Текст книги "Личное счастье"

Автор книги: Любовь Воронкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

НОЧНЫЕ ЭЛЬФЫ

Каждый день в этом зеленом и радужном мире, в котором жила Изюмка, происходили разные открытия и всякие чудеса вмешивались в самые обыкновенные дела.

Оказывается, если горошину воткнуть в грядку, а потом поливать из лейки теплой, согревшейся на солнце водой, то из этой горошины вылезет зеленый росток. И на этом ростке раскроются листики, сначала крошечные, а потом они подрастут и потянутся кверху.

– А откуда же они берутся? – допрашивала Изюмка Полину Аркадьевну.

Полина Аркадьевна отвечала неизменно спокойно и приветливо:

– Они берутся из горошины.

– Значит, они в горошине были спрятаны? А где же они там сидели?

Полина Аркадьевна взяла из миски с водой разбухшую горошину, разломила ее пополам и показала малюсенький зародыш.

– Вот так они там сидят.

Изюмка унесла эту горошину, долго разглядывала малюсенький росточек. Потом спрятала горошину в коробку: когда приедут папа, Зина и Антон, она им покажет.

Вскоре оказалось, что в речке живут не только рыбки Рыбок в речке много. Они плавают, играют под водой, иногда подплывают к самым ногам, если стоишь на песчаной отмели. А если пошевелишься, то они, сверкнув чешуей, мгновенно уходят куда-то в темные травы, под широкие листья кувшинок. Может быть, у них там есть гнездышки, в которых они спят?

Но, кроме рыбок, в речке живут еще водяные жуки. Они бегают по воде будто на коньках и не тонут. Такие веселые эти жуки! Еще в речке есть раковины. Они очень крепко закрыты. Сначала кажется, что это просто так – раковинка, и всё. Но, оказывается, там внутри сидит живое существо, моллюск. Иногда этот моллюск приоткрывает створки и выглядывает из раковины. Наверное, ему надоедает сидеть в темноте, вот он откроет дверцу своего домика и поглядывает оттуда на солнечные пятна, которые светятся на песчаном дне, на рыбок, на зеленые водоросли…

Однажды Изюмка, немного испуганная, побежала к Полине Аркадьевне.

– Там около берега… на дне… палочки ползают!

– Какие палочки?

– Обыкновенные! Веточки с деревьев, маленькие… и ползают!

– Не ползают палочки, – сказала Изюмкина подружка Лена, – у них ножек нету.

– Есть, есть ножки! – закричала Изюмка. – Я видела!

Краснощекий толстоногий Андрюша поднял с травы обломок ольховой ветки:

– Где ножки?

– У веток нет ножек, – повторила Лена.

– А я видела! – горячилась Изюмка. – Я сама видела!

Полина Аркадьевна созвала ребятишек, которые играли недалеко от них, на заросшей цветами луговинке, и они все отправились на речку смотреть, как ползают палочки. Ребята бежали вперегонки, всем было интересно смотреть на такую диковину. И только Лена спокойно шла рядом с Полиной Аркадьевной и время от времени монотонно повторяла:

– А палочки не ползают. У них нету ножек.

Зеленый бережок, отлого спускаясь к речке, мягко переходил в песчаную отмель. И здесь, около отмели, в прозрачной тени ракит лежало на дне множество коротких черных обломков, будто кто-то взял тонкую древесную ветку, изломал ее на равные кусочки и бросил в тихий, прогретый солнцем бочажок.

Полина Аркадьевна и ребятишки спустились к самой воде.

– Тише, – прошептала Полина Аркадьевна. – Будто бы нас нет.

Все затихли и стали смотреть в бочажок. Переливчато журчала речка, солнечные отблески волн бежали по ветвям склонившихся над водой ветел, трепетали слюдяными крыльями синие стрекозы, похожие на маленькие вертолеты…

Палочки на дне лежали неподвижно.

Очень трудно было так долго молчать.

– И ничего они не полз… – начала было Лена.

Но ее сразу дернули за рукав: одна из палочек тихонько пошевелилась и переменила положение.

– Ой! Шевелится!

– Живая, живая палочка!

– Да ничего не живая, это ее водой шевелит!

– Тише, тише, – снова прошептала Полина Аркадьевна. – Будто нас нет…

Тихо, тихо над рекой, никто не шумит, никто не шепчется. Только много внимательных глаз не отрываясь глядит в бочажок.

И – глядите, глядите! – сначала две палочки тронулись с места и еле заметно поползли по мягкому песчаному дну. А вот и третья направилась куда-то… И тут все увидели, что у нее есть ножки.

Дальше молчать было невозможно.

– Я вижу ножки! У них есть ножки!

– А что я говорила? Я говорю, а они…

– А почему у них ножки?

– А почему, которые на дереве, – без ножек?

Полина Аркадьевна засучила рукав и достала из бочажка ползающую палочку. Ребятишки опасливо глядели на нее.

Черный разбухший обломок ветки неподвижно лежал на ладони. Это снова был самый обыкновенный обломок, и никаких ножек у него не было.

– Я говорю, нету… – начала было Лена.

Но ее сейчас же запальчиво перебило несколько голосов:

– А ползала! И ножки были! Мы же видели!

Полина Аркадьевна дождалась, когда они умолкли.

– Это не палочка ползает. Вот, смотрите!

Она разломила ветку, там оказался червяк, довольно противный, белый, с белыми ножками.

– Видите, кто ползает? Это прудовик. Он нежный, без панциря, его может любая рыбка съесть. Вот он и делает себе домик из веточки и сидит в середке. А когда нужно, высунет ножки и ползет. Вот и все!

Полине Аркадьевне с трудом удалось увести ребят от реки. Это была сказка, которая оживала на глазах.

Милые веселые песенки оживали тоже. Изюмка видела ту самую елочку, которая родилась в лесу и в лесу росла. Она видела ту самую букашку, которая тащится с ношей, и пчелу, летящую за медком. Однажды, заслышав где-то в вершинах сосен глухой стук, Изюмка разглядела птицу в красной шапочке, которая стучала клювом по стволу, и красная шапочка ее так и мелькала. Полина Аркадьевна сказала, что это дятел – «дятел носом тук да тук».

А та история, которая приключилась с Изюмкой недавно, началась с кротовой норы.

– Дырка в земле! – закричала Изюмка. – Смотрите, дырка в земле!

– Это кто-нибудь проткнул палкой, – сказала Лена.

– Нет, кто-то рыл землю. Видишь, земля?

– Нет, это палкой.

– А кто же тогда насыпал землю?

– Кто-то проткнул дырку палкой.

– Нет, не палкой, не палкой!

– Нет, палкой, палкой!

Пришлось позвать Полину Аркадьевну.

– Эту норку вырыл крот, – сказала она.

– Какой крот?

– Тот самый, который ходил в бархатной шубке и хотел жениться на Дюймовочке.

У Изюмки загорелись глаза. Тот самый? Значит, кроты и правда на свете бывают?

– А где он? В норке?

– В норке. Спит, наверное.

– А если вылезет, я его увижу?

– Он при людях не вылезет, побоится.

– А если я буду тихо-тихо, будто меня нет?

– Ну тогда, может, и вылезет. Только ведь надо сидеть очень долго, а нас уже обедать зовут!

Изюмка опустилась на колени возле норки и не отрываясь глядела в нее. Ей так хотелось увидеть этого крота, который ходит в бархатной шубке! Полине Аркадьевне пришлось взять Изюмку за руку и увести домой.

Дорогой Изюмка спросила:

– А значит, Дюймовочка тоже здесь живет?

Полина Аркадьевна махнула рукой:

– Да нет же, она улетела в дальние страны. К эльфам.

– А эльфы во всех цветах живут?

– Должно быть. А где же им еще жить? – И, тут же забыв об этом мимолетном разговоре, Полина Аркадьевна закричала: – Дети, живей мыть руки! Обед уже готов – мыть руки и за стол!

После отдыха няня Наташа, вздремнувшая в холодке цветущей липы, тихонько позевывая, вошла в столовую. Наступал славный послеполуденный час, когда солнце глядит уже смягченно и ласково и тени на траве становятся гуще и бархатистее, а запах цветов слышнее. Это был час вечернего чая.

Няня Наташа взяла поднос с горкой розовых булочек, чтобы разложить их по столам. Окинув глазами столовую, она остановилась: что-то было не так, чего-то не хватало. Няня Наташа поморгала светлыми ресницами, словно сгоняя остатки дремы. Что такое?

У окна на тумбочке еще с воскресенья стоял букет темно-красных роз. Эти розы, огромные, полыхающие в лучах солнца бархатным кармином, с густо-зелеными листьями, украшали всю столовую.

Сейчас вместо роз торчали одни зеленые стебли и листья, а бархатистые, уже чуть привядшие лепестки красным венком лежали вокруг синей фаянсовой вазы. Случилось что-то непонятное – розы вдруг все сразу осыпались.

Вошли ребятишки, и столовая наполнилась щебетом, будто влетела целая стая воробьев. Они разбежались по своим местам, уселись на свои маленькие стулья. Чайные ложки зазвенели о края кружек, тонко запахло свежезаваренным чаем…

– Полина Аркадьевна, – у няни Наташи было недоумевающее лицо, – смотрите, розы-то… Ветром, что ли?

Полина Аркадьевна подошла к букету:

– Нет, не ветром. Кто-то оборвал.

Она стояла и пожимала плечами. Ну кому понадобилось погубить такой букет?

– Это я оборвала, – угрюмо сказала Изюмка.

Полина Аркадьевна не слышала, как она подошла.

– Ты?

– Я оборвала.

У Полины Аркадьевны широко раскрылись глаза от недоумения.

– Но зачем же ты это сделала, Катюша? – Она наклонилась к девочке, и сейчас же из ее волос упали сразу две шпильки. – Зачем же? Что за фантазия пришла тебе в голову? А?

– А эльфов там не было, – так же угрюмо ответила Изюмка, – а почему?

Она требовательно посмотрела на Полину Аркадьевну. Полина Аркадьевна отвернулась. Ей хотелось рассмеяться, ей хотелось просто залиться смехом, но можно ли вести себя так легкомысленно, когда на нее смотрят такие серьезные, такие огорченные глаза!

– Их не было?.. – Полина Аркадьевна озабоченно сдвинула свои тонкие коричневые брови. – Почему же их не было?

Она медлила. Она не знала, как быть. Сказать, что эльфов вообще нет на свете?.. Нужно ли это? Разве так долго длятся годы раннего детства, когда человека окружает сказка, когда сказка встречается ему на каждом шагу и ежедневно вмешивается в его жизнь?.. Надо ли торопиться с разоблачениями?

– А знаешь, Изюмка, почему? Это, наверное, потому, что розы были срезанные, без корней. Ведь Дюймовочка выросла в цветке, у которого были корни!

– Да. – У Изюмки сразу посветлели глаза. – Женщина посадила цветок в землю, и у него были корни!

– Ну вот видишь, ты просто ошиблась! А теперь – оставим это. Беги в сад, к ребятам, – сказала Полина Аркадьевна и принялась собирать в кучку нежные темно-красные лепестки.

Не прошло и часа, как случился новый скандал. Ребятишки с криком прибежали к Полине Аркадьевне:

– Катя-Изюмка цветы на клумбе рвет!

– Она их все обрывает!

– И даже с корнями выдергивает!

Полина Аркадьевна всплеснула руками и бросилась в сад. Там няня Наташа отчитывала Изюмку.

– Ты что ж это делаешь, а? Что это с тобой сегодня? Ну прямо сладу с ней нет! – Круглые голубые глаза няни Наташи беспомощно смотрели на Полину Аркадьевну. – Всю клумбу испортила! Что с ней такое, а?

– Я знаю, я знаю что, – торопливо сказала Полина Аркадьевна, – я сама поговорю…

Изюмка стояла около клумбы. Руки у нее были испачканы землей. Несколько кустиков белого левкоя валялось на траве. На клумбе среди оставшихся левкоев торчали пустые стебли махрового мака. Красные маковые лепестки, развеянные ветром, словно угольки, пылали на зеленом газоне.

Изюмка, надувшись, стояла и глядела на оборванные цветы. Полина Аркадьевна положила руку на ее склоненную голову, на ее теплые кудряшки.

– Изюмка, ты их опять ищешь?

– А их нету, – со слезами в голосе ответила Изюмка. – Цветы с корнями. Я посмотрела – они все с корнями. А никаких эльфов нету!

Полина Аркадьевна задумалась. Что же делать теперь? Как быть дальше?

Да. Действительность скоро вытеснит сказку, все это придет само собой. И человек, доросший до первого класса, скажет:

«А когда я был маленький, я думал, что по облакам можно ходить».

Или:

«А когда я был маленький, я думал, что деревья разговаривают».

Так же, смеясь, расскажет и Изюмка о том, что она «когда была маленькой, искала в цветах эльфов»…

Да, но как сейчас сказать Изюмке, что эльфов не бывает, когда час тому назад Полина Аркадьевна сама подсказала, где их надо искать?

– Вот что, Изюмка, – сказала Полина Аркадьевна: – мы с тобой совсем забыли, что эльфов нельзя увидеть днем. Ведь они же только ночью вылезают из цветов и летают туда и сюда, как бабочки!

– Да, правда! – помолчав, закричала Изюмка. – Да! Они же летали ночью! Светлячок им светил своим фонариком!

– Ну вот и все, – успокоенно сказала Полина Аркадьевна, – вот и пусть они летают ночью. А цветы из клумбы выдергивать не надо, все равно ты эльфов в них не увидишь. Ты понимаешь?

– Я понимаю.

И побежала на луговинку.

Ну вот и обошлось. Сказка осталась неприкосновенной, а девочка больше не будет портить цветов. А потом она постепенно забудет об этих наделавших столько хлопот эльфах.

Ребятишки водили хоровод и разноголосо пели: «Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай!»

Изюмка, занятая своей мыслью, взбежала на зеленый бугорок, вздымавшийся около самой лесной опушки. Оттуда было хорошо видно заходящее, подернутое нежной дымкой солнце. Облитая красным закатным сиянием, Изюмка помахала ему рукой:

– Садись, солнышко! Садись скорее, нам спать пора!

И, вернувшись к няне Наташе, сказала, зевая:

– Уже вечер, няня Наташа! Я уже спать хочу.

– Еще солнце не село, – ответила няня.

И Лена тотчас добавила:

– Изюмка – сплюшка.

Но вот и вечер наступил, и ночь пришла со звездами и луной. На широкой веранде тишина и сонное дыхание детей. Белые кроватки как теплые гнездышки. В дальнем уголке горит лампочка под зеленым абажуром. Около нее сидит няня Наташа с кружевным вязанием в руках, она сегодня дежурная. Зеленый отсвет абажура лежит на ее склоненной голове, на светлых бровях, на белоснежной косынке, на складках белой занавески окна…

Няню Наташу одолевает дремота, петля соскакивает с крючка, путается рисунок узора. А вот и совсем ее руки перестали шевелиться и вместе с вязанием упали на колени. Няня откинула голову – и тотчас появилось стадо овец, которые, словно кудлатые облачка, шли мимо нее. Овцы шли и шли, а няня Наташа подгоняла их зеленой хворостиной и все боялась, как бы они не забрели в болото. А болото уже мерещилось впереди, пустое, ядовито-зеленое, заросшее острыми травами…

Звякнул упавший на пол крючок. Няня вздрогнула, протерла глаза. И, чтобы разогнать неодолимую дрему, встала и, неслышно ступая, пошла вдоль белых кроваток. Дети спали, разрумянившиеся, с приоткрытыми ртами, подложив под щеку маленькую пухлую руку или разбросав сверх одеяла и руки и ноги. Няня тихо поправила сбившиеся подушки, укрыла тех, кто раскрылся. Подойдя к Изюмке, няня неожиданно встретила взгляд ее темных глаз.

– Ты почему не спишь? – шепотом спросила няня. – Все спят. Ночь на дворе.

– А если они придут?

– Кто это придет ночью? Не выдумывай. Дай-ка я тебя укрою.

– Эльфы придут. Они же везде летают.

– Ладно. Какие там еще эльфы! Спи, пожалуйста.

– Нет. Они ночью летают. Прилетят, а я не увижу.

– Беда с тобой. И чего это она забрала себе в голову? Ну ладно, если прилетят, я тебя разбужу. Согласна?

– Только обязательно?

– Ну конечно, обязательно! Спи.

– Хорошо.

Изюмка улеглась поудобнее, укрылась одеялом. Но сон не приходил.

Сквозь длинные белые занавески на веранду просеивался лунный свет. В узкую щель между рамой и занавеской заглядывал темный сад и яркая звездочка светилась среди черных веток. Изюмка лежала и глядела на нее.

«А как же они придут? – подумала вдруг Изюмка. – Двери закрыты. А на форточках марля от комаров!»

Изюмка села на постели, отвела со лба влажную темную челку и обернулась к нянечке. Но нянечки не было, только белое кружевное вязание ее лежало на столике около лампы. Может быть, няне Наташе захотелось пить. Может, у нее не хватило ниток для вязания и она пошла за ними…

Изюмка подождала. Потом слезла с постели, отодвинула тоненький засов на белой двери и в одной рубашонке вышла в сад. Дверь тихо закрылась за ней. Изюмка спустилась со ступенек, шагнула в прохладную росистую траву и пошла. Сад был совсем не такой, как днем: он был гораздо больше, и кусты были гуще, и деревья выше. Изюмка поежилась, остановилась, оглянулась кругом. Какие-то высокие цветы, будто свечки, сумеречно белели в темной траве, и легкие тени мелькали около них.

– Летают! – прошептала Изюмка и побежала к цветам, путаясь в мокрой траве.

Ночные любки, окруженные своим тонким ароматом, сияли, пронизанные лунным светом. Белая дрема распустила кружевные колокольчики над заснувшей кашкой. А дальше, под кустами, светились еще какие-то высокие белые цветы, похожие на маленькие серебристые облачка, осевшие на темную траву.

Бесшумная таинственная жизнь трепетала в ночи. Вот кто-то подлетел к белой дреме. Изюмка насторожилась, у нее застучало сердце. Это они! Эльфы!

Но это были большие ночные бабочки, светло-серые и темные, пушистые, как бархат.

«Тут очень маленькие цветки», – подумала Изюмка.

И побежала на луговинку, где, словно пригасший костер, поднималась большая клумба. Цветы спали. Они стояли неподвижно, осыпанные росой. И над ними тоже кружились бабочки.

Но бабочки ли это? Может, это и есть те маленькие человечки с крылышками, у которых осталась жить Дюймовочка?

Изюмка попыталась поймать одну из этих летающих теней, но мешали мокрые листья и высокие стебли цветов. А вдали, за клумбой, сияла под луной росистая полянка, и белые цветы, разбежавшись по всей полянке, весело справляли свой безмолвный ночной праздник. Вот там-то можно погоняться за бабочками и за эльфами!

Изюмка озябла, мокрая от росы рубашонка прилипала к ногам. Но все-таки она обогнула клумбу и побежала на полянку.

В это время издалека до нее долетел зовущий испуганный голос:

– Катя, ау! Катя, где ты? Изюмка, ау!

Это няня Наташа хватилась Изюмки. Ну, вот теперь она всех эльфов распугает и уведет Изюмку в дом. Изюмка, не откликаясь, побежала в кусты. Густая ветка осыпала ее дождем. Изюмка, съежившись, остановилась. А когда хотела повернуть обратно, оказалось, что ее окружила крапива. Крапива вдруг встала со всех сторон и не выпускала Изюмку.

А голос то приближался, то уходил в чащу. Дом стоял темный, окруженный деревьями, совсем незнакомый, таинственный дом. Но вот в нем вспыхнули окна, замелькали люди. И уже несколько голосов зазвучало в саду. И совсем близко, из-за густого широкого куста, позвал Изюмку милый негромкий голос Полины Аркадьевны:

– Изюмка, отзовись!

– Вот я! – дрожа от холода, отозвалась Изюмка.

И тут же теплые руки подхватили ее.

ТЕЛЕГРАММА

В большом заводском клубе не пустовало ни одного места. Кому не хватило стульев, стояли у стен. В зале дышала та добрая, веселая атмосфера, которая бывает, когда зрители смотрят игру своих любимых актеров. Легкие шепотки пробегали в темноте по рядам, светились улыбки, а то вдруг рассыпался смех и шумели аплодисменты.

А на сцене и в самом деле были любимые актеры. Среди елок и берез по зеленой травке бегал-катался румяный Колобок с круглыми озорными глазами и улыбкой до ушей. Когда он в первый раз выкатился на сцену, зрители дружно рассмеялись:

– Ух ты, веселый какой!

– По амбару метен, а ничего себе, упитанный!

– Это чей же?

– Стрешнева сынок!

– Эй, Колобок, а ты что-то прихрамываешь! Смотри, не убежать тебе от волка!

Антон от волнения ничего не слышал и ничего не видел. Колобок бегал-катался, прихрамывал и пел свою песенку про то, как он «по сусекам скребен, на сметане мешон…»

Пьеса шла быстро, оживленно. Колобок со своей перевязанной ногой убегал и от деда, и от бабки, и от волка, и от зайца… А в зале каждый раз, как только Колобку удавалось ускользнуть от своих недругов, громко хлопали. Этот актер пользовался самым большим успехом. На него просто никак нельзя было смотреть без смеха.

Зина то бегала за кулисы, помогала Елене Петровне одевать ребят, напоминала актерам их роли, то выходила тихонько в зал и отсюда смотрела на сцену. Она радовалась успеху своего братишки Колобка-Антона, радовалась, что ему так весело, радовалась его радости.

«Все-таки, когда ты сам ешь конфету, она слаще, чем если ее ест кто-нибудь другой», – вдруг всплыло в ее памяти.

А разве сейчас Зина радовалась бы больше, если бы выступала сама? Нет! Ничуть не больше, а даже меньше. И в эту минуту Зине стало отчетливо ясно, что человек, который произнес тогда эту сентенцию[2]2
  Сентенция – нравоучительное изречение, поучение.


[Закрыть] насчет конфеты, никого никогда не любил, что человек этот убогий, с нищей душой. Ну что же взять с такого?

Попутно вспомнилась и Тамара. Зина не видела ее после случая в Зоопарке. Поступок Тамары больно оскорбил ее: Зина хотела помочь ей, доверила ей ребят. И вот как она поступила! Видно, все-таки стыдно Тамаре, если она не приходит больше. А Зина тоже не пойдет к ней. Она не сможет простить Тамаре этого ее поступка!

Но подумала так и смутилась. А может, Тамара сейчас и сама терзается? Возможно, и пришла бы к Зине, да не может решиться? Нет, нехорошо осуждать не выслушав. Надо повидаться с ней. А может, она сейчас здесь, в клубе?

Зина стала приглядываться к публике, сидящей в зале. И тотчас увидела в первом ряду Антонину Андроновну. Антонина Андроновна обмахивалась маленьким веером, сверкая острым огоньком кольца. Она сидела неподвижно, нарядная, громоздкая, она не смеялась и не хлопала маленьким актерам.

Тамары рядом с ней не было.

Сказка кончилась, загорелись лампочки. В зале шумели аплодисменты, ребята на сцене неуклюже раскланивались. Зина хлопала изо всех сил, она была счастлива чуть не до слез.

В антракте Зина разыскала отца. Он был в «курилке».

– Папа, ну как? – спросила она.

А самой ей уже было и так ясно, что отец и доволен и растроган. Темные, немного запавшие глаза его глядели задумчиво и ласково, губы не могли сдержать улыбки.

– Ну видишь, папка? – сказала Зина чуть-чуть назидательно. – А ты уж думал, что наш Антон совсем пропащий человек! Видишь?

– Вижу, вижу. – Отец улыбнулся и погасил папиросу. – Все вижу! А у меня, между прочим, новость есть!

Зина с удивлением посмотрела на отца:

– Какая?

– Секрет пока.

– Ну, папка! Скажи хоть, новость-то хорошая?

– Мне кажется, что хорошая.

– Ну скажи скорей!

– Потом, потом, дома…

К отцу подошел товарищ, вальцовщик с их завода, и Зине пришлось вернуться в зал.

Ей снова бросилась в глаза крупная фигура Антонины Андроновны, ее оранжевое шелковое платье полыхало среди гуляющей по залу толпы. Зина подошла к ней:

– Здравствуйте, Антонина Андроновна. А где же Тамара? Она не пришла?

Антонина Андроновна посмотрела на нее сверху вниз, еле повернув голову:

– Тамара уехала.

– Как! Она уехала к папе? Совсем?

– Почему же совсем? И чего так удивляться? Просто поехала навестить отца, естественно.

И отвернулась.

«Значит, получила письмо и поехала, – подумала Зина. – Ну и хорошо. С отцом ей будет лучше. Только все-таки могла бы хоть проститься».

А впрочем, чего ж прощаться? Она приходила к Зине лишь тогда, когда ей больше не к кому было прийти. Но разве Зина ей была хоть как-нибудь дорога? Нет же. Да и кто ей был когда-нибудь дорог? Тамара умела только принимать внимание и услуги других. Только принимать…

– Подумаешь, твой Антон, малявка, уа-уа! – вдруг негромко прозвучало около нее.

Зина быстро обернулась. Она узнала этот противный ей голос. Ну конечно, вот он здесь, коренастый, нестриженый, с дерзким взглядом прищуренных глаз, Яшка Клеткин.

– А что, думаешь, я так не мог бы? – продолжал он, раздувая ноздри. – Еще получше сыграл бы. Я бы сыграл – все со смеху околели бы!

Зина глядела на него не отвечая. Елена Петровна говорит, что с ним надо заняться. Может, и надо, но только Зина этого не сможет!

– А чего? – не отставал Яшка. Он сунул руки в карманы и стоял покачиваясь. – Я какую хочешь пьесу сыграю. Я бы и в кино сыграл. Еще и получше Рыбникова!

– Вот и ступай в кино да играй, – ответила Зина и, отстранив Яшку, поспешно прошла за кулисы.

– Все. Сеанс окончен… – вместе с коротким резким свистом донеслось до нее.

– Вот и да. Окончен, – пробормотала про себя Зина. – Хоть бы он раз и навсегда окончился, этот твой сеанс!

Ребятишки уже сняли свои костюмы. Сейчас в клубе начнется вторая часть – выступления заводской молодежи. А ребятам можно идти домой.

Елена Петровна внимательно поглядела на Зину:

– Что-нибудь случилось?

Зина хотела ответить, что ничего не случилось. Да ведь это так и есть – ничего не случилось.

– Так только, пустяки, Яшка Клеткин. – Зина покосилась на Антона и сбавила голос: – Яшка Клеткин в зале.

– Ты говорила с ним?

– Нет. Он сам со мной говорил.

– О чем же он говорил? – Елена Петровна обняла Зину за плечи и отвела подальше от ребят.

Зина рассказала. И тотчас отмахнулась:

– Тоже актер! Тарзана он может изображать, а больше никого.

– Надо его позвать к нам в лагерь, – решила Елена Петровна.

Зина остановилась и посмотрела ей в глаза. Разве она не знает, что Зина не может терпеть Клетки на?

Елена Петровна поняла ее. Она снова обняла Зину за плечи:

– Зина, так нельзя. Ребятишек надо любить. А иначе ты никогда не станешь ни хорошей вожатой, ни хорошим педагогом, хоть двадцать институтов кончай. Надо научиться в каждом из ребят прежде всего видеть хорошее. А если не видишь, найди в нем это хорошее. Вот, казалось бы, что же найдешь в таком, как Яшка Клеткин? А видишь – даже искать не надо, сам сообщил: хочет играть на сцене. Вот за это и ухватись.

– Я?!

– Конечно, ты. А что ж ты думаешь, нам, учителям, воспитателям, приходится работать только с теми, кто нам нравится? Ты же и сама знаешь, что человек не всегда может делать то, что хочет, а делает то, что должен. Ведь не отправилась же ты со своими друзьями в поход? А почему? Потому что должна была остаться.

Зина вздохнула. Да, не отправилась! Ее друзья сейчас ходят по тем зеленым солнечным дорогам, которые грезились Зине каждую ночь, они ночуют у костров, они поют песни, работают на сенокосе. И все они вместе, как хорошо им, как весело, и до чего же Зина соскучилась о них!

Когда возвращались домой из клуба, Зина вспомнила, что у отца есть какая-то новость.

– Папа, а ты не можешь сейчас открыть свой секрет?

Отец принял таинственный вид:

– Нет. Что за разговор в дороге?

– Ну, папка! Что ты там придумал?

Дома Зину ожидало письмо. От Фатьмы, конечно. Наконец-то! Только Зина не будет сейчас читать его. Сейчас надо готовить ужин, потом ужинать, потом мыть посуду… А уж после всего, когда не нужно будет ничего делать и спешить, она вскроет письмо и сядет беседовать со своей любимой подружкой.

За ужином отец напомнил:

– Ну что ж, рассказать, что ли? Или уже не интересно?

– Ох, папка! – спохватилась Зина. – А я уж и забыла!

– Рассказать, рассказать! – подхватил Антон.

– Так вот слушайте… Картошка хорошо поджарилась у тебя сегодня…

– Ну, папка!

– Нет, правда хорошо, с лучком…

– Ну, папка же!

– Так вот, ребята. Сегодня я переговорил в отделе кадров. И с Андреем Никитичем. Они согласны дать мне отпуск на июль месяц.

– Ой, хорошо! А куда?..

– Так вот через несколько дней мы все втроем как соберемся, да и в деревню к бабушке! А?

– Ой, папка! Неужели? – Зина так обрадовалась, что не верила такому счастью.

Антон соскочил со стула и бросился к отцу:

– С папкой! В деревню!

Он забрался к нему на колени и принялся целовать отца в колючую, жесткую щеку.

– Папа, подожди-ка… – У Зины пропала улыбка. – А Изюмка как же? Значит, целый месяц к ней никто не поедет?

– Ну как же так? – Отец пожал плечами. – А разве мы из деревни не можем приехать ее навестить? Теперь по всем дорогам автобусы, электрички. Не то что раньше бывало: на лошади полдня до станции добираешься – трюх-трюх! А то и вовсе на своих на двоих. Теперь съездить куда хочешь ничего не стоит.

– Папа, подожди, а как же пионерский лагерь?

– Проживут месяц без тебя. Тебе тоже нужен отдых!

Пожить в деревне вместе с отцом и Антошкой. Ну разве плохо? Очень хорошо, очень даже!.. Хотя это и не совсем то, чего хотелось Зине…

– Да, письмо!

Отец и Антон, уютно обнявшись, сидели на диване и читали «Сказку о золотой рыбке».

А Зина шла вместе со своими школьными друзьями по мягкому теплому проселку с розовой кашкой по краям, полола в колхозе капустные грядки, сбегающие к реке, купалась в этой веселой речке с осокой и стрекозами; выступала в колхозной избе-читальне (читала стихи), варила на костре кашу…

«Андрюшка, такой нескладный, повесил сушить свои башмаки над костром, и один башмак упал прямо в огонь. Пока спохватились, а он уже обгорел весь, подметка отстала. Привязали веревочками, так теперь и ходит…»

– Эх ты, Андрей!.. – тихонько смеялась Зина. «А когда из Москвы уезжали, собрались все на платформе. Уже гудок, а Артемий все не командует посадку. Уже надо скорей садиться, тогда он говорит: «А где же та беленькая девочка? Зиной, кажется, зовут?» Мы сказали: «Она не поедет», – и он был недоволен. И тут же велел идти в вагон…»

Зина несколько раз перечитала эти строчки. «А где же та беленькая девочка?.. Он был недоволен». Заметил, значит. Заметил, что ее нет! «Зиной, кажется, зовут?.. И он был недоволен». Он был недоволен! Он был недоволен!

«Под кустами растут высокие желтые цветы. По настоящему они называются «купальницы». А в деревне их зовут бубенчиками. И знаешь – это правильно, они совсем как бубенцы, на солнце они просвечивают и кажутся золотыми. А почему нельзя у нас во дворе сделать такую клумбу из этих бубенцов? По-моему, можно. Вот и из ромашек тоже…»

– Ну, теперь пойдет про цветы. Теперь все цветы, какие растут в лесу и на лугах, будут описаны здесь, – медуница, колокольчики, голубой цикорий…

Но вот, кажется, кончились цветы.

«Мальчишки тоже пололи капусту. И Артемий полол. Он большой, ему нагибаться трудно, сердился, а все-таки полол. Сима Агатова тоже сердилась. У нее это плохо получается, верхушки отрывает, а корни в земле, ну прямо чуть не плачет. Артемий говорит: «Мы тебя освобождаем от этой работы». А она: «Ни за что, какая же я, говорит, комсомолка? Тогда, значит, я белоручка, а не комсомолка!» И знаешь? Ведь в конце концов научилась полоть, упорная такая. А зато Андрюшка Бурмистров прямо за двоих может работать, руки у него очень ловкие, захватистые какие-то…»

– И я с вами! И я!.. – вдруг вырвалось у Зины.

Она испуганно посмотрела на отца и встретилась с его взглядом. Он смотрел на нее пристально, словно стараясь проникнуть в ее душу.

– Это я так, – виновато улыбнулась Зина, – я ничего!

«И потом – мы на молочной ферме помогли вычистить загон. Телятник только что построили, участок весь замусоренный, а телятам надо, чтобы чисто было. Вот мы всё расчистили, перетаскали с участка все щепки, стружки, кирпичи. И сейчас лужок совсем зелененький. А телята желтенькие, сантиментальские…»

– «Сантиментальские»! – Зина засмеялась. – Папа, слышишь? Там, оказывается, телята не симментальские, а сантиментальские! Эх, Фатьма!

«И потом смотрели, как доят коров электродоилками. Такие металлические стаканчики привешиваются. Я хотела попробовать – как это доят коров? Но мне доярка не разрешила, потому что я корове незнакомая и она молока мне из даст. Вот ведь какие они, эти коровы, капризные!

А потом доярки и скотники все собрались, и Артемий рассказывал им, что такое космический корабль, и как он сделан, и для чего летали люди в Космос, и еще Артемий рассказывал про всякие миры. И про Венеру, что на ней там вода и болота и, может быть, всякие динозавры. А на другой день мы видели Венеру. Мы на рассвете шли через овсяное поле. Овес был зеленый и весь в росе, небо чуть розовело на горизонте, а повыше оно зеленоватое. И вот в этом зеленоватом, над розовой зарей, висела большая белая звезда, она сверкала и была такой красоты, что сказать невозможно. Артемий сказал, что это и есть Венера. Эх, жалко тебя не было, может, ты потом нарисовала бы…»