Текст книги "Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего"
Автор книги: Людмила Черная
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Когда Алику было четыре годика, у него обнаружили гнойный аппендицит и его срочно оперировали. И вот моя мама уже в шесть часов утра, перед работой, мчалась в больницу, где лежал внук, а потом полчаса-час простаивала перед мутным больничным окошком, чтобы увидеть малыша. Внутрь больницы родственников не пускали якобы из-за боязни инфекции – в действительности, по-моему, из-за садизма бюрократов, управлявших в СССР всем на свете, в том числе и больницами. Пусть малые дети страдают без близких, без их ласки, без их добрых слов…
Но речь о Д. Е., а не о моей маме.
Продолжу эту тему.
Д. Е. – отец художника-нонконформиста
Безусловно, самый тяжелый удар Д. Е. нанесла эмиграция сына.
Не знаю, обладал ли он особым отцовским чувством. Мой добрый непрактичный папа без памяти обожал меня, а потом перенес свою любовь и на Алика. Но я была единственной папиной дочкой, а Алик – единственным внуком.
У мужа было несколько детей, рожденных в браках, а после его смерти объявилась и внебрачная дочь.
Но фактически воспитывал он только Алика.
Дочь Д. Е. от первого брака Ася четырнадцать лет, почти с рождения, пролежала в различных костно-туберкулезных санаториях на особых кроватях. Потом, поскольку мать от девочки отказалась, Ася жила с нами. После, уже взрослая, получила от нас однокомнатную кооперативную квартирку и поселилась одна. Она оказалась умной, порядочной и чрезвычайно общительной женщиной, у нее появилось множество друзей – в основном девушек, страдавших в прошлом тем же недугом. Умерла Ася от рака уже после смерти отца. Ее подруги и я похоронили Асю по христианскому обряду: незадолго до смерти она уверовала в бога и приняла христианство.
Надо сказать, что главным опекуном Аси и заступником» за нее в нашей семье был благородный Алик. Со стыдом признаюсь, что я стеснялась выходить с Асей на улицу, так она ужасно выглядела, а подросток Алик охотно прогуливался с ней по бульвару рядом с тогдашним нашим домом. И в дальнейшем всячески защищал ее – спасал от моего гнева за то, что она у себя в комнате разводила несусветную грязь. Спасал и от ворчания нашей домработницы Шуры. В особо бурные моменты даже мыл в комнате у Аси пол…
Но вернемся опять к Д. Е.
Думаю, что он был очень привязан к Алику. Более того, понимая, что сам не сумел реализовать своих способностей, надеялся, что сын будет удачливее. Д. Е. безоговорочно верил в Алика, в его таланты и ум и, мало что понимая в закидонах сына, готов был их всегда поддерживать – никогда не задумывался о том, что сыновьи выходки могут погубить отцовскую карьеру. Все детство сына Д. Е. поощрял его увлечение искусством, привозил ему из командировок дорогие альбомы работ современных художников.
Помню, что Д. Е. и Алик обожали мужские беседы на зеленом диване в кабинете. Д. Е. долго-долго развивал перед сыном свои оригинальные концепции, Алик, как мне казалось, внимательно его слушал. А потом говорил одну и ту же фразу: «Папон, ты ничего не понимаешь…» – и начинал излагать свои размышления.
Именно Д. Е. реально помог Алику поступить в Строгановский институт, что было не так-то легко: антисемитская кампания отнюдь не прекратилась со смертью Сталина. К тому же у Алика было чудовищное отторжение от всего советского, в том числе и от школы, которая, как могла, портила ему жизнь – в частности, характеристиками, предназначенными для поступления в институт. За год до экзаменов Д. Е. уговорил своего сослуживца Германа Михайловича Свердлова (родного брата Якова Свердлова – сподвижника Ленина, умершего в 1919-м и потому неразоблаченного в годы сталинского террора) бесплатно читать в Строгановке лекции по международному положению. Надо добавить, что Герман Михайлович считался в те годы лучшим в СССР лектором-международником.
Однако жизнь Алика складывалась нелегко. В начале 1960-х (по-моему, в 1962-м) он закончил институт и остался без работы. Кажется, год прожил в Архангельске, где трудился в местном театре как художник. Об этом театре и о патриотических пьесах, которые Москва сбывала в провинцию, мы узнавали из остроумных, отчаянно смешных писем Алика.
Вернувшись в Москву, сын устроился учителем рисования в художественную школу на Пречистенке, которую закончил когда-то сам и где по-прежнему директором была Нина Николаевна Кофман – в пору Аликиного отрочества жена художника Глускина, учителя сына… Получал Алик, разумеется, гроши.
Но уже началась работа сына с Комаром. Возник соц-арт… А потом – Бульдозерная выставка.
Жил Алик до поры до времени дома – но «отдельной» жизнью. Появилась и Катя Арнольд…
Теперь понимаю, что в нашей семье мой муж и я по отношению к Алику исполняли разные функции: я – жена – должна была отвечать за материальное благополучие сына; отец – помогать Алику в его духовных запросах, в творчестве. Для меня это творчество (со-царт) было делом опасным для жизни, для Д. Е. – чем-то священным, и притом главным, хотя всю опасность политических задумок K&M[10]10
Виталий Комар и Александр Меламид.
[Закрыть] он понимал лучше меня. Но, видимо, не хотел об этом думать.
Я часто возмущалась тем, что муж совершенно не интересуется материальными делами сына: есть ли у него деньги на жизнь. Особенно меня это сердило, когда у Алика появилась собственная семья и маленький ребенок. Теперь думаю, что Д. Е. настолько надеялся на меня, доверял мне, что вообще не хотел размышлять на эту тему.
Итак, я отвечала за материальное положение сына, а Д. Е. – за его творчество.
В жизни каждого советского человека главным был «квартирный вопрос», особенно это касалось художников – им нужно было помещение для работы. И МОСХ, аналог нашего московского отделения Союза писателей, давал московским художникам мастерскую для работы. Но кто же станет принимать опального художника Алика в МОСХ? То же самое относилось и к соавтору сына Виталию Комару. Правда, до поры до времени ему предоставлял свою мастерскую отец его жены Иры Дегтяревой, тоже художник. И в этой мастерской Комар с Меламидом устроили перформанс «Рай». «Рай» посещали молодые ребята со всей Москвы. Естественно, этот «Рай» стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Дегтярева. Ирочка развелась с Комаром, и помещения для работы не стало.
Таким образом, мне предстояло не только предоставить семье Алика сносную квартиру, но и предусмотреть в ней отдельную комнату для Алика – Виталика. Отец Алика, разумеется, палец о палец не ударил, чтобы помочь в квартирных делах. Однако уже после того, как два с половиной года спустя Алик с семьей эмигрировал, а его квартиру, где и была эта самая большая комната-мастерская, государство отобрало, Д. Е. ни разу не упрекнул меня в том, что я пожертвовала для обмена нашей, казавшейся тогда роскошной, стометровой квартирой, ни разу не посетовал, что я, в сущности, совершенно напрасно потратила уйму сил и денег.
Пока я занималась обменом, он занимался более важными делами – творчеством К&М. Думаю, что отцовская вера в искусство сына очень помогала Алику и Комару. Конечно, среди участников Бульдозерной выставки были и вполне взрослые люди, например, художник Рабин, но вряд ли тот обладал таким интеллектуальным кругозором, как Д. Е.
Впрочем, и чисто животный отцовский страх за любимого детеныша иногда просыпался в Д. Е. Однажды сын пропал: ушел от своего приятеля часов в одиннадцать вечера, а вернулся домой только на следующее утро – загулял с будущей женой Катей, которая под каким-то предлогом приехала в Москву из Эстонии, где отдыхала с семьей. Д. Е. тогда первый забил тревогу и поднял на ноги всю московскую милицию.
Некоторые мудрые родители, когда я вспоминаю эту историю, уверяют, что наши волнения были смешны: мол, взрослые парни, могут, не докладывая родителям, не ночевать дома, и упрекают меня в том, что я уже тогда перестала жить в современном мире. Мол, на Западе уже давно отпускают своих отпрысков в возрасте восемнадцати лет на все четыре стороны.
Возможно, это так. Но и на Западе, как у нас, люди не знают, каким образом надо воспитывать детей, и там свои, зачастую общие с нашими, проблемы: страх перед неизлечимыми болезнями, наркотиками… Большие города, как у нас, так и на Западе, никогда не станут в этом смысле безопасными – поэтому бояться надо!
Уже после отъезда Алика в эмиграциюя я выяснила, что Д. Е. бывал на всех серьезных акциях сына. Он привез картины К&М на нашей машине к пустырю в Беляеве, где проходила так называемая Бульдозерная выставка, и стоял там среди иностранных журналистов – давал им свои пояснения. А ведь встречи с иностранцами без специального разрешения гэбухи грозили пребыванию Д. Е. в КПСС и, соответственно, его работе в институте.
Присутствовал Д.Е. и на перформансе в Аликиной однокомнатной квартирке, возникшей в процессе обмена. Алик использовал ее как мастерскую и устроил там перформанс. И вот целая армада милиционеров захватила мастерскую. К счастью, к происходящему сразу подключился Некрич (он жил в том же подъезде, где была мастерская K&M), а потом и Д. Е. Когда я там появилась, вопрос был улажен. Я, правда, подняла крик, сказала, что не пущу Алика (хозяина квартиры) в милицейский участок. В то время, в 1970-е, ходил слух, будто в милиции диссидентам одним ударом в спину отбивают почки.
На так называемые квартирные выставки Д. Е., по-моему, и не звали – впрочем, точно не знаю.
Не помню, когда Меламид-младший сообщил нам с Д. Е., что намерен подать документы на эмиграцию – без нашего согласия это невозможно было сделать. Разрешение на отъезд должны были дать я, мать Алика, отец Алика, а Комару – его мать Софья Владимировна. А со стороны Кати – ее мама Нина Александровна, которая вообще не работала в штате, то есть ей отъезд дочери ничем не грозил.
Я была членом Союза писателей – сугубо идеологической организации, но у которой и без меня рот был полон хлопот: писатели в ту пору сильно диссидентствовали.
Мать Комара тоже могла избежать больших неприятностей. Эта энергичная дама, пламенная партийка, работала юристом в сфере торговли, где на вес золота ценились особые качества: знание тонкостей, хитростей торговли при социалистической системе, а также личная честность. Все тонкости-хитрости Софья Владимировна, видимо, знала и при этом была безусловно честным человеком.
Единственным, кому отъезд сына грозил опасными последствиями, был Д. Е.: его могли запросто и рассекретить, и исключить из партии, и уволить с работы, да и лишить права на профессию историка-международника.
В своей мемуарной книге «Косой дождь» я написала: мол, тот факт, что Д. Е. не подвергся особым репрессиям, можно сказать, легко отделался, надо приписать исключительно порядочности директора его института Н. Н. Иноземцева. Не умаляя заслуг Иноземцева, уверена, что он согласовал свою позицию с другими академиками-международниками, а также кое с кем из отдела науки ЦК. Видимо, синклитом партийных мудрецов-ученых было принято мудрое решение: трактовать отъезд Меламида-младшего как дурацкую эскападу плохо воспитанного недоросля, который сдуру захотел променять «социалистический рай» на «капиталистический ад».
К счастью, после подачи документов Алик и Комар довольно быстро получили разрешение на отъезд. А ведь нередко гэбэшники, следуя своим инстинктам садистов, годами мариновали бедолаг, подавших документы на выезд, не говорили им ни да ни нет. Людей увольняли с работы, они мыкались без дела, без денег, гибли их судьбы, их браки. И таких несчастных насчитывалось немало.
Не помню, были ли у меня на эту тему разговоры с мужем. Но зато помню, что мы оба в предотъездные дни, позабыв свои дела, былые распри и обиды, неотлучно были с Аликом и его женой. С утра заезжали за ними на нашем «Москвиче» и целый день мотались по их эмигрантским делам. Кормили ребят иногда в центре, в кафетериях, иногда недалеко от дома в ресторане «Черемушки» – был тогда такой у метро «Академическая».
Дети – Андрюша и Даня – все это время находились у матери невестки. Иногда, впрочем, Даня ночевал у нас – детская кроватка всегда стояла в спальне на ул. Дм. Ульянова.
Последнюю ночь в Москве трехлетний красавец и умница Даня провел с нами. Помню от слова до слова его детский лепет перед сном, но не стану воспроизводить его на бумаге – щажу свое больное сердце.
Навсегда запомнила я и день отъезда сына в эмиграцию. Поразила меня в тот день грубость работников Шереметьево-2 – видимо, тех, кого мы теперь именуем силовиками, а тогда называли из органов. Поразило особенно, потому что, когда я в 1960-е встречала в том же Шереметьево-2 немецких писателей из капстран, те же «силовики» были идеально вежливы.
И еще одно было странно и непривычно: Алика провожала толпа незнакомых мне и Д. Е. молодых людей. То и дело полумрак зала освещали вспышки фотоаппаратов (через несколько дней нам домой принесли целую кипу снимков: но в толпе лишь изредка мелькали знакомые лица – ученики Алика, ученики Кати).
Мы, маленькая кучка ближайших родственников, были как бы сбоку припека. Никто из нашей родни и друзей, конечно, не пришел, не явились и родные невестки – только ее мама Нина Александровна, да еще брат Дима Арнольд, гениальный математик. Помню, он спрашивал меня: «Они и правда занимаются чем-то новым? Может, я должен был Кате больше помогать?» (Замечу в скобках: несмотря на то что я была тогда как бы в ступоре, слова Арнольда меня поразили. Впервые я поняла, что вся семья Арнольдов фактически на иждивении Димы.)
Но самое главное, что я только много лет спустя осознала: толпа провожающих прощалась не с Аликом, а с художником-нонконформистом Меламидом. Для них Алик был не просто бунтарь, а выразитель дум и помыслов части советской молодежи.
Но вот все кончилось. Правда, и Комар – он уехал позже, – и ученики Алика приходили к нам каждый раз, когда Алик звонил еще с дороги.
Первым, кто из нас двоих что называется опомнился, был Д. Е. Он теперь выходил из дома только в свой институт и, как ни странно, занялся домашними делами. Начал активно обустраивать нашу неуютную, неотремонтированную, полученную в результате обмена для семьи Алика квартиру. Причем действовал Д. Е. куда более умно, нежели действовала бы я. Сразу отправился вместе со мной к районному начальнику по ремонтам и молча положил ему на стол какую-то купюру (какую именно, я, конечно, не помню). После чего начальник дал нам лучшего мастера, чтобы тот привел в порядок «места общего пользования» – так назывались в ту пору сортир и ванная комната.
Лучший мастер, молоденький паренек (кажется, ему минуло всего 22 года и за свою отличную работу он получил отдельную квартиру) был трудоспособен только с восьми утра до часа дня. После 13:00 он уходил на обеденный перерыв и возвращался в дымину пьяный. Никакие мои уговоры, никакие обещания накормить паренька хорошим обедом и даже поставить на стол поллитра не помогали. Парень – золотые руки уходил и приходил совершенно нетрудоспособным – можно представить себе, что ждало через несколько лет его жену и двоих детишек!
Однако прежде, чем вернуться к моей теме, рассказу о жизни Д. Е. после отъезда сына. Должна признать: двадцать лет капитализма, пусть «российского капитализма», не прошли даром. Люди научились работать. Когда изредка моя помощница, а теперь и сиделка Лена вызывает мастера, к нам приходит молодой человек новой формации и, ни слова не говоря, делает свое дело. И тут я понимаю, что двадцать путинских лет дали свои плоды – таких молодых мастеров прежде я видела только в Германии.
Однако вернусь к тем далеким 1980-м, трудным и печальным годам нашей жизни с Д.Е. без Алика. К сожалению, я никак не могу вспомнить, в какой именно роковой год Д. Е. сразила неизлечимая болезнь – инсульт, а вслед за ним серия точечных инсультов. Тем самым не знаю точно, сколько лет он проболел.
Зато помню отчетливо все, что случилось в первый день его хвори. Я тогда собиралась ехать в литфонд за путевками для нас в Дом творчества в Дубултах, а Д. Е. с утра ушел в институт. Как вдруг раздался звонок в дверь, и я увидела на пороге одного из сотрудников ИМЭМО, а за его спиной самого Д. Е., который почему-то норовил уйти от нашей входной двери на противоположный конец длинной лестничной площадки. Помню, что после того, как я уложила Д. Е. на зеленый диван в кабинете, он, путая слова, пытался понять, что с ним случилось: почему он дома, а не на работе, что вообще с ним происходит.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
