой познакомиться. Мы прекрасно поужинали, и, на мой взгляд, пора ложиться спать. Старуха Мышь кинуля мне какую-то тощую подстилку, как дворняге, но делать нечего…

– Знаешь что, Игнасий, – почесывая ногу об ногу, предложил Федя, – переезжай-ка ты в шкаф. Там ты найдешь и перину, и подушку. Я тебе покажу главную дорогу через дымоход, если ты, конечно, не станешь об этом болтать.

Игнасий, услышав такое предложение, кувыркнулся от радости, насколько ему позволяло набитое брюхо и природная важность, и полез в указанном направлении…

Глава 9
Пожар

Игнасий и Федя замечательно устроились на ночь в самом большом ящике на первом этаже, между двумя пуховыми перинами. От Игнасия исходило приятное кошачье тепло, и Федя мгновенно уснул. Игнасий же от волнений этого дня никак не мог уснуть. Полчаса проворочавшись, он пихнул Федю лапой в живот и спросил, не хочет ли Федя чем-нибудь развлечься. Развлекаться Федя любил, вопрос был лишь в том, как именно.

– Давай сыграем в карты, – предложил Игнасий. – Должны же быть у старухи Мыши где-нибудь карты.

Федя вспомнил, что видел карты в одном из ящиков четвертого этажа, но в такой темноте их будет трудно разыскать.

– Ты возьми фонарик и иди вперед, а я за тобой.

Я и без фонаря прекрасно вижу в темноте, пошли! – велел кот.

Федя был сговорчив, и они полезли между ящиками в четвертый этаж, где довольно быстро нашлись карты. Они были старые и такие засаленные, что Игнасий взял их брезгливо и проворчал, что на них, наверное, картошку жареную ели…

Они вернулись в свою «спальню», сдвинули одну из перин, на другую сели, поставили между собой свечу в обломанном подсвечнике и начали играть. Играли не на деньги – на Мышиные ящики. Хитрый Игнасий выигрывал одну партию за другой, и через час Федя проиграл коту восемнадцать ящиков первого этажа. Федя давно уже понял, что имеет дело с настоящим мастером картежной игры. Так оно и было – Игнасий был необыкновенно ловкий картежный шулер. Своей толстой мохнатой лапой он прикрывал колоду и, когда надо было взять одну карту, тянул еще парочку лишних. Всякую мелкую пташку вроде шестерок и семерок он клал себе под зад, а карты позначительней и, конечно, козырей оставлял на руках.

Федя не замечал его хитростей, только удивлялся, до чего же Игнасию везет. Наконец Феде показалось, что колода слишком быстро кончается, и он предложил Игнасию пойти посмотреть, не оставили ли они в ящике часть колоды.

– Давай, давай сходим, – посмеиваясь в усы, поддержал Игнасий, – действительно, что-то больно быстро кончается колода.

И они полезли наверх. Фонарик Федя взял с собой, а горящую свечку оставили в ящике.

Никаких карт на старом месте, конечно, не оказалось. Зато Федя нашел сломанный свисток и горсть грецких орехов. Игнасий до орехов был не охотник, но помог Феде их поколоть. Они вместе нашли подходящий маленький ящичек, засовывали под дверцу орех и на счет «раз, два, три» с силой хлопали. Это занятие понравилось Феде гораздо больше, чем проигрывать в карты. Пока они возились с орехами, свеча сильно оплыла воском и перевернулась. Замасленные карты с треском разгорелись, старая перинка – тоже, и ящик на первом этаже запылал, как хороший костер.

Довольно скоро чуткий на запахи Игнасий почувствовал запах гари. Как всякий нормальный кот, больше всего на свете он не любил воды и огня. Шерсть у него встала дыбом, он еще раз принюхался и сказал Феде только одно слово: «Бежим!»

Толком не поняв, в чем дело, Федя поспешил за котом. Проход между этажами был узкий, они протискивались с трудом, впереди Игнасий, за ним Федя. Федя только диву давался, когда это кот успел запомнить дорогу, да еще в такой темноте. Дыму было все больше и больше. С необыкновенной ловкостью пробирался Игнасий по дымоходу, вылез через трубу на крышу и по водосточной трубе наполовину скатился, наполовину съехал на землю. Через некоторое время Федя, который отстал по дороге, тоже приземлился у водосточной трубы.

– Да, такого приключения у меня еще не было, – причесывая усы, сказал Игнасий, – это, конечно, от нашей свечи пожар разгорелся. Давай отойдем в сторону, посмотрим, как будет гореть Мышиный дом. Увидишь, пожар будет замечательный!

–Ох! – вскочил Федя. – Одинокая Мышь в доме! Надо ее спасать!

–Спасать Мышь? Ну, это уж без меня. И тебе не советую, – недовольно проворчал кот.

Глава 10
Спасение Одинокой Мыши

Но Феди уже не было рядом с Игнасием. Он несся к входной двери. Дверь была, конечно, заперта. На всякий случай Федя звякнул в звонок, грохнул по двери кулаком, а потом уж полез на крышу по водосточной трубе. Это было гораздо труднее, чем спускаться с нее, но все-таки у Феди был большой опыт лазанья по крышам и трубам. Он вскарабкался на крышу. Из трубы шел черный дым, но Федя, не раздумывая долго, исчез в трубе. В дымоходе было темно и дымно – это в шкафу тлели, а кое-где уже полыхали Мышиные сокровища. С трудом нашел Федя проход в шкаф. Во внутренних комнатах тоже сильно пахло гарью, но пока весь пожар происходил в шкафу. Огню из ящиков не так просто было вырваться.

Федя вбежал в Мышиную спальню с криком:

– Пожар! Спасайтесь!

Мышь мгновенно вскочила с кровати, поморгала своими круглыми глазками, ничего со сна не соображая.

–Пожар, пожар, говорю! Шкаф горит! – орал Федя.

–Боже мой! – простонала Мышь. – Какой кошмар! Надо спасать имущество!

–Надо спасать жизнь! Как только прогорят стенки ящиков, мы погибнем! – Федя тянул Мышь к окну.

Но Одинокая Мышь вырвалась из Фединых рук и металась как угорелая (возможно, она действительно угорела, потому что запах гари делался все сильнее). Она хватала в лапы первые попавшиеся вещи, носилась с ними по комнате из угла в угол. К груди она прижимала большую подушку, в одной лапе зажала кофейник, в другой – часы и еще пыталась ухватить с окна цветочный горшок.

Тем временем из шкафа показались первые язычки пламени.

– Бежим! Скорее! Где ключ от двери? – кричал Федя.

Обычно ключи лежали у Мыши под подушкой, но, когда она схватила подушку, ключи упали на пол. Она кинулась к кровати – ключей не было.

– Украли! Мои ключи! – завопила Мышь и кинулась к окну. Дрожащими лапами она хотела открыть задвижку, но это ей не удавалось. Тогда она хватила часами по стеклу, раздался двойной звон – разбитых часов и вылетевшего стекла.

Тем временем Федя поднял с полу ключи.

Мышь совершенно ничего не соображала. Она все еще пыталась спасать свое имущество. Она пихнула в окно стул, но он застрял в оконном проеме. Она протиснула в окно подушку и выбросила кофейник. Язычки пламени из нежных и маленьких превращались в большие и яркие. Федя понял, что нельзя ждать ни минуты. Он схватил Одинокую Мышь на руки – это было совсем не просто, она была очень большая и толстая и весила никак не меньше Феди. К тому же она отбивалась, даже пыталась укусить Федю в плечо. Но Федя волок ее к двери, а за ним тянулась скатерть, которую Мышь ни за что не хотела выпускать из лап. В прихожей было совершенно темно от дыма и нечем дышать. С большим трудом Федя отпер задвижку, большой крюк, цепочку и два замка, на которые была заперта дверь.

В тот самый миг, когда они вывалились из двери на улицу, шкаф не выдержал напора огня и запылал огромным костром.

Как только Одинокая Мышь очутилась на улице, она потеряла сознание и упала на спинку.

Федя обмахивал ее скатертью, выпавшей из ее лап, и одновременно вытирал со лба пот. Возле дома уже собралась толпа соседей. Кто-то вызвал пожарную машину, а некоторые даже подумывали о том, не попробовать ли самим начать тушить пожар. Таракан сказал, что сейчас сходит домой и поищет книгу о тушении пожаров – у него была лучшая библиотека в городе. Змея мудро улыбнулась и посоветовала ему принести лучше ведро с водой.

Тем временем приехали пожарные, размотали свои шланги и быстро загасили остатки того, что недавно было Мышиным домом. Потом они стали сматывать свои шланги, и Змея мудро уползла к себе домой, испугавшись, как бы ее не смотали вместе со шлангами.

Наконец Одинокая Мышь открыла глаза, вздохнула и тихо заплакала.

– Где Федя? – прошептала она. – Он спас мне жизнь. Ему надо дать медаль «За спасение погибающих».

Голова ее лежала на подушке, она была прикрыта скатертью, а рядом с ней стоял ее любимый кофейник. Это было все, что у нее осталось.

Глава последняя
И самая короткая

Вот и вся история про Одинокую Мышь. Остается только добавить, что благородный Таракан пригласил ее жить к себе. Вскоре они поженились, и оба вполне счастливы. Одинокая Мышь гордится тем, что у нее такой умный и образованный муж, а Таракан очень ее уважает за те замечательные обеды, которые она ему готовит каждый день – кроме тех случаев, когда Таракану после особенно вкусного обеда хочется поспать денек-другой. Но это бывает редко, вообще он старается обедов не просыпать.

Одинокой Мыши, конечно, жаль и шкафа, и имущества, но все-таки она очень довольна своим новым положением – она ведь перестала быть одинокой.

Федя иногда заходит к ним в гости – Мышь на него совсем не сердится. Ни за то, что он когда-то поселился у нее в шкафу, ни за его проделки, ни за пожар. К его приходу она печет пирог с вареньем. И хотя Таракан успевает съесть большую часть, зато Феде всегда достается большой кусок из самой серединки.

Игнасий исчез. С того момента, как Федя полез на крышу для спасения Одинокой Мыши, его никто больше не видел. Таковы коты.

А Мышь уже больше не пишет к Новому году 188 поздравительных открыток. Она пишет одну-единственную. Догадайтесь – кому?

История о старике Кулебякине, плаксивой кобыле Миле и жеребенке Равкине

Старик Кулебякин был добрейший человек. Если бы не так, он давно бы уже переехал из своего деревенского домика-развалюхи в новую просторную однокомнатную квартиру в самом центре города. Но по своей доброте он не мог не считаться с кобылой Милой, которая жила у него уже больше двадцати лет. А она всякий раз, когда он затевал разговор о переезде, начинала плакать. И приходилось им вдвоём, старику Кулебякину и жеребёнку Равкину её утешать. А утешать её было совсем не просто. Старик бежал в станционный буфет за двенадцать километров и покупал там булочку с маком, а жеребёнок Равкин чего только не делал, чтобы утешить плаксивую кобылу Милу: на дудочке играл, кувыркался, ходил на передних ногах, проигрывал ей в шахматы и пел романс «Я помню чудное мгновенье»…

Кое-как Милу утешали, и старик Кулебякин зарекался говорить с ней о переезде, однако долго не выдерживал – и нет-нет – опять заговаривал. Уж больно надоел ему домик-развалюха без водопровода, без газа, с уборной во дворе. Но Мила опять начинала плакать, даже не объясняя никак своего нежелания переезжать.

В конце концов она сказала:

– Кулебякин! Нас загонят на пятый этаж без лифта. Я терпеть не могу высоты. На балконе мне будет страшно, а переезжать в квартиру без балкона обидно, раз у других балконы есть. Я не умею ходить вниз по лестнице, да и вверх по лестнице, признаться, мне тоже не нравится ходить. Я не хочу пить воду из унитаза. Я уже старая кобыла, я хочу умереть в своём доме, а не в проклятой однокомнатной квартире.

Кулебякин возражал, как мог:

– Мы не поедем на пятый. Нам дадут квартиру на первом этаже. Мы посадим деревья под окном так, чтобы ветки заглядывали в окно. Я никогда не предложу тебе пить из унитаза, будешь пить из своего ведра, к которому ты привыкла. И недалеко от нас, просто в двух шагах, будет кафе, и там можно будет в любой момент купить тебе булочку с маком, а мне – бутылку пива.

Но на Милу такие слова не действовали – она опять начинала плакать. В конце концов не выдержал Равкин:

– Послушай, Мила, – сказал он. – Я ещё молодой. У меня вся жизнь впереди. Я хочу получить образование, чтобы в нашей семье был хоть кто-нибудь с высшим образованием. Я хочу стать цирковой лошадью. Неужели ты не понимаешь, что нам необходимо переехать в город, чтобы я мог поступить в цирк?

Мила задумалась, опустив голову. Так она простояла всю ночь и половину следующего дня – она вовсе не была глупой, просто она медленно думала. Наконец она сказала:

– Равкин, ты прав. Тебе действительно надо получить образование. Сегодня ночью я вспомнила, что, когда я была молодой, я тоже хотела стать цирковой лошадью. Но тогда была война, и мне пришлось вместо цирка служить в обозе. Я согласна переехать, только пусть Кулебякин знает, что на пятый этаж я не поеду ни за какие деньги, это – во-первых. А во-вторых, чтоб каждый день у меня была булочка с маком.

И на всякий случай она опять заплакала.

Равкин немедленно побежал к старику Кулебякину сообщить, что Мила согласна переезжать, а уж потом взял свою дудочку и стал играть Миле самую весёлую из известных ему песен.

В один прекрасный день Кулебякин сложил в тележку все свои пожитки: ведро, кастрюлю, веник, телевизор, который никогда не работал, три подушки, ложку и свои вставные зубы, которые были очень красивые, но такие неудобные, что он держал их обыкновенно на окошке просто для красоты.

Потом Кулебякин долго извинялся перед Милой, что ей придётся их перевозить. Наконец он запряг её, и они поехали. То есть поехала тележка, а Кулебякин, конечно, шёл позади и подталкивал тележку. Равкин бежал рядом, с ключом от новой квартиры в зубах, а Мила на всякий случай плакала.

Наконец они доехали до центра города и остановились около очень симпатичного пятиэтажного дома, в котором все квартиры были заселены, кроме одной, на первом этаже. В неё и въезжали. Кулебякин вносил вещи, а Мила стояла у подъезда и крутила головой, и слезы от этого падали в разные стороны, на большое расстояние, и весь дом видел, как убивается кобыла Мила, переезжая на новую квартиру.

Старик Кулебякин тихонько просил её перестать плакать, потому что жильцы дома могут подумать, что он плохо с ней обращается, и вызвать милицию.

Равкину в новой квартире всё очень нравилось: и газ, и водопровод, и выключатели. Он быстро научился пользоваться всеми этими штучками, а Мила плакала не переставая, так что старику Кулебякину пришлось подставить ведро, чтобы она не мочила паркет, потому что он от воды, то есть от слез, портился. И быстро сбегал за булочкой.

На следующее утро, а это было воскресенье, самый рабочий из всех рабочих дней в цирке, Равкин проснулся очень рано, надел кулебякинскую кепочку, причём без спросу, – Кулебякин, конечно, разрешил бы, но он ещё спал, и Равкин не хотел его будить, – и побежал в цирк.

Он подошёл к служебному входу и спросил у швейцара в униформе с большими металлическими пуговицами, нельзя ли видеть директора.

–А по какому вопросу? – спросил швейцар.

–Видите ли, я бы хотел поступить в цирк учиться, то есть работать. В общем, я не умею ничего такого, что мне хотелось бы… – Тут Равкин совершенно запутался и замолк.

Швейцар смотрел на него строго и задумчиво, как будто решал что-то. И Равкин подумал, что, наверное, он и есть директор цирка.

–Нет, – сказал швейцар. – Ты нам не подойдёшь. У нас уже есть лошади. Вот если бы ты был лев, тогда можно было бы ещё подумать.

–Нет, – вздохнул Равкин, – я не лев, я жеребёнок.

–Ну, тогда хоть леопард!

–Нет, я не леопард. Я жеребёнок.

–Ну ладно, не огорчайся. В конце концов, я тоже не директор цирка, нанимать зверей не моя забота. Зайди к директору, вон по тому коридорчику, потом вниз. Первая дверь налево.

И Равкин пошёл к директору. Он нашёл нужную дверь и постучал легонько копытом.

– Войдите, войдите! – раздался голос за дверью.

И Равкин вошёл. Толстый лысый человек в майке сидел за столом. Перед ним на столе стояли четыре бутылки лимонада, полный ящик мороженого в стаканчиках и куча леденцовых петушков на палочках.

–Здравствуйте, – пробормотал Равкин.

–Здравствуй, здравствуй, дорогой! Что тебе нужно? Ты, наверное, хочешь работать в цирке, но ничего не умеешь делать и хотел бы научиться цирковой науке? – спросил директор.

–Да, – вздохнул Равкин и понял, что всё пропало.

–Ну ладно, поговорим потом. Сейчас я как раз собираюсь завтракать. Надеюсь, ты ещё не завтракал? Давай-ка поближе к столу. Я терпеть не могу есть в одиночестве.

Равкин сел на стул, который подвинул ему директор. Директор дал Равкину бутылку лимонада, четыре порции мороженого и двух петушков. Пока Равкин любовался этими красными петушками, чья-то маленькая коричневая ручка – раз-раз! – и вытянула их из-под носа. Это была обезьянка, которая до этого момента сидела тихо на шкафу и ни во что не вмешивалась. Директор увидел, как она стащила петушков, и сделал ей замечание:

–Генриетта, отдай петушков. Да, кстати, как тебя зовут?

–Равкин.

–Так вот, Генриетта, отдай петушков Равкину а то вообще ничего не получишь.

Как ни странно, бесцеремонная обезьянка послушалась и сунула петушков Равкину прямо в ухо.

–Так, так, так, – сказал директор. – Сейчас я тебя расшифрую. Ты, наверное, сын Радия и Виконтессы?

–Нет, – удивился Равкин.

–Тогда ты, наверное, сын Раймоны и Виктора?

–Нет.

Так откуда же образовалось твоё имя? Разве ты не знаешь, как называют жеребят? Берут первые буквы имени их родителей и получают новое имя. Например, мать Балерина, отец – Дар. Их ребёнок будет Бал-да. Да. Не очень красивое имя получилось. Возьмём другой пример: мать – Даная, отец – Морской, их жеребёнку дадут имя Мор-да. Да. Опять не очень красиво получилось. Так ты скажи, как же твоё-то имя образовалось?

–Да никак особенно, – ответил Равкин. – Просто в тот день, когда старик Кулебякин нашёл меня совсем маленького на выгоне, как раз выросла новая зелёная травка. Он взял зелёную краску, другой у него и не было, и написал на загородке: «ТРАВКИН», но первая доска держалась на одном гвоздике, я взбрыкнул копытом, и она оторвалась вместе с первой буквой, и вместо ТРАВКИН я сделался РАВКИН.

–Да, очень интересно, – кивнул директор. – Да ты ешь мороженое. Какое ты больше всего любишь? Я – фруктовое.

–А я ещё никогда не пробовал мороженого, – сказал Равкин.

–Да ты что? – изумился директор. – Неужели такие существа на свете бывают? Скорей попробуй, как оно тебе?

Равкин аккуратно положил в рот стаканчик с мороженым и закрыл глаза. Он молчал.

– Ну, как оно тебе? – нервничал директор. – Ну, что же ты молчишь? Нравится? – Равкин молчал.

– Что, не нравится?

Но Равкин всё молчал. А потом сказал:

–Это, как его, мороженое – просто как музыка во рту. И оно растаяло как музыка, но что-то прекрасное во мне осталось, как остается после музыки.

–Вот именно! Вот именно! – закричал директор, – Возьми фруктовое, розовое, оно имеет отношение к «Венскому вальсу».

И они съели весь ящик мороженого. Обезьянка сидела на шкафу и скалила зубы – ей директор не дал мороженого, потому что у неё вчера болело горло. Она грызла леденцовых петушков вместе с палочками и сердилась.

Когда мороженое было съедено, директор спросил Равкина:

–Ты умеешь бегать по кругу?

–Я никогда не пробовал, так что можно считать, что не умею, – честно признался Равкин.

–А ты умеешь брать барьеры?

–А что это такое? – переспросил Равкин.

–Это значит на полном бегу перепрыгнуть через заборчик, – объяснил директор.

–Этого мне тоже не приходилось делать.

–Так. Танцевать ты, конечно, тоже не умеешь. Это плохо, что ты ничего не умеешь. Но все-таки пойдём на арену, ты пробежишь кружок-другой, а я посмотрю, как это у тебя получается.

И они вышли на арену. Ах, как понравилась Равкину арена!

Она была посыпана опилками, и пахли они так восхитительно, что Равкин подумал, что сегодня у него самый счастливый день в жизни, потому что он ел мороженое и видел арену цирка, и что теперь весь остаток жизни он будет вспоминать об этом счастливом дне.

– Ну, чего ты мешкаешь, иди сюда и пробеги кружок.

Равкин стал бегать по кругу, пока директор не остановил его:

– Плохо дело. Ты слишком забрасываешь задние ноги при беге и задираешь голову, это никуда не годится. Попробуй теперь взять барьер.

Равкин разбежался и прыгнул. Он прыгнул гораздо выше барьера, но его прыжок был скорее в высоту, чем в длину, и поэтому, когда он приземлялся, задние копыта зацепили барьерчик, и он упал на жёлтые опилки вместе с барьерчиком.

–Да-а, – задумчиво произнес директор. – Ну просто не знаю, к чему тебя приспособить. Может, ты умеешь ходить на задних ногах?

–Нет. Не умею. Только на передних, – чуть не плача, сказал Равкин.

–Ты хочешь сказать, что умеешь ходить только на всех четырёх?

–Нет, я хочу сказать, что я не умею ходить на одних задних, я умею ходить только на одних передних. Да что толку, если нужно как раз на задних…

–А ну покажи, – попросил директор просто так, на всякий случай.

И тогда Равкин задрал вверх задние ноги и пошёл не спеша на передних вокруг арены. Он сделал полный круг и остановился возле потрясенного директора.

–Ну, я тебе скажу… – развёл директор коротенькими руками. – А что ты ещё умеешь делать?

–Да я же говорю, ничего.

–Да, ты говоришь – ничего, а после показываешь такой удивительный номер. Вот я потому и спрашиваю: что ещё ты умеешь делать?

–Ничего.

–Ладно. Того, что ты умеешь, вполне достаточно, чтобы взять тебя в цирк.

Равкин опустился от неожиданности на все четыре ноги и тихо сказал:

–Это правда? Ты не шутишь?

–Какие тут шутки! У тебя готовый номер – жеребёнок, который ходит на передних ногах. Я ужасно рад, что ты пришёл к нам в цирк. Даже если бы ты умел петь романсы или играть на дудочке, я бы не смог обрадоваться больше, чем сейчас! – сказал директор.

–Послушай, но все-таки немного бы обрадовался? Я ведь немного умею петь и играть на дудочке. Только дудочка осталась дома. Но я могу за ней сбегать!

–На тебе дудочку! – И директор немедленно вынул из кармана деревянную дудочку.

Равкин сел на стул и заиграл. Потом директор взял у него дудочку и заиграл сам. Пожалуй, директор играл несколько лучше, чем Равкин, но зато, когда Равкин запел своим прекрасным голосом романс «Я помню чудное мгновенье», директор прослезился. А когда Равкин дошел до «Я встретил вас», директор попросил немедленно прекратить пение, потому что врачи категорически запретили ему волноваться, а он чувствует себя таким взволнованным, как никогда в жизни.

Директор пожал Равкину копыто, поцеловал в холку и попросил, чтобы он немедленно привёл в цирк своих родителей.

– Я приведу кобылу Милу и старика Кулебякина, они у меня вместо родителей, – сказал Равкин и побежал домой, высоко задирая на бегу задние ноги и закидывая голову, но это уже не имело никакого значения. Он был уже принят в цирк!

Когда он прибежал домой, кобыла Мила, как всегда, плакала, на этот раз из-за того, что в комнате не было изгороди, на которую она привыкла класть подушку, прежде чем положить на подушку голову.

Старик Кулебякин вбил гвоздик и повесил на него подушку, но так Миле не нравилось, и она теперь плакала, зачем она допустила такую глупость и согласилась переехать в город.

Кулебякин уже побежал в кафе за булочкой, а по дороге ему ещё нужно было раздобыть доску, чтобы сделать на стене полочку для подушки или, может, если Миле не понравится полочка, сбить загородку, на которую она сможет положить подушку, а уж на подушку – голову.

–Мила! – закричал Равкин с порога. – Меня приняли в цирк! Пойдём скорее к директору, он хочет познакомиться с тобой и с Кулебякиным!

–Ты сошел с ума, я никуда не пойду в таком виде. У меня заплаканные глаза, и вообще я сегодня плохо выгляжу! – отрезала Мила.

–Мила! – взмолился Равкин. – У тебя всегда заплаканные глаза, и выглядишь ты, по-моему, всегда одинаково. А директор цирка очень хочет с тобой познакомиться.

В это время пришел Кулебякин с доской и булочкой с маком. Равкин ему рассказал всё как было, и Кулебякин страшно обрадовался и начал уговаривать Милу поскорее привести себя в порядок и идти в цирк. Мила наконец пошла в ванную и долго там сморкалась, всхлипывала, причёсывалась и пудрилась. Вышла она при полном параде и даже с ленточкой в гриве. Кулебякин и Равкин даже удивились, какая она еще интересная кобыла (откровенно говоря, она была совсем немолодая, ведь двадцать лошадиных – это совершенно не то же самое, что двадцать человечьих).

И вот они втроём пошли в цирк: впереди бежал Равкин в кулебякинской кепочке, которую ему Кулебякин на радостях подарил, а позади шла очень интересная кобыла Мила и старик Кулебякин в старой пилотке, которая сохранилась ещё с того военного времени, когда он служил в обозе. Вид у них был очень торжественный.

Так и пришли они к директору цирка. Директор ждал их у себя в кабинете, и на столе перед ним стоял полный ящик мороженого. Директор тут же пригласил их к столу – пообедать мороженым. Но кобыла отказалась, сказавши, что любит только булочки с маком и ничего нового никогда не пробует. Равкин наступил ей под столом на копыто и шепнул:

– Мила, попробуй, это мороженое – вкуснее всего на свете!

Но Мила только фыркнула. Кулебякин, напротив, не стал ломаться, а съел четыре стаканчика, запивая лимонадом. Хотя на самом деле пиво он любил гораздо больше, чем лимонад.

Когда они таким образом пообедали, директор объявил очень торжественно, что принимает Равкина в цирк, потому что Равкин умеет делать то, чего ни одна лошадь на свете делать не умеет, и что он восхищен стариком Кулебякиным, который сумел Равкина всему этому обучить. Кулебякин только плечами пожал:

– Да я его ничему и не учил. Наоборот, он умеет делать многое такое, чего я сам не могу. Например, Равкин умеет кувыркаться, а я в силу моего возраста совершенно этого не могу. Или взять шахматы: ведь это Равкин меня научил, и с каким трудом!

Откровенно говоря, я так ни разу у Равкина и не выиграл…

Тут Мила фыркнула – она вообще не любила, когда кого-нибудь хвалили:

– Оставь, пожалуйста, Кулебякин, не так уж он хорошо играет. У меня он, между прочим, ни разу не выиграл.

Равкин ужасно смутился. Мила действительно играла в шахматы хорошо, но он никогда не выигрывал просто потому, что не хотел её огорчать.

Директор тотчас же предложил сыграть партию, и Генриетта достала со шкафа деревянную коробку с фигурами…

Вот и всё. Осталось рассказать немного. Они все живут теперь при цирке. Равкин выступает на арене – он ходит на передних ногах, играет на дудочке, а «на бис» поёт романсы. Зрители его обожают, хотя никто не верит, что поёт он сам. Все думают, что это транслируют по радио какую-то запись, а жеребёнок только открывает рот. Это потому что уж больно хорошо он поёт. Для лошади.

Мила во время выступлений непременно сидит в первом ряду с недовольным видом, но аккуратно причёсанная и с бантиком в гриве. В свободное от выступлений время она играет в шахматы с директором, но пока что ему ни разу не удалось выиграть. Об этом, конечно, никому не рассказывают, потому что всё равно никто не поверит.

Старик Кулебякин из старой тележки оборудовал настоящий цирковой фургон, обил его парусиной и написал зелёной краской: «Здесь живёт знаменитый цирковой жеребёнок Равкин, кобыла Мила и старик Кулебякин».