Текст книги "История моей жизни. Наследная принцесса Саксонии о скандале в королевской семье"

Автор книги: Луиза Тосканская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Луиза Тосканская
История моей жизни. Наследная принцесса Саксонии о скандале в королевской семье

LOUISA of TUSCANY

EX–CROWN PRINCESS OF SAXONY

MY OWN

STORY

© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2021

Предисловие

Многочисленные слухи и домыслы, связанные с моей жизнью и моими поступками, циркулировали в обществе почти десять лет. Меня часто призывали публично их опровергнуть.

До настоящего времени я хранила молчание, потому что считала ниже своего достоинства отвечать очернителям. Однако мне напомнили о том, что мои сыновья вступают в такой возраст, когда им могут передать распространяемые обо мне ложные слухи. Материнский долг призывает меня предать огласке истинные причины, приведшие к тому, что я покинула Дрезден и в конце концов была изгнана из Саксонии.

Вот главный мотив публикации моих воспоминаний о прошлом. Я также хочу, чтобы будущие историки Саксонской и Габсбургской династий не допускали ошибок из-за отсутствия возражений с моей стороны.

Кроме того, мне хотелось бы безоговорочно опровергнуть распространенное предположение, будто автором «Признаний принцессы» являюсь я. Я не писала названную книгу и не снабжала, ни прямо, ни косвенно, ее автора какими-либо сведениями. Более того, я не в состоянии понять, как женщина способна написать столь отвратительный отчет о своих амурных похождениях.

В заключение приношу благодарность моему дорогому другу Мод Мэри Честер Фоукс за то, что она любезно помогла подготовить книгу к печати.

Луиза Тосканская

Глава 1

Мое рождение и моя родословная. Великие герцоги Тосканские. Как принцесса стала свекровью родной сестры. Детство моего отца. Дворец Питти. Мрачное великолепие. Любовь смеется над замками. Первый брак моего отца; смерть его жены. Семья великого герцога покидает Флоренцию: «Один тоскующий долгий взгляд назад». Второй брак моего отца. Моя мать и ее семья

Я родилась в имперском замке Зальцбурга 2 сентября 1870 года. Моим отцом был Фердинанд IV, великий герцог Тосканский, а матерью – принцесса Алиса Пармская.

Генеалогические подробности часто наводят скуку, поэтому я не намерена отводить много места истории своей семьи. Предки моего отца правили в Тоскане с 1737 года, после смерти Джана Гастоне, последнего великого герцога из династии Медичи. Тогда правителями стали Франциск, герцог Лотарингии[1]1
  Франц I Стефан (1708–1765); герцог Лотарингии с 1729 г. (под именем Франциск III), герцог Бара (под именем Франсуа III Этьен). Тосканой правил под именем Франческо II. C 1745 г. – император Священной Римской империи германской нации. Основатель лотарингской ветви немецких Габсбургов. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть], и его жена, эрцгерцогиня Мария-Терезия. После смерти Карла VI, когда они стали императором и императрицей Австрии, титул великого герцога Тосканского перешел к их второму сыну Пьетро-Леопольдо. Ему наследовал его сын Фердинанд III, который женился на принцессе Неаполитанской Луизе-Марии-Амалии. Фердинанд, первый правитель, установивший дипломатические отношения с Французской республикой, умер в 1824 году. Его сын, впоследствии Леопольд II, – мой дед по отцовской линии.

Так как в юности Леопольд не отличался крепким здоровьем, родственники настоятельно убеждали его рано жениться и таким образом обеспечить порядок престолонаследия. В жены ему подобрали принцессу Марию-Анну-Каролину Саксонскую. Переговоры между двумя правящими домами окончились браком по доверенности, который заключили в Дрездене в 1817 году.

Принцессу, девушку весьма эмоциональную, так пугала мысль о встрече с неизвестным женихом, что она соглашалась покинуть Дрезден только вместе с сестрой, которой была весьма предана; отговорить ее не удалось ни лестью, ни угрозами.

Две принцессы прибыли во Флоренцию, где случилось непредвиденное. Старый великий герцог Фердинанд III, шестидесятидевятилетний вдовец, полюбил сестру своей новоиспеченной невестки и вскоре женился на ней. Так принцесса стала свекровью своей родной сестры.

В первом браке моего деда родились две дочери; одна из них умерла в шестнадцать лет, а вторая, принцесса Августина, стала женой нынешнего принца-регента Баварии, который недавно отметил свое девяностолетие. В 1833 году мой дед женился вторично. Его второй женой стала Мария-Антуанетта, дочь Фердинанда III, короля Неаполитанского, и его жены Каролины, сестры злосчастной королевы Франции Марии-Антуанетты.

Королева Каролина обладала яркой индивидуальностью; судя по всему, она отличалась редкой доблестью и железным характером. По собственному желанию она сопровождала мужа в военных походах и скакала рядом с ним верхом, равнодушная к неудобствам и физической усталости. Каролина родила шестнадцать детей и всех выкормила сама. Младший ребенок, порученный заботам няни, участвовал в военных кампаниях вместе с родителями. Между боями королева спешивалась и, сидя у дороги, кормила младенца грудью. Ни сами войны, ни слухи о предстоящих сражениях ее не беспокоили. Можно сказать, что ее последний ребенок родился в седле.

В лице этой необычной женщины, бабушки Марии-Луизы[2]2
  Мария-Луиза Австрийская (1791–1847), вторая супруга Наполеона I, императрица Франции (1810–1814).


[Закрыть], Наполеон обрел неожиданную защитницу. Каролина всегда считала Наполеона своим личным врагом, но после его падения прониклась к нему сочувствием и пылко возражала против попыток венского двора разлучить его с женой. Она заявила: «Il fallait que Marie-Louise attachât les draps de son lit à sa fenêtre et s’échappât sous un déguisement»[3]3
  Марии-Луизе придется привязать к окну простыни и бежать (фр.).


[Закрыть].

Моя бабушка произвела на свет десятерых детей, самым старшим из которых был мой отец. Ее я помню смутно, но можно утверждать, что она ни в чем не превзошла свою мать, доблестную Каролину. Бабушка, несгибаемая рабыня этикета и ревностная католичка, во всем подчинялась священникам. Впрочем, она была умна. Мы всегда очень ее боялись. К тому же она отличалась скупостью; помню, что за ужинами у бабушки мы почти всегда оставались голодными. Она умерла в окрестностях Зальцбурга в 1898 году в одиночестве, почти забытая всеми. Наследственность, столь яркая в нашей семье, подарила ее детям индивидуальность, в которой ей самой было отказано.

Детство моего отца прошло во Флоренции, во дворце Питти, который Джордж Элиот назвал «чудесным союзом циклопической массивности и величавой правильности». Если верить легенде, Лука Питти, противник Медичи, приказал построить дворец, который превзошел бы дворец Строцци. Говорят, как-то на банкете он похвастал, будто построит такой дворец, что палаццо Строцци уместится у него во внутреннем дворе. Строительство завершили лишь в середине XVI века, когда здание перешло во владение Элеоноры Толедской, жены герцога Козимо I. Дворец служил домом Медичи до тех пор, пока великими герцогами Тосканскими не стали мои предки.

Дворец Питти настолько хорошо известен, что не нуждается в подробном описании. Меня всегда поражала его холодная внушительность. Правда, не думаю, что его обитателям жилось в нем уютно. Салоны великолепны, шедевры искусства чудесны. Вместе с тем там царит безрадостная атмосфера. Единственные помещения, в которых мне приятно было бывать, – крошечный будуар и ванная Марии-Луизы, украшенные и обставленные шедеврами в стиле ампир.

Двор моего деда был таким же мрачным, как и сам дворец Питти. Своих детей великий герцог растил в строгости. Каждый день в пять часов они приходили к родителям, чтобы пожелать им доброго утра. Процедура проводилась с соблюдением всех церемоний. Детей вели в приемную, примыкающую к спальне родителей; по одну сторону, рядом с гувернантками и наставниками, стояли маленькие принцы, по другую – принцессы. Любые разговоры запрещались. Когда на часах било пять, камергер распахивал большие двери, дети торжественно входили в спальню и целовали родителям руки. Затем подавали кофе, а дети испрашивали разрешения удалиться и приступали к занятиям. В десять часов обедали; за столом встречалась вся семья. Самой яркой фигурой можно назвать мою двоюродную бабушку, принцессу Луизу. Она была карлицей и отличалась особой извращенной злобностью, которая столь часто сопровождает телесные уродства. Руки у нее были длинными, как у обезьяны; всякий раз, испытывая недовольство, она размахивала ими, как лопастями ветряной мельницы, и сбивала все, что ставили рядом с ней фрейлины. Она обладала мерзким характером и ненавидела всех молодых и красивых. В результате ее терпеть не могли даже ближайшие родственники.

После обеда дети играли в садах Боболи; тогда за парком ухаживали лучше, чем в наши дни. Никогда не забуду, какое разочарование испытала одна моя английская подруга, когда я впервые привела ее в этот парк. В силу своей романтической натуры она ожидала увидеть нечто очень красивое, поэтому подстриженные живые изгороди и жухлая трава привели ее в ужас.

В восемь часов начинался diner de ceremonie[4]4
  Торжественный ужин (фр.).


[Закрыть], которого дети ждали с нетерпением, потому что с десяти утра не получали никакой еды. Отец часто вспоминал, какими они к вечеру были голодными.

Папа был красивым молодым человеком с черными вьющимися волосами, карими глазами и добродушным лицом. Среднего роста, стройный, хорошо сложенный, полный энергии, он обладал самым замечательным на свете характером. Он был очень умен и отличался не только хорошими манерами, но и обширными познаниями в более серьезных науках, которых требовал его будущий пост.

Как и многих Габсбургов, папу всегда влекло к красивым женщинам, и он легко влюблялся и охладевал. В восемнадцать лет у него случилась affaire de coeur[5]5
  Любовная связь, роман (фр.).


[Закрыть] с одной petite bourgeoise[6]6
  Маленькая буржуаза (фр.).


[Закрыть], жившей неподалеку от палаццо Питти. Когда о романе стало известно, папу на две недели заперли в его комнатах и запретили видеться со своей возлюбленной и переписываться с ней. Но изобретательный юноша придумал способ общаться с девушкой. Он раздобыл большой лист картона, из которого вырезал буквы алфавита, и вырезанные куски покрыл прозрачной бумагой. Ночью он ставил лист картона у открытого окна, подносил зажженную свечу к отдельным буквам, пока не получалось слово, и таким изобретательным способом сообщался с девушкой, которая стояла на улице напротив дворца.

Папе исполнился всего двадцать один год, когда он женился на принцессе Анне, дочери короля Иоганна Саксонского. Его тесть переводил Данте под nom de plume[7]7
  Псевдоним (фр.).


[Закрыть] Филалет. Мать Анны, королева Амелия, была дочерью принца Максимилиана Баварского и близнецом из двух пар его дочерей-близнецов. Ее сестра-близнец, принцесса Елизавета, вышла за Фридриха-Вильгельма IV, короля Пруссии; вторые близнецы, София и Мария, вышли соответственно за эрцгерцога Франца-Карла (отца нынешнего австрийского императора) и Фридриха-Августа II, короля Саксонии; примечательно, что две сестры по очереди становились королевами одной и той же страны.

Сразу после прибытия во Флоренцию принцесса Анна завоевала всеобщее расположение. Через три года после свадьбы она скончалась в Неаполе от брюшного тифа, которым заразилась, поев устриц. Все искренне оплакивали принцессу Анну. Ее маленькую дочь, Марию-Антуанетту, увезли в Саксонию. Она выросла у бабушки и дедушки в Дрездене, где жила до четырнадцати лет, когда ее отец женился во второй раз. Мария-Антуанетта была одаренной девочкой с очаровательным талантом к стихосложению, но умерла от чахотки в Каннах в расцвете юности и красоты.

Связь моей семьи с Тосканой в качестве правящих великих герцогов оборвалась после поражения австрийцев при Сольферино. По условиям Виллафранкского мира австрийский император вынужден был уступить Ломбардию Виктору-Эммануилу[8]8
  Австрийский император уступил Ломбардию по рекам По и Минчио Франции, а затем Наполеон III передал ее королю Сардинскому Виктору-Эммануилу в обмен на Ниццу и Савойю, отошедшие Франции.


[Закрыть]. Кроме того, он согласился включить Тоскану в итальянские владения. Мой дед в душе был истинным австрийцем. Он отказался признавать указ, по которому становился конституционным монархом. Политическая обстановка стала столь угрожающей, что 27 апреля 1859 года семье великого герцога пришлось в неприличной спешке покинуть Флоренцию. Беглецами стали мои дед и бабушка, мой отец, тогда двадцатичетырехлетний вдовец, и его маленькая годовалая дочь от первого брака, мои тети, дяди, а также вдова прежнего великого герцога. День был чудесный, необычайно жаркий, с безоблачным лазурным небом. Когда экипажи с членами правящей семьи выехали из дворца Питти, на улицы высыпали толпы народу. Они загораживали дорогу лошадям. Флорентийцы отнеслись к отъезду своего великого герцога хладнокровно; многие, улыбаясь, учтиво говорили: «Addio, Babbo Leopoldo»[9]9
  Прощай, отец Леопольдо! (ит.)


[Закрыть], что крайне возмутило деда.

Вскоре вереница экипажей покинула пределы Флоренции; после них на дороге остались лишь клубы пыли. Положение семьи великого герцога было незавидным. Им пришлось покинуть дворец в такой спешке, что они не взяли с собой никаких личных вещей, и все, вплоть до одежды для младенца, приходилось покупать по пути.

Во дворце Питти остались роскошные гобелены, изысканные картины, украшения, эмали, золотые и серебряные блюда и всевозможные произведения искусства. Поселившись во дворце, король Виктор-Эммануил спал на простынях, расшитых гербами бежавшего герцога.

Когда несчастные изгнанники поднялись на высоту, откуда открывался красивый вид на Флоренцию, дед приказал экипажам остановиться. Он и его близкие вышли на дорогу, чтобы в последний раз взглянуть на свою родину. Взволнованные и растроганные, они горько разрыдались. Они сидели у дороги в слезах, стараясь взять себя в руки, но, когда моя тетка решила вытереть слезы, обнаружилась ужасная вещь: никто из бежавших не захватил с собой носового платка. Это, конечно, было неприятно, потому что слезы, бежавшие по запыленным лицам, оставляли грязные дорожки, вовсе не красившие внешность представителей «прославленной» семьи. Нелепость происходящего усугубляла их отчаяние. Положение спасла моя бабушка, которая в том случае продемонстрировала решительность и оригинальность, свойственные ее матери. Приподняв свои пышные юбки, она взялась за уголок своей такой же пышной кружевной нижней юбки и очень осторожно и деликатно отерла слезы и грязь с лиц своих родных. Наконец, немного более soignes[10]10
  Опрятные (фр.).


[Закрыть], все снова расселись по экипажам и поехали дальше.

Покинув Тоскану, мой дед приобрел замок Брандис в Богемии и еще одну резиденцию возле Карлсбада под названием Шлакенверт, где он по большей части и проводил время. Мой отец посетил Шёнбрунн, но был весьма выбит из колеи и несчастен. Спустя какое-то время он уехал в Баварию. Лето он проводил на озере Констанц (Боденское озеро), на вилле у принцессы Луитпольд. Позже папа заказал там же, в Линдау, виллу и для себя. Вилла возводилась довольно оригинальным способом. Архитектора папа не приглашал. Все работы велись одним инженером и несколькими рабочими по его собственным указаниям. Впрочем, дед не поощрял интерес папы к строительству дома; больше всего ему хотелось, чтобы отец снова женился.

Великий герцог всегда надеялся на возвращение в Тоскану и настоятельно призывал отца подыскать себе подходящую принцессу. Верный сыновнему долгу, отец сейчас же совершил ряд визитов «с матримониальными целями». Его выбор пал на принцессу Алису Пармскую, с которой он познакомился в доме ее дяди, графа де Шамбора, – тот проживал в Фросдорфе в окрестностях Вены.

Принцесса Алиса была дочерью Луизы, герцогини Пармской, чьей матерью была герцогиня Беррийская[11]11
  Луиза-Мария-Тереза Французская (1819–1864), дочь Карла-Фердинанда, герцога Беррийского, и Марии-Каролины Бурбон-Сицилийской.


[Закрыть]. Моя прабабка вышла замуж за герцога Карла Пармского, будучи совсем девочкой, а ее красивого, но ветреного супруга убили (если верить слухам, по наущению одного ревнивого мужа), когда тому было всего 32 года.

В Парме вспыхнули беспорядки, окончившиеся революцией, и герцогиня с четырьмя детьми, переодетая, бежала в Швейцарию. Там, в маленьком домике неподалеку от Цюриха, они прожили два года – практически без гроша. После того как их положение изменилось к лучшему, герцогиня купила замок Вартегг возле Роршаха на озере Констанц. Швейцарию она не любила, возможно, из-за неприятных воспоминаний, и потому уехала в Венецию, где купила дворец Кавалли, чтобы жить рядом со своим сводным братом. Герцогиня умерла в Венеции от брюшного тифа в возрасте 42 лет. Ее болезнь была столь внезапной, что перед смертью она не успела увидеться с детьми. Ее дочери в то время находились в монастыре Святого Сердца в окрестностях Брегенца, а сыновья – в иезуитской семинарии в Фельдкирхе.

Когда юные принцессы завершили образование, возник неизбежный вопрос об их замужестве. Им следовало выйти замуж как можно скорее. Одна из них сочеталась браком с последним Доном Карлосом, герцогом Мадридским, а принцесса Алиса стала женой моего отца.

Свадьба состоялась 11 января 1868 года, а 2 декабря того же года у них родился сын, первый из десяти детей.

Ко времени замужества моя мать была хорошенькой миниатюрной блондинкой, полной энергии. После скучных лет в монастыре ей не терпелось наслаждаться жизнью. Она замечательно танцевала, метко стреляла, прекрасно ездила верхом. Перед тем как у нее один за другим стали рождаться дети, она жила только развлечениями. Ее украшения чудесны; у нее одни из самых красивых бриллиантов в Европе. Среди ее драгоценностей есть вещь, которая, на мой взгляд, является настоящей редкостью, – творение Бёмера, знаменитое ожерелье, некогда принадлежавшее Марии-Антуанетте.

После того как мой отец вторично женился, австрийский император, его троюродный брат, предоставил ему в распоряжение часть зальцбургского дворца, бывшей резиденции архиепископа, где прошли мои детство и отрочество.

Глава 2

Зальцбург. Дворец. Первые дни. Мой отец; его организаторские способности. Воспитание принцессы. Импровизированная ванна. Уроки. Скучная жизнь. Власть священников. Дворцовая тирания

В 1870 году умер мой дед, и великим герцогом Тосканским стал мой отец, эрцгерцог Фердинанд. Он заранее обещал императору Францу-Иосифу не предпринимать попыток вернуться во Флоренцию с целью повлиять на политическую обстановку. Ему пришлось довольствоваться лишь положением титулярного великого герцога. По условиям договоренности, по его смерти дети получали титул принцев и принцесс Тосканских, а также эрцгерцогов и эрцгерцогинь. К нам следовало обращаться «ваше императорское и королевское высочество».

Император, как я уже упоминала, передал в распоряжение отца часть зальцбургского дворца, где мы провели детство. Зальцбург – живописный городок, который находится примерно в 73 милях от Мюнхена. Он окружен горами, а знаменит как будто лишь тем, что там родился Моцарт. Бывшая резиденция архиепископа настолько огромна, что три выхода из нее ведут к трем разным храмам. Построили дворец князья-архиепископы Зальцбургские около 1600 года. Эти прелаты были большими жизнелюбами во всех смыслах слова. Когда им становилось скучно в мрачной холодной резиденции, они незаметно покидали ее по подземному ходу, который вел к очаровательной вилле под названием Хелльбрунн; там они проводили время куда веселее, чем в епископском дворце.

В моем детстве дворец был самым печальным и мрачным из всех мыслимых мест. Да, он отличался внушительными размерами, но жить в нем было неудобно. Кроме того, ни внутри, ни снаружи дворец не мог считаться произведением искусства. И содержали его не так, как надлежало; вследствие плохого ухода дворец быстро ветшал. В некоторых комнатах когда-то дорогие обои висели сырыми бесцветными клочьями – их так и не заменяли. Ходили мрачные слухи, что в этом тоскливом месте совершались тайные убийства; помню, как мы боялись в детстве, когда нам рассказывали, что картины в Большой галерее по ночам оживают и давно умершие принцы и принцессы выходят из рам и бродят из комнаты в комнату.

Мой отец, который во многом оставался флорентийцем, сохранял придворных-итальянцев, а слуг-итальянцев предпочитал любым другим. Он обладал замечательным характером, и мне кажется, что здесь будет справедливо отдать дань памяти этому лучшему из отцов и обаятельнейшему человеку. Я любила его всей душой; он был нам товарищем по играм и участвовал в нашей детской жизни до того, как для нас началась унылая, однообразная дрессировка для «подготовки к нашему будущему положению». Счастливейшие воспоминания о дорогом отце связаны у меня с временами, когда мы с братьями сидела рядом с ним, слушали чудесные сказки, к которым он рисовал иллюстрации, и поджаривали всевозможные сласти в камине в детской. Отец часто уезжал из Зальцбурга. Он имел обыкновение охотиться с императором Францем-Иосифом и кронпринцем Рудольфом. Кронпринц был его близким другом и поверял ему свои тайны. Бывая дома, отец неустанно трудился. Он управлял всеми своими тосканскими владениями (великие герцоги были крупными землевладельцами, и некоторые их итальянские имения по-прежнему принадлежат членам семьи). Впрочем, после его смерти они перешли под власть императора; теперь тот управляет почти всеми нашими прежними землями. Папа вставал в четыре утра; он весь день работал, а отдых позволял себе лишь во время пеших или верховых прогулок. Он отличался крепким здоровьем и железной волей, хотя обладал взрывным, чувствительным и возбудимым характером. Все семьдесят пять слуг его обожали, так как он был справедливым хозяином, который не забывал об их личных интересах и не знал, что такое чванство.

К религии, которую исповедовали при католических дворах, отец относился с добродушным презрением. «Религия, – бывало, говорил он, – est seulement religion d’étiquette»[12]12
  …Это лишь почитание этикета (фр.).


[Закрыть]. Он жил в мире собственных идеалов, но, при всей своей богатой фантазии, был человеком очень практичным, собранным и пунктуальным до предела; его деловитости могли бы позавидовать многие банкиры и адвокаты. Он вникал во все мелочи домашнего хозяйства, от украшения парадных апартаментов до порядка на кухне. Во всех помещениях чувствовал себя непринужденно – и на все оказывал большое влияние. Мы с ним были полностью солидарны; хотя не проявляли демонстративно своих чувств, в наших отношениях преобладало идеальное взаимопонимание, и все полезное, что знаю, я почерпнула у него.

Наше детство заканчивалось, когда нам исполнялось семь лет. С того времени начиналось наше воспитание, которое правильнее назвать дрессировкой. С тех пор как я оставила дворцы и придворную жизнь, меня часто изумляет тот интерес, какой испытывает широкая публика к жизни коронованных особ, особенно королевских детей. Английские газеты освещают все, что говорят и делают маленькие принцы и принцессы; репортеры скрупулезно описывают все, чем они занимаются: катаются на пони, ходят под парусом и пр. Подобные развлечения, однако, являются вполне обычными видами досуга для хорошо воспитанных здоровых детей. Насколько я понимаю, подобные репортажи призваны потакать вкусам тех достойных представителей британского среднего класса, чьими кумирами являются респектабельность и принадлежность к королевской фамилии.

Я часто задаюсь вопросом, имеет ли широкая публика хоть малейшее представление о том, что на самом деле означает «воспитание принца». Как жизнь христианина должна служить постоянным приготовлением к жизни вечной, так и жизнь молодых принцев и принцесс служит постоянным приготовлением к их будущему высокому посту. В тот день, когда расставались с нашими нянями, мы прощались и с детством; нас передавали гувернанткам и гувернерам, которые должны были привить нам образцовые манеры. Мы ничего не должны были подвергать сомнению; в идеале нам следовало стать просто мыслящими автоматами. Как мне надоело слушать: «Не садитесь таким образом в карету» или «ваше императорское высочество, если вы хотите стать королевой, никогда не входите в комнату так, как вы… учитесь хладнокровию». Всегда было одно и то же; нас воспитывали не для самих себя, но для того, чтобы мы жили на глазах у всего мира; наши молодые жизни приносили в жертву положению. Нам не полагалось обладать ярко выраженной индивидуальностью или демонстрировать эмоции.

Люди хоть сколько-нибудь разумные наверняка понимают, насколько ужасна такая жизнь для несчастных обладателей темперамента. Для меня, как, наверное, и для многих Габсбургов, подобные тесные рамки и муштра стали настоящей пыткой. Зато другие отпрыски августейших фамилий, начисто лишенные воображения, относятся ко всему, что им вдалбливают, совершенно равнодушно. Некоторые мои кузины вполне довольны своими отвратительными мужьями, которых им подобрали родители. Их – по крайней мере внешне – устраивает монотонное существование. В каком-то смысле такая жизнь во многом предпочтительнее скандалов и постоянного давления, каким подвергаются те, кто пытается вырваться за пределы дворца и обрести дорогу к свободе. Мы с утра до ночи слышали: «Что скажет народ? Что подумает народ?» Спустя какое-то время мы приучились относиться к народу как к своего рода фетишу, который следует ублажать любой ценой. А если кто-то в сердцах бросал: «Ну и черт с ним, с народом!» – ему напоминали о том, какая участь ждала тех представителей королевских семей, которые осмелились не принимать народ всерьез. Мне всегда напоминали об ужасной участи красавицы Марии-Антуанетты. Моя гувернантка упорно твердила: если бы Мария-Антуанетта не наряжалась крестьянкой, ее не казнили бы на гильотине. Вместе с тем мне всегда ставили в пример послушание Марии-Луизы. Ее поведение считалось поистине достойным принцессы. Если бы она не повиновалась императору Австрии и поехала в ссылку к Наполеону, ее ждало бы весьма безотрадное будущее, и Лонгвуд оказался бы далеко не таким приятным, как Парма. Благодаря же тому, что Мария-Луиза послушала родственников, она получила титул герцогини Пармской, у нее было много денег, бесчисленные туалеты, а на ее последующие морганатические браки с плебеями смотрели сквозь пальцы.

Мне казалось, что я никогда не стану такой, как Мария-Луиза. Мое внутреннее «я» всегда восставало против тесных рамок и бессмысленных церемоний. Поделиться своими мыслями я могла лишь с отцом, но даже он, при всей широте своих взглядов, был немного borne[13]13
  Ограничен (фр.).


[Закрыть] традицией. Помню, когда я попросила у него разрешения брать уроки игры на скрипке, он ответил: «Нет, принцессе неприлично играть на скрипке». К счастью, я с детства была немного осведомлена о том, какая скука царит при других дворах. Начиная с четырнадцати лет я обязана была присутствовать на парадных ужинах, где меня намеренно сажали рядом с самыми неинтересными гостями, чтобы я училась искусству вести светскую беседу – важный навык для любого представителя королевской семьи.

Впервые я воспротивилась власти, когда меня передали в руки гувернантки. В течение восьми лет у меня не было сестер, и потому я близко дружила и играла с братьями, которые, в свою очередь, помогали мне во всяких проказах и подстрекали к ним.

Однажды я особенно расшалилась, и в наказание мне запретили идти на урок плавания. Наказание было поистине суровым, потому что я очень любила плавать. В тот день гувернантка повела нас с братьями на прогулку к небольшому озерцу в окрестностях Зальцбурга, любимому летнему месту свиданий зальцбургских щеголей. По озеру плавали многочисленные прогулочные катера и яхты; нас тоже ждал небольшой катер. Моя гувернантка медленно уселась на свое место; со стороны мы тоже выглядели самыми благовоспитанными на свете детьми из королевской семьи. Народ смотрел на нас во все глаза; наверное, именно поэтому мой брат Леопольд прошептал мне на ухо: «Давай что-нибудь сделаем!» На меня снизошло вдохновение. Повернувшись к гувернантке, я попросила:

– Пожалуйста, разрешите мне искупаться!

– Что, ваше императорское высочество?! Нет… это совершенно невозможно!

Тогда я спросила:

– Можно я прыгну в воду?

Братья прыснули в кулаки.

– Нет.

Не тратя больше времени, я прыгнула в воду прямо из катера, в одежде, и принялась плавать вперед и назад, к ужасу зрителей на берегу и к яростному неодобрению моей достойной гувернантки, которая завизжала: «Вылезайте, нехорошая девочка!» – и тут же принялась распекать моих довольных братьев.

Впрочем, мне удалось выбраться из воды без происшествий, и я вернулась во дворец мокрая, но непобежденная. Поднимаясь по парадной мраморной лестнице, я встретила брата императора, эрцгерцога Людвига-Виктора. Он окинул меня изумленным взглядом и расхохотался.

– Признавайся, Луиза, – сказал он, – чем ты занималась?

– Принимала ванну, – ответила я.

– Похоже на то, – ответил он, оглядывая меня с головы до ног, с моей мокрой одежды на ступени натекли лужи. – И мне кажется, – продолжал он, – что ты всегда будешь поступать по-своему! – Добродушно похлопав меня по мокрому плечу, он зашагал дальше.

Когда я пришла к себе, у меня состоялся крайне неприятный разговор с мамой. Она тоже долго смотрела на меня с изумлением, а когда наконец обрела дар речи, произнесла:

– Луиза, сейчас можно сделать только одно, а именно немедленно послать за врачами, потому что ты наверняка сошла с ума.

Оставленная наедине с гувернанткой, я заметила:

– Вот видите, что наделало ваше «наказание». Оно было бесполезным, и вы больше никогда не должны запрещать мне уроки плавания.

Моя «подготовка» в самом деле отнимала много сил. Я трудилась по девять часов в день; помимо того, мне вменялось в обязанность получить обычное университетское образование. Каждый год я должна была сдавать экзамены в Зальцбурге. Хорошо помню, как в четырнадцать лет сдавала экзамен по истории. Мне задавали какие-то вопросы о Марии-Терезии, и я, к всеобщему изумлению, громко сказала:

– По-моему, Мария-Терезия была совершенно права, когда вышла замуж по любви, а не по принуждению! Брак по принуждению – это очень глупо.

Правда, я тут же осеклась, заметив неподдельный страх на лицах потрясенных профессоров. Мой наставник по истории побледнел при мысли о предстоящем разговоре с моими родителями, неизбежном, как только им станет известно о моей тираде.

Человеку со стороны трудно себе представить, насколько бедными на события были мои детство и отрочество. Сам Зальцбург – скучный городок, но во сто крат скучнее была жизнь во дворце. Всякая светская литература запрещалась; мы не видели никаких газет, кроме католических; нам не позволяли посещать художественные выставки, а на концерты или в театр нас вывозили очень редко. В сущности, мы жили как в монастыре; сходство с монашеской обителью усугублялось постоянным присутствием священнослужителей в наших покоях, а наши коллекции четок и молитвенников сделали бы честь какому-нибудь церковному музею.

Вся дворцовая атмосфера была пропитана религиозным духом. Реальной властью в Зальцбурге, как и во многих католических странах, обладали иезуиты. На этих страницах невозможно передать в полной мере все влияние и всю власть священников. Они участвовали во всех семейных делах, и их по-настоящему боялись, хотя их влияние не всегда использовалось во благо. В силу их призвания иногда забывают, что они, в конце концов, всего лишь люди, и потому их советы, которые довольно часто касаются самых интимных вещей, часто приводят к плачевным результатам.

У меня нет желания нападать на священников, хотя я сильно пострадала от их рук. Из многих священников в силу их характера вышли бы святые или мученики, но есть и другие, которые пользуются своим положением и говорят вещи, противные хорошему вкусу и порядочности. Часто на исповеди молодым принцессам приходится отвечать на самые нескромные вопросы. Если принцесса хотя бы намекнет, что ей не нравятся такие интимные вопросы, исповедник грозит ей тем, что сообщит ее родителям: он, к сожалению, видит признаки извращенной натуры, и потому самым лучшим местом для нее будет монастырь.