Текст книги "Приключения с Тосиком"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Любовь Овсянникова

Приключения с Тосиком

Рассказ

Село – со смешным в прошлом названием Задокривовка – все воспринимало с безразличием, ибо даже его жители не считались с официозом и отдавали предпочтение исключительно прозвищам. Вот, например, спросите у любого из задокривовцев, где живет Игнат Быстряков, и в ответ услышите удивленное: «А кто это?». А вот если вы его назовете...

Впрочем, все по порядку. Дядя Игнат, дай Бог ему здоровьица, по сию пору разбирается в технике. Теперь-то к этому люди попривыкли, чужая техника им не в диковинку. А сразу после войны, когда домой воротились лишь немногие (да и то – кто кривой, кто хромой), он своими знаниями поражал многих и был первым мастером на селе. Оборудование завода, мельницы, сельскохозяйственная техника часто выходило со строя, и работы у дяди Игната хватало. Еще случалось, что его приглашали на различные производства в качестве эксперта по машинной части, чтобы подсказал, что и как, да присоветовал что-нибудь. Часто он и меня с собой брал.

Запустит, помню, дядя Игнат исследуемые механизмы и смотрит, как оно там в них крутится-вертится, наблюдает какое-то время – то присядет, то наклонится и что-то ковырнет пальцем, а потом сдвинет картуз на лоб, почешет затылок и скажет:

– Крепкий орешек, – те, кто его приглашал, с замиранием ждали окончательного заключения. – Но я знаю, шо яму зрабыть, – разряжал дядя Игнат обстановку, подражая своему соседу-белорусу, и как проказник улыбался окружающим.

Присутствующие облегченно вздыхали, ибо это процентов на девяносто решало дело. Кто знал моего дядю Игната мало, тот, случалось, спрашивал:

– А что же?

– Пыдсушыть да пыдпалыть, – отвечал приглашенный эксперт голосом все того же белоруса.

Атмосфера окончательно разряжалась, возникал смех, и дядя Игнат принимался за работу.

Так и получилось, что дядю Игната прозвали Орехом.

Но он в долгу не остался. Все остальные в селе прозвища пошли именно от него.

Например, жил на нашей улице старючий дедуган, лет ему было так много, что он и считать их забыл.

– Сколько вам лет, дедушка? – когда-то спросила я.

– Святый Бог один знает, дитя, – сказал он. – Много.

– А какое самое первое историческое событие вы помните? – допытывалась я.

– Помню, как у царя сын народился. Праздник большой тогда устроили, нешуточное дело – обзавелось государство законным наследником престола.

– Сколько же на то время вам было лет, помните?

– И правда, дочка! – обрадовался дед. – Как же я сам не сообразил? Семь мне было, мама говорила. Семь лет.

Таким образом мы определили дедов возраст и с тех пор стали приятелями.

Все зовут этого деда Гудыком. Я спросила у дяди Игната, откуда у старика это прозвище, а дядя только улыбнулся.

– Что, – я прищурила глаз, – без вас не обошлось?

– А я разве виноват? – почти стушевался мой собеседник. – Пойти спроси у деда, как дела. Увидишь, что он тебе ответит.

– Как дела, дедушка? – спросила я вечерком, когда мимо его двора гнала корову из череды.

– Гуд, как говаривали разные песиголовцы, – ответил дед.

– Ну и хорошо, – я невольно засмеялась, поняв, откуда произошло прозвище Гудык.

От дяди доставалось и женщинам, даже детям.

Вдоль межи со стороны нашей усадьбы была протоптана тропинка, ведущая из села в поля. По ней часто ходили люди, сокращая дорогу. Ну, тут же было рукой подать до нашего сада – только шагни влево. Смотрю как-то – бабушка одна стоит, наклонившись под нашей яблоней. Собирает падалки.

– Бабушка, они червивые, – говорю я ей. – Сорвите себе с веток хороших.

– Ничего, детка, это все – чуш – харч. Чуш, говорю, это все съедобное, – повторила она, и я обратила внимание на это ее привычное «чуш», шедшее от «чуешь».

Вечером я рассказала об этом дяде Игнату.

– А что за бабка падалки собирала? – уточнил он.

– Баба Настя.

– И что она тебе говорила?

– «Чуш, это харч» говорила.

Ну, вы уже догадались, да? Баба Настя вскоре стала Чушчихой.

Тетка Галина, что с книжного магазина, очень любила Аленку, свою единственную дочь, поэтому в разговоре с нею употребляла уменьшительные слова: «кроватка», «чашечка», «туфельки». И девочку к этому приучила.

Как-то приходит к дяде Игнату эта Аленка и просит:

– Одолжите сольки. Мама затеяла капусту квасить, а у нас закончилась.

– Чего-чего тебе надо? – переспросил он.

– Сольки.

Сейчас это уже зрелая женщина, даже бабушка, но старый и малый знает ее в селе как Сольку.

Да что там! Прозвища появлялись налету. Вот зовет дядя Игнат соседского примака:

– Артем, ты где?

– Да тут я, тут, – отзывается примак.

И все, уже возникло готовое прозвище – Тутрик.

Была у дяди Игната кума – тетка Клавдия, красивая, умная, с достатком. Но имела проблемы с судьбой – почему-то не держались возле нее мужчины. То один бросил ее с сыном, то другой ушел, оставив с дочкой. Засобиралась она замуж в третий раз.

– Ты уж не промахнись, – научал ее мой родственник. – Выбирай придирчиво.

– А я нового мужа к тебе на утверждение приведу.

Пришла пора и она, в самом деле, привела к куму претендента на руку и сердце, не шибко поражающего красотой, а рядом с нею так и вовсе никакого.

– Вот, дорогие мои, принимайте нового соседа себе.

– Проходите, проходите, – засуетилась тетя Мария, моя дядина. – Почему же только соседа, он нам кумом будет.

Новый муж Клавдии чинно встал, представился:

– Тося Рэпаный, – и, заметив вопросительный взгляд тети Марии, пояснил: – это у меня прозвище такое, шоферское.

На следующий день встретил дядя Игнат тетку Клавдию одну, без нового мужа.

– Клава, зачем тебе этот Тосик? Ты женщина интеллигентная, а он явный ханыга.

– С чего ты взял? – возмутилась влюбчивая кума.

– Люди говорят. Он же с первой женой неподалеку жил, знают его многие. Да я и сам вижу, мне говорить не надо.

– Да? – словно это для нее явилось новостью, крутнулась с боку на бок тетка Клавдия. – Я его перевоспитаю. – Это было время, когда только что начала тихо увядать слава Трофима Лысенко, создателя теории о «наследственной обучаемости». Клавдия верила в то, что говорила, потому что портрет народного академика висел у нее в горнице, украшенный украинским вышитым рушником. – Люди растения воспитывают, а я что же, мужа себе не воспитаю?

– Ну-ну... – только и ответил дядя Игнат.

Хлебнул мой дядя хлопот с этим кумом!

Судьба словно издевалась над теткой Клавдией. Любимый Тосик скоро запил, перестал вовремя приходить домой, просиживая все вечера в буфете до самого его закрытия. Захмелев, он цеплялся к жене, ревновал ее, угрожал, короче, искал предлог для драки.

Непьющий дядя Игнат, услышав скандал в доме соседей, несколько раз пытался помочь: бежал к ним через улицу и утихомиривал пьяницу. Однажды куму Тосику это надоело, и он встряхнул усмирителя за грудки. Тогда дядя Игнат не удержался и заехал Рэпаному в рыло.

– Спасите! Орех убивает моего мужа! – закричала тетка Клавдия, придерживая на свежем синяке, что красовался у нее под глазом, холодный пятак. – Тосик, тебе очень больно? Котеночек мой, – щебетала она возле драчуна.

– Отойди, чмарище! Из-за тебя вот... ой, ой... – поглаживал кум Тосик счесанную челюсть.

– Что ты наделал, бандит? – накинулась кума на дядю Игната.

– Вот теперь я понял, что ты сама виновата, – сказал он. – Ты просто дура. Не удивлюсь, если и Тосик тебя бросит.

– Во-он! Вон из моего дома!

– Тьху! Живи как знаешь, – плюнул на куму мой дядя и пошел домой.

А утром кум и кума шли на работу, влюбленно держась за руки, словно ничего не случилось. Только их побитые физиономии напоминали про ночные приключения.

– Вот тебе и кума, – сделала вывод тетя Мария.

Прошло несколько дней. Под вечер дядя Игнат зашел в буфет с Дмитрием Додой. Иногда он угощал Доду за то, что тот давал ему читать книги из своей библиотеки. Выпивохи они были никакие, но упрямо придерживались мужской традиции.

В углу сидел Тосик Рэпаный в подогретом состоянии, а рядом с ним стоял участковый.

– Тосик, иди домой. Ты уже изрядно выпил, поговорил с приятелями. Чего тебе еще надо? – уговаривал он.

– Я еще не закусил. Вот немного заем и потопаю, – обещал Тосик Рэпаный. И тут он увидел, что в буфет вошли мой дядя и Дода. – О! – встрепенулся он. – Кого я вижу?!

Тосик повернулся к участковому, который успел отойти и теперь стоял возле прилавка, и с удовольствием пообещал:

– Нет, поем дома.

– Молодец! – обрадовался участковый, что в этот вечер одной заботой у него будет меньше.

– Ага, – согласился Тосик. – Я только отблагодарю кума, – и он двинулся к дяде Игнату.

– Ты что это, Орех недорезанный, бить меня удумал? В собственном доме? – разжигался для драки вредный Тосик Рэпаный.

– Тю! – сказал мой дядя. – Я думал, он мириться собрался. Зачем ты мне такой нужен? Иди к чертовой матери! – дядя Игнат не любил сориться с людьми, и, когда такое случалось, очень переживал, искал малейший повод для восстановления мира и взаимопонимания.

Участковый направился к рассерженному Тосику.

– Сейчас ты у меня скупишься на пятнадцать суток, – пообещал он ему.

– Не сердись на него, Сергей Иванович, – сказал дядя Игнат. – У него сегодня праздник.

– Какой? – оторопел сам кум Тосик такому известию.

– А ты забыл?

– Не забыл, но не помню.

Дядя Игнат подмигнул Доде и начал выдумывать дальше:

– Возможно, я что-то перепутал. Сегодня же пятница?

– Пятница, – поддакнул заинтересовавшийся скандалист.

– Так твоя Клавдия вареники на ужин варит!

– С чем! – вырвалось у кума Тосика, который до самозабвения любил вареники с творогом. Забыв о недавних грозных намерениях, он опустился на стул.

– Как с чем? Вот тебе и на! Даже Сергей Иванович знает, что Клавдия творог днем купила. Так же, Иванович? – обратился дядя Игнат к участковому.

– Конечно, – подтвердил тот. – Видишь, как кстати. Ты как раз аппетит нагулял.

– Подожди! – отмахнулся от участкового Тосик. – Кум, а ты не врешь? Потому что я тебя знаю, шутника.

– Вот тебе крест, а вот – сто грамм. Если вру, то удавлюсь, – мой дядя набрался храбрости и выпил всю стопку.

– Эх, наливай мировую! – передумал скандалить кум Тосик.

В тот вечер они изрядно нагрузились спиртным.

Стояла тихая осень. Неслышно опадала чуть утяжеленная росой листва, в прохладном небе заострились звезды. Даль сделалась звучнее. Несмелые сумерки расстеляли над землей тьму, где-то грустно завел песню последний сверчок. От реки повевало влагой и запахами тины.

– Только ты меня больше не бей, – услышали мы, когда эти гуляки остановились около нашего двора, – мне очень больно.

– А ты куму не обижай, – не сдавался дядя Игнат.

– Так ей это нравится, а мне нет.

– Не понял, – удивился дядя. – Что ей нравится?

– Значит, ты тупой, и не понимаешь пламенной страсти, – подвел итог кум Рэпаный. – Ты у нее спроси, она тебе все объяснит.

На том они разошлись

– Я с кумом мирился, – успел сказать мой дядя, переступая порог. Его окончательно развезло, и он упал на кровать, как подкошенный.

– Ой, о-ой... – страдал мой дядя с перепою.

Мы с тетей Марией время от времени подносили ему ведро с водой, куда он выливал из себя то, что душа не принимала. А в перерывах протирали ему лицо и шею мокрыми салфетками и накладывали на лоб холодный компресс.

– Ой, умираю...

– А зачем пил?

– Не напоминай, – просил мой дядя. – Я ради кума. Мы же мирились.

– Ага, наклюкались оба, – тетя поднесла ухо к форточке, прислушалась. На улице было тихо. – У кума кулаки как две гири висели, когда он домой шел, – объяснила она мне. Красные кулаки, если они тяжело висели вдоль туловища, были у кума Тосика признаком агрессии. А это уже опасно.

Вдруг тишину пронзительно прорезал звон разбитого стекла. Мы с тетей бросились к окну, и как раз увидели, как в доме, что стоял напротив через дорогу, из окон посыпались стекла.

– А почему все село знает, что ты вареники варила?! – теперь легко донеслось оттуда.

– Вот же гад, – вздрогнул дядя. – Ох, ох... Неужели правда, что у кумы были вареники на ужин? – спросил он у жены.

– Наверное.

Вокруг нас стоял непроницаемый мрак, потому что дяде так лучше. Мы не отводили глаз от дома тетки Клавдии – там горел свет, но никого видно не было.

– Они в дальней комнате, в бабушкиной, – сказала я.

– И-и-и... И-и-и... – скоро послышался оттуда детский визг. – И-и-и...

– Да что же он с детьми делает, садист!

Дядя любил малых детей, это любому известно. И не мог слышать их плача, он на пытки за ребенка готов был пойти, не только на Тосю Рэпаного. Тетя Мария тоже начинала нервничать.

Мы уже знали, что у кума Тосика и Клавдии ночь любви начиналась дракой, а заканчивалась примирением с дальнейшим апофеозом. Знали это и домашние, невольно втягиваемые в этот спектакль. Но им от этого легче не становилось и они при первой же возможности старались выбежать на улицу и скрыться. Часто они отсиживались в погребе, а если там было очень холодно, то дети бежали к соседям, а бабушка Федора – в кусты.

На этот раз они, похоже, оставались в доме, и было подозрение, что от пьяного кума достается не только объекту его вожделения, но и остальным.

– Мы же только что помирились. Ну? – двусмысленно вздохнул дядя Игнат, с явным намеком.

– Лежи! – прикрикнула на него тетя Мария. – Защитник.

– Но ведь...

– Я сама, – решила тетя Мария. Она резко поднялась: – Свет не включай, следи за событиями из окна, – это она адресовала мне. – Выпустишь меня и запрешь дверь. Откроешь, когда я вернусь, – закончила она инструктаж.

Я выпустила тетю Марию в ночь. Холодно. Она надела фуфайку, голову покрыла большим кашемировым платком, одним концом которого обмотала шею и заправила его внутрь под подбородком. Босые ноги вставила в тяжелые кирзаки, которые надевала, когда работала в хозяйстве. Я отлично видела, как тетя Мария вошла во двор к соседям, а дальше ее скрыла нижними ветками своей кроны развесистая акация.

Тем временем тетя Мария подошла к кухонному окну, заглянула внутрь. Боже милостивый! Напротив окна виднелся альковный вход в бабушкину спальню – крошечную комнатку, где у противоположной стены лишь помещалась кровать и рядом с изголовьем – тумбочка. Так вот кум Тосик согнал всех домочадцев на эту кровать и колотил, не разбирая, кто где. Он загородил собой дверной проем, и убежать от его ударов не представлялось возможным. Что-то щебетала ему жена: то ли разжигая, то ли уже склоняя к примирению с любовными экспрессиями. Ойкала несчастная бабушка. Если бы она понимала, что является матерью активной мазохистки, то плюнула бы на все и спала бы спокойно в укромном месте. А так – принимала эти драки за чистую монету, за недоразумение и пыталась их прекратить. Визжали дети, использование которых в таких играх было не меньшим грехом, чем мучить старую мать. В доме стояли крики, стоны, плач. И только «бух-бух-бух!»  – работали кулаки, приближая сладкие для себя минутки.

– Кум! Кум! – как оглашенная забарабанила в окно тетя Мария.

Кум Тосик повернулся к ней, специально закрывая собой проем из спаленки, чтобы оттуда не сбежали мучимые им люди, и она увидела налитые кровью, сумасшедшие глаза. «О, Господи! Как она с ним живет?» – невольно подумалось женщине.

– Чего тебе? – весьма дружелюбно, только громко спросил кум Тосик, узнав соседку.

– Кум, в сенях за дверью бабушка оставила мне кринку молока. Вынеси, пожалуйста.

– Зачем тебе? – спросил Тосик Рэпаный, не врубившись, что у них нет коровы, а значит, нет и кринки с молоком.

– Игнату очень плохо, надо его молоком отпоить.

Кум на минуту задумался.

– Перепил? – наконец спросил, трудно возвращаясь в действительность.

– Ага!

– Вот слабак! – кум Тосик с добродушной улыбкой пошел в сенцы, и пока в темноте искал несуществующую кринку, удерживаемые им в плену участники спектакля покинули дом. И тут до доверчивого кума дошло, что его провели, как бобика, и он стал жертвой обмана. – Ах ты курва! Сейчас получишь!

Тетя Мария немного задержалась, дожидаясь тех, кто выбегал из дома, и теперь, хоть и засеменила прочь, но поняла, что не убежит. Оглянувшись туда-сюда, она шастанула в сиреневый кущ.

Кум Тосик выбежал во двор – ни души. Матерясь, на чем свет стоит, кинулся в один конец двора – пусто, в другой – никого.

– Догоню, ведьма!

Это было хорошо, что он все время кричал. Тетя Мария безошибочно определяла, где его носит, и когда он очутился на противоположном конце дома, она выскочила из куща и побежала вдоль улицы к большаку. Оттуда она могла попасть в свой двор с тыла, чтобы ее не увидел преследователь.

Но кум Тосик заметил мелькнувшую в конце улицы фигуру, и понял намерение кумы. Он пошел на военную хитрость и устроил засаду в нашем дворе.

– Ве-е... – выворачивался тем временем дядя Игнат у меня на глазах.

– Тихо, тихо, – шепнула ему я, сменяя компресс на лбу.

– Душа вон, прости Господи... Как они ее пьют? – стонал он, приговаривая.

Туп-туп-туп! – услышала я беготню под стенами вокруг дома. Это сосед погнался за тетей Марией. Цок-цок-цок! – удирала она, не отклоняясь от курса. Я замерла, как охотничья собачка. Гэп! – непонятный звук вызвал у меня тревогу. Неужели дядя Тосик бросает камни в мою тетю? Я не успела обдумать возможность такого сценария, как услышала новое «Гэп!» и следом энергичный возглас неугомонного злодея:

– Получай, фашист, гранату!

Ну все, пора это прекращать! – я поймала минуту, когда «Цок-цок-цок!» стало слышнее, а «Туп-туп-туп!» еще звучало вдалеке, резко распахнула дверь, перехватила запыхавшуюся тетю Марию, втолкнула в дом и снова заперлась.

"Туп-туп-туп!" пронеслось мимо – Тосик наматывал дальше круги вокруг дома. Один, два, три... Долго он будет бегать? Но вот кум Рэпаный остановился, поняв, что проиграл. Постучал к нам в окно.

– Мария, ты хоть и зараза, а все равно кума, – он прислушался, а мы прекратили даже дышать. – Ты дома? – Ми притихли, молчим. – Кума, мои у вас? – зашел он с другого конца.

Тишина.

Тете Марии неудобно было передо мной за кума Рэпаного, за дядю Игната, которому стало лучше и он наконец уснул, за все несовершенство бытия. Она кивнула куда-то в окно:

– Видела прицюцюватого? – спросила грустно.

– Ага, – согласилась я и добавила, чтобы развеять ее настроение: – Но мы знаем, шо яму зрабыть.

Это подействовало, мы долго и с облегчением смеялись от этой привычной остроты.

А где-то побрехивали собаки, побледневшей листвой уже не шелестел, а лишь вздыхал тополь да под колесами поездов стонала железная дорога. Кажется, что и мерцание звезд рождало звуки, и они долетали до нас. Скоро, однако, настала великая тишина, с которой мы окончательно потерялись в темноте ночи.

***

На следующий день кум Тосик деловито топал по улице. Висящие кулачищи и налитые красным глаза свидетельствовали о том, что он набрался в стельку.

Был выходной. Вечерело. Осень отдавала людям скудное дневное тепло. В лучах солнца мелькали осы и листопад. Дядя Игнат и тетя Мария сидели на ступеньках веранды. После тяжелой работы они любили вот так посидеть, изредка перебрасываясь словами. Тетя, увидев, кума Тосика сказала:

– Где можно было набраться в выходной, когда все работают на огородах... Тебе не кажется, что он как-то странно шагает?

– Словно идет в строю, – ответил дядя Игнат. – Пьяные всегда пытаются выглядеть тверезыми.

Тосик Рэпаный, почувствовав, что речь о нем, оглянулся, остановился, пошатнулся взад-вперед, сделал несколько вынужденных шагов и направился к кумовьям.

– Сейчас начнет выяснять отношения, – сказала тетя Мария.

– Ты точно помнишь, что не побила им стекла в окнах кухни? – спросил дядя Игнат, припоминая вчерашнюю ночь.

– Ты что?! – тетя даже подскочила от негодования. – Они уже давно были выбиты. Я стучала по раме.

Позже, приступая к акту примирения, кум Тосик и Клавдия закрыли выбитые окна подушками. Так они и стояли по сию пору.

– Ну, я не знаю, – ответил дядя, и засмотрелся на небо, где плыли легкие облака, изменяя налету форму и размеры.

Кум прошел через наш двор по бетонной дорожке, поднялся на крыльцо веранды и уселся на детский стул, что остался еще от моего детства. Дядя переглянулся с женой и снова посмотрел на улицу. Непрошеный гость остался вне его внимания, даже вне их обоих – немного в стороне, немного сзади.

– В небе, наверное, ветер, – показал дядя на облака.

– Бегут, как старые годы, – вздохнула тетя.

– Почему как старые?

– Ведь молодые улетают незаметно.

– Ты мне тут зубы не заговаривай! – грозно встрял в разговор Тосик Рэпаный, обращаясь к куме. – Годы у нее бегут…

– Человек приходит без тебе «Здравствуйте», без «Как дела?», без «До свидания», садится и начинает думать, что он дома... – изрекла тетя задумчиво. Кум не спускал с нее злого взгляда. – А что, кум, может, выпьешь стакан чаю?

После проявленной агрессии кум Тосик растерялся и промолчал, только мигал глазами, скрипел зубами да сжимал кулаки на коленях.

– Ну, нет, так нет, – тетя Мария по-своему истолковала его молчание и отвела от него взгляд.

– Пора забор перебрать, или нет? Скоро зима, – сказала она мужу.

– Я тебе про чай вот что скажу, – наконец нашелся кум, – если ты еще хоть раз... – он замолчал, подбирая слова, – всунешь свой длинный нос в нашу жизнь...

– Ой, не трогай мой нос! Не, ты слышишь? – толкнула тетя Мария мужа в бок. – Он что-то имеет против моего носа. Хм!

Кум нервным жестом достал пачку папирос, вынул одну, размял.

– Получается, испортили людям разговение, а теперь греете свои косточки на солнышке, да? – все еще приставал он.

– О, теперь косточки! Оставь нас в покое, – прикрикнула на него кума. – Ты что, не слышишь? Он наши косточки перемывает, – снова обратилась она к дяде Игнату. – Ну чего ты молчишь?

– Ты мне постирала рабочие брюки?

– И погладила! А ты? Он забор уже валится, штакетины выпали, скоро зима, говорю.

– Я принципиально вас предупреждаю, – напомнил о себе кум Тосик.

– Молчи, когда я с мужем разговариваю! – осадила его тетя. – Игнат, глянь, как со стороны посмотреть, так он и не пьяный, – показала она на кума.

– Может, это у него остатки вчерашнего бродят, – предположил дядя Игнат.

– Ты так считаешь? – тетя Мария внимательно посмотрела на кума. – Он плохо выглядит.

– Ты смотри, какие они?! – вставил свое слово кум Тосик. – Да если я за вас возьмусь...

– Может, у него больной желчный пузырь или печень? Тогда ему пить нельзя, – кум Тосик досадливо сплюнул, что его не слышат, и, намеренно медленно прикурив папиросу, пыхнул густым дымом. – Еще и курит! Полный набор для смертельного диагноза, – развивал дядя Игнат начатую тему.

– У меня возле вас терпение кончается! – еще раз прогремел кум, как неясный раскат отдаляющейся грозы.

– А нервы, Игнат?! Ты только посмотри на него! Он же уже не жилец. Как ты думаешь, сколько он протянет?

– Надолго его не хватит.

– А вот если бы бросил пить, курить, а? – поинтересовалась тетя Мария.

– О-о-о! Тогда бы он жил долго, – убежденно сказал дядя Игнат. – У него же гены – будь здоров! Помнишь его родителей?

– Конечно. Дай Бог каждому столько прожить.

– Есть я тут или меня нет?

– Есть, есть, подожди, – отмахнулась от кума тетя Мария. – Так когда ты начнешь забор перебирать, потому что снег его совсем завалит?

– С понедельника. А если захочешь, то со вторника, – к дяде Игнату явно возвращалось хорошее настроение.

– Я говорю, что пришел поговорить по-хорошему. Ну любовь у нас такая, понимаете? Сначала надо разогреться, поскандалить...

– Слышали уже, – перебил эти излияния дядя Игнат.

– Эта зима по всем приметам должна быть суровой, – настаивала на своем тетя.

– Мне что, обращаться к вам в письменном виде? – явно сдавал позиции грозный кум Тосик.

– О! Я же получил письмо от сестры из Америки, – вспомнил мой дядя и пошел в дом.

– Люди вы или нет? – почти просяще посмотрел гость на тетю Марию.

– Оставила такой дом, такой сад и поехала что-то искать в чужих краях, – тетя Мария грустно покачала головой. – Говорит, что без нее сын там пропадет. Слышал такое? Так пусть теперь тут пропадает то, что она всю жизнь наживала. А ты, кум, в самом деле, болезненно выглядишь. Ой! Выдыхай дальше от меня эту гадость, – помахала она рукой, отгоняя от себя папиросный дым.

– Вот, она тебе, кум, привет передает, – мой дядя вышел с письмом и начал его читать вслух: – «Передай привет кумовьям Тосику и Клаве. Как они там поживают? Поумнели уже, покончили ли со скандалами и драками? Я теперь вижу, как это стыдно!»

– И то правда, – подхватила тетя. – В такую даль поехала, а вспомнить о нашем куме нечего.

– Да ну вас к черту! Что вы ко мне прицепились?! – кум Тосик подхватился и выскочил со двора.

Еще до захода солнца он вставил в окна новые стекла, а на другой день шел домой вовремя и трезвый.