Текст книги "При царе Сервии"

Автор книги: Людмила Шаховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА IV
Точно не свадьба!

Утром в день свадьбы тетка Ветулия подвела девушек-невест к очагу в жилище Сервия; они преклонили колена пред кумирами Ларов и Пенатов, богов-покровителей дома, стоявшими над очагом, и повесили на стенку несколько своих девичьих украшений недорогого сорта, из бус и лент, в жертву этим гениям – душам усопших хозяев, живших в этом доме прежде.

Так водилось исстари.

Лары и Пенаты у римлян были «домовые» духи, – иногда предки хозяев, иногда чужие им по крови, если дом перешел в другой род продажей или дарением.

Потом невесты с тетушкой и целым сонмом девушек-подруг, певших свадебные песни и священные гимны, играя на лирах и флейтах, тихо пошли в Капитолий приносить жертвы Юноне и Венере, состоявшие из цветов, благовоний и подвешивания к кумирам украшений. В том случае, когда невеста была в детском возрасте, что случалось нередко, лет 10-12-ти, она приносила в жертву свои игрушки. Дочери царя Сервия уже давно перестали забавляться куклами; им было лет 18-20; поэтому последний пункт исключен из обрядов, в Капитолий подруги не несли игрушек за невестами, а лишь цветы, ленты, бусы и золотые вещи, нарочно сделанные для украшения кумиров, в дар храмам.

Эта свадьбе в царской семье имела не совсем обычный ход также потому, что из нее пришлось исключить обряд «увоза невест»: женихи жили в том же доме; поэтому увозить новобрачных от их отца им было некуда.

Это огорчило приглашенных на свадьбу мальчиков-подростков: они должны были, по обычаю, защищать от жениха увозимую невесту, ставши в дверях дома, причем жених платил им за пропуск орехами, к которым добавлялись более вкусные лакомства, а иногда и ценные подарки.

И подарки, и лакомства, и орехи были розданы мальчикам у Сервия помимо обряда «увоза», но это вышло как-то скучно, без забавной возни в фиктивной борьбе с увозящим женихом, совершаемой в память похищения сабинянок сподвижниками Ромула, причем хохоту и шуткам конца не предвиделось.

– Точно и не свадьба! – заметил Арпин, стоявший в толпе прислуги у дверей, не обращаясь в сущности ни к кому.

Незаконнорожденный сын пленницы, он не мог находиться среди знатных гостей.

– Скучновато!.. – отозвался ему мелодичный голос друга.

Децим Виргиний Руф, внук Юпитерова фламина, сын его единственного сына, давно убитого на войне, носивший имена деда, ничем другим не походил на него.

Виргиний украдкой пробрался от патрицианской молодежи, чтоб перемолвиться с другом, которого, он знал, нравственно гнетет его рабское положение в римском обществе и доме отца, несмотря на всю любовь Скавра к нему.

Арпин давно собирался переселиться в Самний к матери, куда ездил несколько раз и получал там у ее родни хороший прием, но его останавливала мысль о возможности встретиться на поле битвы лицом к лицу с отцом, как враг, потому что самниты часто воевали с римлянами, притом и характер Арпина, вследствие его исключительного положения, как бы без почвы под ногами, получил оттенок постоянной грустной иронии над всем и всеми, что нередко свойственно таким личностям, происшедшим от аристократии, но неумолимым законом брошенным в чернь: Арпин при своей могучей силе и беспредельной смелости ненавидел воинскую доблесть, ненавидел и знатность. Он ни за что добровольно не хотел сделаться князем самнитским, чего желал его материнский дед, не хотел и служить отцу оруженосцем. Любимою мечтою Арпина была должность жреца, – именно то, что Руф навязывал своему внуку и отчего тот отбивался, как от кошмара своих грядущих дней, – но Арпина влекло к алтарям не религиозное усердие, а именно его ирония, скептическая насмешливость над всем и всеми, влекла возможность глумиться даже над царями при помощи суеверия. Ему не нравился римский культ, простой, суровый, мрачный; его тешили рассказы рабов и торгашей о Грецин, о плутнях тамошних оракулов, Пифий, элевзинских мистерий, где богомольцев уверяли, будто они видели настоящий ад, рай, богов. Из таких хитроумных учреждений, эксплуатирующих людское невежество, в Италии славились этрусские знахари-волшебники, умевшие делать что-то, похожее на порох, динамит или электричество, способ производства которого хранился ими в полной тайне. Они делали гром и молнию. Царь Тулл Гостилий приманил к себе такого волшебника, но по неосторожному обращению с опасным снадобьем произошел взрыв, и царь этот был убит в разрушении его дома.

Еще в Италии была Сивилла Кумская около Неаполя; к ней было трудно подступиться без богатых даров; зато тароватым плательщикам эта ворожея показывала невероятные чудеса.

Арпин желал сделаться жрецом греческого культа или этрусским волшебником; его тешила власть над умами суеверных людей, тешила возможность глумиться над ними.

ГЛАВА V
Обряд покрытия невест

В доме Сервия шел свадебный пир в течение целого дня, а когда начало смеркаться, гости, выбранные в участники совершения последних обрядов, взяли горящие факелы и стали хором возглашать:

– К Талассию!.. к Талассию!..

В Риме ходило предание, будто Талассием звали любимейшего друга, которому Ромул отдал в жены лучшую из похищенных сабинянок, но правильнее считать это слово происходящим от греческого Таламос – брачная комната, спальня. При этом пришлось исключить еще важный обряд помазывания невестами косяков дверей, так как они не вступали в чужой дом.

Царевны сели в атриум своего отца против пылающего очага каждая со своим женихом на отдельную скамью, покрытую цельною бычачьею кожей. Простирая руки над их головами, царь Сервий, как глава семьи, жрец своего домашнего очага, прочел молитву, дал им испить воды, каждой чете из одного кубка, и съесть по половине разломленной лепешки.

Этим кончилась сокращенная церемония празднества, о котором многие шептались, что оно не походит на обычную римскую свадьбу, а как будто что-то вроде детской игры, устроенной отцом в шутку, в кружке близких родных и знакомых.

– Эх, что он наделал!.. – с недовольною миной шептал Скавр своему зятю после того, как они оба нехотя поздравили новобрачных. Тоже нехотя поздравили друг друга и отвечали на поздравления родных Арунс и Туллия добрая. Вставши от очага, они обменялись глубоко скорбным взором, который, при их безмолвии, был красноречивее всяких словесных объяснений. Арунс и Туллия добрая любили друг друга в глубине своих честных, чистых сердец, но не осмелились ни признаться в этом чувстве, ни тем более, возразить против отцовской и царской воли; робость характера парализовала у этих особ всякую попытку к самозащите. Они были люди из тех, что не находят счастья на земле, – люди не от мира сего. Редко случается, что такие субъекты долго бьются в сетях всевозможных житейских бедствий, охватывающих их с первых шагов самостоятельного положения среди ближних; в большинстве они гибнут очень скоро, что случилось и с членами семьи царя Сервия.

По окончании общих поздравлений, царь покрыл своих дочерей желтыми вуалями, после чего они как ставшие замужними, уже не имели права являться в общество с открытой прической в отличие от девиц, и каждую, подняв, поместил на руки ее мужа. От этого обряда римская свадьба называлась «nuptiae» – покрытие невесты, – от «nubere» – покрывать, туманить, окутывать, – жениться «uxorem ducere» жену вести, – оттого что, окутанная покрывалом (у простонародья, конечно, грубым, толстым), она тогда ничего не видит, не может идти без помощи ведущего мужа. Покрытую желтой вуалью из египетской тонкой кисеи с золотом и врученную ему царем Туллию злую, Арунс медленно, лениво и неловко понес через порог Таламоса (брачной комнаты), задел при этом за орнамент косяка двери ее длинным покрывалом, хотел его отцепить, но мимолетно оглянулся, услышав, что врученная отцом его брату Туллия добрая громко рыдает, дав волю прорвавшемуся чувству горя, и Арунс ударил свою невесту ее локтем об дверную колоду. Туллия злая взвизгнула, глухо пробормотала из-под вуали какое-то нелестное новобрачному, далеко не ласкательное слово, вроде возгласа: «Косолапый медведь!» или «неуклюжий тюлень!».

Арунс еще сильнее оторопел, растерялся, поспешил захлопнуть за собою дверь ногою на ходу, после чего некоторым из гостей послышался глухой стук, как будто новобрачный поскользнулся и вместе с женою упал среди комнаты.

Это было не достоверно, а лишь так предположили некоторые из гостей царя.

– Клянусь всеми свадебными орехами!.. они там подерутся, – шепнул молодой родственник царской семьи, чудачливый эксцентрик Брут и, наклонившись к уху своего друга Спурия, продекламировал ему экспромт.

 
Никогда тебя не сгубит
Столь ехидно враг,
Как случайно приголубит
Любящий дурак!..
 

Спурий ничего не ответил, ибо молчание считалось достаточно ясным знаком согласия, лишь кивнул головою с ему одному известною, затаенною мыслью.

– Дурное предзнаменование! – шепнул Скавр своему зятю Турну.

Тот вздохнул молча таким тоном, как будто желал передать невысказанную им мысль.

– Чего же хорошего можно ожидать на таких основаниях?!

Обряд покрытия Туллии доброй прошел без инцидентов, почти незаметно, среди общего внимания, обращенного на первую отправленную чету.

Молодцеватый Люций, не придавая значения рыданиям Туллии, как обыкновенному девичьему плачу невесты, крепко обхватил ее сильными руками, прижав лицом к своей груди, так что уносимая, как и требовал обычай, ничего не могла видеть, и скорым шагом скрылся с нею в назначенную для них комнату, откуда после закрытия им двери никто не услышал никакого звука.

– Это хорошо! – воскликнул фламин Руф, восхищаясь ловкостью любимого им Люция, и принялся шептать наставления своему внуку, чтобы тот старался приобрести дружбу этого царевича, – Арунс мямля, разиня; из такого человека никогда ничего удачного не выходит; не сближайся с ним!.. Люций во всех отношениях иной человек; старайся держаться к нему ближе.

– Но он любит, дедушка, не меня, а Марка Вулкация, – возразил Виргиний, не слушая наставлений фламина, думая совсем о другом.

– Любит Вулкация... Вулкация нельзя не любить; был бы ты таким внимательным, услужливым...

– Я не умею.

– То-то, не умею!.. Люций Тарквиний проложит широкую дорогу себе, проложит и друзьям... Вулкаций знает с кем выгодно быть в приятельстве...

– Да я тоже Арунса не люблю.

– Не любишь Арунса, не угождаешь и Люцию... ты с кем подружился? – с Арпином, с холопом!.. впрочем, этого я тебе не запрещаю, – фламин злорадно покосился на пирующего Скавра, – с сыном великого Понтифекса ты можешь сближаться до какой хочешь степени, но из царевичей угождай Люцию.

Фламин не только не запрещал, но даже поощрял дружбу Виргиния с Арпином, чтобы иметь в нем шпиона; этот внук бессознательно, по простодушию, служил ему более удобным орудием, нежели хитрый Вулкаций, которого в семье Скавра и Турна остерегались, не терпели, почти не принимали в доме.

Виргиний был нежный, наивный юноша, едва вышедший из поры детства, изящный наружностью и обращением, идеально чистый душой, еще не пробовавший составлять себе ни малейших планов житейской карьеры. Он любил свою бывшую няньку, но всех других женщин стыдился, конфузился, старался уйти от них, когда встречался у Арпина с его сестрой и ее подругами.

Сын Скавра один был его другом, грубый силач, некрасивый лицом, – что называют «ражий детина» – «homo robustus» по-латыни, но они оба терпеть не могли, почти ненавидели Марка Вулкация младшего, сына сенатора одноименного с ним.

Вулкаций тоже был внуком фламина по дочери, приходился двоюродным братом Виргинию. Он был хитрый льстец, игравший роль ветреника среди женщин, на самом деле не способный влюбиться. Возрастом немного старше, Вулкаций далеко опередил Виргиния развитием житейских знаний.

Насмешливый скептик, по натуре похожий на Арпина, Вулкаций к этому глумлению над людским невежеством присоединял глубокую развращенность сердца.

Он открыто ухаживал за Туллией злою, увивался охотно и за молодыми торговками, какие по базарным дням являлись в Рим из деревень, а чтоб те не робели пред его патрицианским званием, Вулкаций пятнал свою фамильную честь, переодеваясь в грязные ветошки, и бродил в виде невольника. Его псевдоним был «Вераний, оруженосец царевича Люция, раб из пленных вейентов».

Фламин Руф, уровень нравственности которого был тоже не высок, знал и поощрял такие проделки внука, имея тут свои темные цели, и давал Вулкацию поручения, какие Виргиний упирался выполнять по протестам своей чуткой совести.

Вулкаций смело, ловко и охотно плел интриги своего деда против ненавидимых им соперников служебной карьеры – Скавра и Турна.

Обряд покрытия невест смешил Вулкация. Увиваясь около фламина за его креслом, он шептал ему про Туллию злую, уронившую себя давно в народной молве разными неприличными выходками.

– Сдерживалась до свадьбы... теперь она скоро будет моею.

Руф, имевший тут свои цели, одобрительно улыбнулся внуку, мысленно сравнив его с Виргинием, которого постоянно звал «разиня», «недогада» и т п. нелестными кличками.

ГЛАВА VI
Фламин Руф

Руф Фламин, как все старшие, почетные гости, страшно устал на пиру царской свадьбы и выпил лишнее. Слегка хмельной, он только что лег дома и начал сладко дремать, как вдруг к нему в спальню ворвался его младший внук с неожиданным докладом, прервал его грезы, крича вне себя:

– Дедушка!.. Дедушка!.. проснись, встань!..

Простоватый Виргиний не умел, подобно Вулкацию, ловко и осторожно подготовлять главу семьи к принятию дурных вестей; он весь дрожал, едва выговаривая слова, и выражался спроста, как подсказывали внутренние чувства:

– Чего тебе? – пробормотал полусонный жрец с зевотой.

– Дурная весть!

Старик, протирая слипающиеся глаза и не в силах восстановить ясность соображения, отуманенный вином, уселся на постель, свесил ноги, принялся шарить ими по полу, отыскивая особой формы суконные полусапожки, составлявшие часть его форменного одеяния.

Жрецы последних времен эпохи римских царей строгостью жизни не отличались. Суровые уставы царя Нумы обветшали, ослабели; культ нуждался в радикальном обновлении, как и многое в ходе администрации Рима[4]4
  Это обновление всего строя римской жизни совершилось через 30-40 лет позже, в эпоху, к кот. относ, наш ром. «Сивилла».


[Закрыть].

Благодушный царь Сервий, осиливаемый старческими немощами, был не в силах справиться с распущенностью нравов.

– Когда от тебя получались хорошие новости, Виргиний? – ворчал фламин на внука.

– Да чем же, дедушка, я виноват, если...

Руф сильно разозлился на то, что его разбудили, но внук знал, что он разозлился бы еще хуже, если б ему не сообщили полученной вести до утра. Звонкая пощечина дана Виргинию вместо разъяснения причины, чем он провинился перед дедом.

В те времена деспотической власти старших над младшими это за обиду или бесчестье не считалось; потирая прибитую челюсть, как нечто самое обыкновенное, юноша продолжал доклад.

– Из деревни прискакал нарочный; наша пасека вся ограблена; ульи опрокинуты, выгребены дочиста, неизвестно кем, а сторож убит – зарезан, брошен в болото.

– Подлец Антил!.. экая недоглядка!.. – вскричал Руф, затопав ногами, которые сгоряча никак не мог обуть; они не всовывались в полусапожки. – Поезжай с зарею в деревню и непременно узнай, кто это сделал... слышишь?.. непременно узнай!..

Он поперхнулся от торопливого говоренья, закашлялся, потянулся рукою к стоявшему подле кровати глиняному кубку с подслащенною водой, но не удержал его дрожащими пальцами, уронил, разбил вдребезги об пол и накинулся на внука еще сердитее.

– Непременно узнай!.. без того не смей возвращаться домой, на глаза ко мне не являйся!.. а Антиллу... Антиллу, этому глупому мужу твоей няньки, скажи, что он годится быть не управляющим, а свинопасом!.. за такую недоглядку я его повешу.

– Антилла... увы!.. повесить нельзя...

– Почему это нельзя? скажи, сделай милость!.. разве я не господин его?.. не смей просить за мужа твоей няньки!..

– Но Антилл...

– И не суйся меня учить, растрепа, лентяй!..

– Но Антилл... выслушай, дед!..

– Молчать!.. что Антилл?.. мой он, не твой... повешу, утоплю его, собаками затравлю... что хочу с ним сделаю. Хорош управляющий!.. пасеку допустил ограбить, сторожа убить!.. а все ты... ты упросил меня назначить его управляющим, этого мужа твоей няньки.

– Антилл не виноват, потому что...

– Почему это он не виноват?.. не выгораживай!.. я не только велю его повесить, но и тебя заставлю быть исполнителем этого моего повеления: заставлю тебя твоею рукою накинуть ему петлю... пусть твоя нянька воет!..

– Да она и без того воет уже третий день, потому что...

– Воет третий день... это почему?..

– Потому что Антилл был болен: грабитель воспользовался этим переполохом всей усадьбы...

– Каким еще переполохом?

– Антилл умер.

– Антилл умер?! как он смел умереть, когда грабили добро его господина?!

– Он умер в жестоких мученьях, которые хуже всего, что ты посулил ему в твоем гневе... умер от несчастного случая. Он смотрел за пильщиками в лесу; они ему говорили, чтобы он не лазил на деревья для осмотра их, годятся эти сосны на строевой материал или нет, а он ругался, подозревая их в плутовстве с ним, не доверял их выбору. Антиллу уж за 60 лет; сук под ним обломился; он...

– Бух-чебурах!.. туда ему и дорога!.. я предугадывал, что этот человек долго в управляющих не наслужит... неспособный совсем... а все ты... ты за него просил...

– Он упал и расшибся.

– Что ж мне раньше-то не доложили?.. вот я вас!..

Руф злобно стукнул об пол палкой, намереваясь идти с постели к столу, писать наказ внуку для его действий в поместье.

– Антилл умер только сегодня на заре, – продолжал Виргиний докладывать со слезами в голосе, – гонец проискал тебя по Риму напрасно все утро: пошел в храм, – ему сказали, что ты уже кончил утреннее жертвоприношение и ушел в Сенат; он туда, – говорят, ты не стал слушать ход заседания до конца, а, лишь немного там посидев, ушел к царю; гонец на Палатин, – запрещают сообщать дурную весть на свадьбе; примета, говорят, будет не хороша.

Руф мрачно смотрел исподлобья на внука и наконец перебил:

– Болтун!.. какое мне дело до всех этих пустяков!.. баста!.. убирайся от меня!.. ложись спать, а с зарею скачи в деревню, и чтоб через три дня я непременно знал, кто произвел катастрофу... но я догадываюсь, кто... догадываюсь и без разведок.

– Кто?.. Турн и Скавр?.. ты все сваливаешь на них, точно нет других злодеев.

– Ступай вон!.. наказ мой вышлю тебе со слугою. Гидры-Церберы!.. отдохнуть мне на старости не дают!.. теперь все мозги взбудоражились... ни за что не усну!.. кто там еще лезет?..

Он замахнулся палкой на Виргиния, но моментально опустил ее, увидав своего любимца; вместо опрометью убежавшего юноши в спальню вошел льстивый Вулкаций утешать деда, давно всецело подпавшего под его влияние.

ГЛАВА VII
Катастрофа в поместье

Виргиний, едва получил наказ, прискакал во весь опор, даже не дождавшись рассвета, в поместье своего деда и пробродил по соседним деревням и виллам целое утро без малейшего успеха, благодаря всеобщему переполоху в округе, а еще более – собственной неловкости, неумению взяться за какое бы ни было обыденно-житейское дело, как всякий такой идеалист-мечтатель, парящий мыслью в эмпиреях.

К полудню он уже с трудом пересиливал усталость, опасаясь, что его скоро охватит неодолимая болезненная лень от лихорадки, почти каждый приезд трепавший его в этой болотистой местности, а отдыхать в час сиесты полуденного времени он боялся, чтоб не упустить лишний час короткого хмурого дня, и, торопливо подкрепляясь кружкою кальды (подогретого вина) с хлебом, готовился бежать снова, жалуясь своей овдовевшей няньке на плохой результат первых разведок.

Эта дряхлая Стерилла была единственной до сих пор женщиной, с которой Виргиний мог разговаривать без конфуза.

– Дед приколотит меня еще хуже, если ничего ему не узнаю, – говорил он, – эх!.. Марк Вулкаций – то бишь, невольник Вераний-вейнт, – все бы ему разузнал досконально, т. е. наврал бы с первого слова до последнего, сочинил бы какую-нибудь замысловатую историю... складно, подробно... дед постоянно твердит мне: делай, как Марк... вон он какой ловкий!.. – Да он, говорю, врет тебе. – Зато складно, отвечает, – а от тебя ни лжи, ни правды не дождешься. – Что ж мне делать-то, няня, если я в целое утро не мог узнать ровно ничего!.. Конечно, если бы порыться в навозе здешних сплетен, – потолкаться в священной роще или на перевозе у озера, – слухов набралось бы вдоволь, да только претит мне такое шпионское занятие, неподходящее свободнорожденному римлянину. Дед, право, обращается со мною, как с невольником.

– Неприятно мне видеть тебя, молодой господин, на побегушках в разведки, точно посыльный раб, – ответила нянька, – а еще неприятнее, оттого что мое горе причиной... мой Антилл... захлопотались с ним все работники... призору нет... ну, злодей-то и поймал времечко... думается мне, что это из тех, с кем наш сторож дружбу водил, пил вместе.

– Дед бьет и унижает меня без меры... говорит, будто строгость воспитания облагораживает характер; он обещает сделать меня фламином, сдать мне свой сан, когда одряхлеет, – еще лет через 10, – но в 10 лет такой каторги я попаду не в жрецы, а в урну родового мавзолея.

– Надейся, господин, на что-нибудь лучшее!.. смерть деда избавит тебя от унижений и от насильственного посвящения в жрецы...

– Не хочу я этого сана, не хочу!.. эта важность, этикет... все это мне претит невыносимо... Арпин, право, счастливее меня тем, что рожден Скавру невольницей; ему никогда не навяжут никакой стеснительной обязанности.

– У Арпина нет ни малейшего честолюбия; рабское происхождение не угнетает его, но если бы он хотел...

– Да... ему нравится одно выказывание своей непомерной силищи... все бы ему колоть дрова, возиться с лошадьми... но если бы хотел получить хорошую должность, Арпин ушел бы в родню своей матери, к самнитам.

– Легко тебе говорить «к самнитам!» – воскликнула старушка с ужасом, – а если придется воевать против Рима, против отца?!

– Так уж устроен наш мир, нянюшка!.. я должен угождать деду, должен работать без отдыха, не имея надежды занять такое место, которое отвечает моему стремлению. Я желаю быть воином, а дед прочит меня в жрецы, и ничем-то ничем я не угождаю ему и, кажется, не угожу никогда.

– Именно... никому не достается такой тяжкой брани от господина, как тебе.

– Ах, этот дед!.. он лютый злодей!.. много, много знаю я про него и грязного, и ужасного!..

– О, дитя мое!.. тс!.. молчи!.. зачем так говорить про старшего!..

– Ну, ладно; не стану ругать его... да и не поможешь руганью, и это глупо... глупо, как все в моей неудачной жизни!..

Виргиний с пристукиванием опрокинул донышком кверху опорожненную им кружку после кальды, закусил куском жирной лепешки с мясом, встал из-за стола, резко скрипнул стулом и, торопливо прожевывая на ходу, направился в другую комнату дома.

Старуха думала, что он там ляжет на полуденный сон, но он снова заговорил с нею в дверях.

– Надо переодеться, принять важный вид...

Он грустно улыбнулся с иронией над самим собою.

– Зачем, господин? – удивилась нянька.

– Я должен сейчас опять идти.

– Куда?.. ведь ты измучился и за утро до того, что просто лица на тебе нет.

– Я должен посетить человека, который непременно укажет мне на дверь, как только узнает, кто я и чего мне надо, но я все-таки должен побывать и у него...

– У кого?

– Я намерен сделать разведки у Грецина в усадьбе Турна Гердония; я только там не был нынче.

– Справедливо говоришь, что, пожалуй, на дверь укажут!.. твой дед в лютой вражде с этим помещиком. Это логовище вашего врага.

– Но теперь Турна там нет; я его вчера видел у царя на свадьбе.

Занявшись туалетом несколько минут молча, Виргиний снова принялся жаловаться Стерилле на своего деда.

– Что за несносная обязанность исполнять всякие прихоти этого Руфа!.. управляющему Турна никогда на мысль не приведет, что мне вдесятеро противнее докучать ему моим посещением, чем ему выгонять меня. Но я не знаю больше способа исполнить приказание деда.

– Я полагаю, что Грецин не осмелится отнестись к тебе слишком грубо. Конечно, Турн строжайше запретил ему пускать в стены усадьбы кого бы ни было чужого, но старик управляющий, по общим отзывам, не грубиян... он примет тебя если не любезно, то вежливо... по хорошему платью он увидит, что ты патриций...

– Лучше бы я был невольником, няня!.. – резко выкрикнул Виргиний. – Разве патрицианское занятие бегать по соседям узнавать, кто у нас ограбил пасеку?! дед мог поручить это десятку своих дальних родичей, не унижая меня, не уничтожая во мне последние проблески самоуважения этими посылками, не совместимыми с чувствами благородства.

– Тебя примут в усадьбе Турна, потому что его тесть хорошо относится к тебе, позволяет своему сыну быть твоим другом.

– Да. Эмилий Скавр любезен, насколько у него хватает смелости перед его грубым зятем. Он представляет отрадное исключение среди врагов моей семьи... а этих врагов дед себе нажил много... много...

Старуха не знала, что сказать об этом своему питомцу, и перевела разговор на другое, – принялась охорашивать его в новом платье, сама надела ему пояс и ожерелье с уверениями, что лучшее платье доставит ему лучший прием в усадьбе врага его семьи, куда Виргиний после окончания скромного туалета не замедлил отправиться.