Текст книги "Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса"
Автор книги: Луис Карлос Монталван
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Глава 8
МЫСЛЬ О СОБАКЕ
Не знаю, как вам описать, насколько сильно изменилась моя жизнь после того, как я прочитал электронное письмо 1 июля 2008 года (я только что понял: это тоже был вторник; придется добавить этот пункт к моему списку надуманных версий происхождения клички). Организация «Проект раненый боец», помогающая ветеранам и пригласившая меня на концерт Брюса Спрингстина, отправила мне это сообщение. Вообще они рассылали разные сообщения почти каждый день, но я не читал их. Однако меня заинтриговал подзаголовок «Проект раненый боец и Щенки за решеткой». «Щенки за решеткой»?
Сообщение было примерно таким: «Дорогие бойцы, пожалуйста, обратите внимание. Программа „Щенки за решеткой“ бесплатно распределяет тридцать собак в год среди ветеранов Ирака и Афганистана, страдающих ПТСР, получивших травматические повреждения мозга или иные увечья. Я прикрепляю к письму брошюру „Собачьи теги“, в которой рассказано о программе и о форме заявления».
Стоило мне прочитать прикрепленное описание, как я осознал, что эта программа просто создана для меня. Меня выматывало социальное беспокойство, а собаки были обучены улавливать и смягчать эмоциональные расстройства. Я страдал от головокружения и часто падал, а собака помогла бы мне держать равновесие. Из-за сломанных позвонков я едва мог шнурки завязать, а собака стала бы поднимать и приносить оброненные предметы. Я был идеальной кандидатурой. У меня был сложный период, но я работал над своим будущим. Я был лидером, так что умел справляться с ответственностью. Я был трудолюбив, поэтому никогда бы не сдался. И я был одинок. Ужасно, ужасно одинок.
Что самое важное, я любил собак. В Аль-Валиде одной из самых тяжелых наших обязанностей было отстреливать псов. По окрестностям бродила огромная стая бездомных псов, и выглядели они как зачумленные: тощие, шелудивые, покрытые нарывами, опухолями и отрыгивающие кровь. Это представляло опасность как для местных жителей, так и для здоровых собак. И бесчеловечно было бы позволить псам страдать. Поэтому мы отбирали самых больных и с тяжелым сердцем пускали им пулю в голову. Это была ожесточающая работа, и вытерпеть ее помогали только бескрайнее доверие и привязанность Брюса, бело-серого отбившегося от стаи пса, которого взял к себе штаб-сержант Снайдер, наш балагур и командир минометной секции. Брюс стал нашим талисманом, невозмутимым вожаком – он всегда был тут как тут, когда нам раздавали еду, а после полудня дремал в прохладной тени. Мы защищали Ирак, так что у нас не было времени заботиться о Брюсе, как о домашнем животном, поэтому пес стал заботиться о нас. Его присутствие поднимало боевой дух. После попытки убийства меня успокаивал один только вид Брюса, стоящего на страже или же беспечно спящего посреди нашей подъездной дороги. Только ему я доверял, только он мог предупредить меня об опасности. И просто было приятно, когда рядом собака: похоже на нормальную жизнь.
А еще в детстве у меня был огромный шнауцер Макс. Как многие латиноамериканцы, мои родители очень ценили достижения и были строги. Мама давала мне уроки этикета, папа учил быть твердым и никогда не отступать. Они были любящими и заботливыми, но очень скоро я понял, что легче всего получить их любовь, когда я добиваюсь успеха, а если меня постигала неудача, никто особо не спешил меня обнять и утешить. Я их не виню – они хотели, чтобы мы не упускали своих возможностей. И мама, и папа росли без отца, видели, как матери выбиваются из сил, и они хотели для нас лучшей доли. Мы часто переезжали, потому что мой талантливый и энергичный папа пробивал себе путь на вершину Организации американских государств (ОАГ), поэтому у меня отлично развилась рабочая этика, но близких друзей завелось мало.
С седьмого класса меня стали жестоко избивать. Раз в неделю три мальчика поджидали меня на пути к теннисным кортам, где я играл за школу. Думаю, они выбрали меня, потому что я был новенький. Они не отставали, потому что я никогда не жаловался на них и, хотя шансы были неравны, никогда не отступал. Каждый раз сносил побои и упрямо шел дальше. Когда приходил домой, мама качала головой и говорила:
– Тебя опять побили?
А потом возвращалась к своим домашним делам. Папа, похоже, ничего не замечал, но вот однажды, когда мне было шестнадцать, я одолжил его машину, а эти хулиганы проткнули все шины. Вот тогда папа все это прекратил (но к тому моменту меня избивали уже несколько лет подряд).
В эти тяжелые дни моим утешением был Макс. Я никогда не обнимал пса и не плакал с ним – ничего подобного. Большую часть моего детства Макс просто-напросто был моим лучшим другом, собакой, которая всегда хотела играть. Как только я выходил из дому, переодевшись в дворовую одежду, он бежал ко мне. Мы везде гуляли вместе: в парке, по окрестностям, лазали по дренажным канавам. Моей маме не нравилось, что мы держим пса в доме, она говорила, что он грязный, как свинья, но нам с Максом было все равно. Мы просто играли на улице, даже в дождь.
Я был подростком, когда Макс, прожив у нас восемь лет, пропал. Я был опустошен. Расклеивал объявления по фонарным столбам, целую неделю заставлял папу возить меня по окрестностям каждый вечер. Терпел побои моих хулиганов, а потом мчался домой, чтобы прочесать соседние улицы в поисках шнауцера. Несколько месяцев мне чудился среди ночи лай Макса в парке Уоттс Бранч неподалеку. Я на несколько километров углублялся в лесную чашу, надеясь найти собаку. Пес так и не вернулся, но даже сейчас, в своей бруклинской квартире, я не забыл, насколько важна была его дружба для меня.
Прошло 20 лет, и я захотел, чтобы в моей жизни снова появилась такая дружба. Нет, не так: я нуждался в ней даже сильнее, чем в физическом лечении и в спокойной работе. Получив письмо о собаках-компаньонах, я тут же написал всем, кого знал, с просьбой выслать рекомендации: преподавателям, старым друзьям, священнику, терапевту. Составил список своих достижений, собрал все заключения врачей. Позвонил в «Проект раненый боец», выразил свое горячее желание участвовать и спросил, что еще сделать. Еще до первого собеседования я знал, что меня выберут. Так иногда бывает. Я знал, что меня примут в Колумбийский университет, поэтому больше никуда не подавал документов. Знал, что напишу книгу. Знаю, что когда-нибудь буду жить на Западе, у меня будет обширное владение с видом на горы, а на выгоне за домом будут пастись несколько лошадей. Нельзя сказать, что я ставлю себе цели. Просто знаю, что это случится, и работаю, чтобы получить свое. Наверное, это называется верой.
Я верил в программу с собаками-компаньонами. Когда я познакомился с Лу Пикар на втором собеседовании лета 2008 года, то знал, что она изменит мою жизнь. Просто знал. Тренировки должны были начаться в сентябре, и, когда дату перенесли на ноябрь, я расстроился, но не отчаялся. Я хотел получить свою собаку. Хотел новой связи с этой жизнью. Прямо сейчас. Но в тот момент она не была мне необходима. Само ожидание того, что у меня появится собака-компаньон, спасло меня.
Я не только мечтал о Вторнике. Я изменил свою жизнь. После восьми месяцев борьбы за должный уход в Бруклине я отправился в Манхэттенский госпиталь УДВ. До него дольше было добираться на метро, но зато я наконец-то нашел отличного лечащего врача, схему медикаментозного лечения, которое соответствовало моим травмам и симптомам ПТСР, и терапевта (бывшую служащую морской пехоты) – эта женщина слушала меня и понимала, через что я прохожу. Вместо того чтобы читать навевающие уныние новости о войне, тем летом я искал в Интернете информацию о собаках-компаньонах и пялился на фотографии золотых ретриверов. Я сильно продвинулся в своей новой страсти: ночь за ночью просиживал в Сети, просматривая собачьи ролики на «YouTube». Несколько прошлых лет я не чувствовал себя так хорошо, как осенью 2008 года, когда президентская кампания постепенно включала высшую передачу. Лозунг Барака Обамы той осенью был «Надежда и перемены». Если вы не понимаете, почему эти слова так много значили для меня в то время, тогда вы не понимаете, что я пережил за предыдущие пять лет.
Я приехал в СКВП вечером 3 ноября 2008 года, накануне президентских выборов. Многим ветеранам первый день дается непросто. Например, мою подругу Ким (с ней я познакомился в больнице для раненых ветеранов в августе 2007 года, когда уходил из армии) служба в ВВС сильно подкосила. Мы переписывались по электронной почте, частенько намеком касались этой темы. По моему настоянию Ким подала запрос в СКВП, и ее взяли через год после меня. Когда моя подруга приехала в Доббз Ферри, то долго не решалась войти внутрь. Ждала на стоянке, ходила взад-вперед и чуть не плакала.
Наконец, Ким просунула голову внутрь и прошептала Лу Пикар:
– Это что, щенки?
Конуры стояли в дальней части зала, и там были молодые золотые ретриверы, миниатюрные копии Вторника и его братьев и сестры.
Лу кивнула.
– Хочешь на них посмотреть?
Ким подошла к конурам и, не сказав ни слова, улеглась на пол рядом со щенками. Она пролежала так час, плача и обнимая собак.
– Я готова, – наконец сказала она.
Психологические проблемы у меня были похожие, но в СКВП я повел себя совсем иначе. По пути туда, в электричке, я чуть не парил от радости. Вместе со мной в программе участвовали три других изувеченных ветерана, мы должны были жить вместе, в маленьких квартирках в задней части тренировочного комплекса (там должны были завязаться наши отношения с собаками). Раньше такая перспектива напугала бы меня до смерти. В конце концов, я не был знаком с этими людьми, мы были абсолютно разными. Сержант Мэри Дейг, девушка из Монтаны, потеряла обе руки выше локтя. Младший сержант в отставке Эндрю Хэнсон, тихий солдат из Миннесоты, лишился ног в результате взрыва самодельной бомбы. У отставного штаб-сержанта Рикки Буна, общительного афроамериканца из города Йонкерс, были повреждение позвоночника, ПТСР, ирокез и два ортопедических аппарата, без которых он не мог ходить.
И все же стоило мне с ними познакомиться, как с этими абсолютно чужими людьми я впервые за долгое-долгое время почувствовал себя спокойнее, чем с кем бы то ни было. Может, дело было в том, что рядом были собаки. Может, нас связало боевое братство. А может, нас сблизили выборы, о которых мы горячо спорили (Мэри и Эндрю против нас с Рикки). А может, дело было просто в надежде. И в переменах.
Все уже давно легли спать, а я до четырех утра смотрел, как СМИ освещают выборы. Ничего стоящего никто не говорил, но заснуть я не мог. Неважно, кто победит, ведь завтра Джордж Буш, главный автор и вдохновитель иракского фиаско, уйдет со своего поста, и затяжной кошмар для страны и для меня все-таки кончится. И я познакомлюсь со своим псом.
Действительно, надежда и перемены.
Если бы все было так просто!
Часть III
ВТОРНИК И ЛУИС
Глава 9
ПЕРВЫЙ ВЫБОР
Но вот остались позади
Исканья, гнев и боль.
Господь открыл нам путь един,
Чтоб в мире быть с собой.
Редьярд Киплинг, «Выбор»
Собаки были необычные. Это стало ясно в тот самый момент, когда воспитанники СКВП вошли в зал. Блестящая шерсть, сияющие глаза, идеальная осанка, как у конкурсантов на собачьей выставке. Когда они вошли, умолк шум, прервался разговор, казалось, само время остановилось. Полгода я представлял себе этот миг, мечтал о собаке, которая изменит мою жизнь, но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Открылась дверь, вошел пес бок о бок с подростком, и я не мог отвести глаз от животного. В его манерах не было ни суетливости, ни неуверенности. Он был сама непринужденность. Через секунду точно так же вошел второй пес. И еще один. И еще. Я вместе с другими ветеранами сидел за столом посреди главного зала СКВП, зажав в руке брошюрку с инструкцией, которую мы изучали, и в благоговении смотрел на собак: они обошли нас и по короткой команде «запрыгивай» умостились на своих зеленых ящиках. Когда они сели, никто не издал ни звука.
Четыре золотых ретривера, один черный лабрадор и один золотистый. На всех псах были жилеты и огромные шлейки для обучения, но животные их как будто не замечали. Они по обыкновению уселись на свои ящики, ожидая команды, словно этот парад перед незнакомцами был в порядке вещей. Последние три месяца ежедневные занятия начинались в один и тот же час, так что для собак тот день действительно ничем не отличался от предыдущих, но для меня, Рикки, Эндрю и Мэри мир остановился, когда псы вошли в зал. Нечто подобное чувствуешь, когда твоя невеста идет к алтарю. Этот момент растягивается, и какая-то часть тебя хочет, чтобы он длился вечно, – чтобы ты мог восхищаться каждой мельчайшей черточкой женщины, которая станет спутницей твоей жизни. А другая часть тебя хочет подбежать к ней, обнять и сказать:
– К черту свадьбу! Поехали отсюда, прямо сейчас, только ты и я!
Золотистый лабрадор предназначался Мэри. Так как девушка потеряла обе руки выше локтей в результате взрыва самодельной бомбы, ей нужна была понятливая собака, которая будет слушаться голосовых команд и которую не нужно будет понукать, натягивая поводок. Реми была застенчивая самочка, маленькая и милая. Ее дрессировали для работы на поводке, прикрепленном к поясу Мэри, и учили приносить разнообразные предметы. Реми явно хотела получить партнера, и у них с Мэри мгновенно возникла связь. С минуты знакомства собака не отходила от девушки и смотрела на нее нежными глазами.
Я хотел такой же связи со своим псом. Особых моментов единения. Мгновенной симпатии и дружбы. Но мне не нужна была покорная собака вроде Реми. Я упрямый, самоуверенный и амбициозный, именно этих качеств я искал в собаке. Я хотел получить общительного лидера, который лучился бы энергией и внушал уважение. Чтобы люди смотрели на моего любимца и видели в нем воплощение того, каким я хотел стать: уверенным в себе и обреченным на успех.
Но больше всего мне нужно было воодушевление собаки. Я отгородился от всех и вся еще до того, как переехал в Нью-Йорк. Даже с родными держал дистанцию, замкнувшись в себе. Больше года не прикасался к живому существу. Я жаждал обнять пса, прижать к груди и почувствовать, как моя любовь возвращается ко мне, стократно преумноженная. Каких усилий мне стоило в то утро удержаться от этого порыва и не броситься обнимать собак! Каждый из нас хотел именно этого: поиграть, погладить и ощутить эту связь с животным.
Вторник, казалось, для такого мало подходил. В то утро он был сама сдержанность. В первый день мы провели с собаками всего два часа – по полчаса с каждой, а в перерыве короткие инструкции Лу. Мэри уже подобрали партнера, а нам еще предстояло определиться. Лу должна была понаблюдать, как мы работаем в паре, и на четвертый день решить, какой пес кому лучше подходит. В первый день нужно было привыкнуть к поводку в руке и выполнять основные двадцать команд.
Эти занятия были бы похожи на обычные монотонные тренировки, но собаки были очень чувствительны. Они ощущали нечто особенное. У них появились новые дрессировщики, которые так и источали симпатию (с этим мы ничего не смогли бы поделать, даже если б захотели), и большинство собак воодушевленно отвечало взаимностью. К середине дня они тыкались в нас носами, лизали руки, а когда мы произносили мою любимую команду «обними», они возбужденно вскакивали, чтобы обняться.
Но не Вторник. Когда я занимался с ним в тот день, он вилял хвостом и казался счастливым, но эмоции не били через край. Другие псы заглядывали мне в рот, ждали команд, а Вторник рассматривал зал и, невнимательный, отходил от меня. Похоже, его больше интересовало то, чем занимаются другие (в особенности его брат Блу, вожак, с которым у них было дружелюбное родственное соперничество), чем то, что приказывал я. Теперь-то я понимаю, что в первое утро пес просто механически выполнял команды, делал то, что должен был, до конца тренировки, пока не пришло время в очередной раз свернуться в своей конуре и заснуть.
После первого дня я положил глаз на брата Вторника – Линуса. Вторник и Блу были энергичными, но, казалось, довольно эгоистичными. Линус был общительной собакой. Он бежал возле меня, задрав голову: видимо, ему нравилась моя компания, он будто ни о чем в мире не тревожился. Его уверенность передавалась и мне, с такой веселой собакой упражнения превращались в забавную игру. Когда мы делали что-то невпопад, пес смотрел мне в лицо, словно уговаривая попробовать еще раз. Благодаря кипучей энергии Линуса и его бесконечному оптимизму трудности будто отступали. После долгих черных месяцев как раз этого я и хотел от собаки-компаньона: чтобы она облегчила мне жизнь.
Однако вместо Линуса утром следующего дня мне в пару дали Вторника. Помню, как мотался из стороны в сторону его зад, когда он впереди меня спускался по лестнице. Вообще-то пес должен был идти рядом, но я не возражал. То, что вчера мне показалось невнимательностью, теперь больше походило на готовность работать, желание отправиться куда-нибудь и увидеть нечто новое, хотя мы всего лишь гуляли кругами.
В то утро мы работали над второй серией команд, в том числе над «дай лапу» и «поцелуй». Для обычных домашних животных эти команды – высший пилотаж, но для Вторника они не составляли труда, поэтому он был все так же рассеян, когда давал мне лапу. Однако когда мы перешли к поцелую, ему все же пришлось сосредоточиться на моем лице. И тогда я вдруг увидел неожиданную для меня искренность в его темных карих глазах. Этот пес был прекрасен. Умен. Но он был такой незаурядный, чувствительный, с глубинной болью в сердце. Когда он сел на задние лапы и начал дергать своими бровями, я чуть не расхохотался – не просто от комичности положения, но и от счастья тоже. Это была не машина, а собака, которая одновременно накапливала и излучала доброту, верность и любовь.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и я чувствовал, что Вторник оценивает меня и саму ситуацию. Он не был застенчив. Он не был эгоистичен. Его мягкие глаза говорили мне, что Вторник жаждет связи, но он слишком умен, чтобы ласкаться только потому, что мне вручили его поводок. Я не знал, почему пес осторожничает и почему он такой ранимый. Не знал, что дружба ему жизненно необходима и что он растерял уверенность в себе, потому что его раз за разом бросали. Не знал, что мне придется постепенно восстанавливать эту умную, нежную собаку, которую увидел в молящих глазах. Но я знал: привязанность Вторника нужно еще заработать, и, когда мне это удастся, она будет глубже и значительнее связи с любой другой собакой после него.
Последние десять минут мы были на седьмом небе. Мы со Вторником запороли все команды, но мне было плевать. Мы были партнерами, с таким спутником я мог бы расти над собой. Каждый раз, когда мы натыкались друг на друга из-за того, что я говорил «рядом» (встань слева), имея в виду «справа» (встань справа), я смеялся восторженно, как ребенок. Вторник не был безупречен, но эту собаку я мог уважать.
– Я выбираю Вторника, – заявил я Лу в конце занятия.
– Еще рано, Луис, – рассмеялась Лу. – Только второй день. После обеда будешь работать с Линусом.
– Нет, после обеда я буду работать со Вторником. Это мой пес.
– Посмотрим, – сказала она.
Но Лу не остановила меня, когда после упражнений на знаки и команды я направился прямиком ко Вторнику. Я знаю, что сделал правильный выбор. Каждая собака уникальна, в ней плотно переплетены личность и индивидуальные причуды поведения, которые никакая дрессура не может полностью искоренить, а следовательно, не каждая собака подойдет конкретному клиенту. Дрессировка мало чего стоит, если у тебя не хватает проницательности, чтобы подобрать правильного хозяина. В этом Лу была дока, она ни за что не позволила бы мне работать только со Вторником, если б не видела, что мы идеальная пара. На карту поставлено было слишком многое: целая жизнь – как моя, так и Вторника.
С того самого мига мы со Вторником стали неразлучны. Оставшуюся часть дня мы вместе отрабатывали упражнения, а потом, когда занятие закончилось, Вторник положил мне голову на колени, и я десять минут его расчесывал. После этого мы прошли в жилую зону позади тренировочного зала – наше первое социальное взаимодействие. Большую часть времени я лежал на кровати (чтобы спина отдохнула) и готовил ужин на маленькой кухне. Вторник был рядом со мной. Похоже, он без слов понял, что теперь останется со мной, и ходил за мной хвостом, воодушевленный новыми обязанностями, – точно то же я чувствовал, служа в армии.
Когда Вторник пришел ко мне в спальню, я подумал, что пес устроится на полу. Вместо этого он залез ко мне в кровать. Я инстинктивно обнял ретривера и прижал покрепче. На самом деле особого выбора и не было. Почти 100-килограммовый мужчина и 40-килограммовый пес могут спать на односпальной кровати только в обнимку. Хотя я в любом случае обнял бы Вторника, даже если бы кровать была два на два метра, потому что так хорошо было, что он лежит рядом со мной.
– Спокойно, Вторник, – прошептал я, когда он начал ерзать, толкая меня задом и пытаясь скособочить кровать. – Спокойно, мальчик.
Я знал, что он не в первый раз спит с человеком, но он уже давно ни к кому не забирался в постель и поэтому был беспокоен и неуверен в себе.
Да, с нами обоими ничего подобного уже давно не случалось. Я уже и не помню, когда в моей кровати ночевал хоть кто-то (бутылка рома не в счет). Но я не колебался ни секунды. Я знал, что так правильно. Когда Вторник был рядом, я чувствовал себя в безопасности, он будто приближал ко мне настоящее и оттеснял от меня прошлое. Поэтому я обнимал его, слушая мягкое дыхание и стук сердца. Так и заснул, неудобно устроив голову между подушкой и стеной, возле мощных плеч ретривера.
