Текст книги "Жара и лихорадка"

Автор книги: Люциан Воляновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Музыка замолкла, и диктор начал читать что-то по-малайски.

– Что он сказал? – спросил я доктора.

– Ничего для нас важного, прогноз погоды для рыбаков. Да, так о чем я говорил? Ах, да… Мы уже можем говорить о значительных достижениях и, кажется, стоим на правильном пути. Санитарные бригады добираются в самые отдаленные деревни; министерство по делам религии обратилось с призывом к жителям впускать бригады в свои дома. Правда, если в доме, кроме женщины, никого нет, зовут старосту и уже в его присутствии обрабатывают помещение. Чтобы дети охотнее принимали наши антималярийные таблетки, мы их вкладываем в банан… На аэродроме проверяются сезонные рабочие, приезжающие на нефтяные промыслы из Саравака. Подвергаются осмотру и паломники, возвращающиеся из Мекки, но пока мы не обнаружили среди них ни одного больного.

Комар украшает герб

– В этом году во всем султанате заболели малярией лишь семь человек, – продолжает доктор Мияири, потягивая чай из стакана, в котором постукивают кусочки льда, – среди них два солдата-гуркха из Непала… Успешное проведение акции «Бруней-003» во многом зависит от того, как сложится наше сотрудничество с индонезийскими властями…

Снова заговорил диктор. А я опять подумал: «Звезда моего счастья, свети мне всегда…»

Доктор Масато Мияири покачал головой и, довольно потирая руки, произнес:

– Вам, можно сказать, повезло, суббота – рабочий день, наши мудрецы не увидели луны…

Мы проговорили с доктором еще пару часов. Один за другим в домиках напротив гасли огни; служанка – малайская девушка опять налила нам в пиалы чай. Интересно устроен мир: во время войны оба врача, которые сейчас работают вместе и видятся каждый день, были на фронте, но только фронт их разделял – тогда было время убийств, а не исцеления. Доктор Франкс служил военным маляриологом в Индии и в Бирме, а мой собеседник – врачом в японском военном флоте, приданном экспедиционному корпусу на Яве…

Малярия в те годы была страшным бедствием для жителей оккупированного острова. Может быть, тогда и родилась у них мысль вернуться еще раз на этот остров, но только для того, чтобы воевать с комарами.

Когда доктор Мияири рано утром заехал за мной, чтобы отвезти на аэродром, я обратил внимание, что на дверцах его машины нарисован огромный комар.

« Сморщенная» вода

С нами летят: доктор Вильям Гордон Фитцпатрик, летчик – старший лейтенант Джон Блидон, сержант Джерри Хэлл, следящий за порядком у открытых дверей, санитарка Су Юн-хау (китаянка) и солдат летных частей Аванг Хамдун (малаец). Все прикреплены к потолку кабины тросом, с такой «пуповиной» можно гулять по кабине – не выпадешь. Через несколько минут полета мы садимся на шоссе (в это время дня движение по нему еще небольшое), где нас уже ждет медсестра Одри Лаури, которую подвез на машине муж. Она приветливо бросает пассажирам «Хэлло», а мне запросто кивает головой – для нее ежедневные полеты на вертолете вроде поездок на работу в трамвае…

Сержант Хэлл усаживается у открытых дверей, и, пока мы летим над густыми джунглями, он читает, не отрываясь, какой-то приключенческий роман в дешевом карманном издании. Кто-то дремлет… Из-за ужасного шума поговорить не удается. Доктор Фитцпатрик протягивает мне записку: «Вы О. К. [31]31
  О. К. – сокращенно от О’Кеу (англ.).


[Закрыть]?»

В отпет я зачеркиваю «вы» и вопросительный знак и подчеркиваю «О. К.», потому что на самом деле чувствую себя превосходно. Мы летим очень низко. Когда вертолет пролетает над озером, то порыв воздуха от его огромного пропеллера «морщит» поверхность воды, как пенку молока в крынке. Я заглядываю в карту. Снова получаю записку от доктора: «Летим в Дусун, но сначала ненадолго сядем в Меримбун, 12 домов, 153 жителя».

Сержант Хэлл откладывает книжку и делает нам знак, что сейчас будем приземляться. Мы летим почти над самой землей. Под нами на поляне лежит нечто вроде металлической решетки, на которую мы и садимся, ее кладут для того, чтобы вертолет не провалился в болото. Хэлл помогает малайцу вытащить из вертолета ящик с медикаментами. Высаживается одна из летевших женщин – она возьмет кровь у жителей, и мы захватим ее на обратном пути. Хэлл вскакивает в кабину и, прицепившись «пуповиной», садится в дверях на ветерке и погружается в чтение. Мы пробыли на земле 3 минуты 27 секунд.

Летим еще с полчаса. Приземляемся. Пока идет разгрузка, оба пилота усаживаются в сторонке и ждут. А доктор Фитцпатрик рассказывает мне:

– 268 кампонгов, т. е. деревень, мы поделили на 24 группы, в каждой одна деревня по своему местоположению считается главной. Радио Брунея за несколько дней оповещает деревенского старосту о нашем прилете. Кстати, он каждый раз удивляется, как это мы с ним разговариваем по радио. Получив от нас сообщение, он бьет в гонг, рассылает гонцов в отдаленные деревни, и, когда мы прилетаем, нас уже ждут крестьяне, которым надо оказать помощь. Если Же кто-то внезапно заболевает, мы превращаемся в скорую помощь. Но не всегда удается прилететь вовремя, потому что у старосты нет передатчика и ему трудно нас вызвать. Вы знаете, что интересно, – эти люди, которые в большинстве своем никогда не видели автомобиля, потому что ему по здешним болотам не пройти, знают наш вертолет и считают нормальным явлением его регулярные прилеты… Выключите на минутку магнитофон, и я вам что-то скажу… Уже? Мне давно пора на пенсию, но я не хочу уходить; наша работа так затягивает, что расстаться с ней очень трудно… Медицина, как вы знаете, не терпит пустоты. То есть я хочу сказать, когда уходит врач, на его место приходит колдун. Здесь теперь этого не будет. Когда я уйду, мое место займет врач-малаец и будет наблюдать за больными не хуже меня. Но надо еще подождать пару годков…

В палатке поставили стол. Медсестра вытащила из стерилизатора инструменты; больные спокойно ждали у вертолета. Доктор Фитцпатрик разговаривал с ними на местном наречии, расспрашивал о самочувствии тех, кто приходил в прошлый раз, интересовался, почему они не пришли сейчас.

Вокруг нас стояла непроходимая стена джунглей. Местные жители смотрели на приготовления врача как зачарованные. После оглушительного шума вертолета наступила тишина.

Неожиданно заплакала девчушка, у которой брали кровь, крупные слезы текли по ее коричневым щечкам, и сестра, как могла, старалась ее успокоить. Кровь, которую взяли у здешних жителей, мы отвезем в Бруней; к следующему прилету будет уже известно, как в этой деревне обстоят дела с «лихорадкой селезенки».

Плавание против течения

В Сараваке я все дальше уходил от цивилизации, будто спускался по лестнице в темный подвал. Саравак – это другой мир. Достаточно сказать, что там необходимы были два переводчика: один переводил с английского на китайский или малайский, а второй – с китайского или малайского на язык даяков, каянов или других племен, живущих в глубине острова Калимантан.

Все было похоже на то, как если бы, оказавшись в музее, где все экспонаты расположены в строгом хронологическом порядке, я из-за упрямства начал осмотр с самых последних современных экспонатов. Очередность была такой: реактивным самолетом в столицу Саравака – Кучинг, из Кучинга на турбовинтовом самолете в столицу Третьего округа – Сибу, из Сибы на китайском пароходике вверх до фактории Капит; когда-то этот небольшой форт контролировал движение по реке. Здесь есть кино, небольшая больница и несколько лавок, ведущих меновую торговлю с даяками. Выше пароход не шел, и я пересел в моторную лодку, а под конец плыл в лодке-однодеревке, которую уставшие гребцы и вытащили на берег.

Это свое путешествие я назвал бы так: «бегство от цивилизации». Писать о перелетах не буду, и без меня об этом известно предостаточно. Калимантан – это царство речного судоходства.

Итак, в Сибу мы сели на пароход. Мы – это китаец Као, санитарный инженер, работавший во Всемирной организации здравоохранения, и я. Као договорился с хозяином парохода, тоже китайцем, чтобы он оставил нам каюту на верхней палубе. Мой попутчик, очень милый человек, всегда улыбался: излагал ли он мне запутанное содержание китайское пьесы (мы ее смотрели в Сибу) в семи действиях и с двумястами трупами, или объяснял конструкцию деревянного туалета, который надо где-то построить…

Као – жизнелюб, он смеялся и тогда, когда не было ничего смешного. Содержание пьесы он изложил мне примерно так:

– … тогда Чинг, у которого, ха-ха-ха, дядя убил жену, ха-ха-ха, вынимает меч, ха-ха-ха, и убивает негодяя…

Переговоры с хозяином парохода проходили при мне, но сути я, к сожалению, не уловил, поскольку они разговаривали по-китайски. Мы его посетили в небольшой комнатушке на одной из боковых улочек в портовом квартале Сибу. Все зубы у него были золотыми. Признаюсь, меня всегда занимал вопрос: за счет чего процветают банки в Гонконге, Сингапуре или Кучинге, если тамошние китайцы вкладывают все свои сбережения в челюсть?

Последняя ночь в гостинице, потом осмотр небольшой, но довольно современной больницы, в которой вместе с китайцами и малайцами лежат и даяки, страдающие от одной и той же болезни. Вещь, доселе неслыханная. А что это даяки – ошибиться невозможно: у них характерные черты липа, а «опознавательными» знаками являются сложная татуировка шеи (особенно адамова яблока) и вытянутые мочки ушей.

После полудня садимся на пароход. Не будем обольщаться этим названием. В порту стоит старый моторный катер «Дисла», обшитый досками и фанерой. Видимо, когда-то дерево было покрашено в желтый и красный цвета, но краска с тех пор почти совсем облезла. Этот «ковчег» с людьми разных рас и племен на двое суток превращается в склад товаров и всякой живности: домашней птицы, крыс величиной с таксу, очень полезных, потому что они жрут тараканов, диких птиц в клетках, собак и котов, греющихся на солнышке. Каждый питается в отдельности. Малайцы-мусульмане с отвращением смотрят, как китайцы с аппетитом уминают рис с кисло-сладкой свининой или свинину со сладкими водорослями… Все это покупается в маленьких закусочных на берегу.

Као, который не первый раз плывет по этой реке, как трудолюбивый муравей, тащит в каюту дикие апельсины (они с горьковатым привкусом, но прекрасно пахнут), необычно пахнущие маленькие зеленые лимоны, банки с рисом и бамбуковыми побегами, несколько банок мясных и рыбных консервов. Все это, кроме фруктов, импортируется из Китайской Народной Республики, китайские товары не только дешевы, но и удовлетворяют вкусы всех здешних жителей.

Раздается прощальный гудок, пароход отходит от порта, и начинается тяжкая борьба с течением, с этой огромной массой воды, которая с гор спешит в море.

Капитан за решеткой

Пароход выходит на середину реки; капитан с небольшим чемоданчиком ходит среди пассажиров, собирая с них плату за проезд. Когда все заплатили, он уходит в свое «помещение», отгороженное тяжелой решеткой. Мы видим, как он старательно закрывается на большой замок – среди пассажиров могут быть пираты, которые грабят всех подряд, начиная с капитана.

Мы плывем по широкой реке с очень быстрым течением. Джунгли доходят буквально до самой воды. Огромные деревья уходят корнями в воду, а иногда в воде оказываются и ветки…

Джунгли, которые я видел с вертолета, а теперь с палубы парохода, производят одинаковое впечатление непроходимости. Стоит рулевому подвести пароход поближе к берегу, как его окутывает полумрак, хотя еще утро и во всю палит солнце. Эта масса деревьев так густо сплелась, что, наверное, правы те, кто утверждает, что обезьяна, прыгая с дерева на дерево, может проделать путь в тысячу километров, ни разу не спрыгнув на землю,

Примерно через час наш пароход оказывается в самой середине обширных зеленых плантаций перца. Мы плывем с десяток километров, а затем снова углубляемся по водной аллее в джунгли.

Среди пассажиров находится представитель племени ибан, мужчина с большим зобом и татуировкой на коже. Первые беседы, заметки, записи, первые снимки. Если малайцы никак не хотят сниматься, потому что для них фотоаппарат – это «глаз дьявола», то китайцы, даяки, да и все остальные пассажиры позируют весьма охотно. Еще путешественник Пигафетта, который посетил эти места в 1521 году, описывал, как там разговаривают с вождем: самый знатный из приближенных вождя передавал ему все, что хотели сказать с помощью приставленной к уху вождя бамбуковой трубки. Я задавал вопрос Као по-английски, он искал китайца, который знал малайский или какое-нибудь местное наречие, и тот повторял мой вопрос; ответ я получал таким же способом.

Ночь опустилась неожиданно, пароход шел в полной темноте. Какой-нибудь час назад за бортом еще вспыхивали огоньки рыбачьих лодок, с которых бросали острогу и тут же вытаскивали из реки с мечущейся рыбой.

Я не заметил, чтобы капитан или рулевой сверялись с картой. Босые, одетые в пропотевшие рубахи и засаленные шорты, они сменяли друг друга у штурвального колеса, направляя пароход то к левому, то к правому берегу. Как я ни всматривался, лишь с большим трудом мог различить границу между водой и джунглями. Какую же надо иметь память и чувство ориентации, чтобы вести пароход без всяких видимых знаков в полной темноте!

Время от времени с берега нам мигали неяркими огоньками небольшие деревушки. Каждый раз я диву давался, когда пароход приставал к берегу, где не было никакой пристани, чтобы высадить и забрать новых пассажиров.

Судно плывет вверх по реке, но одновременно приближается к берегу. Глушится мотор, и кажется, что мы стоим на месте. Когда вода начинает относить пароход вниз, капитан искусным маневром подводит его к самому берегу, и тут начинается целое представление: сначала с парохода летят узлы и узелки, потом связанная домашняя птица и, наконец, на берег ловко спрыгивают сами пассажиры. Эти люди, родившиеся и выросшие на великой реке, не испытывают никакого страха перед водной стихией. Вся высадка длится буквально несколько минут…

И снова шум мотора смешивается с ночным шумом джунглей. Люди, которые сошли с парохода, исчезли в густых зарослях мгновенно. Као, который видел уже все это не раз, лежит на подвесной койке, отгоняя комаров…

– Ты знаешь, – обращается он ко мне, – у здешних племен очень низкая сопротивляемость организма против тех болезней, которые завез сюда белый человек. Встречается туберкулез, разные детские заболевания. Медицина сделала тут большой шаг вперед. Но после того как вы увидите даяков в их «длинных домах», посмотрите на их колдовство и обряды, вам трудно будет поверить, что в 1967 году в Сараваке была сделана операция на сердце…

Мореплаватели и переводчики

В фактории Капит – оргия купания в горячей воде, последний бастион китайских прачек. Сюда же приплыли даяки за нужными им товарами в обмен на шкуры диких зверей. В Капите удобная пристань. Мы наблюдаем за приготовлениями к дальнейшему плаванию вверх по реке. Теперь у нас лодка с двумя новыми сильными моторами; вся команда – это рулевой и санитар-китаец, кстати, последний может объясняться с даяками и будет у нас за переводчика.

Мы закупаем подарки для будущих хозяев – сигареты, крепкую рисовую водку, а для первой жены вождя – набор ножей для разделывания рыбы.

Вечером знакомимся с местным избранным обществом, с интересом разглядываем друг друга. Ночью прогуливаемся вдоль реки, где идет разгрузка основного богатства страны – ценных пород дерева. Комары загоняют нас в дом. Рано утром Као стучит в дверь:

– Вставайте, через час отправляемся.

Я выглядываю в окно, тропический ливень льет как из ведра.

– Да, льет, – кивает Као головой, – но Сара’ее Мараис и Тео О-леонг говорят, что надо плыть: когда доберемся до места, ливень пройдет… Знаете, здесь они всегда правы. Не будем спорить, чтобы не задевать их самолюбия. Едем.

Два пакетика желтого китайского чая, немного риса и рыбные консервы в соевом соусе. Пока мы добегаем до лодки, промокаем до нитки. Укладываемся на дне лодки на матрасы. Наш багаж состоит из двух сумок. «Команда» – рулевой и китаец, по голым спинам которых стекает вода, меняются ролями: китаец пристраивается на носу и подает руками какие-то знаки, а рулевой запускает мотор и выводит лодку на середину реки. Дождь стучит по брезентовой крыше, и лодку нет-нет да и заносит на виражах. Я слышу, как рулевой и его помощник перекликаются друг с другом. Встать нельзя: здесь опасные омуты, и при такой скорости может выбросить из лодки.

Не могу понять, как команда может так долго находиться в подобном напряжении. После полудня ливень прекращается так внезапно, будто в небе закрыли кран. А мы несемся дальше и дальше.

Длинная ночь в «длинном доме»

Перед наступлением сумерек моторы глушат. Нас подхватывает сильное течение и сносит на несколько сот метров вниз, прямо к челнокам с гребцами, которые поджидают нас, чтобы доставить в деревню. Пересаживаемся только мы с Као, команда прибудет в деревню позднее. Конечно, можно было добраться до места и на моторке, но местный церемониал предписывает, чтобы почетных гостей до деревни довезли сами хозяева.

Еще несколько сот метров мы проплываем в полном молчании. Гребцы отлично сработались. Глядя, как их весла в такт ударяют по воде, кажется, что работает хорошо отлаженная машина.

Около гребцов сидят странные худые собаки. Пока мы будем гостить в деревне, они все время будут с нами. Надо сказать, что даяки никогда не расстаются с собаками, но обращаются с ними по принципу «кнута и пряника»: то гладят их и ласково с ними разговаривают, а то пнут босой пяткой так, что непонятно, как бедная псина остается жива.

По глиняному обрывистому берегу мы карабкаемся в деревню. Как и все поселения даяков, она расположена над самой водой; в ней три «длинных дома» (есть деревни, в которых по шесть домов). Два дома – около двухсот метров, а третий – около семисот метров в длину.

Что же такое «длинный дом»? И почему даяки их строят? Давайте поднимемся наверх, осторожно ступая по деревянному бревну с зарубками вместо ступенек, и поглядим на него сверху. Дом стоит на толстых сваях, грубо сколоченный пол поднят над землей на четыре метра. Под общей крышей каждая семья имеет отдельное помещение (соседи отделены друг от друга стеной). Вдоль всего дома идет общая для всех веранда, нечто среднее между коридором, клубом и гостиной. Добавлю от себя, что пол на веранде уложен кое-как и между досками большие щели. Надо быть очень внимательным, особенно ночью, если не хочешь сломать ногу или провалиться, что было бы не только опасно, но и неприятно. Дело в том, что у даяков не предусмотрено уединенное местечко, куда и король в далекой Европе ходит пешком. Когда надо выйти «по нужде», идут на веранду и облюбовывают себе местечко у общей стены. Все экскременты годами скапливаются под полом, и в «длинном доме» стоит невыносимая вонь. Я думаю, что в сезон дождей часть нечистот смывается в реку, но в другое время года под пол лучше не заглядывать.

«Длинный дом» – это не только особый вид постройки, но и особый образ жизни. Силой обстоятельств здесь создано нечто организационно целое, обусловленное кровными узами, дружбой, общей работой и, конечно, общим хозяйством. Соседей выбирают по личным симпатиям. Так и кажется, что даяки разрешили важную для человека проблему – не оставаться одиноким и в то же время быть независимым.

Другая сторона – чисто экономическая. Когда я увидел, как даяки примитивно обрабатывают лес, как они потом (буквально на себе) волокут деревья в деревню, мне стало ясно, что общая стена и все общее, что у них есть, экономит им много труда и позволяет тратить больше времени на добывание пропитания. В период

междоусобиц жители одного «длинного дома» организовали совместную оборону. Только благодаря ей они и могли сохранить свои головы.

Я не преувеличиваю. В помещении, в котором на расстеленном матрасе я провожу свою первую ночь, спят еще двадцать семь человек: мужчины, женщины, дети, в одиночку и парами. Это на полу. А со стен смотрит на вас угрюмый трофей – человеческие головы, тщательно прокопченные, чтобы лучше сохранялись. На вопрос, с каких они пор здесь висят, мои хозяева отвечают уклончиво. Правда у даяков нет чувства точного времени, а может, суть ответа потерялась во время перевода с даякского на китайский, а с китайского на английский.

^{Вот так стреляют отравленными стрелами. Это лишь «демонстрация», но охотники не всегда стреляли только «для вида»}

Эти человеческие головы, развешанные на стенах, не только не подходили для моего репортажа о «борьбе за здоровье человека», они, скорее, шли с ним вразрез. Но вряд ли можно было требовать от моих гостеприимных хозяев, чтобы они ради меня сняли со стен свои трофеи. Если б не они точно выпустили стрелу из бамбуковой трубки, так их головы висели бы на стенах в других «длинных домах». Я бы сказал, что даяк ошибается раз в жизни. Словом, кто лучше целится, тот дольше живет…

Но скажу откровенно, в эту на редкость долгую ночь прокопченные головы мешали мне куда меньше, чем ползающие по полу огромные насекомые да назойливые комары. Когда я зажигал электрический фонарик чтоб на месте преступления поймать особо надоедливую тварь, и луч света попадал на сморщенные личики на стене, я вполголоса повторял себе, как меценат из «Королевы Мадагаскара»: «Побойся бога, Мазуркевич! Мазуркевич, куда тебя занесло!»

Ужин для духов

Я думал, что рекорд по числу злобных насекомых принадлежит городу Дарвину в Северной Австралии, о котором говорят, что там не кусаются только бабочки. Но в Дарвине я спал не на полу, а в чистой постели.

Ночь в «длинном доме» не принесла с собой тишины. Слышно, как храпят соседи, как по деревянному полу переступают собаки своими тощими лапами, как стучит дождь по крыше, как кричат птицы. А едва лишь начало светать, поднялись женщины, чтобы развести огонь.

Это их ежедневная работа. Но сегодня день особенный, сегодня – Геваи Анти – праздник в честь тех, кто навсегда покинул дом. Может, они умерли от старости, а может, от лихорадки. Люди с побережья говорят: в их смерти виноват комар. Неужели же маленький комар может убить большого воина? Здесь чтут память и новорожденных, и глубоких стариков. Два дня в речной воде мок рис; приготовлены жбаны с вином или водкой (не знаю, как правильно назвать это варево, которое перегоняется из риса).

После полудня со стороны реки к дому направляется процессия, и мы вместе с нею; удары гонгов и барабанов должны предупредить духов, что готовится пиршество. Перед тем как войти в дом, главный распорядитель церемонии, украшенный перьями диких птиц, громко произносит:

– Приветствуйте гостей! Приветствуйте их с уважением!

По шаткому стволу мы входим в дом; стоящие на коленях девушки угощают нас чаркой с напитком. Траурного настроения нет, это ведь не поминки, а, скорее, повод выпить и повеселиться. Пьют не спеша, одну чарку за другой. Яркая, разноцветная толпа сидит на полу, внимательно слушая приветственные речи и тосты. Главный распорядитель произносит тост за даякско-польскую дружбу (!!!), и мое желание изловчиться, чтобы вообще не притронуться к этому зелью, пресекается в корне! К счастью, «вступление», изобилующее тостами и требующее активного в нем участия, подходит к концу, и начинается само пиршество.

Я делаю подряд несколько снимков, мой попутчик тут же напоминает, что я могу перезарядить свой аппарат только в Корате… Магнитофон записывает церемониальные заклинания…

Перед нами ставят маленькие мисочки с хлебом, кусочками мяса, с четвертушкой цыпленка и другой едой. Это и есть ужин для духов умерших жителей деревни.

Главный распорядитель, держа за лапы связанного живого петуха, размахивает им над нашими головами и произносит заклинание. Списанное затем с магнитофона и переведенное с помощью двух переводчиков, оно звучит примерно так: «Гости, я нахожусь здесь, чтобы приветствовать вас. Я размахиваю этим жертвенным петухом над вашими головами, чтобы соблюсти обычаи предков. Если кто-нибудь из вас видел плохие сны или заметил, что над вами висит проклятие, это изменит вашу судьбу. Вы прибыли к нам из дальних деревень. Вас видно. Здесь с нами духи наших предков. Они между нами. Их не видно. Я приношу им эту жертву. Я здесь для того, чтобы молить духов о благословении и достатке для вас и для нас. Благословения на долгие годы…»

Неожиданный взмах ножа, крик петуха, и каскад его цветных перьев знаменует собой и конец речи и конец жизни жертвенного петуха. Он дергается, кровь его брызжет на мисочки с едой для духов. Девушки подают нам новые чарки с напитком, а обрызганные кровью мисочки с едой ставятся на порог дома.

Начинаются танцы, которые длятся несколько часов. Танцует главный распорядитель, танцуют девушки, отдельно – мужчины. Танец рассказывает обо всем, что имеет значение в повседневной жизни даяков: о ссорах, о сборах риса, об охоте, о любви и смерти.

Сонные ребятишки снуют по углам и наконец засыпают где попало, но только не в своей постели. Молодые девушки сначала сторонятся чужестранцев, но время и вино делают свое дело. Праздник в «длинном доме» заканчивается весельем; отныне нельзя вспоминать тех, кто ушел из деревни, ушел туда, где вечно счастливые даяки охотятся на зверей, где они всегда сыты, веселы и никогда не болеют.

Малярия вчера, сегодня и завтра

Прозаическая действительность «длинного дома», которая неотвратимо наступит на рассвете после окончания пиршества, очень далека от того рая, где даяки не будут знать никаких болезней.

Путешествуя по странам, где люди болеют малярией, я вспоминал некоего американского журналиста Джозефа, заведовавшего отделом путешествий журнала «Эсквайр». Когда я с ним познакомился, он был уже человеком пожилым и, кажется, наездил столько километров, сколько не налетал ни один летчик регулярных авиационных линий.

Джозеф рассказывал, что во время нападения Японии на Китай он находился в Чунцине. Однажды к нему явился его родственник, кстати, его коллега по профессии, который в клубе для иностранных журналистов во всеуслышание заявил, что приехал собрать материал для своей книги о Китае. Он собирался пробыть там три дня и снова вернуться в Штаты.

– Дружище, – обратился к нему кто-то из присутствовавших, – Китай – это ведь древняя страна, огромная территория, множество народностей, сложные проблемы. А ты хочешь три дня просидеть в одном городе и написать книгу о всей стране.

– Да, – ответил он, нисколько не смутившись, – все, что я хочу сообщить читателю, я выражу в одном заголовке…

– Хм… и какой же будет заголовок?

– «Китай вчера, сегодня, завтра».

Над моей повестью о малярии нависла угроза повторения такого же заголовка. Как кратко написать о том, что с незапамятных времен губило человечество?

Перечислять «бедствия», описанные еще в китайской и халдейской литературе, длинно и нудно. Как же коротко написать о положении в Македонии во время первой мировой войны, когда осенью 1916 года главнокомандующий французскими войсками сообщал в Париж, что малярия «уложила его армию в госпиталь», когда в английской армии болели в том же году 30 тысяч человек, а через год уже 70, когда малярия настигла и немецкие войска, т. е. практически все армии в Македонии были выведены из строя?

Как вкратце передать драму, о которой рассказал сэр Гордон Коуэлл? Во время первой мировой войны, когда он служил в Восточной Африке, на каждую тысячу солдат приходилось 1422 заболевания – некоторые побывали в госпитале не один раз.

А сколько томов заняло бы описание поисков действенного лекарства! Если бы у немцев во время первой мировой войны был хинин, они бы не искали заменителя. В 1939 году они получили хлорокин, но при дальнейших исследованиях обнаружили его токсичность и отказались от применения этого лекарства. Французские же армии правительства Виши, находившиеся в Африке, они продолжали снабжать хлорокином. Там он попал «в плен», т. е. в руки американцев. Последние установили, что опасения немцев были напрасны, и защищали им свои войска от малярии.

Мне хочется в этой главе написать о людях, которые жертвовали собой ради спасения человечества. Из целой армии безымянных героев я выбрал и описал судьбы только очень немногих.

Пусть на века останется память о докторе Мансоне из Лондона. Он подсадил комара, насосавшегося крови малярийного больного, на плечо собственного сына. И личная трагедия врача, искусственно заразившего сына, стала его победой, ибо он доказал, что болезнь передается именно таким путем. Нетрудно представить себе, какие противоречивые чувства терзали тогда его совесть.

Эти рассказы послужили бы лишь эпизодами главы «Малярия вчера». В главе «Малярия сегодня» я рассказал бы об историческом решении скоординировать усилия народов всего мира в борьбе против малярии, о том, что происходило на фронтах сражений. Ну, а глава «Малярия завтра»?

С 80 комарами вокруг света

Выглядело это несколько таинственно. Повторялись одни и те же сцены, хотя по разным сценариям, но в одном режиссерском решении и с одним и тем же актером в главной роли. Место действия – аэропорт в Лондоне, Женеве, Нью-Дели, Вашингтоне или любой другой, лежащий на оживленной международной трассе. Реактивный лайнер готовится к дальней дороге: заправляется горючим, принимает почту, багаж, продовольствие для пассажиров.

За полчаса до отлета в самолет поднимается худой, седовласый пожилой человек с картонными коробками из-под мороженого. Если мы к ним приглядимся, то увидим, что у коробок вместо крышки и дна – частая металлическая сетка.

Этого человека, который первым поднимается в самолет, зовут Вильям Н. Салливан, он энтомолог; Всемирная организация здравоохранения «одолжила» его у министерства сельского хозяйства США. Доктор Салливан здоровается с экипажем, а потом «представляет» пассажиров, которых везет в клетках (коробки действительно напоминают клетки). В них – живые комары трех видов, и, поверьте, один вид хуже другого. Комары, естественно, кусаются, но самое страшное не это, а те болезни, которые они разносят, потому что за короткий срок могли бы отправить на тот свет весь род человеческий.

Доктор Салливан обращается к экипажу с просьбой помочь ему в интересном эксперименте. Его результаты могут представлять интерес для тебя, читатель, для меня и для всех людей на земле.

« Убрать шасси!»

Ученый разместил свои клетки в местах, где – как показывают наблюдения – охотнее всего пристраиваются комары, когда они путешествуют по собственному желанию, а не в клетках, но с не объявленным в декларации багажом в виде заразных болезней.

Заняли свои места и пассажиры. Им объявляют о проводимом эксперименте, который должен начаться или, вернее, продолжиться на очередном отрезке намеченной трассы.