Текст книги "Ветеран"

Автор книги: Любовь Рябикина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Начальство в городе благосклонно относилось к старому леснику, выделив даже персональный генератор, работавший на солярке, чтоб Полозов мог смотреть телевизор и освещать дом. Лошади появились в его хозяйстве еще в первый год работы лесником.

Тогда эти леса были буквально нашпигованы минами, гранатами, всевозможным оружием. Молодому леснику приходилось туго. Сколько угроз он услышал от местных мужиков, вернувшихся с войны и решивших строить дома на пепелищах! Но не сдался и не дал вырубить строевые сосны у озера и на взгорках у болот. Тогда деревья еще не вошли в силу, но на них точили зубы многие.

В сорок седьмом женился на двадцатидвухлетней Катерине, которую видел всего–то раз пять или шесть. Только после этих коротких встречь запали парню в сердце серые грустные глаза. Мужиков и молодых ребят в селах было мало и девушка считалась перестарком. Слишком много в селах имелось девчонок значительно моложе. Исподволь начал распрашивать о девушке людей.

Отец Кати погиб на войне и мать осталась с тремя дочерьми на руках. В один из вечеров Иван явился в дом вдовы и без обиняков попросил руку старшей дочери. Сватовство молодого лесника обрадовало и удивило вдову. Катя ответила согласием и уже через пару недель переехала жить в его времянку у озера. Женой и матерью она оказалась хорошей.

Со временем хозяйство разрослось, благодаря стараниям жены и даже когда Катерины не стало, Митрич не стал его нарушать. Научился доить коров и сажать семена овощей, ухаживать за кроликами и комнатными цветами, что было прерогативой жены. За год понемногу привык к одиночеству. Часто разговаривал со скотиной, чтоб слышать собственный голос.

Излишки продуктов, которые сам был не в состоянии съесть, натолкнули на мысль попробовать продать их в городе. К тому же это была возможность пообщаться с людьми. Вначале стеснялся стоять в ряду среди торговок, затем привык и даже понравилось. За один день умудрялся узнавать все городские новости, произошедшие за неделю. Цены он никогда не заламывал, продавая товар дешевле, чем остальные продавцы и народ к нему тянулся. Торговцы злились и ругали его, но ничего сделать так и не смогли. В конце концов смирились. К тому же старик приезжал на рынок лишь в один из выходных, все остальное время отдавая работе.

Долгими зимними вечерами Полозов с удовольствием плел корзины, корзиночки, плоские тарелки и туеса. Изготовлял на заказ корзинки на полозьях для детей и даже стулья со спинками, столы и диванчики. Мастерил берестяные короба или лепил глиняные горшки, на которые внезапно появился большой спрос. Иван Дмитриевич оказался единственным горшечным мастером на весь район.

С ранней весны до поздней осени, делая обход, собирал лекарственные травы, мечтая передать однажды свои знания внукам. Летом заготовлял березовые и дубовые веники для городской бани, с которой имел негласную договоренность. В общем дел хватало и все вроде бы шло хорошо, если бы не беспокойство за младшую дочь, но теперь и эта проблема отпала…

Валентина за неделю сумела привести дом в порядок. Девчонки, вдруг осознавшие, что бояться больше некого, активно помогали матери. Об отце и городской жизни не вспоминали. Вместе с матерью отмывали потолок и стены, возвращая им янтарный свет. Протирали мебель и портреты, часто расспрашивая Валентину про дядей, тетку и двоюродных братьев–сестер, которых почти не знали. По утрам и вечерам пристрастились бегать за грибами и ягодами, узнав у деда, сколько стоит данная продукция зимой.

По всему дому висели низки с порезанными грибами. Дом буквально пропах грибным духом. В специальных сушилках подсыхали ягоды. Валентина каждый день топила печь, чтобы досушить чернику, голубику и даже малину. Ледник был заполнен глиняными кувшинчиками с «живым» вареньем. Оно было сварено без сахара. Стояли банки, корчаги и бочонки с солеными и маринованными грибами, огурцами, помидорами, соленой зеленью и прочими дарами природы.

Окрестности кордона девчонки знали, так как бывали здесь с раннего возраста. Обе не боялись заблудиться. К тому же с ними всегда бегал Трезор. Уже на третий день после приезда сестрички случайно подслушали разговор деда и матери, что еще больше укрепило их в желании помогать старшим.

В тот день Марина и Света около часа чистили кроличьи клетки, весело переговариваясь. Кролики оказались такими милыми и забавными, что они решили попросить деда разрешить им взять уход за ушастиками на себя. Наконец работа была закончена и сестры направились в дощатый летник, где находились родные…

Валентина все еще побаивалась, что не сможет поднять детей одна и временами подумывала вернуться в город к мужу. Порой не выдерживала и высказывала свои мысли вслух. Отец каждый раз пытался ее успокоить, но навязчивые мысли не уходили. Вот и в этот вечер отец и дочь разговаривали о будущем девчонок, думая, что находятся одни. Маринка и Светка уже готовые ворваться в гончарную мастерскую с криками, замерли за стенкой, услышав слова матери:

– …боюсь я, пап. Вот ушла, а как не справлюсь? Я ведь имела по закону половину жилья. Наверно, стоило разменять или вернуться и жить с Вадимом, хотя бы ради деток. Им ведь отец нужен…

Обе девочки переглянулись и приникли к щели между досок…

Митрич крутил гончарный круг босыми ногами. Валентина разминала глину в тазу. Вся посуда, имевшаяся в доме, была вылеплена руками отца. Покупными были лишь чугуны–ведерники, в которых варили пойло для скотины, да пара кастрюль. Женщина и сама могла лепить посуду, но сейчас работала подмастерьем, понимая, что навыки подрастеряла за годы городской жизни, а к выходным надо было налепить посуды побольше. Успеть обжечь ее и отглазировать. Этому способствовала солнечная погода. Глиняные изделия быстро просыхали на солнце и отправлялись в печь. Старик вскинул голову. Внимательно взглянул на дочь и уверенно произнес:

– Сдалась тебе Вадькина квартира! Там больше нервов потратишь. Ты и так вон вся осунулась. На себя не похожа. Нет, Валентина, пропади она пропадом та квартира. И папаша такой девчонкам не нужен. Что он сделал хорошего для них? У Маринки до сих пор синяк не сошел. Никуда вы не вернетесь! Я не допущу. Пока еще здоровьем Бог не обидел, воспитаю… – Помолчав, добавил: – Главное, что теперь не надо вздрагивать по ночам – а какой он там пришел? И вообще… Если удастся нынче побольше грибов с ягодами заготовить, в область поеду. Девчонки–то вон стараются! Попробую с рестораном договориться. Говорят, на сухие грибы спрос большой. У меня скоплено от торговли, да зарплата. Девчонкам все к школе закупим и еще останется, так что не переживай. Проживем. Главное, что ты и они спокойны…

Валентина начала было возражать:

– Папа, девчонкам развиваться надо. В городе в школе уже про какой–то лингафонный кабинет говорили…

Ворвавшиеся дочери навсегда оборвали этот спор. Маринка, глядя полными слез глазами на мать, сказала:

– Мамочка, я не поеду в город. Лучше в озере утоплюсь…

Светка, еще плохо соображавшая, поддержала:

– И я тоже! Папка злой! Я не люблю его и не поеду!

Взрослые замерли. Митрич даже забыл про вращение круга, смяв почти вылепленный кувшин. А старшая дочь попросила:

– Мама, мы все–все будем делать и не надо нам ничего покупать. Мы ничего просить не будем. Даже конфет не надо. Только ты не переезжай в город! У дедушки так хорошо…

Обе неожиданно расплакались и обнялись, уткнувшись друг другу в плечо. Валентина вскочила. Забыв про грязные руки, обхватила дочерей за плечики и прижала к себе, беспорядочно целуя в светлые волосы то одну, то другую. По ее щекам тоже текли слезы. Она с трудом сказала сквозь рыдания:

– Не хотите – не поедем. Вы только не ревите обе…

Митрич от этой сцены несколько раз судорожно сглотнул и склонился над смятым кувшином, чтоб не показать выступивших слез. Больше Валентина разговора о переезде в город не начинала…

С этого дня обе девочки старались помогать матери и деду во всем, не отказываясь ни от какой работы. В ближайшие выходные Маринка упросила деда взять ее с собой на рынок. Сестрички накануне вечером сбегали за грибами и насобирали их большую корзину. Перебрали по сортам и поставили на ледник, чтоб не испортились. Там же стояли собранные днем ведра с черникой, черной и красной смородиной, янтарным крыжовником и бордовой вишней. Поблескивали запотевшими бочками огурцы и яблоки в тазах. Белели в корзине яйца. В общем, снова набралась целая телега…

Дед и внучка выехали на рассвете, примостившись на самом краешке телеги. Полозову не хотелось гнать коня. Вокруг стоял серый прохладный рассвет с легким туманом. Ехали не спеша. Чубчик мерно шагал по дороге, таща груженый воз. Его шаги далеко разносились по округе.

По дороге Маринка заснула, привалившись к теплому боку деда. Тот покосился на ребенка и улыбнулся в густые усы. Осторожно стащив с себя куртку, укрыл внучку и пристроил ее голову поудобнее на приготовленных к продаже корзинках.

Чубчик шел неспешно, помахивая головой и обмахиваясь хвостом от надоедных мошек. Вокруг застыл лес. Птицы еще только начали пробуждаться. В низинах и у не большого, но непроходимого, болота, где была проложена гать, висел клочковатый туман. Несколько раз утробно вскрикнула выпь, пугая все живое и заставив коня вздрогнуть. Прошелестели чьи–то крылья в вышине. Испуганно тенькнула кем–то потревоженная синица–лазоревка. Наконец лес остался позади. Груженая телега прокатила по просыпавшемуся селу, направляясь к городу…

Маринка проснулась от стука кованых копыт по мостовой. Под курткой деда было тепло. Приоткрыв один глаз и убедившись, что до города еще не доехали, вновь заснула…

Митрич удивленно констатировал за ужином:

– Валь, а Маринка–то мне хорошо помогла! Представляешь, пока я отвешивал, она всю посуду и несколько корзинок продала. Яйца распродала. Ягоды в стаканчики отмеряла. Может, мне ее и в слудующую субботу взять?

Девчонка возразила:

– На этот раз Светка поедет! Мы с ней договорились. Деда, тут у меня предложение есть…

Мать и дед насторожились. Митрич усмехнулся:

– Ну, высказывай, коль предложение. Послушаем…

Маринка посмотрела на взрослых по очереди, а затем выдала:

– На штучный товар надо ценники заранее повесить, тогда все ясно будет. А к травам объяснения написать крупными буквами, чтоб все знали и не спрашивали по сто раз. Их бы и больше покупали, но многие не знают, от чего применять. Ты меня научи их собирать и искать…

Полозов улыбнулся, вспомнив свою мечту о передаче знаний внукам:

– Дело говоришь! Я об этом подумывал, да все руки не доходили. Вот и займитесь со Светланкой надписями на неделе. Она хоть и в первый класс пойдет, но знаю, что писать уже умеет, благодаря тебе. Я вам про травы все объясню, пока горшки леплю…

Прошло пять лет. Девчонки подросли. Марине стукнуло четырнадцать, а Светлане двенадцать. Обе за это время многому научились от деда, хотя пристрастия у обоих оказались разными. Маринка любила охоту, весной и осенью отправляясь с дедом на уток с гусями, а зимой с удовольствием участвовала в облавах на волка. Стреляла зайцев и лис. Мечтательная Света часто бродила по лугам с корзинкой, собирая травы, корешки, листочки. Зато обе обожали рыбачить и частенько по вечерам сидели с удочками где–нибудь под ивами. Митрич, как и хотел, передал внучкам свои знания.

Валентина давно развелась с мужем и теперь чувствовала себя спокойно. Иногда она мысленно спрашивала себя: «А что мне мешало пораньше уйти от Вадима? Ведь не было бы нескольких лет сплошных мучений и боли». За это время она поправилась и теперь верила, что с помощью отца подымет дочерей. Вадим никаких алиментов не платил и она даже не знала жив ли бывший, но Валю это больше не интересовало. Даже брошенная квартира, в которую было вложено столько ее труда, больше не волновала. Жизнь катилась тихо и спокойно, принося ежедневно чувство умиротворения и покоя…

Перестройка явилась громом среди ясного неба для большинства населения России. Предприятия закрывались одно за другим, а на тех, что еще работали, по полгода и больше не платили зарплаты. Накопления на сберкнижках обесценились. В магазинах практически не стало продуктов. Имелись перебои даже с хлебом. Люди с трудом сводили концы с концами, проклиная новую власть. Вспоминали прежнюю неспешную жизнь при Советской власти со щемящей тоской.

Никто не знал, что собственно происходит в стране и не понимал, как выжить в хаосе неожиданно нагрянувших перемен, каждая из которых почему–то ничего хорошего народу не приносила. Многочисленые обещания и посулы оказывались блефом. Фирмы–пирамиды строились и тут же исчезали, забирая у населения огромной страны последние деньги. Народ нищал. Поля, совсем недавно засеянные сплошь и рядом злаками, льном и прочими культурами, зарастали на глазах. Колхозы разваливались, поголовье элитного скота нарушалось без сожаления. Всеобщая растерянность и страх перед будущим подтолкнули российскую глубинку к беспробудному пьянству.

Лишь отдельные личности смогли противопоставить себя наступившему беспределу, обеспечивая всем необходимым не только свои семьи, но и живущих рядом. Пока таких людей было не так много, зато бандитские группировки росли не по дням, а по часам, облагая грабительскими налогами каждого, кто хотел заработать на жизнь. Эти группировки, пользуясь всеобщим непониманием, легко прибрали к рукам растерянную страну и теперь жили припеваючи за счет крови и слез народа. Под бандитским присмотром оказались многие города России. Причем банды стали интернациональными.

Милиция ничего не могла с этим поделать. Ведь в ее рядах царила та же самая растерянность. Некоторые начальники, сориентировавшись в обстановке и понимая, что пока ничего не смогут сделать с охватившей страну преступностью, предпочли получать деньги от бандитов, закрывая глаза на многое…

Появления Митрича на городском рынке всегда ждали с нетерпением, но теперь особенно. Шел третий год перестройки. Люди по субботам занимали очередь возле рынка еще потемну, не подпуская к «лесникову месту» никого из приезжих торгашей, которых развелось настолько много, что места под навесом перестало хватать. Едва старая телега или сани появлялись из–за угла, как к ним устремлялись ожидавшие люди, на ходу приветствуя лесника:

– Здорово, Митрич! Как живешь–можешь? Как дочь и внучки?

– Чего привез? Мы уж ждем давненько…

– Цены не взвинтил? Тут наши городские спекулянты вобще озверели!

Старик отмахивался, распрягая коня и в зависимости от погоды накидывая Чубчику на спину попону или напротив, уводя в тень:

– Я еще совесть имею! Как было в прошлый раз, так и нонче. Вон, девчонки мои список составили. Глядите!

С каждым приездом Полозов замечал, что торговцев становится все больше. В основном это были выходцы с южных республик. Русских среди них становилось все меньше. Даже вездесущая и острая на язык торговка Глафира была «выжата» с рынка чужаками. Южане подъезжали на машинах, тяжело осевших от тяжкого груза. Раскладывали товар по столикам, нудно зазывая и даже хватая за рукава каждого, кто хотя бы приостановился рядом. Цены на продукты сильно взлетели и кого–то в верхах видимо это очень устраивало.

По субботам девчонки учились и Митрич ездил один. Ставил столик с неизменными весами–уточками и клал рядом безмен. Протягивал первоочередникам большую картонку с крупно написанными названиями товара и ценами. На коробки с травами выкладывал около полусотни картонок с названиями трав и перечнем болячек, от которых данная трава поможет с подробным описанием способа применения. Очень часто травы указывались в смеси с другими растениями. Так было легче для покупателя. В последнее время сухие травы расходились хорошо, так как большинство населения не могло позволить себе купить даже лекарство в аптеке.

Полозов по–прежнему продавал все на порядок ниже. Продавцы на рынке из себя выходили, едва он появлялся:

– Опять ты появился, дед! Сколько тебе говорить, не сбивай цену!

– Торгуй как все!

Полозов обычно оглядывал чужие лица и спокойно заявлял:

– А вы, милые, свое–то хозяйство имеете? Некогда мне по вашим ценам продавать. Тут как бы побыстрей, да домой. Пить–есть каждый день надо, а мужицкие руки только у меня. Вон внучек поднять надо. В люди вывести. И как я торгую, почем продаю, вас это не касается. Я же вам не указываю, вот и вы меня не задевайте…

Обязательно находился кто–то, предлагавший:

– Продавай мне свой товар и едь отсюда!

Очередь к Полозову заметно настораживалась, а Митрич решительно отказывался:

– А я еще и с людьми пообщаться хочу. Новости узнать. У вас вон какие цены заломлены! Бога бы побоялись, народ так грабить…

Кидая свирепые взгляды и ругаясь на всех языках бывшего Советского Союза, торговцы отходили, издали наблюдая за бойкой торговлей старика.

Корзины в последнее время никто не покупал и Митрич прихватывал их с собой не больше четырех. Глиняная посуда оказалась теперь маловостребованной и лесник привозил с собой по паре единиц каждого изделия. Остальное место на телеге занимали продукты: картошка, морковь, свекла, соленья–варенья, сухие грибы–ягоды, лекарственные травы, мясные и молочные продукты, соленое сало и конечно рыба, которую Полозов с внучками ловили постоянно.

Зарплату леснику почти перестали платить и семейство жило своим хозяйством, впрочем не испытывая от этого никакой нужды. С питанием проблем не было, а шить и вязать одежду для себя девчонки умели, тем более, что накупленных тканей после бабушки Кати остался целый сундук. С шерстью проблем тоже не возникало. Электропрялка исправно поставляла нитки, которые можно было покрасить в любой цвет. Проблему хлеба решили еще два года назад, когда перестройка только начиналась. Дальновидный Митрич сеял у дома рожь и пшеницу, дополнительно распахав дальше по берегу озера два участка, благо навоза было вдосталь. Имелась и тягловая сила в виде четырех лошадей.

Под навесом, в стороне от дома, стояло с десяток пятисотлитровых бочек с соляркой. Электричество и насос в доме продолжали работать, хотя пользовались ими не часто, приберегая топливо для лета, когда без водяного насоса было не обойтись. Да и времени на просмотры телевизора не хватало. Пару раз Полозов договаривался с заезжими шоферами и покупал у них дизельное топливо, уже давно приучив себя прихватывать на рынок пустые десятилитровые канистры.

Валентина молола зерно на ручной мельнице и сама выпекала хлеб в печи, невольно копируя собственную мать. Катерине часто приходилось печь хлеба самой, чтоб не бегать в сельский магазин за пять километров…

Марина превратилась в красивую девушку с длинными русыми волосами и задумчивыми глазами. Одноклассники и даже деревенские парни постарше не раз приглашали ее на свидания, но девчонка отказывалась. Она заканчивала десятый класс, собираясь поступать в лесотехникум. Жизнь у озера подтолкнула ее принять решение в пользу леса. Младшая сестренка собиралась пойти по ее стопам и не скрывала от деда своей мечты стать лесником, как и он. Митрич откровенно радовался такому решению и часто говорил Валентине:

– Хоть кто–то свой меня заменит на участке. Жаль чужому отдавать. Прикипел я к озеру…

Отсутствие на кордоне ребят девчонок отнюдь не тяготило. Они успевали наглядеться на противоположный пол в школе и вовсе не горели желанием увидеть кого–либо из одноклассников еще и после школы. Сестры жили дружно, стараясь помогать друг другу во всем. Работы хватало. Если выпадала свободная минутка, обе убегали в лес собирать травы, шили или вязали. До выпускного вечера Марины оставалось почти два месяца…

В одну из суббот, когда торговля у Митрича подходила к концу, к нему неспешно подошли трое здоровяков. Остановились в сторонке, наблюдая. Все трое жевали жвачку, чавкая и часто надувая пузыри. Крепыш справа лениво поигрывал короткой серебристой цепочкой, подкидывая и ловя ее. Парни дождались, когда отойдет последняя женщина, скупив у лесника остатки овощей. Полозов заметил, как насторожились остальные торговцы, поглядывая на подходившую к леснику троицу. Некоторые кавказцы смотрели на старика с откровенным злорадством.

Митрич, преспокойно сворачивавший опустевшие мешки, окинул остановившихся парней спокойным взглядом и сказал:

– Если вы купить чего пришли, то у меня уже ничего не осталось. Приходите в следующую субботу…

Здоровенный лысый парень, стоявший чуть впереди остальных, блеснул золотой коронкой справа, ощерившись в ухмылке:

– А мы не покупатели, дед! Мы твоя крыша и за эту крышу все здесь платят…

Полозов уже был наслышан об этой «крыше». Особого значения он словам парней не придал и продолжал упаковывать стеклянные и глиняные опустевшие банки в корзины, перекладывая их соломой и газетами. Сложил одно в одно ведра после моченых яблок, квашеной капусты, огурцов и груздей. Посмотрев на бугая, ответил:

– А за что платить–то, мил человек? Эти овощи я сам выращивал, и грибы мое семейство само собирало. Я старый уже, а мне еще внучек поднять надо…

Второй, чернявый и с недельной щетиной на лице, с неприятным цепким взглядом, сплюнул в сторону и цыкнул с сильным акцентом:

– Ты, дед, на жалость не дави! Плати!

Митрич с любопытством спросил:

– И сколько это я платить должен? Кому и за что?

Бугай хмыкнул, оглянувшись на приятелей:

– Мы тут за тобой с утра наблюдаем. Так половину от выручки сюда давай. Нам платить станешь и никто тебя не тронет.

Полозов удивился:

– Так меня и так никто и никогда не трогал! В общем, шли бы вы, сынки, от меня подальше. Платить я не стану…

Демонстративно взял в руки длинный нож, которым резал сало, а во второй зажал кнут. Громила посерьезнел и недобро сверкнул на него глазами:

– Гляди, дед, как бы не пожалеть!

Митрич указал кнутом в сторону молчавших, но прислушивающихся торговцев:

– А ты не угрожай! Не угрожай. Молод ты еще, чтоб мной помыкать. Вот их пугай, овец этих, а я войну прошел и немцем пуганый!

Длинный что–то быстро сказал здоровяку. Тот посмотрел в сторону рядов. Митрич тоже взглянул влево. По рынку шло двое милиционеров. В одном старик безошибочно признал Николая Гордеева. Обрадованно окликнул:

– Коля, здорово! Подойди и рассуди нас по совести. Тут с меня деньги требуют незнамо за что…

Бугай понял, что милиция их уже заметила и заулыбался:

– Да какие деньги, дед! Пошутить нельзя, что ли?

Гордеев решительно подошел к старому знакомому. Тепло поздоровался с лесником за руку и потребовал у троицы, строго взглянув на заметно нервничавшего здоровяка:

– Сержант Гордеев. Ваши документы!

Просмотрел протянутые паспорта:

– Значит приезжие? И что вы на рынке делаете? Пройдемте в отделение…

Громила попытался протестовать:

– На каком основании?

Сержант твердо ответил:

– На основании слов Ивана Дмитриевича о вымогательстве. – Посмотрел на старика: – Митрич, не против в отделение с нами сходить и подробно рассказать, что они хотели?

Полозов перехватил угрожающий взгляд бугая, но согласился:

– А чего ж не сходить? Пошли. Только я вот Чубчика запрягу…

Митрич подробно рассказал молодому следователю то, что произошло на рынке несколько минут назад. Парень записывал, иногда задавая наводящие вопросы. В конце сказал со вздохом, покосившись на дверь:

– Будьте осторожны, Иван Дмитриевич. Рэкетиры вас в покое все равно не оставят. Ведь если один не платит, завтра и остальные могут отказаться. Для бандитов это крах…

Полозов кивнул, направляясь к двери:

– И с теми как–нибудь сладим…

Выйдя из милиции, наткнулся на Гордеева. Николай стоял и курил возле двери:

– Митрич, давай я тебя немного провожу…

Старик согласился, направляясь к лошади, стоявшей метрах в ста от отделения:

– Пошли…

Взяв Чубчика под уздцы, неспешно тронулся вдоль улицы. Милиционер шел с другой стороны от лошади. Удалившись от отделения метров на тридцать, Гордеев тихо сказал:

– Иван Дмитриевич, что ты показания дал, это хорошо. Только боюсь, что уже завтра эта троица на свободе будет. Тут слушок ходит, что начальство наше в этом замешано…

Лесник удивился:

– Это как так? Милиция с бандитами заодно, что ли?

Николай вздохнул, поглаживая коня по гибкой шее ладонью:

– В какой–то мере. Не все, конечно, но есть желающе заработать. Думаешь, у нас раньше сигналов не было, что торговцев заставляют платить незнамо за что? Были. Только все прикрывалось, а вот те, кто жаловался, вынуждены были вообще из торговли уйти. Ты, кстати, заметил, что русских торговцев на рынке почти не осталось? Все больше южане…

Николай вздохнул. Митрич какое–то время шел молча, ведя лошадь под уздцы и старательно размышляя над услышанным. Спросил:

– А эти–то, что ко мне подошли, отколь будут?

Гордеев развел руками:

– Бригадир, здоровяк этот с фиксой, с Таджикистана. Хотя русский. Чернявый худой – азербайджанец, а крепыш с Саратова. Уже сейчас могу сказать, все сидели. Насколько мне известно, в наших краях орудуют полгода. Группировка объединенная, вот что удивительно. Обычно или русские одни орудуют или кавказцы, а тут, как говорится, каждой твари по паре. Их человек пятнадцать. Обложили данью всех, даже баню, в которую практически никто и не ходит. Местная шпана начала к ним подтягивается и на тебя пришлых кто–то местный навел. Ты же редко торгуешь, а они в основном по будням работают… – Он вдруг хлопнул себя по лбу: – Кстати, зятек твой с ними якшается и они у Вадьки в квартире частые гости, но я подозреваю торговцев с рынка. Ты же дешево продаешь и у них несколько дней после твоей торговли застой. Это более вероятно…

Полозов спросил:

– Коль, так меня чего, милиция теперь и защитить не сможет?

Гордеев вздохнул:

– Ну почему? Есть честные ребята, только мы за всем уследить все равно не сможем. Придется тебе, дядь Вань, ухо востро держать, а уж я постараюсь в те дни, что ты торгуешь, на рынке находиться или ребят надежных прислать. – Наклонился к уху: – Ты лесник и ведь наверняка имеется оружие спрятанное. С собой бери. Мало ли что…

Они попрощались на выезде их города. Гордеев пошел назад в отделение, а Митрич, в тяжелых раздумьях, отправился на кордон. Домашним он решил ничего не сообщать, чтоб не волновались…

На следующей неделе, делая обычный обход территории, Митрич проехал верхом на Ветерке немного дальше, чем заезжал обычно. Под огромной старой березой, совершенно незаметный под пониклыми ветками достававшими до земли, стоял маленький фанерный памятник. Когда–то серебристая краска облупилась. Лишь черные буквы сохранились полностью «Олеся Руденко. Разведчица–партизанка. Погибла в бою с немецко–фашистскими карателями 12 августа 1943 года. 18 лет».

Полозов спешился. Накинул повод на торчавший сучок. Медленно подошел к памятнику и прошептал:

– Здравствуй, Олеся… – Присел рядом, проведя рукой по фанере: – Извини, что долго не бывал…

Вернулся к коню. Вытащил из притороченной сумки стеклянную банку с краской, металлическую щетку и саперную лопатку. В несколько минут соскреб старую краску. Тщательно протер фанеру тряпкой. Аккуратно подкопал края вокруг памятника, чтоб покрасить. Достав кисть, принялся покрывать свежей серебрянкой старый памятник. Он работал споро, что–то беззвучно шепча и часто проводя рукой по еще не покрытой краской фанере. Губы шевелились, но слов не было слышно. Когда он закончил, буквы остались ярко чернеть на серебристом фоне.

Закончив с покраской, Полозов поклонился обновленному памятнику и вновь сел на коня, но проехал совсем немного. Вновь спешившись, подошел к старой осине, одиноко торчавшей в молодом ельнике и посмотрел вниз. Примерно в полуметре от земли на стволе имелся изъян от выпавшего сучка. Кора овально дыбилась бугром. В овале виднелся серебристо–серый ствол. Митрич надавил ладонью на серое пятно и дерево ушло внутрь. Лесник, сбросив пиджак и закатав рукав рубашки, забил руку почти по локоть в образовавшееся отверстие. Пошарил внутри тайника.

Когда рука вынырнула на свет, в ней оказался зажат промасленный сверток. На этот раз Митрич не стал ставить планку, прикрывавшую тайник. Развернул старую газету. В его руках оказался ТТ с двумя обоймами. Червленный ствол тускло поблескивал от смазки. Старик наскоро протер оружие и обоймы тряпкой. Забив ТТ с патронами в карманы пиджака, вновь забрался на коня.

Минут через десять он находился в глухом урочище с протекающим внизу ручьем. Оглядевшись по сторонам, лесник вытащил пистолет. Ловко и быстро разобрал его, разложив детали на упавшем гниющем стволе ольхи. Тщательно протер каждый механизм захваченной ветошью и вновь собрал оружие. Удовлетворенно хмыкнул:

– Не потерял навыков, гляди ты! А как со стрельбой?..

Зарядил обойму и передернул затвор. Отметив на елке метрах в пятнадцати растущий кудрявый серый лишайник, вскинул руку и выстрелил по нему два раза. Подошел к дереву. Вгляделся в выбранный «объект». Обе пули легли точно в центр кустика. На сером фоне дырки были заметны. Митрич удовлетворенно вздохнул. Проверил патронник. Посмотрел на оружие, удобно лежавшее в ладони. Погладил свободной рукой по рукоятке. В памяти всплыла почти такая же сцена, только пятьдесят лет назад: он, молодой партизан, наконец–то добыл пистолет. Правда тогда это был немецкий «вальтер»…

Немного подумав, Митрич забил оружие под рубаху, заткнув за пояс брюк. Решил спрятать дома так, чтобы ни дочь ни внучки даже не догадались. Подошел к беспокойно косившемуся и переступавшему ногами Ветерку. Ласково потрепал по гриве:

– Ну–ну, успокойся! Никогда выстрелов не слышал, вот ты и нервничаешь…

Забрался в седло и тронулся осматривать вверенные владения дальше. Хоть ему и перевалило за семьдесят, Митрич оставался достаточно крепким и пока не собирался расставаться с любимой работой, тем более, что идти в лесники желающих не было…

За неделю, посоветовавшись с Валентиной, Полозов вновь собрал целую телегу товара. Огород с картофельником были посажены, поля засеяны и за свое будущее семейство не волновалось. Овощей оставалось с избытком. Конечно, можно было прикормить их скотине, но Митричу казалось делать так не по–человечески, раз люди в городе испытывали нужду. К тому же для скотины оставалось немало зерна.

Еще с вечера старик спрятал пистолет с запасной обоймой в сене на телеге. Причем положил так, чтобы даже с груженой телеги легко достать его. Внучки доехали до села, где учились в школе, вместе с ним. Обе смеялись:

– Словно на такси добрались. Ой, дедуль, почаще бы так!

Он погрозил им пальцем:

– Если часто ездить, из ног сила уйдет. Человек ходить должен, тогда он и болеет меньше.

Маринка улыбнулась:

– Теперь понятно, почему мы со Светкой из всей школы за учебный год ни разу не заболели! Даже учителя удивлялись. Все же больше четырех километров туда и столько же обратно идем в любое время года…