Текст книги "Убийственно тихая жизнь (Что скрывал покойник)"

Автор книги: Луиза Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Гамашу требовалось одно из двух: либо чтобы это было убийство, либо чтобы дом не отходил по завещанию Йоланде Фонтейн. Его телефон зазвонил, когда он обдумывал разговор с нотариусом.

– Oui, бllф?

Он встал и отошел в сторону, чтобы поговорить в менее шумной части комнаты.

– Я думаю, обряд пройдет идеально, – сказала Клара и взяла кусочек хлеба, хотя не чувствовала голода. – Но у меня такое ощущение, что там должны быть одни женщины. И не обязательно близкие друзья Джейн, а любые женщины, которые захотят принять участие.

– Черт побери, – сказал Питер, который бывал на обрядах летнего солнцестояния и находил их запутанными и очень странными.

– И когда ты предлагаешь? – спросила Мирна у Клары.

– Как насчет следующего воскресенья?

– Через неделю после смерти Джейн, – сказала Рут.

Клара увидела семейство Йоланды в бистро и поняла: она должна что-то сказать. Собираясь с мыслями, она направилась к ним. В бистро воцарилась такая тишина, что старший инспектор Гамаш, закончив телефонный разговор, обратил на это внимание. Он на цыпочках обошел комнату и остановился у служебного входа. Оттуда он, оставаясь невидимым, мог видеть и слышать все, что происходит в зале. Работая полицейским, нужно уметь ходить на цыпочках. Тут он увидел, что у него за спиной терпеливо стоит официантка с мясным ассорти.

– Это должно быть вкусно, – прошептала она. – Шварцвальдский окорок.

– Спасибо. – Он взял ломтик.

– Йоланда, – сказала Клара, протягивая руку. – Я сочувствую вашей утрате. Ваша тетушка была замечательной женщиной.

Йоланда пожала протянутую руку и быстро отпустила ее, надеясь произвести впечатление неизбывного горя. Из этого могло бы что-нибудь получиться, если бы аудитория не знала ширину ее эмоционального диапазона. Не говоря уже о ее истинных отношениях с Джейн Нил.

– Примите мои соболезнования, – продолжила Клара, чувствуя натянутость и искусственность своих слов.

Йоланда склонила голову и поднесла бумажную салфетку к сухим глазам.

– По крайней мере, мы сможем еще раз использовать эту салфетку, – проговорил Оливье, подойдя к Гамашу сзади. – Ну и штучка эта Йоланда. Смотреть на нее нет сил. Сладкое?

Оливье держал поднос со слоеными пирожными, меренгами, дольками пирога и маленькими профитролями. Гамаш выбрал одно пирожное, обсыпанное голубикой.

– Спасибо.

– Я официальный поставщик еды для этой катастрофы. Не могу понять, для чего это нужно Кларе, она ведь знает, что Йоланда много лет говорила за ее спиной. Ужасная женщина.

Гамаш, Оливье и официантка наблюдали за разворачивающейся в бистро сценой.

– Мы с тетушкой были очень близки, вы все это знаете, – сказала Йоланда, глядя прямо в глаза Кларе и вроде бы веря каждому своему слову. – Я знаю, вас не огорчит, если я скажу, что, по нашему мнению, вы забрали ее у настоящей семьи. С кем бы я ни говорила, все со мной согласны. Что ж, вы, видимо, не понимали, что делаете.

– Боже мой, – прошептала Рут на ухо Габри. – Вот сейчас начнется.

Питер ухватился за подлокотники своего кресла. Все его существо хотело вскочить и закричать на Йоланду. Но он знал, что Клара должна сделать это сама, должна суметь постоять за себя. Он ждал ответа Клары. Все присутствующие ждали.

Клара глубоко вздохнула и промолчала.

– Я устрою похороны тетушки, – продолжала напирать Йоланда. – Вероятно, отпевание состоится в католической церкви в Сен-Реми. Это церковь Святого Андрея.

Йоланда протянула руку к мужу в поисках поддержки, но у того обе руки были заняты огромным сэндвичем, из которого его зубы выдавливали мясо с майонезом. Ее сын Бернар зевнул, продемонстрировав всем рот, наполненный полупрожеванным сэндвичем, и струйку майонеза, стекающую по нёбу.

– Я, вероятно, дам объявление в газету, так что вы наверняка узнаете. Но может быть, вы придумаете какую-нибудь надпись для надгробия. Только ничего эксцентричного. Моя тетушка этого не любила. В любом случае подумайте и дайте мне знать.

– Еще раз – мои соболезнования.

Направляясь поговорить с Йоландой, Клара знала, что это случится. Она знала, что Йоланда по какой-то непонятной причине всегда одерживает над ней верх. Это была одна из маленьких загадок ее жизни: женщина, к которой она не питала ни малейшего уважения, всегда клала ее на лопатки. Клара думала, что сегодня готова дать ей отпор. Она даже лелеяла надежду, что на сей раз все будет иначе. Но конечно, ничего такого не случилось.

На многие годы Клара запомнит, каково ей было стоять там. Снова чувствовать себя маленькой уродливой девочкой на школьном дворе. Нелюбимой и непривлекательной. Плоскостопной, неуклюжей, медлительной, вызывающей насмешку. Девочкой, которая смеялась там, где не полагалось смеяться, и верила всяким небылицам. Девочкой, которой отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь, кто угодно, ее полюбил. Дура, дура, дура. Вежливое внимание и рука, сжатая в кулак под партой. Она хотела убежать к Джейн, которая умела утешать. Та обняла бы ее полными добрыми руками и произнесла волшебные слова: «Ну-ну, ну-ну».

Рут Зардо тоже запомнит это мгновение и переложит его на стихи. Они будут опубликованы в ее следующем сборнике под названием «У меня все ОТЛИЧНО»:

 
Ты была мотыльком,
что коснулся моей щеки
в темноте.
Я убила тебя,
не зная, что ты
всего лишь мотылек
и у тебя нет жала.
 

Но больше всего Клара запомнит ядовитый смех Андре, звеневший у нее в ушах, когда она молча направлялась назад к своему такому далекому столику. Смех, который издает жестокий ребенок, видя страдания живого существа. Это был знакомый звук.

– Кто звонил? – спросил Бовуар, когда Гамаш вернулся на свое место.

Бовуар не догадывался, что отсутствие босса объяснялось отнюдь не зовом природы.

– Доктор Харрис. Я не знал, что она живет здесь неподалеку. В деревне Клегхорн-Холт. Она сказала, что привезет отчет по пути домой. Часов в пять.

– Я послал людей оборудовать оперативный штаб, а других – в лес, на поиски. Мне кажется, что стрела может быть в трех местах: либо она застряла в земле среди зарослей, либо ее подобрал убийца и, скорее всего, уничтожил, либо – в лучшем случае – она среди стрел, что Лакост нашла в клубе.

– Согласен.

Помимо того, Бовуар отправил людей поговорить с Гасом Хеннесси и Клодом Лапьером о происшествии с птичьим пометом. Филиппа Крофта он собирался допросить сам. Потом он присоединился к Гамашу на улице, и они пошли рядом по деревенскому лугу, каждый под своим зонтом.

– Жуткая погода, – сказал Бовуар и, подняв воротник куртки, передернул плечами.

– Обещают дожди и понижение температуры, – машинально подхватил Гамаш и неожиданно понял, что жители деревни уже обосновались в его голове. Или, по крайней мере, их нескончаемые разговоры о погоде. – Что ты думаешь об агенте Николь, Жан Ги?

– Не могу понять, как она попала в полицию с такими установками. Я уже не говорю о ее повышении – переводе в наш отдел. Она не умеет работать в команде, не умеет общаться, не умеет слушать. Удивительно. Лишний раз приходят на ум ваши слова, которые вы столько лет повторяете: повышают вовсе не тех людей.

– А научиться она сможет, как по-твоему? Она ведь совсем молоденькая, да? Лет двадцать пять?

– Ну, это не такая уж молодость. Лакост ненамного старше. Я убежден, что это вопрос не возраста, а личности. Если она не приложит усилия, то и в пятьдесят лет будет такой, а то и хуже. Может ли она учиться? Несомненно. Но главный вопрос, сможет ли она разучиться. Сумеет ли она избавиться от своих привычек?

Он увидел, что по лицу старшего инспектора стекают капли дождя. Ему вдруг захотелось отереть лицо шефа, но он подавил в себе этот импульс.

Еще не закончив своего монолога, Бовуар понял, что совершил ошибку. Это было все равно что мед для медведя. Лицо шефа изменилось, вместо мрачного, задумчивого выражения появилось наставническое. Ясное дело, он попытается исправить ее. «Ну вот, начинается», – подумал Бовуар. Он уважал Гамаша, как никакого другого человека, но видел и его недостатки, главный из которых – желание помогать людям, тогда как их можно просто уволить. Уж слишком он был сострадательным. Бовуар иногда завидовал этому дару, но чаще все же относился к нему с подозрением.

– Возможно, ее потребность всегда быть правой смягчится ее любопытством.

«А возможно, скорпион потеряет свое жало», – подумал Бовуар.

– Старший инспектор!

Они повернулись и увидели, что Клара Морроу бежит к ним под дождем, а ее муж Питер, сражаясь с зонтиком, пытается не отстать от жены.

– Старший инспектор, мне пришла в голову одна странная мысль.

– Ага, после еды мозги лучше работают, – улыбнулся Гамаш.

– Мысль так себе, но кто знает. Меня поразило необычное совпадение, и я подумала, что вы должны знать. Я говорю о Джейн как о художнике.

– Ну, не думаю, что это чего-то стоит, – мрачно сказал промокший Питер.

Клара метнула в него удивленный взор, не ускользнувший от внимания Гамаша.

– Дело в том, что Джейн рисовала всю жизнь, но никому не показывала свои работы.

– Разве это так уж странно? – спросил Бовуар. – Многие художники и писатели хранят свои работы под спудом. Об этом все время пишут. А после их смерти эти работы находят и выручают за них целые состояния.

– Да, но тут другой случай. На прошлой неделе Джейн решила представить свою картину на выставке в Уильямсбурге. Она решила это в пятницу утром, а жюри принимало работу в пятницу днем. Ее картина была принята.

– Картину приняли, а ее убили, – пробормотал Бовуар. – Странно.

– Если уж речь зашла о странностях, то верно ли, что мисс Нил никого не приглашала в свою гостиную?

– Это верно, – сказал Питер. – Мы к этому так привыкли, что не находили здесь ничего необычного. Это как хромота или хронический кашель. Небольшое отклонение, которое становится нормой.

– Но почему она никого не приглашала?

– Я не знаю, – в замешательстве призналась Клара. – Как сказал Питер, я к этому так привыкла, что мне ее поведение не казалось странным.

– И вы никогда не спрашивали?

– У Джейн? Кажется, спрашивали в самом начале, когда приехали. А может, спрашивали у Тиммер и Рут, но ответа мы точно никакого не получили. Похоже, никто не знает. Габри думает, что у нее оранжевый ворсистый ковер и порнография.

Гамаш рассмеялся:

– А вы что думаете?

– Я не знаю.

Наступило молчание. Гамаш задумался об этой женщине, которая предпочитала так долго жить с таким множеством тайн, а потом решила расстаться с ними. И поэтому умерла? Вот это-то и был главный вопрос.

Нотариус Норман Стикли встал из-за стола и приветственно кивнул, затем опустился в кресло, не предложив сесть трем полицейским. Он надел большие круглые очки и, глядя в бумаги, разразился речью:

– Это завещание было составлено десять лет назад, и тут все очень просто. После вычета нескольких незначительных даров все имущество переходит к ее племяннице, Йоланде Мари Фонтейн, или ее сыну. Наследство включает дом в Трех Соснах и все его содержимое, а к этому все денежные средства, которые останутся после вручения даров и затрат на похороны и оплаты всех прочих счетов за расходы, которые понесут душеприказчики. И за вычетом, конечно, налогов.

– А кто назван душеприказчиками? – спросил Гамаш, спокойно приняв удар, нанесенный следствию, хотя и выругавшись про себя.

Он чувствовал: что-то здесь не так. «Может быть, это твоя гордыня, – подумал он. – Ты слишком упрям и не хочешь признать, что ошибался и эта пожилая женщина вполне естественно оставила дом своей единственной родственнице».

– Рут Зардо, урожденная Кемп, и Констанс Хадли, урожденная Пост, известная, насколько я знаю, как Тиммер.

Эти имена взволновали Гамаша, хотя он и не понял, по какой причине. Может быть, дело в самих людях. В том, что покойная выбрала их. В чем же еще?

– А других завещаний она у вас не оставляла? – спросил Бовуар.

– Оставляла. Было завещание за пять лет до этого.

– У вас есть его копия?

– Нет. Неужели вы думаете, у меня есть место, чтобы хранить старые документы?

– А вы не помните, что там было? – спросил Бовуар, предполагая услышать еще один ответ в таком же духе.

– Неужели вы…

Но Гамаш прервал его.

– Если вы не помните точных условий, то, может, вспомните в общих чертах, почему она решила изменить завещание пять лет спустя? – спросил он самым дружелюбным и рассудительным тоном, на какой был способен.

– Многие люди меняют завещания каждые несколько лет, – сказал Стикли, и Гамаш начал думать, что такой немного капризный тон – это манера общения нотариуса. – И мы сами рекомендуем, чтобы клиенты делали это каждые два или пять лет. Но конечно, – добавил Стикли, словно предупреждая обвинение, – не ради нотариального сбора, а потому, что жизненная ситуация склонна меняться. Рождаются дети, внуки, супруги умирают, разводятся.

– Большой поток жизни, – вставил Гамаш, чтобы пресечь этот поток.

– Вот именно.

– И тем не менее, мистер Стикли, ее последнее завещание составлено десять лет назад. Почему? Думаю, мы можем предположить, что она составила это завещание, поскольку прежнее стало недействительным. Но, – Гамаш наклонился и постучал пальцем по длинному тонкому документу, лежащему перед нотариусом, – и это завещание тоже устарело. Вы уверены, что оно последнее?

– Конечно последнее. Люди заняты своими делами, а завещание не является приоритетом. Составление завещания – занятие неприятное. Есть масса причин, по которым люди откладывают это на потом.

– А что, если она обратилась к другому нотариусу?

– Это невозможно. И я возражаю против таких домыслов.

– Почему вы думаете, что это невозможно? – не отступал Гамаш. – Она что, должна была непременно известить вас?

– Я просто знаю. Город у нас маленький, и мне стало бы известно.

Point finale[33]33
  Точка (фр.).


[Закрыть].

Когда они уходили с копией завещания, Гамаш обратился к Николь:

– И все же я не убежден насчет этого завещания. Я хочу, чтобы вы сделали кое-что.

– Да, сэр, – сказала она, сразу же насторожившись.

– Выясните, последний ли это вариант. Сможете это сделать?

– Absolument[34]34
  Безусловно (фр.).


[Закрыть].

Николь была на седьмом небе.

– Есть тут кто? – громко спросил Гамаш, просовывая голову в дверь Уильямсбургской художественной выставки.

После посещения нотариуса они прошли к галерее – прекрасно сохранившемуся и отреставрированному зданию бывшей почты. Огромные окна пропускали всю ту малость света, какую предлагали небеса, и этот серый свет падал на узкие потертые деревянные полы, налипал на девственно-белые стены небольшой открытой комнаты, придавая ей чуть ли не призрачное сияние.

– Bonjour, – снова проговорил Гамаш.

В центре комнаты стояла старая пузатая печка. Она была прекрасна. Простая, прямая, никакого изящества, просто большая черная печка, которая вот уже сотню лет противостояла канадским холодам. Николь нашла выключатель и щелкнула им. На стенах висели громадные абстрактные холсты. Это удивило Гамаша. Он ожидал увидеть милые сельские акварельки, романтические и пользующиеся спросом. А вместо этого оказался в окружении ярких полос и сфер высотой в десять футов. От них исходило впечатление молодости, энергии, силы.

– Добрый день.

Николь вздрогнула, а Гамаш повернулся и увидел идущую к ним Клару. На выбившейся пряди волос у нее висела заколка в виде уточки, готовой к последнему полету.

– Какая неожиданность, – сказала она, улыбаясь. – После нашего разговора о Джейн я решила приехать и еще раз посмотреть ее картину, тихо посидеть перед ней. Словно бы посидеть с ее душой.

Николь закатила глаза и застонала. Бовуар вздрогнул от этого и задумался, не был ли он таким же омерзительным и упертым, когда шеф говорил ему о своих чувствах и интуиции.

– И этот запах… – Клара глубоко, чувственно вдохнула воздух, не обращая внимания на Николь. – Каждый художник реагирует на этот запах. Сердце начинает биться чаще. Это все равно как приехать к бабушке и почувствовать запах печенья с шоколадной крошкой. Для нас это – сочетание лака, масляной краски и фиксатора. Даже у акриловых красок свой запах, если у вас хороший нюх. У вас, наверное, тоже есть свои запахи, на которые полицейские реагируют профессионально.

– Да-да, – со смехом сказал Гамаш, вспоминая вчерашнее утро. – Когда агент Николь заехала за мной, она привезла кофе из «Тима Хортона». Четверной. От него мое сердце пускается вскачь. – Он приложил руку к груди и задержал там. – Этот запах полностью и исключительно связан с расследованием. Я могу пойти в концертный зал, но если почувствую там запах четверного из «Тима Хортона», то начну искать труп на полу.

Клара рассмеялась:

– Если вы любите рисунки мелом, то вам понравится работа Джейн. Я рада, что вы заехали ее посмотреть.

– Это оно? – Гамаш обвел взглядом яркие абстрактные полотна.

– Ничего похожего. Это совсем другой художник. Их выставка заканчивается на этой неделе, и тогда мы вывесим наши экспонаты. Выставка откроется дней через десять. Не в эту пятницу, а в следующую.

– И через две недели предполагается вернисаж?

– Именно. Через две недели после решения жюри.

– Можно вас на секундочку? – Бовуар отвел Гамаша в сторону. – Я говорил с Лакост. Она только что беседовала с доктором покойной Тиммер Хадли. Насколько ему известно, ее смерть была абсолютно естественной. Рак почки. Метастазы поразили поджелудочную и печень, а после этого ее смерть была вопросом времени. Она прожила даже дольше, чем он предполагал.

– Она умерла дома?

– Да, второго сентября этого года.

– В День труда, – уточнила Николь, подошедшая послушать их разговор.

– Миссис Морроу, – позвал Гамаш Клару, которая держалась на почтительном расстоянии, позволявшем ей делать вид, что она ничего не слышит, хотя на самом деле она все слышала, – что вы думаете?

«О-го-го. Попалась птичка. На сей раз в буквальном смысле. Притворяться не имеет смысла», – решила она.

– Смерть Тиммер ожидалась, но не так внезапно, – сказала Клара, присоединяясь к их маленькому кружку. – Хотя нет, я преувеличиваю. Мы за ней ухаживали по очереди. В тот день к ней приходила Рут. Они заранее договорились, что если Тиммер будет чувствовать себя неплохо, то Рут убежит на закрытие ярмарки. Рут сказала, что Тиммер чувствовала себя хорошо. Рут дала ей лекарство, принесла свежий стакан с «Эншур»[35]35
  «Эншур» – название пищевой добавки.


[Закрыть] и ушла.

– Оставила умирающую женщину одну, – подытожила Николь.

– Да, – тихо ответила Клара. – Я знаю, это кажется жестоким, эгоистичным, но мы столько ухаживали за ней, знали все ее перепады настроения. Мы часто оставляли ее на полчасика – стирали ее белье, ходили за покупками, готовили какую-нибудь легкую еду. Так что ничего необычного в этом не было. Рут ни за что не ушла бы, – Клара перевела взгляд на Гамаша, – если бы у нее было хоть малейшее опасение насчет Тиммер. Она бог знает что пережила, когда вернулась и нашла Тиммер мертвой.

– Значит, смерть была неожиданной, – сказал Бовуар.

– В этом смысле – да. Но мы после этого узнали от врачей, что так часто случается. Сердце просто не выдерживает.

– А вскрытие делали? – пожелал узнать Гамаш.

– Нет. Решили, что в этом нет необходимости. А почему вы спрашиваете про смерть Тиммер?

– На всякий случай, – ответил Бовуар. – Две пожилые женщины умирают одна за другой в крохотной деревеньке. Это вызывает вопросы. Только и всего.

– Но, как вы говорите, они были пожилые. Так что иного и ждать не приходится.

– Если бы одна из них не умерла от раны в сердце, – встряла Николь.

Клара поморщилась.

– Можно вас на минуточку? – Гамаш отвел Николь в сторону. – Агент, если вы будете еще с кем-нибудь обходиться так, как с миссис Морроу, я заберу у вас значок и отправлю домой на автобусе. Вам ясно?

– А что я сказала не так? Ведь это правда.

– И по-вашему, она не знает, что мисс Нил была убита стрелой? Неужели вы и вправду не понимаете, что вы сделали не так?

– Я просто сказала правду.

– Нет, вы просто обращались с другим человеческим существом, как с глупцом, и, насколько я понимаю, намеренно причиняли ей боль. Вы здесь, чтобы делать заметки и помалкивать. Мы еще поговорим об этом вечером.

– Но…

– Я обращался с вами уважительно и вежливо, потому что так я обращаюсь со всеми, но никогда не принимайте доброту за слабость. И прекратите со мной спорить. Вам ясно?

– Да, сэр.

И Николь безмолвно поклялась, что будет держать свое мнение при себе, если ей достается такая благодарность за ту смелость, которую она проявляет, говоря вслух о том, что все остальные и без того знают. Если к ней будут обращаться напрямую, она станет отвечать односложно. Пусть так.

– Вот картина Джейн, – сказала Клара, вынося холст средних размеров из кладовки и ставя его на пюпитр. – Она не всем понравилась.

У Николь чуть не вырвалось: «Шутите?» – но она вспомнила о своей клятве.

– А вам понравилась? – спросил Бовуар.

– Поначалу нет. Но чем дольше я смотрю на это полотно, тем больше оно мне нравится. Тут для меня как бы что-то встало на свое место. Сначала это напоминало мне наскальную живопись, а потом я увидела в этом полотне что-то глубоко трогательное. Вот так все переменилось.

Клара щелкнула пальцами.

Гамаш подумал, что если он всю жизнь будет смотреть на эту картину, то ничего, кроме нелепости, в ней не увидит. И все же в ней было какое-то обаяние.

– Я вижу Нелли и Уэйна, – сказал он удивленно, показывая на две яркие фигуры на трибунах.

– А это Питер. – Клара показала на чудо-юдо с глазами и ртом, но без носа.

– Как ей это удалось? Как она смогла так точно изобразить людей всего двумя точками для глаз и изогнутой линией для рта?

– Не знаю. Я художница. Всю жизнь рисую. Но я бы так не смогла. В этом есть какая-то глубина. Хотя вот теперь я больше часа смотрела на нее, но такого щелчка больше не случилось. Может быть, у меня слишком бедное воображение. А может быть, волшебство действует, только когда ты его не ищешь.

– Значит, картина хороша? – спросил Бовуар.

– В этом-то и состоит вопрос. Я не знаю. Питер считает, что это блестящая работа, остальные члены жюри, за одним исключением, решили рискнуть.

– А в чем риск?

– Вас это может удивить, но художники – существа темпераментные. Принять работу Джейн означало отказаться от чьей-то другой работы. И этот кто-то рассердится. А с ним его родственники и друзья.

– Настолько рассердится, что будет готов убить? – спросил Бовуар.

Клара рассмеялась:

– Я могу гарантировать, что в наших художнических мозгах мысль об убийстве возникает постоянно и даже задерживается. Но чтобы убивать из-за того, что твоя работа не принята Уильямсбургской выставкой? Нет. И потом, если уж убивать, то членов жюри, а не Джейн. Кстати, никто, кроме жюри, не знал, что эта работа принята. А заседание жюри проводилось в пятницу.

«Каким далеким теперь кажется этот день», – подумала Клара.

– Даже мисс Нил не знала?

– Я сказала Джейн в пятницу.

– А кто-нибудь еще знал?

Клара слегка смутилась:

– Мы говорили об этом за обедом в тот вечер. Это был такой специальный обед в канун Дня благодарения с друзьями в нашем доме.

– Кто был на этом обеде? – спросил Бовуар, вытащив блокнот.

Он больше не полагался на Николь в том, что касалось записей. Николь увидела это и почувствовала такое же негодование, как и в тот момент, когда Гамаш попросил ее делать записи.

Клара назвала имена.

Гамаш тем временем разглядывал картину.

– Что здесь изображено?

– Заключительное шествие ярмарки этого года. Вот смотрите… – Клара показала на козу с зеленой физиономией и с пастушьим посохом. – Это Рут.

– И в самом деле, – сказал Гамаш под громкий смех Бовуара.

Сходство было идеальное. Наверное, он слеп, если не увидел этого сразу.

– Но постойте, – сказал Гамаш, и его веселье как рукой сняло. – Это было нарисовано в тот самый день, в то самое время, когда умирала Тиммер Хадли.

– Да.

– И как Джейн назвала эту картину?

– «Ярмарочный день».