Текст книги "Сын Зевса"
Автор книги: Любовь Воронкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
ВОЛЯ ПОБЕДИТЕЛЯ
Филипп торжествовал. Неудачи последних лет утомили его. И вот победа полная, несокрушимая победа. Он победил Элладу. Надменные афиняне бежали с поля боя перед македонскими войсками. Снова кровью эллинов была обагрена эллинская земля. Ручей, струившийся из-под Херонейского акрополя в Кефис, стал красным от эллинской крови. И еще много лет после битвы, как говорит предание, цвели на той земле анемоны, окрашенные пурпуром…
Как прекрасно, как умно говорил один из афинских ораторов – Филипп не мог припомнить, кто именно, – что лишь битвы при Марафоне и Саламине достойны прославления, потому что там эллины защищали свое отечество от чужеземного врага. А что за слава, если эллины бьют эллинов же? Но афиняне снова – уже в который раз! – не остановились перед междоусобной войной.
Филипп ликовал. Пьяная пляска на поле боя – это было безудержным излиянием его чувств, его торжества и восторга.
Но он скоро опомнился. Он заявил, что хочет быть вождем Эллады, а не поработителем. Сейчас он мог бы сровнять с землей славный город Афины, как сделал когда-то перс. Но перс был варвар, а македонский царь – потомок Геракла!
Филипп стряхнул с себя пьяное веселье, снял шлем и доспехи. И, задумчивый, с затуманенным лицом, пошел осматривать лежащих на поле боя. Его этеры последовали за ним. И с ними – Александр.
Филипп узнавал своих. И тут же сравнивал, чьих воинов убито больше. Но, даже не подсчитывая, было видно, как тяжко пострадали афинские и фиванские ополчения.
Возле «священного отряда» Филипп остановился. На черной от крови земле, в полном вооружении, ни на шаг не отступив от своих позиций, лежали все триста человек…
Филипп опустил голову и заплакал.
– Да погибнут злою смертью, – сказал он, – кто произнесет о них хоть одно недоброе слово!
Жрецы тем временем приготовились принести богам благодарственные жертвы. Они уже надели белые одежды и увенчались зелеными венками. У жертвенников были приготовлены дрова. Но Филипп не захотел принести жертв. Не варвары, а люди одной с ним крови лежали на поле битвы.
К концу дня стало известно, что у афинян убито тысяча человек и две тысячи их взято в плен.
В этот вечер в шатре царя не шумел веселый пир, как бывало всегда у Филиппа после победы. Ни венков, ни песен, ни озорных мимов. Ужин проходил в печальном молчанье. Филипп даже не засмеялся ни разу.
Александр задумчиво и внимательно глядел на отца, стараясь понять его. Александр видел, как он плясал среди убитых. А что же теперь? Искренне ли он плакал над «священным отрядом»? Может быть, он, вынужденный убивать эллинов, и вправду жалеет их, погибших под македонскими копьями?
Вынужденный? Но разве афиняне или фиванцы пришли в Македонию? Разве не Филипп пришел сюда, в середину их земли? Он пришел воевать и победил. Так о чем же плакать?
После ужина, в начале ночи, когда этеры разошлись по своим палаткам, Александр и Филипп сидели в царском шатре. Красноватая ущербная луна заглядывала под откинутую полу шатра, тихо журчал и звенел Кефис, скрытый в сыром тумане.
– Бывают случаи, когда надо хранить при себе свои истинные чувства, – говорил Филипп. Он был сегодня трезв, за ужином на столе не стояло кратеров с вином. – Этому надо научиться. Когда я был искренен? Конечно, тогда, когда я плясал в поле. Ты ведь знаешь, что значит для нас эта победа: или Афины и Фивы – или Македония. Ты думаешь, они пощадили бы Македонию, если бы победили?
– Думаю, что не пощадили бы.
У Александра холодок прошел по спине, когда он представил себе врагов, идущих по македонской земле, врагов беспощадных, не знающих милости. Они жгут македонские села, города, горит Миэза… Подходят к Пелле, к их царскому дому, убивают мать, сестер…
Нет! Этого не может быть, этого не может быть!..
Александр внутренне содрогнулся. Но ему и в голову не пришло задуматься над тем, что они, македоняне, жгут чьи-то села и города и убивают чьих-то матерей и сестер.
– А плакал я над фиванским отрядом тоже искренне, – продолжал Филипп. – Такие люди легли! И все потому, что у них безголовые правители. Зачем надо было воевать со мной? Разве не звал я их добром на войну против персов? А теперь вот они лежат здесь, а тот, кто виновен в их смерти, убежал вместе со своими гоплитами. Но рано или поздно этот крикливый петух будет в моих руках. И я буду судить его!
– Судить Демосфена, отец? А за что?
– За измену, Александр. За то, что он брал деньги у перса, лишь бы свалить меня. Во имя этого Демосфен поднял на войну Афины – и погубил афинян.
– Тебе доподлинно известно, что это так?
– Да. Известно.
– А почему ты, отец, остановился здесь? Мы сейчас могли бы захватить всю афинскую землю. Или ты жалеешь Афины?
– Жалею ли? Да, жалею. Такого города, как Афины, больше нет на свете. Но прежде всего я жалею себя. Если я сейчас уничтожу Афины – а я, клянусь Гераклом, могу это сделать немедленно! – то имя македонянина Филиппа останется для потомков как имя свирепого варвара. И бремя этого имени понесешь на себе ты, будущий царь македонский. А кроме того, это совсем не выгодно для тех дел, которые я задумал.
Александр слушал внимательно, глядя прямо в лицо Филиппа, озаренное тихим светом масляных светильников. Он следил, как отражаются мысли и чувства в единственном глазу его отца, как возникают и разглаживаются морщины на его лбу, как появляется на устах хитрая усмешка и тут же исчезает в кудрявой бороде…
Филипп вдруг засмеялся.
– Царь македонский, – он указал пальцем на Александра, – как они назвали тебя сегодня. «Ты, говорят, только полководец. А он царь!» Ну что же, пока еще не царь, но будешь царем. А воевал ты хороша!
Александр не улыбнулся.
– Царь македонский – Филипп, – сказал он сурово, – и теперь царь всей Аттики.
– Нет, – Филипп снова стал серьезен, – я никогда не назову себя царем афинян. Зачем? Я мог бы это сделать, но этого делать не нужно. Так – между нами – кто мы такие, македоняне? О нас услышали и узнали только теперь, когда я прошел с войнами по Иллирии, по Фракии и по эллинской земле. Но Афины весь мир знает давно. Знает и чтит.
– Значит, все останется по-прежнему?
– Ну нет. Я стану первым военачальником, вождем всей Эллады. И не с эллинами буду воевать, а пойду сражаться с варварами, с персами. Я пойду освобождать от персов эллинские колонии на азиатском берегу. А что можно сделать более любезное сердцу афинян?
– Значит, все это ты делаешь в угоду Афинам?
– Ну нет. Это я делаю в угоду Македонии. Мне нужно завладеть морем. Но пока там стоят такие богатые и сильные эллинские города, как мы с тобой этим морем завладеем? А мы сначала отнимем эти города у перса. На берегу поставим свои войска, а у берега – флот. И вот – море наше. Но афинянам… Что мы скажем афинянам? Что мы идем отомстить персу за осквернение эллинских святынь. И клянусь Зевсом! – афиняне пойдут за мной. Слово «царь» им ненавистно, так пусть не будет этого слова. Я буду назван вождем. Ты понимаешь меня?
– Я понимаю тебя.
– Но ты не согласен со мной?
– Не согласен. Если я буду царем – я буду царем!
– Возможно. После всего того, что я сделаю. Но Зевс и все боги!.. Пусть твое царствование будет без раскаяний и без сожалений о совершенном, как это было не раз у меня…
Филипп встал. Этих слов объяснить Александру он не захотел.
Александр в глубоком раздумье вернулся в свою палатку. Гефестион ждал его, сидя над Кефисом в узорчатой тени молодого дуба.
– О чем говорил с тобой царь?
Александр, хотя и был всегда откровенен с ним, ответил уклончиво:
– О многом…
Эллада лежала у ног Филиппа. Теперь все будет так, как решит Филипп. И Эллада ждала его решений, готовая принять самую тяжелую участь. Афины, где столько лет поносилось имя македонского царя, Афины, которые подняли войну против него…
Какой милости, какой пощады ждать им?!
Афиняне были в панике. Ждали, что македонские войска вот-вот ворвутся в город… Готовились сопротивляться. Готовились просить о милости. Готовились к смерти.
И гневно бранили своих полководцев – фиванца Проксена и афинянина Хореса, называли их бездарными людьми, взявшимися не за свое дело. Военачальника Лисикла прямо обвинили в измене и приговорили к смертной казни.
Теперь снова подняли в Афинах голоса сторонники Филиппа. Они выставили множество тяжелых обвинений против Гиперида и Ликурга, вождей антимакедонской партии. А против Демосфена, возглавлявшего эту партию, возбудили судебный процесс.
На этот раз Демосфен молчал. Его никто не видел и не слышал, он будто исчез с лица земли…
Но македонский царь решил дело не так, как думали и боялись афиняне. Казалось, что он забыл все – и злобную вражду, и презрение, и бесконечные оскорбления, которыми унижали его и как царя, и как человека.
Он любит и почитает Афины. Боги свидетели – он был всегда им предан! Пусть афиняне придут и похоронят своих убитых воинов. Пусть возьмут их останки и положат в гробницы предков. Филипп – боги свидетели! – никогда не хотел войны с Афинами, он и теперь предлагает им мир и дружбу.
Однако иное дело фиванцы. Они были его союзниками, и они изменили ему в самый опасный для него час. Тут пощады не будет. Войско не могло защитить Фивы – оно было разбито. Правда тоже не могла стать на их защиту – правда была на стороне Филиппа: фиванцы сами нарушили свой договор с македонским царем.
И Фивам пришлось тяжело. Филипп взял с них выкуп за пленных. Взял выкуп и за право похоронить павших. Фиванцы с великой горестью хоронили их. На том месте, где лег «священный отряд», поставили каменное изображение раненого льва. И сделали надпись:
Время, всевидящий бог, все дела созерцающий смертных,
Вестником наших страстей будь перед всеми людьми,
Как мы, стараясь спасти эту землю святую Эллады,
Пали на славных полях здесь, в беотийской земле.
В Фивах Филипп поставил у власти олигархический[28]28
Олигархия – правление аристократов.
[Закрыть] совет – триста человек было в совете, и все приверженцы Македонии.
Самых видных фиванских граждан, которые выступали против Филиппа, казнили. Многих Филипп отправил в изгнание. Богатства изгнанных и казненных македонский царь захватил себе.
Вспоминал ли Филипп, творя расправу над Фивами, свою юность, проведенную в этом городе? Не грозила ли ему тень Эпаминонда за все, что он сделал здесь?
Если и было так, об этом никто не узнал. Филипп твердой рукой осуществил свою жестокую месть.
ПОБЕДИТЕЛЬ ИЩЕТ МИРА
Оратор Демад всегда был сторонником Филиппа. Но сторонником не слишком надежным: когда пришлось воевать под Херонеей, он оказался в афинских войсках. Однако и там он не стоял незыблемо под ударами македонских копий. Увидев, что афиняне битву проигрывают, Демад без раздумий сдался Филиппу в плен.
Филипп после победы принял его в своем лагере. И здесь, за чашей хорошего вина, они о многом договорились.
– Мне стало известно, что Афины снова собираются сражаться со мной, – сказал Филипп, – говорят, что там идут большие работы, укрепляют стены. За дело взялся военачальник Гиперид, который так недавно бежал с поля битвы!
– Что ж, – пожав плечами, ответил Демад, – они этим ставят Афины под удар. Если бы я сейчас находился там, я постарался бы удержать их от этого безумия.
Соглядатаи Филиппа сказали ему правду. В Афинах поспешно, в смятении, в отчаянии готовились к обороне. Все, что было ценного в стране, жители перевезли в город. Укрепили и обновили городские стены, стараясь превратить Афины в неприступную крепость.
У афинян был хороший флот. Они торопились поправить и морские укрепления, – там тоже можно было отсиживаться во время осады. Гиперид, военачальник и государственный деятель, считал, что нужно защищаться в Пирее, в афинской гавани, чтобы не подпустить врага к городу.
Гиперид предложил – и афиняне с ним согласились – дать право афинского гражданства метекам, людям, которые жили в их государстве, но прав афинских граждан не имели. Это же дорогостоящее право быть гражданином Афин решили дать и всем союзникам, которые борются за Афины, и должникам, лишенным этого права, и осужденным… Даже обещали освободить рабов и поставить их на защиту города. Все афинские граждане до шестидесяти лет взяли в руки оружие.
– Надо, чтобы мы все в полном единодушии встали на защиту отечества! – сказал Гиперид.
Стратегом – военачальником – избрали Харидема, старого вождя наемных войск, который уже много лет был непримиримым врагом Филиппа.
– Я знаю, кто такой Харидем, который собирается воевать со мной, – сказал Филипп, беседуя с Демадом, – я знаю, как он ненавидит меня. И он думает, что я боюсь его ненависти. А ведь я ее не боюсь!
– У тебя была какая-то история с его шурином Керсоблептом?
– Да, – Филипп пренебрежительно махнул рукой, – была такая история. Это еще когда я воевал во Фракии. Да стоит ли вспоминать такие давние времена? Но Харидем помнит. А и всего-то было, что я этого фракийского царька Керсоблепта прогнал из его царства. И сколько же кричал тогда по этому ничтожному поводу Демосфен! «Филипп обманщик, Филипп ведет коварную политику, не верьте Филиппу!..» А Филиппу просто была нужна Фракия. Как, впрочем, и Афинам. Они же всюду поселили там своих клерухов.[29]29
Клерухи – выселенцы из метрополии.
[Закрыть]
– Значит, что ж, будешь осаждать Афины?
Демад умел пить. Кудрявый мальчик виночерпий то и дело подливал вина в его чашу. Но Демад, хитро и проницательно поглядывая на Филиппа, сохранял хорошее настроение и светлую голову.
– Осаждать Афины? – чуть усмехнувшись, ответил Филипп. – А зачем? Я бы мог сделать с ними то же, что с Фивами. Но предпочту мир.
– Ты будешь просить мира?
– Я предложу мир.
– Поверят ли они тебе?
– Мне, может быть, и нет. Но тебе, Демад, клянусь Зевсом, поверят.
Демад задумчиво поворачивал в руках золотую чеканную чашу.
– Мне? Ты поручаешь уладить это дело мне?
– Не даром, Демад, не даром. Сейчас я уже разбогател и могу отблагодарить за услугу.
– Или ты не надеешься победить афинян?
Филипп засмеялся:
– Если им захочется так думать, пусть думают так. Но я не буду воевать с Афинами. И если они согласятся заключить мир, я отпущу афинских пленников без выкупа.
– А все-таки, – настаивал Демад, – ты мог бы разбить Афины?
– Мог бы.
– И ты этого не сделаешь?
– Клянусь Зевсом, нет.
– Да, – печально вздохнув, сказал Демад, – я вижу, что время Афин прошло.
Вскоре Демад отправился в Афины послом Филиппа с предложением заключить мир.
Демад в Афинах выступил очень убедительно.
– Продолжать войну уже на территории Афин опасно. Вы знаете, граждане афинские, что из этого получилось в Фивах. Кроме того, пусть вспомнят граждане афинские, что две тысячи афинян у Филиппа в плену, а денег на выкуп нет!
Снова шумела толпа на Пниксе. Снова стали слышны голоса сторонников Македонии, и звучали они все громче, все настойчивее. Кончилось тем, что афиняне стали склоняться к тому, чтобы принять предложение Филиппа.
Харидема, который и слушать не хотел о мире с Филиппом, сместили. На его место поставили Фокиона, спокойного, благоразумного, уважаемого в Афинах человека. За то, что он постоянно говорил, что думал, за то, что никогда не обманывал доверия афинян, его прозвали Фокион Честный.
Фокион всегда считал, что надо ладить с Филиппом, что спасение эллинов в том, чтобы крепко держать союз эллинских государств против внешних врагов. Но эллинские государства никак не могут объединиться – так пусть их объединит Филипп. И не друг с другом надо сражаться, а выступить против самого давнего и страшного их врага – против персов. И те, кто выступает против македонянина Филиппа, – те, сами того не сознавая, губят Элладу.
За эти взгляды и высказывания старый полководец Фокион не получил командования при Херонее.
А теперь Фокион, и с ним Эсхин, давний сторонник Филиппа, и Демад, который взялся устроить этот мир, отправились послами от Афин в лагерь к Филиппу, по-прежнему стоявший у Херонеи.
Македонский царь принял афинских послов с большими почестями. Устроил для них богатый пир, где были и венки, и благовония, и музыка. Но все в меру, все пристойно. Филипп, когда хотел, умел показать себя тонко образованным и хорошо воспитанным человеком.
Афинские послы и Филипп без труда договорились о заключении мира. А когда они уехали, Филипп в ответ на их посольство торжественно отправил своих послов в Афины изложить условия мира.
Послами этими были его старый, преданный полководец Антипатр, этер царя Алкимах и сын царя Александр. Их сопровождала блестящая свита.
АФИНЫ
Три дня ехали послы в Афины.
Рядом с Александром, чуть сзади, все время был Гефестион. Боги наградили его большим тактом и чуткостью – всегда чуть сзади, всегда чуть после… И только в бою – всегда рядом, всегда готовый защитить или помочь в минуту опасности.
Как ни любил его Александр, Гефестион никогда не забывал, что его друг – сын царя и будущий царь македонский, и отлично чувствовал, что Александр это его качество очень ценит. Его даже угнетало, что он слишком красив и высок ростом, выше Александра, который был широкоплеч и несколько коротконог, но тут Гефестион уже ничего не мог поделать.
Александр крепко сидел на широкой спине Букефала. Он часто задумывался, скрывая волнение. Как-то примут его афиняне? Как он обратится к ним? Что нужно сказать – он знал. Это, отпуская его в Афины, ясно и точно изложил Филипп. Но не смутится ли? Не скажут ли там, что Александр слишком молод и плохо воспитан? Не уронит ли он как-нибудь по неопытности свое достоинство царского сына и победителя?
«Ничего, – успокаивал он себя, – Антипатр поможет. Он-то знает, как надо и как не надо».
И все-таки волновался. О славном городе Афинах, о его Акрополе, с высоты которого можно окинуть взглядом все афинское государство, он слышит с самого детства. И Аристотель любил Афины. Как много рассказывал он об истории государства афинского, о его высокой культуре, о его бедах, о его военных подвигах…
– Гефестион, ты помнишь битву при Саламине?
– Разве мы с тобой там были? – усмехнулся Гефестион.
– А я помню.
– Значит, ты там был?
– Все равно что был. Учитель так хорошо рассказывал об этом!
Гефестион вздохнул:
– Кажется, я в это время был занят другим. Все хотел положить Неарха на обе лопатки. Но он был такой ловкий!
– А учитель говорил, что это самая славная для эллинов битва, потому что они не со своими бились, а защищали свою родину от варваров…
Они подъезжали к Афинам. Широко раскрыв глаза, Александр жадно всматривался в чистую утреннюю даль. Большая округлая скала Гиметт, чем ближе они подъезжали, тем выше поднималась к небу, сухая, облитая пурпуром цветущего тимьяна, защитная крепость города Афин.
Вот уж и стены города видны на пологом склоне скалы, и красная черепица крыш…
– А что это блестит над городом? Будто звезда. Что это?
– Это богиня Афина, – ответил Антипатр, – охраняющая город. Это ее копье блестит.
– Она из золота?
– Нет, из бронзы. Это Фидий ее поставил.
– Я знаю.
Александр знал об этом великом ваятеле, знал его трагическую судьбу, – Аристотель рассказывал о нем и о его творениях. Но выслушать рассказ – это одно, а увидеть – совсем другое. В груди возник холодок счастья – теперь он все это увидит! Все увидит!
В афинском государстве еще не было спокойствия. Возделанные поля пустовали. А возле городских стен теснилось множество поселян, сбежавшихся сюда со всем своим добром. Тут стояли повозки с одеждой, с хлебом, с вином, с оливками… Дремали быки во всей упряжи – их хозяева еще не знали, куда тронуться: вернуться ли домой на равнину, или бросаться в город под защиту городских стен. Невдалеке паслись стада овец и коз. Женщины с детьми сидели в тени повозок, варили на кострах пищу…
Увидев посольство, все они – и мужчины, и женщины, и дети – сгрудились у края дороги.
– Едут заключать мир!
– Мир будет! Мир будет!
– Смотрите – это Александр, сын царя! Это Александр, который разбил фиванцев…
– Да он же еще совсем молодой!
– Такой молодой… а уже полководец!
Александр ехал впереди, приподняв голову, чуть склонив ее по своей привычке к левому плечу.
– Все еще не идут по домам, – проворчал в бороду Антипатр, – боятся, не верят, а вдруг да придем разорять… Видишь, и стены починили.
Александр изо всех сил старался сохранять величавое спокойствие. Но тут же забывал об этом и, как мальчишка, оглядывался по сторонам. Он в Афинах!
В узких жарких улицах, среди глухих безоконных стен одноэтажных домов, тоже теснился народ. Многие уже следовали за посольством, гурьбой бежали полуголые мальчишки, полные восторга и любопытства.
Нынче никто не работал. Поселяне, испугавшись войны, бросили поля, ремесленники оставили мастерские, горшечники не разжигали печей… Ведь мир с македонянином еще не заключен, и еще неизвестно, за что браться – за деревянную свою соху и гончарный круг или за копье и колчан со стрелами…
На улицах чадили жаровни, синий дымок волочился над головами. Харчевни дышали густым душным паром, запахом жареной рыбы и чеснока. Всюду шум, суета, говор.
Но приближались македоняне, и все умолкали, все замирали на месте, провожая взглядами царских послов. Даже рабы-водоносы, которые только что бранились и толкались возле каменного колодца, забыли о своей работе и стояли неподвижно с кувшинами на головах.
Выехали на площадь, окруженную множеством зданий. Дома под черепичными кровлями жались друг к другу. И всюду на площади тесно – так тесно, что в иных местах и не пройти, – стояли мраморные статуи богов и героев.
В голубой тени портиков, украшенных синим и красным орнаментом, прогуливались богатые афинские граждане, скрываясь от солнечного пекла. Александр заметил, как непринужденны и красивы их движения, как изящно лежат складки их длинных одежд…
– Это Агора? – негромко спросил Александр. – Это здесь выступает Демосфен?
– Нет, – ответил Антипатр, – это рыночная площадь. Взгляни туда – видишь, там торговые ряды. А собранья у них чаще всего бывают на Пниксе. Это другая площадь, на холме.
– Вот на том холме?
– Нет. Это холм бога Арея. Там собирается ареопаг. Судят разных преступников.
– А это, перед нами, Акрополь?
– Да.
Александр поднял голову к Акрополю, Отвесная темно-серая скала, по которой карабкаются тускло-зеленые кусты и кое-где на уступах обгоревшими факелами стоят кипарисы. Такие же темные, серые стены наверху, на краю скалы. Александру показалось, что они наклонены внутрь, словно боятся рухнуть вниз с крутизны. А над этими мрачными стенами, как радостное видение, поднятый к небу Акрополь, светящийся теплым мрамором своих торжественных колонн… Александру захотелось немедленно соскочить с коня и побежать по тропе, огибающей холм Акрополя, и ступить на мраморную лестницу, и подняться туда, войти в этот прекрасный мир, где, как думал Александр, живут эллинские боги!
На площади македонян встретили афинские правители. Все они были очень любезные люди, давние приверженцы македонского царя. Александр обрадовался, увидев знакомые лица, ему улыбался белокурый щеголеватый Эсхин, который не раз сидел за столом у Филиппа, его приветствовал Демад… Демократы, противники Македонии, не пришли встречать македонских послов.
Македоняне сошли с коней, и Александр, окруженный свитой, сопровождаемый государственными людьми Афин, вступил в прохладный зал, где их ждал Фокион, старый, спокойный и мудрый человек.
Пока афинские вожди обсуждали между собой условия мира, продиктованные Филиппом, пока они готовились к Народному собранию, Александр, сопровождаемый охраной, и македонской и афинской, осматривал город. Иногда, отгородившись молчанием, он забывал о людях, окружавших его. С ним незримо ходил Аристотель, его учитель. Александр слышал его голос:
«Персы ворвались в Аттику и опустошили Афины…»
– Трудно поверить, – сказал Александр, – что этот город был когда-то опустошен!
– Да, – ответил со вздохом афинянин, который был среди этеров Александра. – Мы не забываем об этом.
– Они были и в Македонии, – задумчиво сказал Александр, – но Македония тогда была слаба. А как могли афиняне допустить варваров в свой город?
– Это были несметные полчища. Они, как море, вышедшее из берегов, хлынули в Аттику.
Пока поднимались к Акрополю, афинянин успел рассказать, как все это было.
– У нас, в храме Афины Паллады, обитает большая змея, страж Акрополя. Каждый месяц, лишь народится новая луна, ей в жертву приносят медовую лепешку. И змея ее съедает.
На этот раз лепешку принесли, а она осталась нетронутой. Когда жрица сказала об этом, все поняли, что богиня больше не охраняет их, она покинула Акрополь.
И тогда афиняне ушли из города. Женщин и детей отправили кого в Трезену, кого на остров Эгину. А сами вооружились и собрались на Саламине. В городе осталось лишь несколько жрецов в храмах да бедняки – им не с чем было уходить на Саламин.
К тому же пифия сказала, что их спасет деревянная стена – она будет неодолима. Афиняне поняли так: деревянная стена – это корабли. Но те, кто остался в Акрополе, решили, что это просто доски и бревна. Поэтому они досками и бревнами загородили вход в Акрополь и стали отбиваться от врага – горстка отважных людей против несметной армии персов… Вот на этом холме, что против Акрополя, стояли персы. Отсюда они вели осаду. Они завертывали стрелы в паклю, зажигали, а потом стреляли ими из луков. Афины горели. Укрепления обрушились, и варвары вошли в Акрополь. Те, которые защищали Акрополь, погибли. Одни бросились вниз со стены, другие бежали в храм, под защиту богини. Но богиня не защитила их, она ведь ушла из города. Персы их всех перебили в храме. А потом сожгли и храм, так же, как сожгли весь город…
Александр живо представил себе это опустошение, дым, и пепел, и горящие развалины… Такими были Афины.
Но прошло время, и вот город снова стоит во всей красоте, полный кипучей жизни. И Акрополь сияет и светится над ним чистым пентелийским[30]30
Мрамор брали из каменоломен горы Пентеликон.
[Закрыть] мрамором своих стен и колонн.
К Акрополю поднимались по неширокой тропе, которая вела их по уступам холма вокруг Парфенона – большого храма Афины Паллады. Парфенон был виден им то с одной стороны, то с другой. И вот наконец настала минута, когда нога Александра ступила на белый мрамор лестницы Пропилей…
С высоты Акрополя взгляд уходил очень далеко, до самых границ всей афинской земли, – легкие очертания гор, синева лесов, сбегающих в долину по холмам и отрогам, глубокая голубизна моря с белой извилистой кромкой прибоя…
Земля суха, гориста, бесплодна. И все-таки сколько затаенной радости в этой солнечной стране, сколько светлой красоты! Недаром сложилась легенда, что боги избрали ее, что они живут здесь и даже спорят из-за этой страны, как поспорили Посейдон с Афиной. Каждый из них хотел сделать что-то очень доброе для афинской земли. Бог морей ударил трезубцем в скалу, и оттуда полилась солоноватая целебная вода. А богиня мудрости Афина посадила на бесплодной почве оливу и этим принесла много добра афинянам. Потому и стала Афина у них самой почитаемой богиней, покровительницей их государства, потому и выстроили ей этот великолепный храм Парфенон.
Величавые в своем спокойствии дорические колонны, окружая храм, словно оберегали его. Александр, следуя за жрецом ко входу, жадно разглядывал мраморный барельеф, который тянулся над колоннами, – всадники, девушки, погоняющие быков, женщины с ветками пальмы – эмблемой мира, шествие старцев… Краски фронтона – красная, желтая, голубая – радостно и нарядно сияли среди благородной белизны мрамора.
Александр с волнением вошел в храм, в мягкий полумрак. Свет жаркого, ослепительного дня проникал сюда только через распахнутые двери, рассеиваясь среди красно-синих стен. Афина стояла во весь свой огромный рост, в сиянье золотых одежд и высокого золотого шлема. Александр поднял глаза и встретился со сверкающим в полутьме взглядом богини. Она смотрела на него, чуть склонив голову, внимательно, испытующе, может быть, даже грозя…
И он, содрогнувшись, опустил ресницы.
Мир, названный Демадовым, был заключен. Все, что было задумано в мегароне царского дворца в Пелле, послы Филиппа осуществили в Афинах. Условия македонского царя были поставлены и приняты.
Афины во всем, что касается их внутренних дел, остаются свободными и независимыми. Македонская армия не должна вступать на афинскую землю. В афинские гавани не должно входить ни одно македонское судно. Область беотийского города Оропа, что на северо-восточной границе Аттики, захваченная Фивами, присоединяется к афинским землям. Филипп оставляет афинские границы нетронутыми. И без всякого выкупа отпускает военнопленных афинян.
Но Афины должны уступить Филиппу фракийский Херсонес. А вместе с Херсонесом Филипп взял проливы, контроль над черноморской торговлей, особенно торговлей хлебом. В привозном хлебе Афины постоянно нуждались, и теперь это ставило их в полную зависимость от Филиппа – может пропустить к ним корабли с хлебом, а может и не пропустить. Но что же делать? С этим теперь приходилось мириться. И афиняне радовались и боялись радоваться, не веря своей удаче. Они не надеялись отделаться так легко от войны, которая угрожала им полной гибелью.
Афинские правители с почетом проводили македонских послов. Филиппу в благодарность постановили воздвигнуть статую в Афинах, на рынке, в самой людной части города. И обоим – царю Филиппу и его сыну Александру – даровали право афинского гражданства.
Александр возвращался счастливый и торжествующий. Все сделано, как надо. Ему не придется краснеть и смущаться перед отцом.
Всю долгую дорогу, в часы отдыха и во время ночевок в палатках, сидя по вечерам у костров, послы вспоминали о том, что видели, что слышали, что говорили.
– А Демосфен так и не показался, – с удивлением сказал Александр, когда они после ужина сидели у огня, – мне так хотелось посмотреть на него.
– Он уехал из Афин, – ответил Антипатр, – я тоже спросил о нем.
– Куда уехал?
– Взял военный корабль и отправился куда-то. Будто бы собирать дань с афинских союзников. Или за провиантом для города.
– А он не мог уехать позже?
– Конечно, мог бы. Но, видно, не хотел видеть нас, послов Филиппа. Да еще приехавших мириться. Ему надо было воевать с нами, ему надо было сокрушить царя македонского. Ну, а народу воевать вовсе не сладко. Видели, как поспешно погнали домой своих быков поселяне? Войны не будет, мир. Можно жить спокойно. У них еще и хлеб в полях не везде убран…
– А вы заметили, как много бедноты в Афинах? – сказал Гефестион. – Я просто поражен. Такой могущественный город, так украшен – и столько нищеты! Почему это?
– У них слишком много рабов, – нахмурясь, сказал Антипатр.
– А разве плохо, когда много рабов? – удивился Александр. – Чем больше рабов, тем больше рабочих рук, тем легче жить свободным гражданам.
– Это так. Но если всеми работами завладеют рабы, то что же делать свободным?
