Текст книги "За Черту - и Дальше"

Автор книги: Люциус Шепард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Осторожно ступая, я повернул за поворот. Наверное, мне надо было отшатнуться, но дела, несомненно, были точно такими же, если бы я это сделал. Между мной и двумя фриттерами, плывущими по проходу на уровне головы, трепеща, словно в ответ на присутствие какого-то течения, стоял Глупыш. Я позвал его по имени. Он махнул хвостом, но уши оставались прижаты, и прежде чем я снова заговорил, он прыгнул, вращаясь в воздухе, цапнул одного фриттера за край, стащил вниз и начал трепать, прижимая лапами и раздирая. Эта тварь испустила легкий визг, словно воздух, вытекающий из воздушного шарика, и пока Глупыш продолжал убивать его, второй фриттер скользнул вниз краем вперед, словно падающий диск фрисби, и прилепился сбоку на его голову. Глупыш завизжал, перекатился на бок, пытаясь оторвать от себя эту тварь, и ему это удалось, но фриттер снова приземлился на него, на сей раз на бок. Пес с трудом поднялся на ноги, и схватил его зубами, перегнувшись почти пополам. Энни рассказывала, что собаки менее чувствительны к фриттерам, чем люди – они могут выдержать солидную дозу яда, хотя все лишь прикосновение убивает человека наповал. Но, очевидно, Глупыш впитал дозу, близкую к пределу. Когда фриттер оторвался от него, его шатнуло в сторону, морда растянулась в беззвучном рычании, он задрожал, потом свалился с ветви и без малейшего звука провалился сквозь листву. У меня не было времени горевать по нему, ибо я обнаружил себя лицо к лицу с фриттером, который убил его. Он не был, как мне ранее казалось, одноцветным, но усеян белесоватыми пятнами, и он казался не отдельным целым созданием, но какой-то частью, скользким органом, отсеченным от тела какого-нибудь больного монстра. Края его трепетали, как трепещут края легкой креповой занавеси от жара стоящего внизу нагревателя, и я понял этот трепет как выражение возбуждения. Полный страха, я сделал шаг назад, а потом, поняв, что все, что я делаю, только привлечет его, и не желая, чтобы он ко мне прикоснулся, я прыгнул налево прямо в стену листьев и упал.

Если бы я прыгнул направо, куда свалился Глупыш, я разбился бы насмерть. Но инстинкт или удача направили меня в другую сторону и я провалился только на десять футов, проломив лиственный потолок кельи, принадлежавшей пожилому хобо с почти совершенно поседевшими волосами и бородой, которого я знал по кличке-сокращению СЛС в честь его родного города Солт-Лейк-Сити – я не говорил с ним ни разу после своего появления и не позаботился узнать его настоящее имя. Я наполовину приземлился на его матраце, голова моя звонко стукнула об пол, но хотя я и шмякнулся довольно сильно, сознания не потерял. СЛС сидел на каких-то подушках в углу, как всегда спокойный, поедая чашку супа. Когда мне удалось справиться с головокружением и сесть, он сказал: "Спасибо за падение", и хохотнул.

Я обратил внимание, что он в поношенном сером костюме, грязноватой белой рубашке и в широком фуляровом галстуке такого стиля, который я видел только в старых черно-белых фильмах. Он, очевидно, заметил, что я это зарегистрировал, потому что сказал: "Подумал, стоит надеть парадный костюм… так, на всякий случай. Если фриттеры заберут меня, то я буду готов." Он посмотрел на меня и быстро замигал: "Похоже, до тебя они почти добрались. Их, что, стая?"

"Всего лишь один." В голове начало пульсировать, я вспомнил Глупыша и все добрые и злые времена, что мы делили вместе, и почувствовал, как горе вспухает в моей груди. Я взглянул на дыру, которую пробил в потолке СЛС, ожидая увидеть фриттера, что убил моего Глупыша, а, возможно, и его приятелей. Ничего, кроме листьев и теней.

"Располагайся поудобнее", сказал СЛС. "Похоже, день будет долгим." В своем потертом наряде, с заскорузлыми мотками седых волос, свисавших до плеч, с бородой в крошках еды, с костлявыми запястьями и лодыжками, он выглядел, словно эльф…

"Я здесь не останусь", ответил я и сделал попытку встать, но снова началось головокружение.

"Не удивлюсь, если ты получил сотрясение", сказа СЛС. Он с хлюпаньем всосал очередную ложку супа. "Разок мне тоже так шарахнули по башке, что я чувствовал неделю."

"Я оклемаюсь через минуту", ответил я.

Я огляделся в келье СЛС. Одну стену, почти полностью закрывая ее, занимали выцветшие поляроидные фотографии, в основном пейзажей. Наверное, места, где он путешествовал. На полу рядом с матрацем рассыпано несколько книг и журналов. В аккуратную стопку сложена какая-то одежда. Две старые банки из-под трубочного табака, скорее всего содержат материал для штопки и прочее. Банки тушенки и с десяток банок консервированного томатного супа. Все указывало на зрелого хобо.

Разглядывание скромных пожиток СЛС успокоило меня и я сделал новую попытку встать, но голова еще очень кружилась. Я был напуган и выведен из себя – поэтому хотел вернуться к Энни – и я сказал: "Не понимаю, какого хрена ты просто сидишь и ждешь смерти, мужик?"

"Потому что все едино", ответил СЛС. "Сиди или стой – разницы нет."

"Не могу понять, почему люди не уберутся от этих тварей?"

"А куда прикажешь убираться? Здесь ничего нет, кроме джунглей, а на равнине тоже нельзя жить, кругом бердслеи."

"А ты искал?", спросил я. "Ты искал место получше?"

"Как будто мне охота." СЛС поставил свой суп и поцокал языком. "Хочешь найти, вот сам и двигай."

"Может, и двину." Я кое-как поднялся и на сей раз мне удалось удержаться на ногах.

"Что ж, будет прекрасно. Но рекомендую остаться там, где ты теперь. Выходить в коридоры чертовски опасно."

Келья сделала полуоборот и я прислонился к стене.

"Сотрясение, точно!", радостно сказал СЛС. "Лучше бы тебе усесться обратно. Я согрею тебе супа."

В моем туманном состоянии перспектива усесться с чашкой горячего супа на мгновение стала манящей, но в следующую секунду мысль, что я буду хлебать томатный суп, когда тысячи ядовитых блинов летают поблизости, убивая собак и людей, показалась верхом безумия. Все еще шатаясь, я направился к двери.

"Погоди-ка, парень!" СЛС поставил свою чашку на пол и встал – ему пришлось сделать пару попыток, прежде чем он выпрямился. "Если у тебя не хватает разума, чтобы остаться, то лучше мне пойти с тобой. Ты так шатаешься, что сам по себе далеко не уйдешь."

Я не знал, что именно на уме у СЛС. Он мог оказаться таким сенильным, что уже забыл причину, по которой держался собственной кельи. Или, может быть, он был таким старым, что понимал, что рискует совсем немногим. Он вцепился в мой локоть и мы пошли. Мы миновали пару тел, их лица клеймили пурпурные волдыри там, где прикоснулись фриттеры, но удача была с нами, и сами мы ни с кем не встретились. Раз мне показалось, что я увидел что-то, улетающее с ветви двумя уровнями ниже нас, но в глазах кружилась тьма всего летающего, и я не был уверен, что хоть что-то из всего этого реально. Что до СЛС, то он ковылял, бормоча себе под нос, поступая так же, как поступал всегда, если не считать, что время от времени подымал на меня глаза и сверкал беззубой улыбкой.

Когда мы протолкнулись сквозь занавешенную дверь в келью Энни, я подумал, что она нас сейчас вышвырнет. Она завопила на меня, крича, что думала, я погиб, и что я… Сумасшедший? Разве нельзя придумать что-то получше, чем доискиваться того, что может меня убить? Она плакала, потом еще вопила, обзывая меня по-всякому. В конце концов я обнял ее, соглашаясь со всем, что она говорила в течении десяти-пятнадцати минут, а она достаточно успокоилась, чтобы сесть рядом на матрац.

"Я думала, ты умер", сказала она. "Ты не возвращался, а я поняла, что они добрались до тебя."

"Мне не следовало уходить", сказал я. "Это было глупо."

"Это хуже, чем глупость! Это…" Она не смогла найти нужных слов, поэтому я вмешался, сказав: "… безответственность."

"Ты так говоришь, словно просто опоздал на работу. Ты же мог погибнуть." Она мрачно смотрела на мою ладонь, что лежала на одеяле рядом с ее ладонью, словно увидела на ней плохое предзнаменование, которое не замечала раньше. "Я думала, ты изменился."

"Эй!", сказал СЛС. Он устроился в уголке и сидел с встревоженным видом, задрав колени. "У вас тут есть что-нибудь пожрать?"

x x x

Утром фриттеры ушли. Они забрали с собой шестьдесят три души, то есть около четверти популяции За-Чертой. Мы сожгли тела на камнях, где обычно расстилали белье на просушку, и стряхнули пепел в реку. Я пошел на поминки по Джозайе Тобину, где присутствовали восемь старых хобо, сидевших в его келье, пережевывавших джунглеры и вспоминавших Джозайю, рассказывая ложь о том, какой великий ездок он был, как он раз улизнул от копов в Якиме, и разве не он жарил лучший хобо-шашлык во всех Штатах? Я чувствовал себя среди них молодым язычником. Мне хотелось сказать, что истории о том, как Джозайа испортил свою жизнь, ничего не говорят о человеке, и что для меня он был умнейшим сукиным сыном, которого я встретил на рельсах, и что мы должны извлечь уроки не из того дерьма, в которое он себя превратил, а из того человека, каким он мог бы стать, если б дал своей жизни хотя бы чуть более чем полу-попытку. Но когда настал мой черед говорить, я рассказал историю о том, как мы пили в пустом заброшенном доме к востоку от Феникса с ним и Салли-Скелетиной. Думаю, то, что я хотел сказать, ничего бы не значило для всех, кроме самого Джозайи.

Как только закончились похороны, жизнь За-Чертой вернулась в нормальное русло. Как будто ничего не произошло. Я пытался противостоять импульсу отдаться чувству облегчения, которое заставляло нас забыть об оставшейся в прошлом атаке, но пытался недостаточно сильно – через несколько дней я снова начал ходить рыбачить с Ойлисом Бруксом, а мы с Энни вернулись к поезду, и дерево, где все мы жили, вновь впало в свою привычную летаргическую атмосферу. На некоторое время я увеличил потребление джунглеров, и примерно в то же время Бобби Форстедт стал чуть резче настаивать на своей теории компьютерной игры, говоря, что повторяющаяся угроза фриттеров укладывается в нее очень хорошо, и что мы должны сделать попытку воздействовать на игру. Это был замечательный пример нашей реакции на шестьдесят три смерти. Реакция не была естественной, но предполагаю, я стал полноправным гражданином населения За-Чертой, и неестественные реакции моих сограждан больше не поражали меня, как выпадающие из всяких рамок. Но счастлив я не был. Энни и я становились все ближе, но наши отношения никуда не вели. Если бы мы были в реальном мире, мы, возможно, ушли бы с рельсов, нашли постоянную работу и выстроили некую совместную жизнь, но что можно выстроить, живя на дереве, словно дети в домике-скворешне на заднем дворе? Мы говорили о каком-то выходе, не имея никакой цели, кроме как убить время. Мы говорили о возвращении в мир, но наши разговоры были лишены энергии и никогда не были слишком серьезны.

Некоторые из жителей За-Чертой выли календари, записывая течение дней, но я не подхватил их привычку – дни в основном были настолько похожи, что казались одним долгим днем, исполосованным ночами, и я не видел смысла как-то отмечать их. Поэтому я вынужден лишь оценить, что примерно через три недели после нападения фриттеров все для меня вдруг перевернулось. Я рыбачил с Ойлисом, и в середине утра, так как не добились никакого успеха, сидя рядом в центре каменного выступа, мы решили попытать счастья, сидя на противоположных его концах. Ночью прошел дождь, солнце встало, ярко блистая в маленьких водоворотах, и рыбалка должна была быть хорошей, но ни у одного их нас ни разу даже не клюнуло. Единственная странность, на которую я обратил внимание – старцы смотали свои щупальца. Когда я сказал об этом Ойлису, спросив, видел ли он когда-нибудь такое, он сказал, что, может быть, и был денек, когда такое случалось прежде, но он не уверен. Потом он посоветовал мне сосредоточиться на рыбалке и надвинул на глаза козырек своей бейсбольной кепочки, сигналя этим, что его не интересует пустая болтовня. Мы сидели примерно в тридцати футах друг от друга, и я следил, как зеленая вода обтекает мою леску, как вдруг уголком глаза заметил рябь в центре протоки. Я уже хотел было привлечь внимание Ойлиса, но он прервал меня, закричав: "Попалась! Подай-ка острогу!"

Я вскарабкался на ноги, отряхивая задницу. "Большая?", спросил я, думая подойти и посмотреть, что он там зацепил.

"Я ее пока не чувствую", сказал он. "Она выжидает. Но да, очень большая."

Я оттирал въевшееся пятно известняка с колена, и как только я поднял глаза, вода, казалось, поднялась прямо перед Ойлисом, загнулась вперед, и что-то гигантское высунулось на половину тела из-под поверхности. Рыба. Больше всего она походила на громадного басса, но чешуйки были глиняно-коричневые, едва отличимые одна от другой, а во рту располагались двойные ряды треугольных зубов цвета старой слоновой кости. Она перегнулась в прыжке, склонив массивную, кажущуюся древней, голову в сторону Ойлиса, и в падении ртом – который был с гаражную дверь – накрыла Ойлиса и цапнула, укусив его с такой силой, что оторвала верхнюю половину старика, оставив нижнюю сидеть на выступе, дрожать и брызгать кровью.

Мне удалось лишь впоследствии сложить вместе подробности того, что я рассказываю, потому что в тот момент, когда все произошло, я был так ошеломлен, что не мог ничего делать, как только регистрировать события. Казалось, что какое-то громадное темное пятно с шумом вынырнуло из глубин, откусило половину тела Ойлиса и со всплеском исчезло, пустив вверх фонтан футов на сорок. Нижняя половина старика сидела секунду-другую, слегка покачиваясь. Несмотря на кровь, запятнавшую его бриджи и скалу, вид тела казался нереальным, какой-то картинкой. Потом огрызок опрокинулся в бурлящую воду. Я отпрянул к стене ущелья и обмочился. Мне кажется, я кричал. Я словно вжимался в стену, желая спрятаться в скале позади себя, уверенный, что тварь захочет выпрыгнуть снова и поиметь меня вторым блюдом. Я не мог мыслить, я был сплошной страх и трепет, не более разумен, чем птица, загипнотизированная змеей, уже опустев жизнью, понимая, что уже принадлежу смерти. Из замороженного состояния меня вывел только сухой, шуршащий звук сверху. Я поднял глаза и увидел, что ближайший старец опускает свое щупальце, готовясь к рыбалке теперь, когда опасность миновала. Остальные старцы делали то же самое. Вода продолжала течь, зеленая и безмятежная.

Я не был уверен, что смогу ходить, но все же ухитрился подойти к подъемнику и поднять себя на вершину ущелья. Там я уселся и задрожал, обняв свои задранные колени. Какая бы биохимия не была причиной страха, ей, видимо, требовалось ужасное количество тепла, ибо никогда еще я не чувствовал себя таким застывшим. И когда я слегка отогрелся, то сказал себе, что должен вернуться к Энни. Я хотел прикоснуться к ней, чтобы быть уверенным в ней, хоть в чем-то. Но я еще не был готов к столь долгой прогулке в одиночку. Я пристально смотрел на воду. Гладкая, как малахитовый пол. Я вообразил, как кровь Ойлиса розовыми ручейками течет под ее поверхностью, и это заставило меня двигаться. Всю дорогу назад к дереву голова моя полнилась темной тенью твари, которая не выходила из мыслей, пока я не оказался почти у дверей Энни. Когда я вошел, она взглянула поверх своей штопки и сказала радостно: "Ты рано вернулся! Поймал все, что нужно?"

Я сел на матрац лицом к ней и скрестил ноги, наклонился и положил голову ей на плечо. Она погладила мои волосы и тепло ее ладони подчеркнула тот холод, который все еще не отпускал меня. Я обнял ее, но она спросила: "Что это еще за вонь?" Она дотронулась до моего бедра, потом отдернула руку. "Ты обмочил штаны! Вон с моей постели!"

"Ойлис мертв", сказал я.

"Что?" она уставилась на меня. "Что случилось?"

Пока я рассказывал ей, пока описывал случившееся, то, что я хотел сделать становилось все яснее и яснее, пока в конце концов мысль не окрепла во мне, правильность ее форм стала четкой, как у рубина в бокале вина. "Я ухожу за Стену", сказал я. "Завтра же."

Энни слушала, опустив голову, теперь она взглянула на меня своим спокойным взглядом и сказала: "Это чудовищно… Ойлис… Но ты реагируешь слишком сильно."

"Пойдем со мной", сказал я.

Она покачала головой: "Я не могу."

"Энни… ради бога! Мы не можем больше просто сидеть здесь и дожидаться смерти."

"А что еще здесь делать? Все то же, что и в прошлом мире. И если существует мир по ту сторону Стены, он будет таким же, как и этот. Поэтому люди не делают ничего."

"Верно", сказал я. "Но это не значит, что они поступают правильно."

Какая-то парочка прошла снаружи, и без какой бы то ни было внятной причины, мы замолчали, словно хранили тайну, пока их голоса не затихли вдали.

"Я ухожу", сказал я. "И хочу, чтобы ты пошла со мной."

Она не смотрела на меня.

"Черт побери!", хлопнул я кулаком по матрацу. "Если бы в старом мире ты жила в стране, потерявшей двадцать пять процентов населения, ты сделала бы больше, чем просто сидела."

"Черта с два! Я бы оставалась там, где есть, и пыталась бы выстроить заново то, что разрушено. И так делала бы любая разумная личность."

"Ну, хорошо", сказал я. "Но этот мир не наш. Каждый год являются фриттеры… и те твари, что забрали Ойлиса. Каждый год у тебя шанс умереть примерно один к четырем."

"Поэтому ты хочешь бросить меня?"

"Я прошу тебя пойти со мной. Ты остаешься. Значит, это ты бросаешь меня."

"Ты ни капельки не изменился!", сказала она. "Ты все еще…"

"Нет, изменился! Мы оба изменились. И мы не хотим действовать как люди, которыми мы были раньше. Как парочка в доску пьяниц, что никак не могут договориться, каким вином убивать себя." Я положил ладони ей на плечи. "Ты же знаешь, что в этом я прав, Энни. Ты все время слоняешься возле этого поезда, потому что знаешь, что я прав. Оставаться здесь – это смерть." Я вспомнил Джозайю Тобина. "И она явится рано, а не поздно."

Она не шевельнулась и я продолжил: "Кто-нибудь еще видел такую рыбу, что сожрала Ойлиса?"

Она угрюмо ответила: "Какую ты ее описывал, откуда мне знать."

"Большой коричневый басс с громадными желтыми зубами", сказал я. "Он больше похож на картинку из детской книжки, чем на настоящую рыбу. Вроде чудовища, что нарисовал ребенок."

"Не думаю", ответила она. "По крайней мере, я не помню, чтобы о такой кто-нибудь рассказывал."

"Ты понимаешь, что происходит? Это место изобретает новые способы убивать нас. Здесь становится все хуже."

"Мне все равно, что ты говоришь, я не поеду!"

Молчание клином пало между нами.

"Что ж, я так и думал", сказал я.

"Я тоже." И через пару секунд она добавила: "Я не хочу, чтобы ты уходил."

Я устал спорить и не стал отвечать.

"Может, если б ты подождал еще немного", сказала она. "У нас есть еще год до того, как фриттеры явятся снова. Может, если б ты дал мне привыкнуть."

"Я так и делал. Пару часов назад я сидел с Ойлисом с нашими лесками в зеленой воде, а потом что-то вырвалось из ада и забрало его. Похоже, ничто уже не изменит моего решения уйти после такого зрелища, но сейчас я здесь с тобой, во все твоем уюте, и мне кажется, я могу снова сбиться на старый путь. Но это не значит, что именно так я и должен поступать." Я похлопал себя по голове. "Вот эта часть приказывает мне уматывать. Никогда прежде я не прислушивался к собственному разуму, всегда шел за своим сердцем, и все это лишь глубже хоронило меня в дерьме."

"Я понимаю! Значит, вот кто я – глубокое дерьмо!"

"Мне не хочется тебя убеждать. Ты же знаешь, что я не это имел в виду. Тебе тоже надо прислушаться к собственному разуму. Если прислушаешься, то мы уберемся из этого проклятого места всего за час."

Она секунду смотрела на меня, потом легла на бок, лицом к стене из листьев.

"Энни?"

"Просто уходи", сказала она тонким голосом.

Я улегся рядом, но она сказала: "Нет! Я хочу, чтобы ты ушел, раз уходишь."

Я хотел успокоить ее, положив руку на плечо. Она дернулась и свернулась калачиком. Словно сто фунтов мокрого цемента налили в мой череп, но и его было недостаточно, чтобы заглушить яркую точку убежденности, призывающую меня уходить. Я поднялся с постели и начал запихивать одежду в свой рюкзак. Несколько раз я останавливался и пытался снова убедить Энни присоединиться, но она не слушала меня. Я двигался все медленнее – мне не хотелось оставлять ее. Но все же я продолжал собираться, пока не упаковал все свои вещи. Я надел рюкзак и встал, глядя вниз на нее.

"Вот как ты хочешь это сделать?", спросил я.

"Это ты так хочешь. Я просто лежу."

Я выждал несколько секунд, думая, что она смягчится. Наконец, я сказал: "Я люблю тебя, Энни."

Эти слова заставили ее вздрогнуть, но она продолжала молчать.

Гораздо тяжелее было покидать Энни, чем когда-то Айлин – у меня не было виски, чтобы облегчить мне дорогу. Слезы жгли мне щеки и я раз десять решал возвращаться. Но что-то заставляло меня шагать, и я спустился с дерева, вышел на каменистый участок берега и встал, разглядывая стену джунглей на другом берегу реки. Бобби Форстедт и его светловолосая панк-подружка сидели на камнях, скрестив ноги. Они заслонили глаза от солнца, пробившегося сквозь тучи, и уставились на меня.

"Куда ты идешь?", спросил Бобби.

"На восток", ответил я. Мне не хотелось с ним говорить, но я понимал, что надо.

"Ни хрена себе!" Он вскарабкался на ноги. "Как ты решился?"

"Бобби, я не очень хочу разговаривать, окей? Иди к Энни, она тебе расскажет. Она наверху в своей келье."

"Нет, она не там." Его подружка ткнула в сторону дерева. "Вот она."

Энни вышла из тени дерева, волоча по земле свой рюкзак – должно быть, она упаковала его в рекордное время. На ней были линялые джинсы и старый свитер. Я заулыбался ей, но, подойдя, она заметно убавила мое удовольствие, сказав: "Лучше, если ты окажешься правым, сукин ты сын!"

Бобби сложил раструбом ладони и закричал: "Энни и Билли Пропащий уходят за Стену!" потом повторил еще раз, но вместо "уходят за Стену", крикнул "переходят на следующий уровень!". Люди появлялись из джунглей, спускались с дерева, и довольно быстро собралась толпа человек в двадцать – двадцать пять, спрашивающих, почему мы уходим, и чем они могут помочь. Энни стояла немо, и я как мог лучше отвечал на вопросы. Новость об Ойлисе несколько отрезвила настроение, но даже так, похоже, никто не врубался, почему же мы покидаем это место. Кроме, возможно, Писцинского. Он протолкался ко мне и вручил пакет сушеной рыбы, завернутой в листья, и баллончик красной краски.

"Я вроде как соображаю, что ты как раз из тех, кто идет за Стену", сказал он. "Но во мне такого, кажется, нет. Надеюсь, у тебя получится, Билли. Когда доберешься, черкни мне сообщение на поезде."

"Сделаю", сказал я, и мы пожали друг другу руки.

Подошли еще люди, принеся так много еды, что мы не смогли бы унести и половины. Энни начала обнимать друзей, кто-то запел, все делились едой, и я увидел, что событие превращается в обыкновенную пирушку, и устрашился, что если мы задержимся еще чуть дольше, то уже не вырвемся из нее. Я закричал: "Эй!", и продолжал кричать, пока не привлек всеобщего внимания. Потом я сказал: "Благодарю всех, кто пришел посмотреть, как мы отчаливаем! Мы это ценим! Но мы уходим немедленно!"

"Зачем такая спешка?", крикнул кто-то, и несколько человек засмеялись.

"Я скажу, зачем такая спешка", ответил я. "Это место что-то убило в нас. Оно заставило нас вести полужизнь. Наверное, одна из причин, что мы здесь осели, это то, что у большинства другой жизни никогда и не было. Но здесь происходит еще что-то, для чего у меня нет имени. Что-то заставляет нас просто сидеть и дожидаться смерти. Мне и Энни легко подождать и попировать. И, черт побери, после доброй пирушки недолго и поменять намерение. Но я не позволю, чтобы это произошло."

Какие-то люди с края толпы пошли прочь.

"Здесь нечего праздновать", продолжал я. "Мы не радуемся тому, что уходим. Мы бросаем жребий. Но так мы заставляем себя крутиться. Оставаться здесь, это то же самое, что даже не брать в руки кости. А ведь все, что вы здесь получите, вы уже знаете. Это знал Ойлис Брукс. Это знали Джозайя Тобин и Нэнси Саварес. И все остальные, кого нет здесь на пирушке, они это знают. Мы уходим, потому что это наш единственный шанс прорваться к чему-то лучшему. Здесь, За-Чертой, не место, чтобы строить жизнь. Здесь место, где можно собрать все свое дерьмо, прежде чем двигаться дальше. Здесь проклятое убежище для бездомных, но с красивым видом. Нам не предполагается жить здесь, нам предполагается остановиться здесь ненадолго, а потом уходить. Вот почему, мы уходим. Мы хотим отыскать наш дом."

Пока я говорил, толпа понемногу расходилась – осталось не более десятка. Писцинский, Бобби Форстедт с подружкой, еще кое-кто.

Я поправил рюкзак и сказал: "Благодарю за проводы. Может быть, мы еще увидимся с вами на пути." Потом я проложил себе дорогу до берега и собрался вброд переходить реку. Я не оглядывался, но слышал, что Энни плескается за мной, а кто-то крикнул: "Счастливых рельсов!" К тому времени, когда мы достигли другого берега, все разошлись, кроме Бобби Форстадта и его подружки, а они снова уселись в позу, как до меня, разговаривая и жестикулируя – Энни и я уже были закрытой темой в записных книжках Бобби. Говоря по правде, я чувствовал то же самое относительно За-Чертой. Люди, которых я встретил здесь, превратились в воспоминания, и мысленно я уже перешел через Стену. Дерево с его многоэтажной кроной и кельями, с его темными поблескивающими ветвями, снова выглядело руиной, и я догадался, что по-настоящему она всегда руиной и было.

x x x

Я наполовину ожидал, что джунгли попробуют помешать нашему отправлению, направив на нас легионы жуков, змей и всего прочего, чего только можно наслать на нас; однако путей мы достигли без происшествий. Черный поезд дожидался, загнувшись вокруг подножья зеленого холма. Молодой поезд, сверкающий, без рубцов. Я надеялся поехать на поезде Санта Клауса – я по крайней мере бы знал, что он сможет доехать. Мы забрались в один из вагонов и меньше чем через пять минут покатили.

Мне хотелось бы громогласно рассказать вам о путешествии, потому что оно заслуживает описания большого, яркого и шумного, однако мир не пел мне такую песню, и я ограничусь своим обычным голосом. Все началось достаточно ординарно. Энни продолжала злиться на меня за принуждение, но была более напугана, чем зла, и сидела, пришивая заплатки на колени джинсов. Я следил из дверей вагона за проносящимися холмами, думая, что, может быть, не стоило втравливать в это Энни, что, может быть, милосерднее было просто уйти, не проронив ни слова. Я рад был снова оказаться на ходу. Может быть, в этой вселенной и нет ни ритма, ни резона, но я не мог согласиться с тем, что кучка хобо попала За-Черту просто потому, что они все провалились в одну и ту же трещину, и хотя я тоже был испуган, как никогда раньше я испытывал восхищение. Я не просто разыскивал новое место, куда просочиться, не просто новый город, где я мог бы суетиться и продавать по дешевке талоны экстренной продовольственной помощи ради крэка; я ощущал себя исследователем, авантюристом, пронзающим неведомое. Может быть, это настроение было фальшивым, дутым, но уже очень давно я не воспринимал себя в таком ясном свете, и поэтому не желал портить ощущение слишком глубоким анализом ситуации.

Я попробовал заговорить с Энни, но до этого она еще не дошла. Тем не менее, когда мы отъехали примерно на милю, она подползла и пристроилась под моей рукой и так мы сидели добрый час, пока поезд не начал выкручиваться из холмов. В провалы меж ними мы видели, что под высоким солнцем разлеглась желтовато-зеленая равнина, а по ней рассыпаны ярко-голубые пятна озер. Пение ветра в поезде и ослепительный свет придавали всему надежду, как и густой запах гниющих болот, пока мы спускались на равнину. Она напоминала ту, что я пересек с Писцинским, покинув Кламат-Фоллс, с небольшими островками твердой почвы здесь и там, на которых росли деревья, чьи извитые стволы напомнили мне пинии Монтеррея, но листья их были лентообразными, полощась на ветру, словно вымпелы. Никаких следов жизни, хотя я предполагал, что в озерах, да и тех протоках, что питают их, водится рыба. Вид был радостный, но вскоре он надоел, нескончаемая панорама тростников, озер и корявых деревьев. Казалось, поезд летит мимо одной и той же сцены, повторяя ее снова и снова. Наше первоначальное возбуждение постепенно прошло, и мы уселись возле боковой стенки вагона, поедая сушеную рыбу и джунглеры, разговаривая, но только чуть-чуть, просто "Передай рыбу", "Хочешь воды?", или "Ты окей?". Скорее успокаивающий шум, чем разговор.

В полдень солнце припекло вагон и жара пробудила в нас ленивое желание. Мы занялись любовью на расстеленных спальных мешках, совершенно отличным образом от спортивного траханья, которым я занимался на поездах в прошлом, когда в дребезге вагонов и грохоте колес тонул любой человеческий звук, заставляя казаться, что весь шум связан с грубой неумеренностью акта. Тишина нашего поезда, нарушаемая лишь ветром, поддерживала нас, словно постель из мягкого шума, допуская нежность. Потом мы задремали, а когда проснулись, наступили сумерки, и горы впереди выглядели значительно ближе, их вершины, словно дым битвы, закрывали саваны темных облаков. Я прикинул, что в горах, если поезд сохранит нынешний темп, мы окажемся к утру, а потом, может быть, и узнаем, была ли это добрая идея или всего лишь витиеватая форма самоубийства. Жара спала, воздух становился холоднее, но вагон, согреваемый своей золотистой кровью, держал нас в относительном уюте. Мы набросили одеяла на плечи и, держась за руки, смотрели в двери.

Когда наступили плотные сумерки, далеко на равнине из тростников взлетело вверх нечто, показавшееся стаей громадных неуклюжих птиц. Их число нарастало, пока они не закрыли значительный кусок неба. Я заметил, что поезд прибавил скорость, а когда стая приблизилась, понял почему. Сотни черных одеялоподобных объектов, их поверхность колеблется под ветром, полет неровный, мечущийся, с провалами и скольжениями, чуть-чуть не дотягивающих до откровенных падений, тем не менее они непреклонно двигались в нашу сторону. "О черт!", воскликнула Энни и навалилась на дверь, наглухо закрыв ее. Я снова открыл ее на пару дюймов, чтобы видеть, а она сказала: "Ты спятил!", и силой попыталась снова закрыть ее.

"Нам надо видеть, что происходит", сказал я. "На случай, если придется прыгать."

"Прыгать в эту адскую дыру!", воскликнула она. "Такого быть не должно. А теперь закрой проклятую дверь!"

Я все продолжал удерживать дверь, и она закричала: "Черт побери, Билли! Ты держишь дверь открытой, а один из них может напасть и прорваться к нам внутрь! Ты этого захотел?"