Текст книги "Потерянный крысолов (СИ)"

Автор книги: Людмила Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Дмитриева Людмила
Роман «Потерянный крысолов» – несколько выборочных отрывков

Роман «Потерянный крысолов» -несколько выборочных отрывков

***

"В доме выла собака... Протяжно, тоскливо с надрывом, подчас срываясь на жалкий скулеж. Вопль страдающей собачей души зарождался в недрах запертой квартиры ╧5 и, прорываясь сквозь окна и щели, разносился по подъезду, по двору, по улице и стихал, не достигнув бульвара. Заслышав эти звуки, жильцы невольно застывали в ужасе. Немного потерпев, они стали стучаться к соседу в ╧5, и не дождавшись никакого ответа, пожаловались красноносому бородатому дворнику. Тот, почесав затылок, принес лестницу, приставил ее к стене и, сопровождаемый напряженными взглядами испуганных постояльцев, поднялся к окнам второго этажа. Прикладывая ребро ладони к стеклу, дворник пытался разглядеть, что творится в зловещей квартире. Шторы полузадернуты, темно – ничего он не увидел. К вечеру, когда в отчаянном вое послышалась жуткая хрипотца, и двор стало заволакивать грозными сумерками, появился обеспокоенный домовладелец, а вслед за ним суровый полицейский урядник в белом кителе.

Три дня спустя молодая дама в черном платье, путаясь в кружевах, едва различая дорогу сквозь пелену слез и темную вуаль, соскочив с подножки экипажа, взбежала на крыльцо уже совсем другого дома и позвонила в дверь. Ей отварил почтенный пожилой господин и поймал в объятья, чуть ли не теряющую сознание гостью.

– Я не верю. Не может быть. Что делать? – шептала она".

***

"В полумраке зашторенной кареты он не видел лица Стэфы, он смотрел на ее руку в черной перчатке, лежащую на колене. "Почему закрыты шторы? – подумал Угрим. – Что бы нас с ней никто не увидел? Чтобы я не запомнил дорогу к человеку канцлера?" Он молчал и задавал эти вопросы сам себе. Но вот заговорила Стэфа.

– Послушайте, Угрим, а что если я скажу вам: оставайтесь в Пелгоже. Никуда не уезжайте, никого не ищите?

– То есть как? Зачем же вам такое говорить?

– А если бы сказала? Не торопитесь, подумайте.

– Вы не хотите, чтобы я нашел крысолова?

– А вы очень хотите найти крысолова?

– Да мне и хотеть-то больше нечего.

– Так ли уж нечего?

– Нечего. Это совершенно точно, – чистосердечный Угрим на минуту задумался и повторил с уверенностью: – Нечего. Зачем вы завели этот странный разговор? Еще вчера вы готовы были мне пообещать что угодно за то, чтобы я нашел вашего Мартина. Что изменилось за один день?

– Ничего, мне по-прежнему нужен мой Мартин. Я хотела понять, что нужно вам.

– Я не для того бросил Лотонь, чтобы застрять в Пелгоже.

– Мне достаточно такого ответа.

Стэфа сняла перчатку:

– Дайте мне вашу руку, – попросила она.

Угрим послушался и коснулся теплой нежной кожи. Стэфа гладила, щупала его ладонь, перебирала пальцы, пожимала всю кисть и снова возвращалась то к ладони, то к пальцам, неторопливо тщательно, даже как бы вдумчиво... Угрим отдал ей во власть свою руку, но ему казалась, что Стэфа завладела им всем, целиком... У него перехватило дух, от пальцев к плечу пробежала дрожь. Он испугался, что Стэфа почувствует это.

– Что вы делает? – спросил он.

– Хочу вас узнать поближе. Человека выдают его глаза, затем осанка и походка, потом руки и только потом лицо.

– Что вы узнали по моим глазам?

– Вам можно доверять.

– Что вам рассказала моя рука?

– Вы не тот, за кого себя выдаете.

– Не тот? И кто же я?

– Хотелось бы знать.

– Как же можно мне доверять, если я не тот, за кого себя выдаю?

– А это не страшно.

– Не понимаю.

– Я знаю, что вы не понимаете, – Стэфа тихо рассмеялась.

«Что это, – подумал Угрим, – или я сошел с ума, или он заигрывает со мной».

Стэфа бросила его руку и надела перчатку. Дальше они ехали в тишине, пока карета не остановилась в небольшом селении недалеко от города. В потемневшем небе уже разгорелась луна, во дворах лаяли собаки. Путники вышли из кареты, и Стэфа привела Угрима к небольшому дому, стоявшему на отшибе".

***

"Угрим заказал новому знакомому выпивку. Сделав несколько глотков, Тепта крепко зацепил взглядом чужака и снова заговорил:

– Ты что-то вынюхиваешь. С утра здесь шатаешься. Выдумки городишь. Спроси у меня напрямик. Я на улице живу. Когда в лесу ночую, когда под лодкой, когда в бочке, когда в сарае, под лестницей, на чердаке. Я много чего вижу. Спроси, расскажу честно, что знаю, если заплатишь.

– Хорошо, – Угрим выложил на стол несколько монет. – Кто у вас здесь магией занимается?

Тепта покосился на деньги и разочарованно протянул:

– Ты про старуху, что ли? Про Кукобу? Про эту ведьму тебе любой расскажет.

–Нет, я про мужчину, что снимает дом из красного кирпича, говорят он чернокнижник.

– А... Не знаю, какой он там книжник. Днем мыло варит... Ну не мыло, что-то варит, смрад страшный из окон прет. По ночам к нему другие негодяи ходят, в карты играют.

– Как выглядят эти негодяи?

– Обычно, как все негодяи.

– И часто ходят?

– Да несколько раз на неделе и в скоромные, и в постные дни.

– Пешком приходят или в карете?

– Да что им в карете... Ну может, кто и подъедет на извозчике.

– А военные то же бывают?

– Нет, военных не видел, только шантрапа... А не интересует ли господина тот самый странный случай с каретой, военными и господами в плащах?

От предчувствия удачи у Угрима вспотели ладони. Еще несколько монет звякнули о кабацкую столешницу. Тепта тут же смахнул деньги в карман и, приняв задумчивую позу, провел пальцами по губам. Угрим по-своему истолковал этот жест:

– Вина получишь, сколько хочешь, когда все расскажешь.

Тепта метнул в собеседника оскорбленный взгляд и, снова задумчиво склонив голову, медленно заговорил".

***

"Стэфа села в постели. Нора, как есть нора... Потрогала стену – шелковые обои холодные и сырые. Мягкое шуршание рукава – Стэфа одета в шелковую рубашку с кружевами. Чьи-то руки раздели ее и одели в эту рубашку... Чьи? Знобит, от холода и страха. Стэфа натянула атласное стеганное одело. Этот кто-то должен показаться, в конце концов. Где здесь дверь? Должно быть, там, за портьерой. Ясно одно, что этот кто-то поклонник рококо и шелка. Почему он живет в норе? Сумасшедший? Как Стэфа попала сюда из дома пасечника? Крысы притащили? Крысы... Ну не крысиная же это нора. А что там говорили про канцлера: крыса-оборотень. Неужели это жилище канцлера? Ну нора – ладно, однако канцлер и рококо – быть того не может. Что угодно, только не завитки из позолоты. Было бы смешно... Это сон, это бред. Что угодно, только не реальность.

Шаги... Показалось. Нет, шаги. Он идет. Вот все ближе... Мягкие, осторожные, еле слышные, крадущиеся. Канцлер так не может идти, но так могут ходить его слуги. Стэфа замерла, сидя в постели, натянув одеяло до подбородка. Шевельнулась портьера, отодвинулась... Вот он...

Бледная рука в белом кружевном манжете смяла край портьеры и отдернула ее. Невысокий худощавый человек в темно-синем, почти черном фраке... Боже, на нем костюм времен французской директории, светлые панталоны, чулки, башмаки с пряжками, жидкие светлые волосы зачесаны назад и, кажется, собраны в косу. Сказки Гофмана... Человек медленно, крадущейся походкой вышел на средину комнаты. У него было белое чуть розоватое лицо, маленькие красные глаза, большой вздернутый нос, выступающий рот, широкий с тонкими бледными губами. Ряженый, глядел на Стэфу ласковым, обожающим взглядом. Неловко одернув борта своего фрака, он улыбнулся ей, показав крупные неровные, едва помещавшиеся во рту зубы.

«Крыса, – подумала Стэфа с ужасом и отвращение. – Как же он похож на крысу».

***

"– Господин, Мартин! Быстрей сюда! О боже...

Корлий поспешил в гостиную. Тимон стоял у двери, растерянно растопырив руки. Прямо посредине на ковре лежал человек. Он лежал на спине, вытянувшись. Черный плащ распластался по полу, лицо непрошеного гостя прикрывала маска Баута, на лбу сидела чёрная треуголка, на левом плече горел алый бант. На груди плащ был распахнут, и в этой прорехе белел пикейный жилет с огромным красно-бурым пятном, из которого торчала костяная рукоятка ножа".

***

"Куцый черный сюртук среди вицмундиров, по ковровой дорожке в сапогах, с которых только что смахнули пыль. Из-за голенища хлыст выглядывает, хорошо еще, что собаку свою в приемную не затащил. Чуть ли не покровительственная улыбка: "Где, ваша светлость, вы в последний раз крысу видели?" Сказал бы я тебе, где и как я ее видел. Больше Корлий никогда ему так не улыбался. Чего он сумел добиться, так это уважения к себе. При следующей встрече, крысолов смотрел в лицо канцлеру глазами сторожевого пса. Впрочем, нет, была еще одна улыбка, хмельная, счастливая, хвастливая... В день святого Серапион в Ителе. С кареглазой девчонкой под руку... "Поздравьте нас, ваша светлость".

– У вас есть лицензия на истребление крыс, господин Корлий?

– А у вас есть лицензия на задавание таких вопросов, господин Немат?

– Ну, вы же понимаете, что если не я, так кто-нибудь другой задаст вам этот вопрос.

– А вы и у кошек требуете лицензию?

– Вы сами знаете, что я вам сейчас отвечу: вы же не кошка. И вы берете плату деньгами, а не молоком.

– Хорошо, ради вашего канцелярского удовольствия я оформлю лицензию.

И оформил, на тот момент Корлию уже многое было доступно, он уже обзавелся поклонниками и покровителями. Они, конечно, не пошли бы за ним в огонь и в воду, но уже лицензию-то выправить помогли.

Чуть ли не с первого взгляда на Корлия канцлер понял, что этот крысолов не обманка и не мыльный пузырь. Враг, весь, с ног до головы. От пыльных сапог с отворотами, до этой победоносной улыбки. Эти цепкие руки, этот разворот плеч, этот нос, который он всегда будто держит по ветру. Этот взгляд... Иной раз посмотришь на Корлия со стороны, взгляд у него, рассеянный, невидящий, да только встреться с ним глазами, вмиг прозреет. Так глянет, словно пристрелить хочет взглядом. И что? Что этот Корлий? Он ведь, в сущности, беззащитен. Ну что стоило его сломать? Куда не ткни, там у него слабое место. В прочем, и сильных хватает.

Майское знойное утро, гравиевые дорожки среди стриженых туй. Король Александр стоит, заложив одну руку за спину. Он разговаривает с Корлием. На этот раз сапоги крысолова начищены. Он слушает его величество с улыбкой, опустив глаза. Что же он их так потупил? Да уж не от смущения – наглый блеск прячет от короля.

– Носите вашу шпагу, господин Корлий, я разрешаю. Если кто, пикнет так и скажите – король разрешил.

Корлий поднимает глаза, отвечает королю с искренним почтением, и не более того. Но вот крысолов поймал взгляд канцлера, брошенный из-за плеча короля. Сейчас вспыхнет... Нет, равнодушие победителя... Нет, все-таки что-то проскочило в его глазах. Даже король заметил, потому и обернулся".

***

"Пакобуд, отбрасывая портьеры, метнулся к дверям, толкнул их плечом, створки треснули и поддались. Один мощный удар ногой – и преград на пути Брамлина больше не было. Он увидел, как к нему, вверх по лестнице, подобрав подол платья, бежит испуганная дама. Ее уже настигали преследователи. Ухватившись за перила, Пакобуд поймал незнакомку за руку и втащил в комнату, буквально вырвав из лап злоумышленников. Брамлин опрокинул в дверной проем пару кресел и, пока преследователи преодолевали эту баррикаду, увлек незнакомку к черному ходу. На узкой лестнице они налетели на встревоженного Эвирета.

– Бежим, быстро! – крикнул Пакобуд своему провожатому.

Дама оступилась, запуталась в подоле, Брамлин подхватил ее на руки и понёсся вниз, рискуя переломать себе ноги и разбить в дребезги незнакомку. Эвирет не отставал, а сверху уже доносился топот преследователей.

У дверей черного хода стоял экипаж, привезший сюда Пакобуда. Брамлин запихнул даму в карету, столкнул с облучка раскрывшего в испуге рот кучера и схватился за вожжи. Эвирет проворно карабкался к нему и уже кричал: «Трогай, трогай!». Экипаж загремел по булыжной мостовой, замелькали горящие окна домов, побежали навстречу уличные фонари. Бросив взгляд через плечо, Брамлин заметил, как из-за поворота вылетает серая лошадь, запряженная в крытую коляску. Погоня? Погоня..."

***

"Стэфа сидела, окаменев, с ужасом глядя в пустоту, прямо перед собой. Лейтенант, не зная, что делать с этой женской истерикой, тискал руку своей спутницы и повторял, что все будет хорошо, что все обойдется. Послышался звон шпаг, девушка вздрогнула. За тонкой зеленой перегородкой шпалеры клацала и гремела сталь, иногда оттуда доносились негромкие обрывки фраз. Стэфа сидела, сжавшись от страха, уставив огромные глаза в темноту. Гродан, сам не обращая внимания ни на что, кроме звуков боя, продолжал повторять машинально и монотонно:

– Все будет хорошо... ничего страшного...

Не выдержав, Стэфа сорвалась с места, лейтенант схватил ее в охапку. Стэфа пыталась вырваться, но хватка у Гродана оказалась стальной. Сжав зубы, он молча удерживал перепуганную женщину. И вдруг по саду пролетел вскрик, и на лужайке все стихло. Стэфа обмерла, лейтенант выпустил ее на волю. Несколько секунд вслушиваясь в тишину, Стэфа в замешательстве стояла, глядя на Гродана, и вдруг, в один миг собравшись с духом, выскочила за шпалеру".

***

"Немат с трудом заставил себя встать. Теперь его тело казалось ему чужим и тяжелым. Он долго растирался мягким полотенцем, и, закутавшись в банный халат, вышел в комнату. Сел в кресло – лакей приготовил подушку, которую Немат подложил под спину. На столе его ждал стакан молока.

«Надо выбрать время для встречи с обер-гофмейстером... Нет, не думать о делах, глоток молока и спать». Немат взял теплый стакан.

Вдруг шевельнулась портьера, канцлер на мгновенье замер и продолжил пить молоко, не чувствуя его вкус, прислушиваясь. Вот еще... ни то шорох, ни то шелест. Канцлер медленно поставил стакан на стол, не спеша встал из кресла. Он прошелся по комнате, краем глаза высматривая, откуда доносились звуки. Тишина, странная затаившаяся тишина. Немат завел часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, налил из графина воды в стакан, высыпал порошок снотворного... Шевельнулась портьера... Сквозняк? Сквозняк... Как бы не так. Не сходя с места, канцлер выдвинул ящик тумбочки, на его дне блеснул гладкой рукояткой револьвер.

Немат остался стоять перед раскрытым ящиком, заложив руки за пояс халата. Едва различимый крадущийся звук. Теперь канцлер был уверен, что он не один, что за ним наблюдают, что от него прячутся. Там, в нише за портьерой... Да, именно там. Канцлер рывком выхватил револьвер из ящика и стремительно бросился за шкаф. Тихо, все тихо.

– Я стреляю, – предупредил канцлер, уже нажимая на гашетку".

***

"Граф крепко встряхнул Стэфу, ее волосы выбились из прически и разметались по лицу.

– Карл, не надо... Мне больно... Не мучайте меня.

– Какие книжные фразы. С ним ты говоришь по-другому, да? Как ты с ним разговариваешь? Как ты его называешь, когда он ложится на тебя...

– Что, вы несете...Гадость какая...

– Что ты говоришь ему, когда он потом засыпает рядом с тобой? Что ты говоришь, когда, проснувшись утром, встречаешь его взгляд? Как ты его называешь?

– Перестаньте, Карл...

– Скажи мне "ты".

– Отпустите.

– Никогда больше не обращайся ко мне на "вы".

– Да что же это такое! И вы, Карл... Я вам доверяла...

Она заплакала, стала отчаянно биться, вырываясь из рук Дервана, и ударила его по лицу. Он ее выпустил, она упала, ушиблась и от этого разрыдалась еще сильнее, ей было страшно, больно, обидно...

Дерван какое-то время стоял над ней словно в оцепенении, потом опустился на пол, уже не смея к ней прикоснуться, и стал успокаивать. Его голос болезненно подрагивал...

– Ну, что же вы так, ведь я просто сказал, что люблю вас... Хотя конечно, я был груб... Простите... Вам показалось, что я хочу воспользоваться вашей беспомощностью? Простите... Не надо плакать... Все, я пришел в себя... Все, я выговорился и больше не заикнусь... Все... Я сейчас уйду... Можете меня не бояться... Я больше не дотронусь до вас...

Стэфа все заливалась слезами и ни как не могла подняться, кажется, она и не очень-то старалась, ей было все равно, сидит она на полу или где-нибудь еще. Стэфа плакала, как ребенок, вздрагивая и всхлипывая, ее нос покраснел и распух. Дерван, не понимая, что нарушает свое слово, просто взял ее на руки, отнес на кушетку и, оставив там, вышел".

***

Ночь синяя. Синяя, синяя, темно-синяя. Голубой снег, тонкий тающий налет голубого снега. Черное небо и черный прямоугольник – провал могилы. Летя, парят, мерцают пылинки снега. Оседают на черные плечи, черные спины, на черную голую землю. Гроб стоит раскрытый, пока еще раскрытый.

Покойник в узком черном сюртуке с воротником-стойкой. Из-под воротника виден белый шейный платок. Руки мертвеца, одетые в белые перчатки, сложены на животе. У изголовья мужчина в черном читает молитву. Кто-то рядом с ним стоит молча и неподвижно, не спуская глаз с лица покойника. Мужчина у изголовья смолк и перекрестился тремя пальцами, собранными в щепоть. Перекрестились все участники церемонии. Один из них взял покойника за правую руку и снял с нее перчатку. Подали шкатулку, в нее положили перчатку мертвеца. Все немногочисленные участники похорон были в таких же белых перчатках. Руки в белых перчатках закрыли гроб крышкой, руки в белых печатках забили в крышку гвозди, руки в белых перчатках взялись за лопаты.

***

"Старик Прус сидел у горящего камина в вольтеровском кресле, накинув поверх халата кунью шубу, и развлекался тем, что вертел песочные часы: цветные песчинки, толкаясь, норовя обогнать друг друга, проскакивали в узкое горло воронки и неслись вниз.

– Куда вы так торопитесь, глупые? Что вы хотите там найти? Ничего там нет, только вечный покой. А что есть покой? Покой это смерть, даже хуже, чем смерть. И счастье ваше заключается в том, что моя слабая рука перевернет эту штуковину, и у вас снова появится цель. Вы снова кинетесь вниз наперегонки. Но вы-то об этом не знаете, так куда вы так спешите?

– Вы уж меня извините, господин Бартоломей, – проговорила кухарка Пруса, входя в комнату с кружкой горячего молока в руке. – Что-то часто вы стали разговаривать сами с собой.

– Да я не с собой, Тереза.

– А с кем? Со мной? С песочными часами?

Тереза поставила перед стариком кружку и поправила край куньей шубы. Кухарка была тонка в талии и тяжела в бедрах. Ее розовое лицо рассекало пять глубоких морщин: две от ноздрей к подбородку, по одной дугой под каждым глазом и еще черточка на лбу между бровями. Тереза всегда ходила в синем фартуке с большим карманом, с затканными рукавами и в цветастой косынке на голове.

– Совсем вы у меня плохой стали, сударь. Заговариваетесь, мерзните.

– Стар я, что поделаешь.

– Да не прикидывайтесь. Я вас лет пятнадцать знаю, за это время вы нисколечко не изменились. Старость не для вас.

– Спасибо, добрая женщина. Зачем же я, по-твоему, прикидываюсь?

– Да кто вас знает. Сегодня кряхтите, а завтра ноги в руки – в лес. Или на крышу полезете. Сидели вчера на крыше-то?

– Сидел.

– А сегодня в шубу кутаетесь...

Этот непродолжительный спор был прерван перезвоном дверного колокольчика.

– Принесло кого-то в такое ненастье, – проворчала кухарка, направляясь в переднюю.

Но старик со словами "я сам" выскочил из кресла и бросился открывать.

– Ну вот, что я говорила, – крикнула ему вслед Тереза. – Да спросите, кто там.

И тут же тихо прибавила себе под нос:

– В прочем, вы всегда все наперед угадываете... Или почти все.

Прус поспешно отпер запоры и распахнул дверь. В дом хлынула знобящая сырость и громкий шелест дождя. На пороге стоял человек в промокшем плаще. Прус сделал два шага назад, впуская гостя. Гость вошел и стащил с головы капюшон. Мокрые волосы прилипли к его лицу, на щеках и губах блестели капли".

***

"Человек в черном наглухо застегнутом длинном от горла до пят плаще поднимался по мраморной лестнице Оперы. Белая с клювом жуткая маска Чумного доктора закрывала его лицо. На голове, чуть съехав на лоб, сидела черная круглая шляпа. На левом плече маячила зеленая лента, завязанная в широкий бант. Чумной доктор не выделялся среди причудливо разряженной, замаскированной толпы, хотя его зловещий вид все-таки диссонировал с яркими праздничными нарядами.

Неторопливо пройдя зеркальное фойе, доктор вошел в зал с высокими белыми колоннами, тяжелыми люстрами, багровыми бархатными портьерами и королевскими золочёными вязелями. На балконе оркестр, дружно орудуя смычками, играл галоп Оффенбаха. Пары в центре зала неслись в отчаянной скачке. Те, кто не танцевал, прогуливались ближе к стенам. Голые плечи, белые манишки, черные плащи, красные кружева, атласные ленты, страусиные перья... Чумной доктор шел, уворачиваясь от разгоряченных кавалеров, стараясь не наступить на скользящие по полу шлейфы".