Текст книги "Эспер"
Автор книги: Людмила Дюбург
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– Чтобы унизить, – тихо, со злостью, ответил стоявший рядом Афанасий Филиппенко, родом из Москвы. До войны он работал на одном из заводов, характер имел суровый, бескомпромиссный. Начальство его побаивалось, товарищи уважали. – Отвоевались.
«Ишь ты… Заговорил», – с неожиданным раздражением подумал Дмитрий, отметив, что их строптивый мутэн[63]63
Мутэн (фр. mutin) – бунтарь, бунтовщик.
[Закрыть] молчал всю дорогу, а тут вдруг встрепенулся. Солдаты выстроились в две неровные шеренги.
– Румьянцев! Годофф! Носкофф! Анисимофф! Теречченко! Пустинофф! Новикофф! Бельякофф! Дрига! Филиппьенко… Моторьин… Феоктистофф… Крьевенко… Орлофф… Глотофф…
Французский офицер добросовестно выговаривал странные фамилии стоявших перед ним людей, стараясь не смотреть им в глаза. Напрасно. В глазах уже не было ни злости, ни презрения, ни даже любопытства. Просто усталость. Обычная человеческая усталость.
* * *
`Из военного архива Château de Vincennes
16 апреля 1918 года. Лаваль. Полковник Баржоне, представитель французского командования русской базы – в Париж, штаб армии, господину военному министру. Донесение:
«Группа из 49 русских военных, в том числе 35 отказавшихся идти на фронт и 14 особо опасных, отбыли 11 апреля сего года из Лаваля в направлении острова д’Экс. Прибыли на место назначения без инцидентов в 9 ч. 40 минут. Я уполномочил французского офицера, сопровождавшего группу, обследовать условия содержания русских на острове. Согласно его рапорту, условия достаточно мягкие. В настоящий момент в казармах находятся сто два узника, но можно разместить от 250 до 300»[64]64
Военный архив Château de Vincennes – Le service historique de la Défence (SHD. Докладная записка полковника Баржоне, поданная в штаб армии. Зарегистрирована 17 апреля 1918 года. (Перевод автора. – Л. Д.)
[Закрыть].16 апреля 1918 года. Штаб армии, третий отдел. Конфиденциально (копия). Приказ для дирекции инженерных войск. Тема: размещение особой штрафной роты на острове д’Экс.
«В ближайшее время необходимо приступить к формированию русской штрафной роты, численность которой достигнет 250 человек. Часть штрафников уже помещена на острове д’Экс, в форте Льедо. (…) Исходя из необходимости проживания всех этих людей в изолированных казармах, штаб армии полагает, что штрафная рота должна быть полностью размещена на острове д’Экс. (…) Штаб армии не видит препятствий в том, что оставшиеся свободные помещения на острове д’Экс, а также прилегающие к нему крепости форт Боярд и форт Энет поступают в распоряжение военного суда. Заместитель начальника штаба армии генерал Видалон»[65]65
Военный архив Château de Vincennes – Le service historique de la Défence (SHD). Приказ от 16 апреля 1918 года в дирекцию инженерных войск, третье бюро от генерала Видалона. Документ N 3.702-3/11. (Перевод автора. – Л. Д.)
[Закрыть].… Пройдет сто лет, и в одном из знаменитых фортов закрутится приключенческое экстрим-шоу с придуманными испытаниями. В поисках таинственных ключей участники проявят изобретательность, ловкость, упорство. Такой парадокс истории: правда потихоньку уйдет в прошлое. Сотрется, забудется, станет неинтересной. Скучной. Более того – неправдоподобной. Заманчивее окажется вообразить то, чего не было, чем поверить в то, что было.
Глава 2. Мадлен
Мадлен обычно вставала в семь утра, не позже. Однако, узнав накануне, сколько дел предстоит, заставила себя проснуться на час раньше. Полежала еще минут десять в теплой постели, поднялась, поежившись. Приоткрыла окно – пахнуло ночной прохладой. День обещал быть не очень летним, но и не слишком осенним. Ветра нет – уже счастье! Время дождей еще не наступило, солнце, по-осеннему скуповатое, радовало, хоть и не грело. «На жизнь не жаловаться!», – приказала себе, закрывая окно, накидывая на голые плечи теплую шаль. Зашла в детскую комнату – Жюли и Бастьен спали крепко, разметавшись, сбросив одеялки. Потрогала простыню – сухая! Умница, мой малыш, не обмочился, растешь, маме даешь поспать. Чудесные у нее дети, за этот великий шанс можно было многое потерпеть и от многого отказаться.
«Опять? О чем я? Не стыдно? От чего такого отказалась и что такое терпела?», – Мадлен в очередной раз устыдилась собственных мыслей и одновременно порадовалась, что никто не узнает того, о чем она иногда по утрам думает. Именно по утрам, а не по беспокойным ночам, потому что днем уставала так, что только бы до кровати к вечеру добраться. Наспех причесавшись, затянув в узел темные гладкие волосы, надела любимое домашнее платье, подвязала фартук и поспешила на кухню.
Ресторан, где она хозяйничала, назывался «У Реми», по имени мужа, Реми Дебьен. В Рошфоре, Ля-Рошель или еще где-нибудь на материке подобных заведений полно, по нескольку на каждой улице. Другое дело – остров, да еще такой маленький, как ее родной д’Экс. Уютный ресторанчик-кафе на улице Маренго, утопающей в розах и мальвах, был едва ли не единственным местом, где гарнизонные офицеры любили перекусить, выкурить сигаретку, запастись табаком, провести время с семьей. Многих Мадлен знала по имени, приветствовала, спрашивала новости.
Перед войной на острове проживало чуть более четырехсот человек, включая военный гарнизон. С началом войны начали прибывать военнопленные, а значит, и те, кто за них отвечал. Казематы форта Льедо и казармы на улице Монталембер пополнялись. Безмятежный, солнечный д’Экс опять приобретал свое первоначальное грозное значение острова-крепости и острова-тюрьмы. Но жители не роптали. Даже напротив – понимали, что именно присутствие военных поддерживает традиционную коммерцию, вносит оживление в монотонный, чуть замедленный по сравнению с континентом, ритм жизни. Работы у Мадлен прибавилось. В основном справлялась сама, но часто помогали соседки: готовили заранее, с вечера на утро, или днем – на вечер.
Два года назад Реми получил увольнительную. Это было так неожиданно для обоих, что они не успели приготовиться. Встреча получилась натянутая, муж больше времени проводил с детьми, а к ней как-то и не очень подступался. Смотрел с некоторым замешательством, разговаривал неохотно. Вскоре после его отъезда Мадлен осталась одна – Реми погиб в боях под Верденом. Узнав печальную новость, она, конечно, заплакала, но больше из-за воспоминаний о той, как оказалось теперь, последней встрече. Корила, винила себя, не находя никаких оправданий своей сдержанности, почти холодности. Повод для оправданий, может, и был, да только Мадлен старалась об этом не думать, чтобы даже в мыслях не осквернить память о муже.
Двадцать пять лет и уже вдова! Толком не успев понять, что же такое брак. Они с Реми росли рядом, и когда родители решили их поженить, оба не очень удивились. Но и не обрадовались. Просто не поняли ничего. Просто в девятнадцать лет Мадлен стала мадам Дебьен. Через год родилась Жюли, еще через два, за несколько месяцев до начала войны, в семье появился сынок Себастьян – малыш Бастьен, как звали его домашние. Все бы ничего, но прикосновения, поцелуи, робкие, затем настойчивые попытки физического сближения бывшего дружка по детским играм не вызывали ответного желания. Напротив, ей все чаще хотелось оттянуть момент наступления ночи, уйти, сбежать, чтобы не оставаться с мужем наедине. Однажды, не выдержав, молодой супруг попытался поговорить, выяснить причину равнодушия жены, но Мадлен и сама не знала, как это объяснить. Успокаивала себя и его тем, что нужно время, что отношения изменятся к лучшему, надо просто подождать.
И вот – вдова. Все закончилось, едва начавшись. Вместе молодые супруги провели чуть больше трех лет из пяти. Ей надо было по всем правилам приличия одинокой женщины горевать, а она не понимала, о чем. Мадлен терзалась от мыслей, что не сумела полюбить человека, которого ей выбрали родители, осчастливить его короткую жизнь. Измучившись вконец, дала себе слово хранить верность умершему мужу, игнорируя малейшие намеки на флирт. В конце концов, у нее было о ком заботиться. Малыши подрастали, доставляя безмерную радость, а повседневные хлопоты помогали задвинуть прошлое и не особенно мечтать о будущем.
Вчера вечером, когда они рассматривали книжку с картинками, к ней постучался комендант базы, разместившейся на острове, капитан месье Франсуа де Берни. Это был француз средних лет, всегда корректный, галантный, с манерами истинного noble[66]66
Noble (фр.) – в значении «дворянин», «аристократ».
[Закрыть] и отменным, прямо-таки крестьянским аппетитом. За раз он всегда съедал не менее двух бриошей[67]67
Бриошь – от французского brioche, булочка.
[Закрыть], запивая двумя большими чашками кофе, благодарил, обещая заглянуть вечерком. Действительно заглядывал – заказывал бокал местного шардоне, отмечая тонкий вкус, рассыпался в комплиментах по поводу выпечки. Поначалу Мадлен показалось, что месье де Берни пытается ухаживать, но тот держал дистанцию. И она успокоилась. Отказавшись от угощения, комендант сразу перешел к делу:
– Завтра после полудня прибудет «Боярдвиль», группу русских везет. Еще одну. В этот раз из Ля-Рошель, не из Рошфора. Все как и ранее. Сначала ведем мыться, потом к вам. Чай, хлеб. Их не менее восьмидесяти будет, но, может, и больше. Вы, пожалуйста, с запасом приготовьте. Время, полагаю, еще есть. Группами подводить будем, человек по двадцать. Охрану не считаем. В общем, как всегда.
– Попробую… Правда, хлеба не хватает. Вы же знаете, распоряжение: уменьшить рацион. Чай могу, – улыбнулась она.
– Попробуйте. Обещаю один день не просить булочки. Или попросить одну, – тоже улыбнулся в ответ.
Капитан выглядел утомленным, и Мадлен не стала его задерживать, переспросив лишь, а мыться где будут? Тоже как в прошлый раз?
Она неслучайно, не из праздного любопытства спросила о том, куда поведут солдат на помывку. О том, как было в прошлый раз, ей рассказал Лоран, пятнадцатилетний сын соседки, мадам Матильды Бевьер. Он иногда подрабатывал в порту: помогал швартовать, принимал провизию, доставляемую на остров с материка, встречал пассажиров.
– Вид у них… Жалкий. Тяжело было смотреть, – признался Лоран. – Лица бледные, шинели грязные, рваные, головы обриты… Возмутились, когда им сказали идти в сторону бухты. Комендант попытался успокоить, пообещал табаку и чаю. Они что-то там кричали, я не понял. Потом выдали простыни, мыло и повели. Разделись догола и в воду. Сам видел!
– Догола? – ужаснулась Мадлен.
– Ну да… А потом уж к вам, к «Реми».
Капитан де Берни вопросу не удивился. Скрыть что-либо на острове было невозможно.
– Да, как в прошлый раз. Рядом, в де Ля Круа, – назвал майор ту самую ближайшую к порту бухточку. Летом Мадлен с детьми там часто купались, но сейчас-то вода уже прохладная. Конец сентября.
– А если дождь?
– Что ж… – неопределенно начал комендант. – Значит, под дождем будут.
«Как в прошлый раз», – повторила Мадлен слова коменданта. Ей и в прошлый раз хотелось задать главный вопрос: за что, за какое такое преступление необходимо было помещать русских в закрытый форт – там еще недавно находились пленные боши. Как же так? Отправить бывших союзников в тюрьму? Но Мадлен не отважилась. И, может, правильно сделала. Потому что, прощаясь вчера вечером, месье де Берни сухо добавил, обращаясь уже официально:
– Не забывайте, мадам, это бунтовщики. Д’Экс – остров, отсюда не убежишь. Здесь они притихнут.
А Мадлен понравились эти здоровенные симпатичные парни. «Разделись догола и в воду! Сам видел!» Она вдруг представила в деталях картину купания молодых мужчин, признавшись себе, что на месте Лорана тоже не отказалась бы подсмотреть. Разгорячив воображение столь недостойными, по ее мнению, мыслями, тихо выругалась: putain[68]68
Putain (фр.) – проститутка, блудница.
[Закрыть]. Прижав ладони к лицу, присела на краешек стула, задержала дыхание и со стоном выдохнула.
– Мама, мама, Бастьен описался, – Жюли несла на тоненьких ручках братика. Мадлен, подхватив сонного ребенка, поцеловала его, потом Жюли. Дразнящие видения исчезли. «Боярдвиль» должен был прийти часа через три. Надо поторопиться и позвать помощников, вдвоем с Лораном не справиться.
* * *
Как странно… Ему показалось, что он уже был здесь и все это видел: мощную, протянувшуюся на сотни метров фортификационную стену, и песчаную полосу берега, и башни маяка, и редкие кроны деревьев. Он видел эти деревья. Как же они называются? Да, точно: приморские сосны. Не растут у них на Волге такие.
Вспомнил. Павел Жанович объяснял. Не просто объяснял, а еще и рисовал. Наполеоном восторгался. Начнет говорить – уже карандаш в руках. Да-да, Павел Жанович рассказывал что-то про последние дни императора, да только Митька из вежливости слушал. Подумаешь, герой! У них в России свои есть. А теперь вспомнил. Рисуночки такие маленькие, на них – короли, дворцы, замки, крепости. Острова. Вот оно откуда, видение-то. Эх, учитель ты мой дорогой. Бери карандаш, рисуй своего Митьку Орлова, рисуй! Война для него кончилась, как и для Наполеона.
Все.
Поданы швартовы, на причале началась обычная суета. Конвоиры встали по обеим сторонам трапа, прибывшие спускались молча, двигаясь в сторону фортификационной стены. Выстроились неровной шеренгой перед вышедшим навстречу комендантом базы, капитаном месье де Берни. Чуть поодаль за картиной прибытия наблюдали местные жители. Любопытствующих было совсем немного.
– Appel! – прозвучало знакомое уже слово, вызвавшее раздражение в рядах пленных.
– Опять! Да куды мы денемся?
– Хватит считать нас, как баранов!
– Веди давай куда надо. Мы свои права тоже знаем!
– А ну, Афанасий, скажи им! Пусть уже к месту ведут. Не сбежим.
Афанасий Филиппенко, неплохо говоривший по-французски, обратился к коменданту базы, сказав, что люди устали, что все в сборе, формальности излишни и только отнимают время.
– Мы понимаем, почему здесь. Просим относиться к нам с уважением.
При этих словах на бесстрастном выражении лица месье де Берни, слушавшего с преувеличенной вежливостью, едва ли не с почтительностью, показалось легкое недоумение. Похоже, он и впрямь удивился: требовать уважения? Прав? В их ситуации? Но комендант быстро овладел собой, сдержав ненужные эмоции. Безапелляционно, твердым голосом военного чиновника, заверил, что формальности необходимы, и регламент правил содержания военнопленных изменен не будет.
– Вас ознакомят с ним в форте Льедо, где вы будете содержаться. А сейчас вас сопроводят в бухту де Ля Круа, где вам будут выданы мыло и простыни. В соответствии с правилами личной гигиены перед прибытием в пункт содержания необходимо…
Капитан запнулся, подыскивая нужный оборот речи. Назвать принудительную помывку купанием он как-то не отважился.
– …необходимо привести себя в порядок, – выкрутился он, добавив поспешно: – После чего вам выдадут хлеб и чай.
В шеренге прокатилось легкое оживление:
– Табачку бы еще!
– Да ведите, не томите уже.
Д’Экс всегда был любимчиком солнца в регионе Приморской Шаранты, и этот тяжелый день не стал исключением. Пленные направились в сторону берега, тихо переговариваясь, не очень еще представляя, что их ожидает, но уже радуясь короткой передышке и сентябрьскому солнцу. Название бухты Дмитрию показалось символическим: де Ля Круа – Крест Гоподень. Находить неожиданные совпадения научил Жорж Левро, полагавший, что случайностей не бывает, все связано. После двух стопок водки учитель порой ударялся в мистику, искал в своем древнем, «королевском», роду русские корни, утверждая, что «именно поэтому он здесь». А матушка просто верила в приметы.
Ведь хотел же перед отплытием из Ля-Рошель помолиться, божьей милости попросить, а не вышло. И – на тебе! Вот куда Господь привел! Напомнил, что праздник великий близится: Воздвижения креста Господня[69]69
Воздвижение креста Господня – Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, религиозный праздник, празднуется русской православной церковью 27 сентября по новому стилю (14-го – по старому).
[Закрыть]. Нет, неслучайно, неслучайно. Теперь уж не пропустит.
– Пустыня, ты молитву про крест Господень помнишь?
– Помню, как не помнить.
– Место так называется. Бухта, куда идем.
Пустыня присвистнул, поежившись. Парнем-то он был смелым, а воды побаивался, плавать не любил.
– Слышь, ты, Орел, ты это, рядом будь, ладно? – попросил Иван. – Это ж ты на Волге рос.
– Так а ты на Пахре!
– Пахра, Волга – это тебе не океан.
– Не дрейфь! Волной смыть не успеет. Да и спокойно сегодня, смотри!
Картина, открывшаяся перед ними, была великолепна. Широкая полоса песчаного берега, закругленного в форме подковы, зелень прибрежных кустов тамариска, простор океана, вдали которого просматривался знакомый уже форт Боярд. И солнце!
– Ух ты! Красота! Бабье лето! Теплынь…
– С бабами-то теплее было бы!
На какие-то доли секунды все они, бывшие солдаты бывшей императорской армии бывшей России, превратились в обычных пацанов. Настоящих, наивных и беззаботных. Безмятежное детство вернулось, подарив каждому видение из прошлой жизни. Сушеная земляника… Огонь в печи, и матушка со сковородой: «Ванька, держи блин!» Волга в закатных лучах солнца… Запах свежего сена… Утро, и хриплый, с рыданиями, голос отца: «Ма-ать… проснись… Проснись… Зорька-то наша сдохла… А теленочек-то живехонек…» Тепло полатей зимой, рука матери: «Дай-ка понежу тебя, родимый!»
– Ну что, ребятушки? Айда! Вот вам и банька! Прямо как дома, без одежки! Веников только нет! А одежку-то? Скидаем! – весело крикнул Петр Креченко по прозвищу Креч.
Пленные, переглянувшись, перекрестились и начали раздеваться донага, оставляя одежду на песке, прибрежной траве. Самые быстрые с шумом и криком уже побежали в воду, как услышали за спиной приказ капрала:
– Halte! Стоять! Новикофф! Бельякофф! Дрига! Стоять!
– Что? Перекличка? Опять аппель?
– Вы забыли это! – капрал, настроенный вполне дружелюбно, помахал куском мыла.
– А… Ну так бы и сказал… – прикрыв причинное место руками, Креч подошел к капралу, взяв мыло.
«Животворящий крест Господень, огради мя, Господи, силою честнаго и животворящаго твоего креста, и сохрани мя от всякаго зла», – шептал Дмитрий. Тело покрылось мурашками, и, чтобы быстрее прекратить эту пытку, он, перекрестившись, нырнул в холодную воду.
«Сохрани мя… сохрани мя от всякаго зла… зла… зла…», – ритмичными резкими саженками поплыл от берега. Потом, опомнившись, развернулся. Ему показалось или вправду послышался голос матери:
– Митька-а-а-!
– Колька-а-а!
Дмитрий зажмурил глаза, сделал глубокий вдох и, проплыв под водой несколько метров, вынырнул почти у берега.
* * *
Апрель 2018 года. Солнечный остров д’Экс: всего-то три километра длиной, шириной и того меньше, за пару часов обойти можно. Тишина, прерываемая криком чаек. Девственно чистый песчаный пляж. Вдали, на горизонте, – загадочные, выступающие из океана, крепости. Завораживающая красота Атлантики и нахлынувшее вдруг невесть откуда чувство томящей грусти. Может, правда, есть что-то мистическое в этом мире, и существуют места, где живут фантомы? Налетают иногда, проплывая, словно видения. Смеются, плачут, злятся, пугают. Напоминают. Гоню их прочь, отмахиваюсь, отворачиваюсь, прячусь в кустах тамариска и… все равно вижу: рослые молодые мужчины сбрасывают себя одежду. Полностью. Лезут в воду, ежатся от холода, потирают плечи, наклоняются. Вижу лица: не хмурые, веселые. Передают друг другу мыло, шутят. У них нереально белая кожа, которую так хочется потрогать, погладить. Почти у всех на груди маленькие крестики. Они выходят из воды, смотрят в мою сторону и, догадавшись, что за ними подглядывают, лукаво улыбаются, прикрывая руками низ живота. Вытираются, потом тщательно трясут одежду, начинают одеваться. Лица тускнеют, расплываются. Ничего не видно. Исчезли. Ушли и следов на песке не оставили. Пропало видение. Только сверлит неверующий мозг опять же невесть откуда взявшаяся мольба: „Животворящий крест Господень, огради мя, Господи, силою честнаго и животворящаго твоего креста, и сохрани мя от всякаго зла».
* * *
– Идут! – вездесущий Лоран влетел в зал ресторана, где за барной стойкой Мадлен расставляла стаканы. Месье де Берни предупредил, что русские пьют чай из больших стаканов и кружек. Она все успела: испекла бриоши, забежала в булочную к мадам и месье Дельбар за свежими багетами, запас табака проверила – было достаточно.
– Что? Опять подглядывал, – смеясь, спросила Лорана. – Как они?
– Не знаю. Охраны много в этот раз. Так что не ходил. Думаю, не замерзли.
– Ладно, ты уж помоги немного. А дяде Арно, если увидишь, скажи, что сами управимся, только не говори, что я просила, ладно? Т-сс! – добавила, поднеся два скрещенных пальца к губам.
– Да ладно, ладно, знаю, что ты его терпеть не можешь.
– Т-сс! Я тебе ничего не говорила.
– Ты вдова, Мадлен, и он вдовец. Мама так и сказала, что вы – хорошая пара. Где ты себе еще найдешь? У тебя двое детей. Я бы и сам на тебе женился, да рановато еще!
– Замолчи, Лоран! И маме ничего не говори. А то я тоже что-нибудь расскажу. Думаешь, ей понравится, что ты за солдатами голыми подглядывал?
– Да что тут такого? Я ей тоже рассказал! Ей тоже жалко стало. А дядя Арно сказал, что нечего их жалеть. Наши воюют, а русские бунтуют. Пусть у себя в России бунтуют.
– Помолчал бы твой дядя Арно! Ни одного дня на фронте не был, а все знает. Но мы-то не знаем ничего! Русские с французами вместе были, а потом что-то у них там случилось. И вообще…
Голос Мадлен дрогнул. Опять она подумала про бедного Реми, про то, что не успела его полюбить, про то, что ночью ей тоскливо спать одной, что тяжело вести хозяйство, а самодовольный вдовец Арно Бевьер ей никак не нравился. Хотя, казалось бы, подходил идеально: жена умерла еще до войны, своих детей не было. Зрелый мужчина, лет на пятнадцать старше Мадлен. Коренастенький, плотненький, с едва заметным брюшком, правда, чуть прихрамывающий на правую ногу, немного ворчливый, но в целом вполне подходящий вариант для молодой вдовы. Чего ей еще надо? Может, и прав Лоран? Правда, сам-то он родного дядю недолюбливал, да и тот тоже племянника не жаловал. Мадлен об этом знала. Впрочем, ей-то какая разница? Для себя она точно решила, что уж во второй раз не поддастся на уговоры родственников и соседей.
– Идут! Смотри, сколько женихов! – Лоран, подмигнув Мадлен, поспешил к дверям, у которых тотчас же встали темнокожие охранники, вызванные из форта Льедо.
Может, после купания, а может, радуясь горячему чаю и свежему хлебу, солдаты выглядели вполне довольными. Небольшое помещение ресторанчика не могло вместить всех, некоторые вышли на улицу, столпившись у входа. Если бы не охрана, картина могла бы показаться вполне мирной. Лоран, как заправский официант, бегал, подавал, убирал, улыбался. Кто-то уже хлопал его по плечу, посылал за добавкой. Мадлен, приготовив все заранее, наблюдала за происходящим из кухни. Как и в прошлый раз, она не могла взять в толк, чем уж так провинились эти симпатичные дружелюбные парни, какую опасность в себе несли, за что же такое спрятать их решили в заброшенной крепости Атлантики?
– Ну что? Присмотрела мужа? – хитро спросил Лоран, ввалившись с горой пустых тарелок.
– Лоран! Замолчи! Жюли и Бастьен здесь! – зашипела Мадлен, указывая на детей, мирно играющих в уголке кухни.
– Ладно, ладно, – миролюбиво заключил Лоран. – Пошутил я. Хлеб остался? Неси! Варенье давай и сахар.
Мадлен, поставив на поднос небольшие формочки с вареньем, разложив остатки хлеба, вышла в зал:
– S’il vous plaît! Пожалуйста! – добавила по-русски единственное слово, которое знала.
Солдаты потянулись к подносу:
– Мерси, мадам!
В глубине зала она заметила месье де Берни, беседующего с Арно. Как этот хромой черт там оказался? Что ему здесь надо? Просила же Лорана предупредить, так нет – пришел полюбопытствовать! Арно приветственно махнул ей рукой, Мадлен через силу улыбнулась, еще раз подумав, что никогда и ни за что не даст прикоснуться к себе соседу, набивающемуся в женишки. Месье де Берни, корректный, как всегда одарил снисходительным взглядом, означавшим, что все идет по плану, «месье бриошь» доволен.
Мадам Дебьен ни с того ни с сего разозлилась. Ей вдруг захотелось запустить в обоих пустым подносом, который все еще держала в руках. Совладав с собой, присела в легком поклоне: «Терплю вас, но на большее не надейтесь». Исполнив долг гостеприимной хозяйки, развернулась, намереваясь уйти.
– А Реми – ваш муж? Это он? Там, с комендантом?
Мадлен, не успев скрыть раздражение, в недоумении остановилась. Вопрос на французском задал солдат, которого она еще ранее заприметила, выглядывая из кухни. Ей показалось удивительным, даже забавным, что он проявил интерес к литографиям с изображением Наполеона. В свое время именно Мадлен настояла на том, чтобы украсить ими стены заведения. Супруг не соглашался, говоря, что ресторан – недостойное место для великого императора, даже если тому и пришлось провести на д’Экс последние дни перед изгнанием[70]70
Наполеон провел на острове д’Экс последние дни с 8 по 15 июля 1815 года. 15 июля император был доставлен на борт линейного корабля «Беллерофон», надеясь на лояльность своих врагов англичан и получение убежища в Великобритании. Однако уже 8 августа Наполеон вместе с выбранными им офицерами для сопровождения будет переведен на корабль «Нортумберленд», который и доставит его на остров Святой Елены.
[Закрыть]. «Как ты не понимаешь, он здесь признал свое поражение! Сдался! Англичанам! Понимаешь: сдался! Поверил и сдался!», – негодовал Реми. Мадлен его уговорила, но картину, на которой был запечатлен «Нортумберленд» – тот самый корабль, доставивший Наполеона на остров Святой Елены, – повесила недавно, уже после смерти мужа. Перед ней и задержался русский. Отвечая на вопрос, она хотела было сказать, что Реми погиб под Верденом, что месье Арно, разговаривающий с комендантом, вовсе не ее муж и таковым никогда не будет, что название ресторана останется прежним, но вместо неожиданно этого спросила:
– Вода была холодная? Там, в де Ля Круа? Замерзли? Вам налить еще чаю? – поспешно добавила, не дожидаясь ответа.
– Да я уже две кружки выпил! С запасом! – он широко улыбнулся. – А вода почти теплая! Бывает и холоднее. Только плыть некуда. Да и охраняют строго. А почему вы спросили? Видели нас там? – спросил весело, в упор глядя на мадам Дебьен.
– Конечно, нет! Но… – замешкалась, понимая, что сказала лишнее. «Но не отказалась бы», – мысленно закончила фразу, так же весело стрельнув глазами. – Вам нравится Наполеон?
– Мне нравится корабль. Может, и за нами когда-нибудь… пришлют… – он рассеянно посмотрел куда-то в сторону.
– Внимание! Приготовиться к выходу! – прозвучала команда. Пленные быстро допивали чай, заталкивали остатки хлеба в карманы. В этот момент в зал с плачем вбежала Жюли:
– Мама, мама, смотри, Бастьен сломал, – показала она матери крошечную фигурку принцессы из любимой игры «Замок-крепость». – У нее нет ручки! Ей больно! Больно!
Очевидно Бастьен, переодевая куклу, переусердствовал. Жюли заливалась слезами, прижимаясь к ногам матери. Все тот же солдат присел на корточки перед малышкой, попросил куклу и, что-то приговаривая по-русски, аккуратно ввинтил руку. Потом, пошарив в карманах, достал бинт, оторвал кусочек, осторожно перевязал игрушку.
– Готово! Танцевать нельзя! – сказал с деланной строгостью, перейдя на французский.
– Спасибо, – девочка прильнула к гостю, обняв его. – Ты хороший. Не ходи в тюрьму. Там холодно. Там крысы.
– Ничего. Я люблю холод. А крысу убью. Меня зовут Дмитрий. А тебя?
– Жюли. А это мой брат, Бастьен, – показала она на заплаканного братишку, стоявшего рядом. – А маму зовут Мадлен. А нашего папу убили боши.
– Орлофф! – крикнул капрал. – Уходить! Уходить!
– Мерси, мадам, – поблагодарил Дмитрий, обратившись к Мадлен. – Мы уходим, Жюли, береги куклу.
Уже у самой двери обернулся. Невысокая, худенькая. Пожалуй, даже чересчур. На ней была коричневая юбка до щиколоток. Туфли на толстых каблучках, черные чулки. Светлая, с неглубоким вырезом блузка оттеняла матовую кожу. Темные волосы затянуты тугим пучком. Она по-прежнему сжимала поднос, несколько растерянно глядя на столпившихся у двери солдат.
«…Павел Жанович, а кто это – Венера Арльская? Она красивая?»
– Мадлен, флиртуешь с русскими? Французов тебе мало? – насмешливо спросил тот, кого он принял за мужа мадам.
Это было последнее, что услышал Дмитрий, покидая ресторан «У Реми».
– Дорогой Арно, если вы еще раз позволите себе подобные намеки в отношении меня, я пожалуюсь господину коменданту, рассказав, что вы вынуждаете меня выступать на стороне бунтовщиков.
Но этого Дмитрий Орлов уже не слышал. Колонна медленно двигалась вдоль берега в сторону форта Льедо.
Менее чем через час они остановились перед низкими воротами. Крепость была не похожа на виденные ими форты Боярд и Энет, действительно больше напоминая тюрьму, чем оборонительное сооружение.
– Пришли! Входим по одному! – скомандовал сопровождающий.
– Крысиная нора, – прошептал Пустыня. – Если и бежать, то только под землю.
Дмитрий успел перекреститься: «Животворящий крест Господень, огради мя, Господи, силою честнаго и животворящаго твоего креста, и сохрани мя от всякаго зла».
* * *
Ворота закрылись. Занавес. Антракт: сто лет. Зрители вышли, забыв про артистов. А теперь, находя и читая послания из прошлого, недоумевают, слыша упреки: «Эх, вы, братцы, обмельчали вы, обмельчали… Вы пошто нас забыли?»
«Остров д’Экс. Форт Льедо»
