Текст книги "Припятский синдром"

Автор книги: Любовь Сирота

Они проходят мимо больницы, перед которой несколько человек в белых шароварах, белых халатах и шапочках зачем-то косят еще не высокую траву. Собственно, косит один. Остальные стоят, опершись на рукояти своих кос, лезвия которых смешно и вместе с тем зловеще высятся над их головами.

– Да!.. Врачи с косами... Тебе это ничего не напоминает?.. – спрашивает Ирина подругу.

– Типун тебе на язык!.. Но ты права, уж лучше бы они занимались своим делом!..

Тут им путь перегородил человек в белом и попросил пройти во двор больницы, где под раскидистым кленом разместился дозконтроль.

Дозиметрист, измеряющий Ирину, сладострастным взором обвел ее фигуру и, как бы невзначай, чуть обнял за талию.

– Руки!.. – тихо, но жестко сказала ему Ирина, резко убирая руку нахала.

– Ох, какие мы недотроги!.. – зло прошипел тот. – К нам сюда другие бабенки приезжают…

– Бабенки приезжают к вам, а мы – к себе приехали!.. – отрезала Ирина и пошла прочь. За ней поспешила и Софья.

Штаб по эвакуации разместился в здании горкома партии. Подруги вошли в комнату, на дверях которой приколота картонная табличка ДК «Энергетик». Навстречу им из-за стола в центре комнаты поднялся похудевший и оттого еще более долговязый директор ДК.

– О, какие люди к нам!.. Милости просим!..

Софья, поздоровавшись с ним, обращается к Ирине:

– Ну, ладно, мать! Ты тут разбирайся, а я пойду своих шукать!.. Встретимся у выхода через полчаса...

Она уходит.

– Проходите, Ирина Михайловна! – приглашает директор, вновь умостившись за своим столом. – Будьте, как дома... Но вначале я бы посоветовал вам пройти в бухгалтерию – третья дверь направо – и получить подъемные… А все остальное я вам позже объясню...

– Подъемные?!.. Это как раз очень кстати!.. И сколько?

– 15 рублей, – слегка смутившись, ответил директор. – Но скоро вы сможете получить апрельскую зарплату...

– 15 рублей?.. Грандиозно! Мы с сыном за такие большие деньги непременно поднимемся!..

– Где-то еще «Красный крест» выдает по 50 рублей, – оправдывается директор. – Но не знаю – где именно... Я еще не получил...

– Слышали анекдот по этому поводу? – отозвался какой-то человек, до сих пор незамеченным сидевший в углу за еще одним столом, заваленным бумагами. – «Красный крест» выделил помощь потерпевшим чернобыльцам – 150 ре: 50 – наличными, остальное – рентгенами!.. Га-га, га-га... – разразился он неожиданно зычным смехом.

– Целый день сегодня анекдоты слышу, – покосилась в угол Ирина.

– На войне, как на войне!.. Юмор и бравада – защитная реакция организма в критической ситуации, – ответили ей из угла.

– Это… из профсоюза ЧАЭС, – пояснил директор ДК. – Комнат, видишь ли, не хватает... А что, сына вы разве нигде не определили еще?!..

– Когда?.. И куда я его могла определить?!.

– Вообще-то детей припятских на лето отправляют в пионерлагеря. Но пока вы могли бы устроить своего в «Рассвет»...

– Это на юге?..

– Вы почти угадали!.. Это в Кичеево, от Киева 15 минут электричкой… Не юг, но зато как удобно – совсем рядышком!.. – иронично прокомментировал человек в углу.

– Но это временно!.. – нервно прервал его директор. – Да!.. Это ненадолго… Оттуда детей непременно отправят на юг!..

– Когда? – спрашивает Ирина, уже направляясь в бухгалтерию.

– Трудно сказать… – начал было директор, но дверь широко распахнулась, и в комнату входит группа уставших людей в белых робах.

Среди них Ирина радостно узнает НикНика, Василия, их жен – Ольгу и Нину, и еще Игорька из дискотеки. Они тоже заулыбались, увидав Ирину, и, поочередно, крепко обнимают ее.

– Вася!.. – восклицает Ирина, здороваясь с ним. – Вот уж никогда не думала увидеть тебя в бороде и усах!.. Что с тобой, дорогой?!..

– Это он слово дал – не бриться, пока не вернемся в Припять!.. – пояснил НикНик, поправляя очки.

– Боюсь, что ты, Вася, скорее в снежного человека превратишься! – вздыхает Ирина.

– А я, видишь ли, не исправимый оптимист!.. Неужели ты до сих пор не поняла?!.

Все шумно размещаются на стульях, стоящих вдоль стены, разглядывая еще цивильную одежду Ирины.

– Виталий Виссарионович, а где у нас обмундирование?.. Ирине ведь тоже положено!.. А то она как-то не вписывается в военный интерьер, – говорит НикНик.

– В клубе возьмете!.. Однако рассказывайте, что выездили сегодня?!.

– За весь день – две женщины и четыре ребенка!.. Вот и весь урожай, – ответила Нина.

– Это уже хорошо! – вздохнул директор. – Вот видите, Ирина Михайловна, не желают люди оставлять свои дома. Не верят, что опасно…

– Откуда же людям знать, что опасно?! – хитро прищурившись, говорит Василий. – Ведь, как совершенно справедливо пишет наша правдивая «Правда», «радиация не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха...»

– Вы забыли упомянуть, молодой человек, о чем дальше пишет стославный спецкор, – опять вмешался в разговор человек из угла. – Вот послушайте: «Мы подъехали на БТРе прямо к разрушенному реактору, и можем твердо сказать, что никакой радиации там уже нет...» – патетично прочитал он и опять хохотнул.

– А!.. Должно быть, они ее на зуб пробовали, – поддержала его Ирина. – Ребята, возьмите меня и Софью завтра с собою?!..

– Куда?

– В Припять!.. Куда же еще?!..

– В Припять?!.. – повторил Василий. – В Припять мы и сами мечтаем съездить!..

– Это мы по селам людей собираем, – поясняет НикНик. – А в Припять вы с Софьей можете легко пропуск получить у нашей доблестной милиции… Вам они обязательно дадут!..

– Только пропуск берите на всех!.. Машина – наша, пропуск – ваш, идет? – шутя торгуется Василий. – А сегодня вечером мы берем вас с собою в «Сказочный»… Только с условием, что выступите там!..

– Выступить-то можно... Почему нет, если это только кому-нибудь нужно теперь, – вздыхает Ирина.

НикНик, присев у ног Ирины, берет ее руки в свои и, глядя ей прямо в глаза, очень серьезно говорит:

– Ирочка, голубушка! Ей-богу, нужно!.. Еще как нужно!.. Особенно нашим… Вас ведь многие знают... А теперь все припятское здесь – ох, как дорого, поверь!..

Вечереет. Серенький микроавтобус подкатил к странному сооружению с вывеской: «Пункт по дезактивации автотранспорта», в салон заглянул военный и, отдав честь, чуть слышно глухим осипшим голосом, едва выговорил положенную фразу:

– Вы въезжаете в зону жесткого контроля… Кхе-кхе… Пропуск пожалуйста!.. Кхе-кхе…

Василий, сидящий впереди, протянул ему пропуск на всю культбригаду, едущую в «Сказочный». Военный обвел пассажиров нетребовательным взглядом:

– Хорошо! Кхе-кхе... кхе-кхе-кхе... – закашлялся он, и еще раз обведя салон грустным взглядом, почти по-отечески добавил. – Берегите себя, пожалуйста!..

Отдав честь, военный захлопнул дверцу машины. Все облегченно вздохнули, и Софья, облаченная уже, как и Ирина, в белую робу, вдруг гаркнула:

– Братцы! Помирать, так с музыкой что ли?!. А ну, давай – запевай!.. – И сама, первая, затянула:

Отгремели песни нашего полка.

Отзвенели звонкие копыта…

Василий и НикНик подхватили перефразированную песню Булата Окуджавы, делая акцент на первом слове:

Стронцием пробито днище котелка.

Припятчанка юная убита… – запели остальные.

Микроавтобус катит по лесной дороге. Справа на небольшой поляне показалось одно из «кладбищ» машин, где скучились старые и новые грузовики, «скорые», «пожарные», разноцветные «москвичи», «жигули», черные «волги», бетономешалки и даже один БТР. Друзья, взволнованные этим зрелищем, продолжают петь с еще большим воодушевлением:

 
Нас осталось мало: мы да наша боль.
Нас немного и врагов немного…
Живы мы покуда, припятская голь,
а погибнем – райская дорога...
 

Машина останавливается у входа в бывший пионерлагерь «Сказочный», расположенный и впрямь в сказочном месте. Почти все они работали здесь в летнее время или просто приезжали с концертами для детей, здесь же каждое лето отдыхали их дети. Сейчас вход в лагерь перекрыт воротами из колючей проволоки, у которых стоит военный патруль.

Культбригада шагает по узкой аллее между рослыми соснами. Слева от них крохотное, наспех сколоченное строение, обтянутое целлофаном, с единственным окном на аллею. Сбоку, у подобия дверей, толпятся уставшие люди в белых одеждах.

– Это смена вернулась со станции, – объясняет Ирине Василий.

Ирина заглядывает внутрь, где с одной стороны на зацелофаненной земле лежат груды чистой одежды, а с другой – еще большие груды грязной. Здесь же несколько человек неспешно переодеваются.

Ирина догоняет своих, к которым уже присоединились председатель профкома ЧАЭС Линкин и общественный культорганизатор, инженер Александр Алтунин. Увидев Ирину, они жарко и долго жмут ей руку.

– Очень рад вашему приезду! – говорит Алтунин. – Я уже объяснил Софье Петровне, что до начала культурной программы и дискотеки еще больше часа… Так что я с удовольствием буду вашим гидом по «Сказочному»!..

И он повел гостей в один из спальных корпусов детского лагеря, где теперь людно и душно. В комнатах, рассчитанных на четыре кровати, стоят почти вплотную по 8-10 раскладушек. На многих уже спят, прямо в одежде поверх одеяла, вернувшиеся после тринадцатичасовой смены. В углу комнаты, куда они заглянули, на полу сидят несколько вахтовиков, один из которых, играя на гитаре, поет перефразированный местным бардом Владимиром Шовкошитным блатной шлягер:

 
Мы мирный атом все же одолеем.
Коварен враг, но будет он разбит.
И не беда, что Дмитрий Менделеев
с таблицей вместе в печени сидит.
И не беда, что Дмитрий Менделеев
с таблицей вместе в печени сидит.
Ты прикажи, страна, и я не струшу —
войду в огонь, остановлю потоп..
Ведь мне не пять окладов греет душу, —
урана тридцать пятый изотоп.
Ведь мне не пять окладов греет душу,
а двести тридцать пятый изотоп.
 
 
Богатыри мы все – герои даже,
пока нам платят бешеный процент.
А перестанут, женушки нам скажут:
«Ты не герой – дурак-интеллигент!.. «
А перестанут – женушки нам скажут:
«Ты не герой – дурак и импотент!.. «
А мы на почки бэры принимаем,
На каждую из них – десятки бэр!
И этим самым Родину спасаем,
Великую страну СССР.
И этим самым Родину спасаем,
Могучую страну СССР…
 

В просторном помещении, оборудованном под склад, Алтунин предложил подругам выбрать себе сменную одежду и обувь, чтобы потом, в Полесском, было во что переодеться.

Затем их повели в столовую, где уже заканчивался ужин. Здесь было комплексное и, как показалось, довольно скудное питание. Правда, у стола раздачи стоят два огромных чана с остатками салата.

Круглая концертная площадка лагеря, в несколько рядов окольцованная длинными деревянными скамейками и почти сплошь окруженная могучими соснами, пестрит разноцветными защитными робами вахтовиков, но подавляющий цвет здесь – белый. Полным ходом идет подготовка вечерней программы: устанавливаются микрофоны, юпитера, налаживается связь.

Ирина с Софьей подходят к группе вахтовиков, кучно сидящих на соседних скамейках. Те, увидев их, не прерывая оживленный разговор, подвинулись, и жестом пригласили сесть в центре компании, где взволнованный парень продолжает говорить:

– Я сам его отвозил…

– Кого? – спрашивает Ирина.

– Я рассказываю про Титова Валерия. Он приехал к нам с Белоярской станции... Все я прошел вместе с ним – с момента его смерти...

– Он умер?!

– Да, в первые дни еще. В Припяти он в больничном морге лежал... Так что не всех тогда в Москву отправляли!.. Я сам документы его оформлял, одевал... переносил два раза: сначала из морга в гроб, потом уже, на месте, когда приехали на Белоярскую, из одного гроба – в другой... Земля ему пухом!.. – тяжело вздохнул рассказчик.

– Слышь, Вань, а расскажи про этого вашего святого, – попросил остроглазый паренек коренастого, курчавого Ивана. – Кстати, он на вахте сейчас?..

– Нет. В понедельник заступает, – ответил тот.

– Вы про Сашка, что ли? – спросил кто-то.

– Да, про него… Этот хлопец – киевлянин. После аварии он сразу же хотел приехать сюда, да не вышло – первую группу уже отправили… А пока формировалась следующая, он пошел и сдал костный мозг, а потом и сам сюда прикатил, в нашу бригаду… Да еще заявление написал с просьбой перечислять половину заработка в фонд Чернобыля… Мы ему говорим: «Ты же мозг сдал, сюда приехал, зачем же ты еще от денег заработанных отказываешься?.. А он: «Вам много хуже, – говорит, – у вас жилья нет...» – рассказывает Иван.

– А сам, знаете, где живет? – вставил остроглазый паренек. – Комнатка у него в Киеве крохотная, сырая – 9 квадратов на четверых... Во как!..

– Поверите, – продолжает Иван, – рядом с ним нам зарплату стыдно будет получать... Глазища такие у него… – вся душа, как слеза, чистая, в них отражается!..

– А вы откуда, хлопцы? – спрашивает Софья у трех брюнетов, стоящих рядом.

– С Армянской мы...

– В командировке здесь?

– Да. На полмесяца нас сюда присылают... Вот и мы, напрымэр, тоже хотым ваших хлопцев поберечь – оны ж тут бэссмэнно!.. Хотым работать на самых грязных местах…

– О, Господи!.. Да что за работа-то?!.. – вдруг взорвался маленький худой мужичок. – Почти каждые пять минут новый приказ, противоположный предыдущему...

– А в первые дни, помните?! – поддержал его другой вахтовик. – Целая смена у развороченного реактора полдня без толку простояла, пока Брюханов не выматерил Фомина, чтоб убирал людей, коль не знает, что нужно делать…

– Никто ничего не знал тогда!.. – сказал кто-то.

– А сейчас знают, что ли?!. Головотяпство одно!.. Вот именно… – зашумели вахтовики.

– Пропустите! – прорывается к подругам их утренний знакомец-врач с футболкой в руках, и, расстелив сплошь исписанную разноцветными фломастерами футболку на скамье перед ними, протягивает фломастер. – Автографы, пожалуйста!.. Здесь «письмена» только наших...

Расписавшись на его реликвии, Ирина продолжает напряженно вглядывается в лица людей. В сгущающихся сумерках, освященные светом юпитеров и фонарей, они еще контрастнее, чем в Полесском, выражают два полярных состояния: глубокую подавленность или чрезмерную бравурность. Вдруг взгляд Ирины спотыкается о знакомое лицо, выражение которого заставляет ее содрогнуться. Этот молодой человек в Припяти был инициативным и веселым завсегдатаем дворцовского клуба молодых специалистов, а сейчас глаза его были пустынны, да так, что Ирине стало не по себе.

Перехватив ее взгляд, врач-вахтовик объясняет:

– Кстати я, как психиатр, обратил внимание, что не только экстремальная ситуация и радиация, воздействуют здесь на людей… Вы же знаете, что они до сих пор сбрасывают с вертолетов в реактор мешки со свинцом и песком… А я помню еще с института, что римская знать в свое время деградировала из-за воздействия на психику именно свинца, из которого у них были сделаны водопроводные трубы…

В это время из концертных колонок зазвучали фанфары и раздался голос Василия:

– Добрый всем вечер!.. Итак, мы уже традиционно начинаем нашу программу с полюбившихся вами фильмов и слайдов о нашей Припяти…

Свет на площадке медленно гаснет, и на экране мелькают кадры еще не покинутого города, сопровождаемые песней группы «Диалог»:

 
Бьет по глазам хрусталь лучом,
ковры развешаны по стенам…
Мы часто помним что почем
и забываем о бесценном.
 
 
Припев:
Поймем потом, поймем потом,
немало побродив по свету,
как дорого бывает то,
чему цены по счастью нету.
Поймем потом, поймем потом…
 

В глазах вахтовиков, сидящих рядом с Ириной, заблестели слезы.

 
Бежит куда-то вдаль река,
пленяют звезды высотою…
Про дождь, про снег, про облака
никто не спросит: сколько стоит?
Припев…
 
 
Как хорошо, что к пенью птиц,
к траве и к этим росам вешним,
к заре и к отблескам зарниц
ярлык с ценою не привешен.
Припев…
 
 
Приемлем все, что в жизни есть,
смеемся, радуемся, плачем…
А как же совесть? Как же честь?
Неужто цену им назначим?
 
 
Припев:
Поймем потом, поймем потом,
немало побродив по свету,
как дорого бывает то,
чему цены по счастью нету.
Поймем потом, поймем потом…
 

…«Поймем потом, поймем потом… » – еще звучит в душе Ирины эта песня, а микроавтобус уже мчит их ранним утром по дороге в Припять.

– Коля, какой ты молоток, что вывез свои фильмы из Припяти, – вспомнив вечерние кадры, басит Софья.

– У меня и послеаварийные есть, – тихо, вполголоса говорит НикНик. – Жаль только, что мало удалось припрятать, – вздыхает он.

– От кого, – удивляется Ирина.

– От «органов глубинного бурения», – тоже почти шепчет Василий, заговорщицки прищурившись. – Они еще в первые дни в Полесском у него почти все выгребли…

Мертвые села провожают автобус темными, изредка заколоченными окнами домов, опустевшими гнездами аистов. Горячее солнце поднимается над Полесьем. Земля и деревья здесь очень сухи.

– Дожди не пускают, – поясняет НикНик.

– Как это? – спрашивает Софья.

– Тучи расстреливают и самолетами разбивают...

Под Чистогаловкой друзья видят в поле одиноко пасущуюся корову и старика, сидящего в пожухлой траве рядом с нею. Не смог, видать, дед расстаться со своей кормилицей – остался с нею почти у самого жерла грозной, невидимой беды. И сидит он в открытом поле, никого не боясь. Должно быть, гнать его отсюда уже устали.

У дороги справа промелькнул столб с датами вручения Припяти орденов ВЛКСМ и символическим огнем Прометея наверху; рядом – стела с изображением структуры атома и текстом: «ЧАЭС им. В. И. Ленина», «Всесоюзная ударная комсомольская стройка»; слева показалась стела – «Припять, 1970»... А дальше, вдоль дороги, замелькали бетонные щиты с информацией о юном городе энергетиков, на первом из которых – только два слова: «Быть Припяти»…

– Быть или не быть – вот в чем вопрос?.. – вздыхает Василий.

– А для всего мира Припяти давно уже нет, – горько отвечает НикНик. – Есть поселок энергетиков около станции. Есть Чернобыль, где, якобы, случилась авария, хоть от станции до него 18 километров еще... Э-эх!..

– Потому-то тридцатикилометровая зона с центром в Чернобыле Белоруссию почти не захватила, а там столько «грязи»!.. – добавляет дозиметрист, сопровождающий их в этой поездке.

И вот впереди взметнулись ввысь яркие многоэтажки Припяти. Сердце Ирины заколотилось, горький ком подступил к горлу.

На КП их долго не задержали, и автобус едет по мертвому городу, где все так знакомо и дорого. Но и здесь появились новые приметы. Вот навстречу проехал патрульный БТР, а по центральному проспекту, вспарывая его и тротуары, вывернув с корнями деревья, тянется заброшенная траншея, по краям которой кое-где громоздятся куски огромных труб.

Все здесь теперь – от травинки до громких лозунгов и яркой мозаики на домах – несет на себе печать безлюдья. И жутким эхом звучат в пустом городе громкие мелодии, рвущиеся из включенного на полную мощность дворцовского динамика.

У автовокзала, там, где был небольшой скверик с молодыми деревцами и монументальным древом Дружбы народов посередине, теперь весь грунт срезан толстым слоем, да так и брошен из-за бессмысленности затеи – всю землю не вывезешь!.. А на ближайшем малосемейном пятиэтажном доме сиротливо выглядит теперь мозаичное панно с изображением матери, держащей на плече счастливого младенца, выпускающего из пухленьких ручонок белоснежного голубя.

Микроавтобус остановился у дома Ирины, у того самого подъезда, где в ночь с 26 на 27-е апреля толпились соседи, гадая и споря о случившемся, – и где сейчас нет ни души. Правда, из подъезда метнулась испуганная гудением машины худая, наполовину облезшая кошка.

Ирина одна выходит из машины, в руках у нее два больших свернутых целлофановых мешка, на шее болтается респиратор.

– Вы, пожалуйста, побыстрее соберите только самое важное... Мы через час за вами вернемся, – говорит высунувшийся из автобуса дозиметрист, в руках которого бешено трещит зашкаливший дозиметр.

– В вашем районе сейчас рентген – полтора… Да наденьте же респиратор! Что он у вас для красоты, что ли?!.

Ирина не отвечает, ибо ком, подступивший к горлу еще при въезде в город, почти полностью перехватил дыхание. Она пытается надеть респиратор, но тут же срывает его. И, уже не обращая внимания на отъезжающий автобус и друзей, провожающих ее взглядами, входит в дом. Открывает квартиру.

В зашторенной и будто только что оставленной комнате она опускается на диван, задев при этом гитару, которая издает жалобный протяжный стон. И теперь, глядя на милые мелочи безвозвратно минувшей жизни, она понимает, что годы, прожитые здесь, были самыми наполненными и счастливыми.

– Ox!.. – со стоном прорывается закрывший горло ком.

Слезы горохом покатились по щекам. Ирина, не вытирая их, встает. Отдергивает шторы и тюль, открывает окно, в которое вместе с неестественной давящей тишиной врывается далекий голос из динамика, сообщающий о «наших достижениях...». Забыв о предупреждении дозиметриста, она садится, как прежде, на подоконник. И смотрит на высохший лес за окном, над которым летит пятнистый вертолет, долгим шлейфом распыляя что-то за собою.

Ирина выносит из квартиры длинный целлофановый мешок, забитый книгами, бумагами и прочими вещами, сверху которых лежит семейный альбом, а сбоку торчит пушистая песцовая шапка. Ставит мешок у подъезда. Возвращается за следующим. На первом этаже ее внимание привлекает тетрадный лист, прикрепленный к дверям одной из квартир. Она подходит. На листе кривыми крупными буквами написано: «Стучите громче! Не слышу...»

Ирина стучит. За дверью послышался стон и слабый кашель. Она пытается открыть дверь. Безрезультатно. Мгновение она стоит в растерянности. Но тут у подъезда сигналит вернувшийся автобус. Ирина выбегает и возвращается с Василием и НикНиком. Парни дружно налегли на дверь, которая, затрещав, распахнулась. И они буквально ввалились в запущенную квартиру, где в комнате на тахте лежит бледная, как смерть, сухая старушка. Ирина бросается к ней:

– Господи! Бабушка, вы живы?!.. Почему же вы здесь?.. Почему не уехали со всеми?..

Та, покашливая и безразлично глядя на внезапных гостей, слабым голосом просипела:

– Дети велели остаться... квартиру постеречь, пока они вернутся... из этой... эвакуации...

– Как же она жила здесь все это время?!. Ведь свет и воду давно отключили, – вполголоса ужасается НикНик, оглядывая квартиру.

– Смотри, – показывает Василий на стол, где стоит чайник, пустая банка сгущенки, стакан с остатками воды, в тарелке рядом лежит маленький кусочек сухаря, и шепчет НикНику, – людям животных жаль было оставлять, а эти про мать забыли, сволочи!..

* * *

… Ирина проходит парком перед Верховным Советом, у которого, так же плотно окруженные омоновцами, стоят патриоты Руха. Не доходя до здания Минздрава, спрятавшегося в глубине парка, она тяжело опускается на скамейку в тени векового каштана, немного передохнуть. На тенистых аллеях парка много отдыхающих стариков, нарядных детей. То тут, то там между деревьев мелькают породистые псы в сопровождении своих горделивых хозяев. Недалеко от Ирины бегает за голубями полнощекий мальчуган. А ей вспоминается ...

* * *

... Кичеево. Двор маленького, почти затерянного в лесу пионерского лагеря «Рассвет», куда Ирина в очередной раз приехала навестить сына.

– Сейчас он придет. Одевается, – говорит ей старенькая няня.

– А что, у вас сегодня банный день? – спрашивает Ирина.

– Теперь чуть не каждый день у нас – банный... Все ждем, когда эшелон нам выделят... Из Киева постоянно звонят, чтоб готовы были... Вот и готовим детей для отправки каждый день почти...

Подбегает Денис, сильно кашляя. Он в новой рубашке и новых брючках. Бледное лицо его излучает радость, но губы безобразно обнесло лихорадкой. Ирина садится на корточки, прижимает к себе сына.

– Мамочка, подожди, – вырывается Денис, – я сейчас!.. – и убегает.

– Он вам сейчас ландыши принесет… С рабочими вчера собрал в лесу… Мы детям не разрешаем ходить по лесу, тем более цветы рвать… Да он так просил!.. Вы возьмите их у него, а потом выбросьте, чтоб он не видел… Пошто они вам радиоактивные?!. – посоветовала няня и пошла по своим делам.

К ближайшей скамье подбежали, весело гомоня, несколько девочек в новеньких платьицах. Двое, стоя, занялась своими прическами. Одна села на скамью.

– Встань! – дергает ее за руку подружка. – Ты посмотри, сколько пыли на ней! Рыжая какая пыль, посмотри! Значит, радиоактивная... Это от йода она рыжая, я слышала!..

Девочка поднимается со скамьи, отряхиваясь.

Мимо них к ближайшему корпусу идет симпатичная женщина средних лет в белом халате, ведя за руку ревущего мальчугана лет пяти в длинной рубашке и без штанов. Девчата прыснули. Малыш заревел еще громче.

– Да успокойся ты, Стасик!.. Найдем мы тебе штаны сейчас... Перестань реветь, прошу тебя, – умоляет его воспитатель. – Андрей, – позвала она парня лет шестнадцати, – присмотри за ним, пока я штаны поищу...

Она скрывается в корпусе. Мальчик безутешно плачет. Рослый Андрей, в котором Ирина узнает припятского блатаря – завсегдатая дискотек, подходит к малышу. Ирина, готовая к грубости, бросилась было на защиту маленького. Но к ее удивлению, Андрей, присев на корточки перед малышом, мягко обнял его за плечи и что-то тихо по-доброму говорит ему. И малыш тут же успокаивается.

A сзади слышится кашель Дениса.

– Вот! – торжественно восклицает он, протягивая маме два больших букета ландышей. – Это – от меня, а это – от кухонных рабочих!..

Ирина крепко обнимает сына, и они идут по двору лагеря к лесу, где благоухает пышная зелень, стучит дятел, заливается соловей и кукует, щелкает, пересвистывается птичья многоголосица. Ирина погружает лицо в двойной букет лесного чуда, вдыхая аромат любимых цветов.

– Мам, ты не бойся! – вдруг говорит Денис. – Я их мыл!..

На следующее утро Ирина вновь приехала в «Рассвет», но лагерь пуст.

– Их только что увезли, – объясняет ей пожилая работница.

– Куда?

– А кто его знает?!.. Куда погонят эшелон – в Крым или в Одессу... Вы поезжайте на станцию, может, еще успеете проститься?!..

Вокзал. Ирина пробирается к поезду, стоящему на запасном пути, оцепленном милицией.

– У меня там сын, – просит она молоденького милиционера.

– Ладно, проходите! – пропускает ее тот.

Ирина подбегает к ближайшему вагону, у которого стоят несколько ребятишек разного возраста. На груди у каждого висит бирка с именем и фамилией.

– Дети, поднимайтесь в вагон!.. Я вас всех должна видеть, – зовет их из вагона интеллигентная женщина в очках.

– Простите, – обращается к ней Ирина, – вы не знаете, в этом поезде есть «Рассвет»?..

– Не знаю. Пройдите вперед, может, там?..

Ирина бежит вдоль поезда.

– Это не «Рассвет»?.. – выкрикивает она у каждого вагона.

Вот из одного вагона выскакивает разъяренная упитанная проводница, за ней – пожилой мужчина в форме начальника поезда.

– Если ты не вернешься, считай себя уволенной, – кричит он ей в след.

– Да черт с тобой, увольняй!.. Напугал!.. – на ходу огрызается та.

– Стой!.. Кто вместо тебя работать сегодня будет, ты подумала?!.. Где я возьму замену?..

– Сам обслуживай этих чернобыльцев!.. На фиг нужна мне твоя радиация!..

– Последний раз прошу тебя, Петрова, опомнись!..

– Да пошел ты!.. – рычит своему начальнику проводница, чуть не сбив с ног Ирину.

– Вы не знаете, есть ли в этом эшелоне дети из «Рассвета»? – взмолилась Ирина навстречу начальнику поезда.

– «Рассвет»?.. Кажется, в конце состава, не помню... – отвечает ей тот, тоскливо глядя в спину удаляющейся проводнице. – Э... эх! – махнув рукой, он поднимается в вагон.

А Ирина бежит назад – в конец состава. Поезд трогается. Она кричит:

– «Рассвет»!.. Кто из «Рассвета»?.. Де-нис!..

Поезд, набирая скорость, проносится мимо …

* * *

… Громкий плач ненадолго вернул Ирину в реальность. Это упал малыш, бегающий за голубями. Мать поднимает его, стряхивает пыль. А Ирина вновь окунается в прошлое…

* * *

…Одесский вокзал пестрит яркими детскими одеждами. Ирине это кажется странным, после двух месяцев почти бездетного Киева, если не считать бездомных детей переселенцев в долгих очередях эвакоштабов. Она подходит к расписанию пригородных поездов. Увидев, что электропоезд в Белгород-Днестровский отправляется через полчаса, спешит к пригородным кассам за билетом.

С тяжелыми авоськами идет она вдоль длинного забора пионерлагеря «Медик-2», где, как она узнала несколько дней назад, находится Денис. Сквозь забор видны аккуратные деревянные домики, на коротких сваях приподнятые над землей. Молодые деревца стройными аллеями разделяют территорию лагеря на несколько частей. Всюду разбиты клумбы с цветами. А в самом центре густо зеленеют грядки картофеля, капусты, моркови и прочих овощей.

У одного домика, среди ребятишек, весело играющих в догонялки, она замечает того самого мальчугана, которого видела в «Рассвете» безутешно рыдающим. На сердце отлегло – значит, не ошиблась, Денис здесь.

У ворот лагеря ее встретили двое дежурных. Узнав, к кому она приехала, один из них, загорелый, как смоль, мальчик лет девяти вызвался провести Ирину к домикам 3-го отряда. Но к ним уже подбегает счастливый Денис, еще сквозь забор заметивший маму.

– Мамочка!.. – бросается он к ней на шею. – А я думал, что письмо от тебя получу сегодня… А ты сама приехала!.. Ты так быстро нашла меня, мамочка!.. – прижимается он к закашлявшейся от радости Ирине, затем, забрав у нее авоську, берет ее за руку и ведет в свой отряд.

– Как ты живешь здесь, рассказывай, сынок!.. – просит Ирина.

– Любовь Степановна!.. Ко мне мама приехала!.. Меня мама нашла уже!.. – вдруг кричит сын идущей навстречу симпатичной женщине средних лет, которую Ирина уже знала по «Рассвету».

– Здравствуйте! – жмет ей руку Любовь Степановна. – Вы надолго к нам?

– Дня на два...

– Хорошо. Поживете с Денисом, а ребят из его домика я пока к себе заберу…

– Ой, спасибо!.. А то меня уже напугали, что частники здесь за одну ночь 10 рублей берут…

– Берут, – вздыхает педагог. – Но мы родителей своих детей принимаем сами!.. И кормим их в нашей столовой. Начальник лагеря распорядился… Вообще-то это лагерь кишиневского мединститута. И сам он – доцент этого института. Много здесь студентов, аспирантов – в общем-то, народ замечательный… Если бы вы видели, как они нас встречали: с хлебом-солью, буквально каждого ребенка сняли с поезда, помыли, переодели… ОРСовцы [1]1
  ОРСовцы – служащие отдела рабочего снабжения (ОРС), осуществляющего торгово-бытовое обслуживание рабочих и служащих предприятий ряда отраслей промышленности, строительства, транспорта и т.п. в СССР (прим. автора)


[Закрыть] , тоже кишиневские, даже конфеты каждому ребенку за свои деньги купили... А уж одежда, обувь – пожалуйста, сколько надо, выбирай!.. Если через пару дней выяснялось, что кроссовки, например, кому-то жмут, тут же обменивали... Вот поживете, сами убедитесь, что нам здесь даже очень неплохо отдыхается, правда, Дениска?!

– Еще бы!.. Мам, а на мой день рождения на кухне пирог с ягодами испекли!.. На все дни рождения наши повара что-нибудь вкусненькое пекут...

– Дети! – обращается Любовь Степановна к ребятишкам, столпившимся у Денискиного домика в ожидании гостей. – К Денису приехала мама, Ирина Михайловна!.. Так что, пока я займусь делами, развлекайте гостью.

Все шумно входят в уютный домик на трех человек. Ирина достает из авосек и кладет на стол пакеты с черешней, клубникой, крыжовником и другими ягодами.