Текст книги "Галлоуэй"

Автор книги: Луис Ламур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

У Пармали имелся скот, а здесь были отличные пастбища; а еще у Пармали имелось кое-что, что тут ему пригодится. У него имелось мужество.

Когда я закончил письмо к Пармали, в котором описал здешние пастбища, мне вдруг пришла в голову неожиданная мысль. Мы ведь собирались схлестнуться с Даннами, а это вполне достаточная причина, чтобы написать Логану.

Логан принадлежал к Сэкеттам из Клинч-Маунтин, а парни из Клинч-Маунтин – крепкие орешки. Находились, правда, такие люди, что утверждали, будто Логан не в ладах с законом, но, тем не менее, он был из нашей семьи и большой умелец по части всякого огнестрельного железа.

Так что я написал и ему.

Вся закавыка была в том, что стрельба может начаться и кончиться раньше, чем кто-нибудь из этих ребят успеет добраться сюда, кроме разве Пармали, который находился в Нью-Мексико, чуть южнее границы.

Он мог бы поспеть вовремя. И внезапно у меня появилось предчувствие, что он нам тут крепко понадобится.

Потому что в этих местах назревала война.

Глава 9

Оставил я свое барахло в заведении у Берглунда, сел на этого самого грулью и съехал вниз с береговой террасы в пойму реки Ла-Плата. Очень тихо тут было. Долина поросла травой, куда ни глянь, повсюду высились высокие белоствольные осины. Я остановился у самой речки и дал мустангу напиться холодной воды – реку питали тающие снега в горах.

Потом перебрался на другой берег и поехал вверх между деревьями. Чуть выше находилось плато, поросшее густыми травами, то здесь, то там попадались заросли карликового дуба – свежая, зеленая земля раскинулась у подножия гор.

По горным склонам росли сосны, среди которых выделялись более светлой зеленью густые осиновые рощицы. Осина первая из всех деревьев прорастает по гарям после лесных пожаров, и осиновые рощи дают обильный прокорм дикому зверю и птахе.

Я ехал не спеша вдоль края гор, постепенно поднимаясь все выше по склону под покровом леса; я знал уже, что это – мои места, вот тут мне хочется жить. Это та самая земля, которую я искал, и никакие Данны, сколько бы их ни набралось, меня отсюда не выгонят.

Я повернул обратно в Шалако.

Первым, кого я увидел, войдя в салун, был старина Галлоуэй, – ну, в жизни другого такого пригожего парня не встречал.

– Да ты, брат, здорово осунулся, – сказал он мне и улыбнулся. – Куда ж это годится – стоило мне первый раз оставить тебя без присмотра, как ты тут же сделал все, чтобы тебя убили... ну, почти убили. Познакомься, Флэган, это Ник Шэдоу, мой друг.

– Здравствуйте.

– Очень приятно.

Мы вместе сели за стол, поговорили обо всем; что произошло, и пришли к соглашению насчет Кудряша Данна. Галлоуэй с чрезвычайным любопытством поглядывал на меня, когда я рассказывал о Мег Росситер, и я почувствовал, что краснею. Больше от того, что он на меня глядел, чем еще от чего. Вовсе не с чего ему было думать, что между нами что-то там такое заварилось... а мне – тем более.

Единственное, что она от меня хотела, – это чтоб я держался подальше, да и я вовсе не рвался затевать стрельбу с Кудряшом Данном из-за девчонки, которая меня в упор не видит. Все это чистая ерунда. А вот что мне действительно нужно было им рассказать – это про землю, которую я видел, и они настроились слушать.

Говорил я для Шэдоу. Галлоуэю и так все было ясно, мы с ним смотрим на вещи одинаково, и если мне что нравится, так и ему – и наоборот. И этот Ник Шэдоу, хороший друг Галлоуэя, мне тоже приглянулся. Он высокий, красивый, ученый, и в жизни понимает, а это – вовсе не одно и то же. Приходилось мне встречать людей, которые были жуть как сильны в своей книжной науке; но не умели отличить черное от белого, когда надо было оценить человека или положение дел.

Что до черного и белого, то я в этом деле, конечно, следую Священному писанию, хотя почему-то мне ближе Ветхий завет, чем Новый. Я верю, что врагов своих надо прощать, но когда делаешь это, держи руку на револьвере, хотя бы мысленно. Потому что пока ты его прощаешь, он, может, придумывает способ, как добраться до твоей шкуры.

Я люблю человека, своего ближнего, но не забываю, что он носит в себе изрядную толику сатаны и всегда сумеет найти добрые причины для любых своих недобрых дел. Я, скажем, не хотел никаких неприятностей с Даннами и постарался бы не давать им никаких поводов, но в то же время имел достаточно здравого смысла, чтобы понимать, что они могут смотреть на это дело по-другому. Если человек воображает, что другие стремятся к добру, потому что он сам к нему стремится, так этот человек просто-напросто не в своем уме. Приходилось мне хоронить людей, которые так думали... добрых, мирных людей, которые не хотели неприятностей и сами никогда их не затевали.

Когда приходит время пожрать, то ястреб никого так не любит, как доброго, мирного, толстого голубя.

– Мы можем оформить заявку на землю, – сказал я, – но нам нужно держать на ней скот. Я написал письмо Пармали.

– У меня есть несколько голов, – сказал Шэдоу. – Можно пригнать их вместе с остальными.

Мы просидели весь вечер, толкуя о ранчо, которое нам хотелось устроить, о том, как пригоним гурт скота, о будущем этого края. В верховьях реки Анимас есть – или был когда-то – форт, и Берглунд нам сообщил, что там остался дом, "если вам угодно так его называть". Так что мы в этих местах не одни. Был тут такой ирландец по имени Тим Макклур, который далеко забрался в глубь этой страны, так вот он ладил с племенем юта – выходит, это дело возможное.

Этот Макклур рассказывал Берглунду, что юты и хикариллы обычно не ссорятся, так что тот отряд, что за мной охотился, состоял, по-видимому, из отступников, нарушивших законы собственного племени и готовых ограбить любого встречного. Среди индейцев такие люди встречаются, как и среди белых.

Мы поставили лошадей в платную конюшню и устроились ночевать на сеновале. Засыпая в эту ночь, я думал о своем собственном хозяйстве, а во сне чувствовал запах свежего сена.

Утром мы выехали из города на запад, перебрались на западный берег Ла-Платы и разбили лагерь в осиновой роще, а перед нами раскинулась прекрасная страна. Мы решили, что несколько дней поработаем все вместе и начнем обустраивать свой участок, а после этого Ник Шэдоу выедет на юг встретит Пармали и сгонит свой скот, чтобы присоединить его к гурту.

– Нет нужды напоминать вам, ребята, – сказал он, – но не спускайте глаз с Даннов. Это компания крутая, на законы они плевать хотели, и так легко не стерпят, что мы тут устроились. Особенно после того, как вы оба успели перекинуться словечком-другим с Кудряшом.

Прежде всего мы огородили кораль, а после построили сараюшку для жилья. Строились мы не на самой опушке, а чуть глубже в лесок, чтобы между нами и открытым местом оставался заслон из деревьев. Потом забрались поглубже в рощу, срубили немного сучьев то здесь, то там, разбросали их среди стволов, а кое-где свалили и целые деревья, так что получилось что-то вроде примитивного заграждения от всякого, кто попытается обойти нас с тыла.

Конечно, засека эта никого бы не остановила, но зато никто не сумел бы через нее перебраться так, чтоб мы не услышали.

Мы с Галлоуэем не похожи на обычных ковбоев – те скорее дадут себя выпороть, чем возьмутся за какую-то работу, которую нельзя сделать, сидя на лошади. Мы оба – фермерские парни с холмов, и если надо, можем проложить плугом прямую борозду не хуже любого другого. Вскопали мы кусок земли, перелопатили дерн хорошенько и съездили в лавку за семенами. Для начала посадили картофель, морковь, тыкву и кукурузу. Мы представления не имели, как оно все будет расти, но если что-то вырастет, то будет нам подспорье. Устраиваться на пустом месте – это вам не фунт изюма, но мы и не надеялись, что дело будет легкое.

Работа мне доставляет не больше удовольствия, чем любому другому, но куда денешься – если тебе нужно что-то, то другого пути нет; впрочем, мы находили достаточно предлогов, чтобы вскочить в седло и покататься по окрестностям. Конечно, тоже не без дела.

Мы выбрали себе место вблизи прогалины, где протекал ручеек под названием Сухостойная речка, к западу от нас поднимался высокий хребет, а к востоку – Лысая гора, по-простому – Лысуха.

Пищу нам себе приходилось добывать охотой или собирательством – так мы, Сэкетты, для этого рождены. А этот Ник Шэдоу – он, может быть, и родился в замке, но знал, как держать в руках топор, и очень быстро схватывал все, что мы ему показывали, – как добывать пищу в лесу да и все остальное.

Вот так мы работали, добывали себе пропитание – и старались никому на глаза не попадаться. Сами мы никого не видели, даже следов не встречали. Каждый из нас в течение дня много колесил по округе, а вечером у огня мы рассказывали, кто что видел, так что уже через несколько, дней хорошо представляли себе окружающую местность.

Вечерами, бывало, сидели мы вокруг костра и разговаривали. Ник Шэдоу был человек образованный, но наши горские словечки и выражения мог слушать без конца. Мы их чуток порастеряли, пока добирались на Запад, но, к примеру, человека задиристого, любителя споров и ссор, по-прежнему звали "заядлый" – а Нику это казалось страшно смешным.

– У нас не так много слов, как у вас, – говорил я ему, – так что приходится нам те, что есть, гонять в хвост и гриву, заставлять становиться на дыбы и выделывать всякие трюки. Я никогда не считал, что язык – штука застывшая и окаменелая. Он нужен для того, чтобы передавать значение, чтобы ты мог сообщить другим людям, про что думаешь, и не вижу я ничего страшного, если человек, когда ему слова не хватает, сам изобретет новое. Когда мы говорим о бобах, которые уже вытащены из стручков, мы их зовем "шелушеные бобы", потому что они были в шелухе. Если присмотреться, это просто...

– Учиться, – добавил Галлоуэй, – это не только ходить в школу. Это значит смотреть, слушать, и делать что-то. Если человек небогатый или живет в диких местах, так он поневоле начинает соображать и изобретать. Наш па всегда нас учил, что надо сесть и пораскинуть мозгами, взять свое затруднение, пожевать его, повертеть так и этак, пока не появится решение. Вот мы и научились изобретать выход. У себя там в горах мы не могли много чего купить, и всяких хитрых приспособлений у нас там не было, так что приходилось придумывать. Тут найдешь одно, там – другое, сложишь одно с одним, а потом прицепишь еще к чему-то...

Ник – он знал чертову уйму стихов, а нам стихи нравились, как большинству одиноких, бродячих людей. Иногда по вечерам он устраивался у огня и начинал читать наизусть. Он знал пропасть стихов этого парня Эдгара По, который умер примерно тогда, когда я родился. Он же за горами, в Вирджинии... за горами, если от нас считать, мы-то жили на западном склоне хребта.

Мы никогда не придавали большого значения разговорам Ника Шэдоу о золоте. С давних времен в Колорадо были испанцы, а после туда понаехали французы из Нового Орлеана, когда Колорадо было частью Луизианы. Те истории, что нам Ник рассказывал о золоте, были известны и другим людям. Однако в краях, где добывают золото, рассказы о сокровищах возникают десятками, и каждый встречный-поперечный имел в прошлом золотые копи ценой в миллион долларов, а то и в два, три миллиона – в зависимости от того, сколько стаканчиков успел опрокинуть владелец этих самых копей.

Как-то вечером Ник нам рассказал такую историю.

– Найти крупный клад, где зарыты миллионы, – начал он, – это дело случая, потому что никто не знает точно, где припрятан такой клад; но есть одно сокровище, которое можно разыскать, так что я вам о нем хочу рассказать...

Был у моего деда брат, по имени Арно, который охотился на пушного зверя в здешних местах около пятидесяти лет назад, и когда он сюда приехал, то многие знаки, оставленные прежними французскими и испанскими золотоискателями и рудокопами, были еще хорошо видны.

Его спутники никогда не слушали ни рассказов о золоте, которое находили на Ла-Плате, ни менее известных историй о найденных там алмазах, а Арно был не такой человек, чтобы им рассказывать, но он умел держать глаза открытыми и имел представление, где нужно начинать присматриваться.

– В общем, нет нужды вдаваться в подробности, но я полагаю, что сейчас мы находимся не далее чем в десяти милях от этого золота.

– Десять миль – это здоровенный кусок земли, – заметил Галлоуэй.

– Они поднимались вверх по Ла-Плате, собираясь свернуть на старую индейскую тропу, идущую вдоль гребня гор, и Арно считал впадающие в реку ручьи. И как только они миновали приток, который был по его счету шестым, он увидел то, что искал, – едва заметную тропку, ведущую в горы.

Они двигались еще с милю или около того, а потом он предложил остановиться половить бобров в пруду, что им подвернулся по дороге. Арно вызвался отправиться на охоту, добыть мяса, и двинулся дальше по реке, но, как только скрылся из виду, тут же повернул обратно, нашел примеченную тропку и двинулся по ней вверх...

Это была крутая тропа, которой давным-давно никто не пользовался. По его прикидкам, пройдя по ней около двух миль, он поднялся больше чем на три тысячи футов... отчасти он судил по изменениям растительности. Он достиг высокой седловины, перевалил через нее и двинулся вниз. Арно искал ручей, стекающий с горы, он видел ущелье, по которому должен протекать этот ручей, но тропы больше не было. Она исчезла, когда он достиг гребня хребта.

Было очень холодно и трудно идти. Он был вынужден двигаться медленно из-за большой высоты. Как я уже сказал, он перевалил через седловину, но едва успел двинуться вниз, как услышал выстрел в той стороне, где оставил своих друзей. Одиночный выстрел – а потом сразу несколько.

Можете себе представить, какие его раздирали противоречивые чувства! Если двинуться обратно, на помощь друзьям, то ему потребовался бы почти час, идти быстрее он не имел возможности, – а за это время любая, стычка закончится.

А может быть, они просто убили оленя. В конце концов он продолжил свой путь, отыскал исток ручья и нашел метку – обломок шомпола, забитый в трещину в скале. Золото было закопано прямо под ним, чуть правее, и когда он убрал камни, то нашел дюжину золотых слитков, несколько мешочков с золотым песком и маленький мешочек с алмазами.

Груз был слишком тяжел, чтобы унести все сразу, тем более что теперь, зная место, он мог вернуться сюда в любой момент. Он взял один мешочек золотого песка, кинул в него пару алмазов и уложил в свой заплечный мешок. Потом спрятал золото на место и пошел обратно.

Выстрелов больше не было, но когда он приблизился к подножию горы, то начал принимать все меры предосторожности и внимательно осматривал тропу, прежде чем продвигаться дальше. Он еще не добрался до бобрового пруда, как увидел одного из своих, по фамилии Молер. Тот лежал лицом вниз в траве, среди золотого ковра одуванчиков, с пятью стрелами в спине.

Арно подождал несколько минут, но Молер не шевелился и не подавал никаких признаков жизни. С того места, где лежал Арно, было видно, что возле мертвеца валяются его винтовка и томагавк, значит, убитого еще не ограбили.

Пробравшись обратно в кусты, Арно кружным путем вернулся к пруду и там, возле поваленного дерева, увидел второго мертвеца. Он не мог определить, кто это, но труп был раздет, оскальпирован и изуродован.

То, что один труп был раздет, а второй – нет, означало, что индейцы все еще где-то здесь, поэтому он заполз обратно в кусты и тихо лежал, прислушиваясь.

Весь день он пролежал там неподвижно, здраво рассудив, что если не будет двигаться, то не вызовет шума и не оставит следов. Несколько раз он видел индейцев, но они проходили чуть в стороне; наконец они сели на лошадей и уехали.

Когда стемнело, он спустился к Молеру, но тело уже окоченело; за это время его тоже раздели и унесли все вещи. Другие, если кто-то и остался жив, несомненно, постарались убраться как можно дальше, и он решил поступить так же. Юты уехали вниз по течению, поэтому он направился вверх, рассчитывая найти там какую-нибудь высокогорную тропу. Так оно и вышло, он разыскал еще одного человека из их отряда, которому удалось уцелеть, и они вместе выбрались из этих краев.

– А золото все еще там?

– И золото, и алмазы. Из двух камней, что он унес с собой, один оказался простым булыжником. Однако второй камешек был превосходен, он продал его и на вырученные деньги купил небольшую ферму во Французской Канаде.

– Он так и не вернулся сюда?

– Он решил забыть про это дело. Он женился, завел детей, но ни один из них не проявил склонности к приключениям. Сами они вели весьма прозаичную жизнь, и истории, которые он рассказывал, представлялись им невероятными.... но только не мне.

– Ну что ж, – сказал я, – поглядеть было бы невредно. Вы говорите, это место недалеко отсюда?

– Прямо вон за той вершиной. А начало этой тропы должно быть не дальше трех миль отсюда. – Он глянул на Галлоуэя. – Теперь вам понятно, почему я так охотно присоединился к вам. Я тут уже побывал и раньше, но здешние реки получили названия уже после того, как Арно путешествовал по этим местам, и я напрасно потерял время на Флориде и Анимасе, прежде чем сообразил, что это не те реки.

Мы отвязали лошадей – они у нас паслись на привязи, отвели на водопой, а потом загнали в кораль. Приготовили постели и легли спать.

Несколько минут я еще не спал, все раздумывал про это золото. Если б оно у нас было, можно бы купить больше скота, получше обустроить хозяйство; но я не хотел рассчитывать на золото, которого пока что у нас нет. Наверное, многие люди держали это золото в руках, только никому из них оно добра не принесло.

Костер догорал, лишь угли светились в темноте; в ночной тишине шелестели осиновые листья да негромко фыркали и переступали ногами лошади в корале.

И вдруг мне подумалось: что-то стало с тем волком?

Глава 10

Многие вечерние разговоры угасают вместе с лагерным костром и наутро уже мало что значат.

Сидя у костра, можно поболтать о сокровищах; о чудесах, о ведьмах и всяком таком, но приходит ясный день и приносит работу, которую надо делать. Где-то южнее границы Пармали Сэкетт, должно быть, уже двинулся на север с гуртом скота, и самое время было Нику Шэдоу выезжать ему навстречу.

И время было кому-то съездить в Шалако и нагрузиться провиантом на следующие две рабочие недели – пришла теперь моя очередь выполнить эту обязанность. За последние несколько дней я как следует окреп и чувствовал себя намного лучше. И, кроме того, мы не хотели надолго оставлять свое хозяйство без присмотра. Хоть у нас тут еще и не было ничего. Галлоуэй, он мне так сказал:

– Знаешь, Флэган, давай уедем отсюда на время. Будем отсыпаться где-нибудь в лесу и посматривать, что они сделают. Если они соберутся нам нашкодить, так лучше, чтобы им тут нечего было спалить...

Ну так ничего у нас тут и не было.

А все же история об этом золоте запала нам всем в души, и мы все подумывали, что надо как-нибудь проехаться туда и поискать его. Ну, а сейчас нам нужно было заняться более нужным, во всяком случае, тем, что нам сейчас было необходимо.

Шалако тихо дремал в лучах послеполуденного солнца, когда я въехал в городок. На мне по-прежнему были мокасины, потому что ноги все еще не пришли в норму, ступни еще болели, так как я их до крови изранил; но в остальном я был одет вполне прилично для этого сезона, как положено работающему ковбою.

Первое, что я увидел в городе, это была легкая повозка с ранчо Росситера; Мег как раз собиралась слезть с нее, так что я развернул коня рядышком и спрыгнул с седла как раз вовремя, чтобы подать ей руку и помочь сойти на землю.

Она улыбнулась, хоть, я бы сказал, весьма прохладно, но руку мою приняла как положено истинной леди – видно было, что она таким вещам придает большое значение. По правде говоря, я и сам придаю им значение. Мужчине доставляет удовольствие сделать даме что-нибудь приятное, а если она еще и хорошенькая, так тем более. Этот мир был бы жалок без вежливости – так любила говаривать наша мама...

– Бог мой! – воскликнула Мег. – Да вас узнать нельзя!

Я покраснел как дурак – это со мной всегда случается, стоит женщине хоть слово мне сказать, хоть "да" или "нет". А я, когда краснею, на себя жутко злюсь, и от этого становлюсь еще краснее. Вот и стоял я там, красный до ушей, как деревенский парнишка, ковыряющий ногой землю от смущения.

– Я обзавелся кой-каким барахлишком, – выговорил я наконец. А потом даже набрался духу добавить: – Мы тут решили заняться скотоводством, мы с Галлоуэем и еще Ник Шэдоу.

– Очень мило! – сказала она чопорно, а после заметила с легкой издевкой: – Я удивлена, что у вас достало мужества, после того как вы так спасовали перед Кудряшом Данном.

Ну, положим, ни перед кем я никогда не пасовал, и она это прекрасно знала, но девчонки любят поставить мужчину в неудобное положение, вот она и воспользовалась случаем. А я как дурак полез в бутылку.

– Я никогда, не пасовал перед ним, – говорю, – и ни перед кем другим!

Она отвернулась от меня.

– На вашем месте, – отвечает, – я бы ушла отсюда. Кудряш собирался меня здесь встретить..

Ну вот... здравый смысл говорил мне, что надо уйти, но она мне это так бросила... ладно, потом уйти было бы просто невозможно. Короче, повернулся я и зашагал прочь, чувствуя, что пошел не с той масти. Да, никогда я не был силен в разговорах с женщинами...

В лавке я с размахом накупил всего, что нам надо было, – муки, соли, кофе и всякого такого. Еще у них нашлись сушеные яблоки, так я взял пакет; на этот раз у меня было чем расплатиться. Свои деньги, все что были, я потерял, когда индейцы меня захватили, но Галлоуэй тогда вез с собой приличную сумму, как и я, а у нас с ним так заведено было: если есть у одного, значит, есть и у другого. А эта провизия вообще для нас всех предназначалась.

Кроме того, что было в списке, я еще купил четыре сотни патронов сорок четвертого калибра.

Лавочник даже глаза на меня поднял:

– Вы что, затеваете войну?

– Я – нет, сэр. Но если кто-нибудь захочет поискать случая, то, по-моему, просто неприлично, чтоб люди ушли разочарованными. Не в моей натуре оставлять человека с неудовлетворенными желаниями. А кроме того, нам приходится добывать себе мясо охотой.

– Данны тут появлялись. Ругали вас вовсю...

– Брань на вороту не виснет, слово шкуру не дерет, – сказал я. Одними разговорами они нас не возьмут.

– А вот за этим мы и приехали в город, – произнес у меня за спиной голос Кудряша. – Сейчас я с тебя спущу шкуру до самых пяток!

– Трудновато тебе придется, – ответил я, – носков-то я не ношу.

Вот тут он меня и ударил.

Он захватил меня в тот момент, когда я только поворачивался к нему, но плохо примерился, и от этого удара я даже не пошатнулся. Я просто снял с себя револьвер и передал Берглунду, который как раз подошел.

Думаю, Кудряша малость озадачило, что я с такой охотой соглашаюсь драться и не психую, не злюсь. Из-за этого, наверно, он и запоздал слегка со вторым ударом, так что я его вовремя заметил. Ну, мне неохота было разносить в клочья чужую лавку, поэтому я нырнул под удар, подхватил Кудряша плечом под брюхо, одной рукой поймал за ноги и поволок к дверям.

На краю крыльца я его бросил, он зашатался, и тут уже я его двинул.

Скажу вам, мы, Сэкеттовские парнишки, с раннего детства орудовали и топором, и лопатой, и плугом. До седьмого пота трудились всю жизнь, так что кулаки у меня здоровые и тяжелые, а мускулы на руках такие, что поискать. В общем, когда я ему врезал, он отлетел на середину улицы и свалился.

Я шагнул с тротуара и двинулся к нему. Тут он вскочил на ноги. Он был парень крупный, фунтов на двадцать тяжелее меня, и в куда лучшем состоянии, ему-то не пришлось хлебнуть такого, как мне, зато виски он хлебал вовсю, а пить виски – не самое подходящее занятие для кулачного бойца.

Пошел он на меня – теперь он уже чуток поумнел, потому что он уже схлопотал от меня и почувствовал мою силу. Но он еще не тревожился всерьез. Он ведь не в одной драке победил, с чего ж ему эту проиграть?

Мы с Галлоуэем у себя в горах, можно сказать, выросли в драке; а после приходилось драться и на речных пароходах, и в компаниях возчиков, так что большую часть того, что знали, мы выучили на практике.

Он кинулся на меня с широким замахом, но я от его бокового удара уклонился, отскочил в сторону и засадил ему кулака живот. Я хорошо попал прямо под ложечку. Лицо у него побелело и перекосилось, его повело в сторону, и тогда я вмазал ему еще раз.

Он тяжело грохнулся на землю; только тут я заметил, что вокруг собралась толпа и орет на него, чтоб вставал. Если б не люди, думаю, он бы больше не стал дергаться. Мег здесь тоже была, побледнела вся, однако лицо у нее этакое любопытное было, она на него пялилась, как будто первый раз в жизни увидела, но что-то она не казалась ни перепуганной, ни рассерженной. Ни капли.

А вот про что я только потом узнал, это что там в толпе были Олли Хаммер и Жестяная Кружка, но они пока просто глядели на все это.

У Кудряша за спиной были дружки, перед которыми он, конечно, не раз и не два хвастался, какой он боец, так что теперь приходилось ему это доказывать. Первый раз он промахнулся, но второй удар пришелся мне по лицу, и я покачнулся. Он тут же попер вперед, молотя обеими руками, и достал меня еще раз. Мы сцепились, я кинул его захватом через бедро и отскочил на шаг.

Только тут я понял, до чего крепко выкачали меня эти блуждания в лесах – у меня сил совсем уже не оставалось. А он снова надвигался, размахивая кулаками. И снова я от одного удара смог уйти, но зато вторым он угодил мне прямо в подбородок. Больно было. Ну, тут я набычился и пошел работать обеими руками. Иногда я промахивался, но больше попадал, и при каждом ударе он отступал.

Вот так мы топтались в пыли минуты, может, три-четыре, и тогда он вспомнил про мои ноги и с размаху наступил мне прямо на пальцы каблуком.

Вот теперь по-настоящему больно стало! Боль такая страшная была, я думал, сейчас свалюсь, сам не знаю, как устоял. Увидев это, он снова бросился на меня. Только на этот раз, когда у него нога кверху пошла, я его подцепил носком за лодыжку и рванул кверху и вбок, и он опрокинулся в пыль. Тут я к нему подскочил, схватил за ворот и за ремень, раскрутил и швырнул. Он, весь раскоряченный, пролетел по воздуху и врезался в водяной желоб, где коней поят.

Он снова поднялся – лицо все в крови, сам трясется. А я уже завелся. Мне надо было рассчитаться с ним сейчас или никогда. Я кинулся к нему и замахнулся как следует, от бедра. Прямо в зубы, да так, что губы ему просто расквасил. Следующим ударом я ему разбил ухо, а потом врезал в живот. Он попытался схватить меня рукой, но я должен был сделать это сейчас или никогда, и я его руку отбросил и засадил ему апперкот в брюхо.

У него начали подгибаться колени, но я снова кинулся вперед, подхватил его левым предплечьем под челюсть, так что у него голова запрокинулась, и с размаху врезал снова в живот.

Кто-то схватил меня сзади, но тут Берглунд рявкнул:

– А ну, брось, Хаммер! Назад, а то пристрелю!

Он стоял наверху, на крыльце, с моим "дансом" в руке, и они его слова приняли всерьез.

Ну, я выпустил Кудряша и отступил, а он обмяк, повалился на землю да так и остался лежать – рубашка вся разорвана, морда в крови – по крайней мере, с того боку, где мне видно было.

Я сам на ногах качался, чуть не свалился в желоб, но устоял и плеснул себе воды в лицо и на грудь.

Повернулся, посмотрел на толпу – ни одного дружелюбного взгляда. Кажется, было там двое или трое Даннов – рожами Кудряша напоминали.

– Он на это напросился, – сказал я. – А теперь можете отвезти его домой.

И тут заговорил здоровенный пожилой мужик – он на гнедой лошади сидел. Голова тяжелая, квадратная, с целой шапкой волос, а лицо как будто высечено из гранита.

– Эй, парень, – сказал он, – меня зовут Бак Данн, а это – мой сын. Садись на коня и скачи во всю прыть, может, целым уйдешь. А если останешься здесь, я тебя убью.

– Мистер Данн, я остаюсь, – сказал я, – так что придется вам заняться этим делом.

Он повернул взгляд ко мне, и на мгновение мы встретились глазами. Я был в страшно плохом состоянии, в эту минуту мне никак не хотелось заводиться с ним. Кулаки после драки ободраны, не знаю, сумел бы я сейчас держать в руке револьвер, даже если б он у меня был... а я сильно опасался, что придется.

Но тут из салуна вышел Рыжий и прислонился к столбу.

– Мистер Данн, – сказал он, – лучше бы вам слегка поразмыслить. Попал я как-то в одну компанию, которая пыталась припереть к стенке этих ребят, Сэкеттов... так они нас в козий рог загнали, пришлось, как говорится, удирать через узкий конец...

Но Данн его как будто не заметил. Только повторил:

– Убирайся отсюда, пока можешь.

А потом повернул коня, и все остальные за ним. Последним ехал Олли Хаммер, он повернулся ко мне и улыбнулся, но это не слишком любезная улыбка была. И они уехали из города.

Тут на тротуар вышел лавочник.

– Пожалуй, – говорит, – стоит вам взять еще сотню патронов. И в самом деле похоже на войну.

Что ж, сэр, зашел я в салун и шлепнулся на стул, плохо мне было. Эта драка вычерпала меня до дна. Сила то ко мне вернулась, но я еще был совсем не тот человек, что раньше.

Берглунд принес мне выпить, и я малость приободрился. Потом он принес кофе и начал обрабатывать мою физиономию, латать ссадины. Он вернул мне револьвер, как только я вошел внутрь, я сидел и все сгибал и разгибал пальцы, хотел вернуть им гибкость.

– Вы теперь поостерегитесь, Сэкетт, – сказал Берглунд. – Они уже не одного прикончили из засады.

Прошло немало времени, пока мне стало полегче, – помог свежий горячий кофе.

Они, по-видимому, наблюдали за нами и знали точно, что Ник Шэдоу уехал. Почему он уехал, они, наверно, не догадывались, но наверняка знали, что против них всего два человека, и наверняка думали, что двое – это все равно что ничего.

Ведь сейчас Галлоуэй там наверху один, и они могли решить, что это подходящий случай уменьшить силы противника наполовину. Только мой брат не ягненочек Божий и захватить его врасплох – дело не простое.

– Мне надо вернуться в лагерь.

– Вам надо отдохнуть, – запротестовал Берглунд.

Он был прав, конечно, но от этого не легче. Галлоуэй там наверху один, и, хотя он мог бы отойти выше в горы или укрыться в каньоне Сухостойной речки, похоже, не захочет никуда отступать.

Я одолжил вьючную лошадь, погрузил на нее покупки и собрался в обратный путь. Все у меня болело, я был какой-то одеревенелый, и хотелось мне только лечь и отоспаться, но надо было ехать назад. Может, они прямо сейчас готовятся напасть на Галлоуэя всей своей крепкой, подлой, поганой шайкой...