Текст книги "Маркиз Роккавердина"

Автор книги: Луиджи Капуана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

27

Он ничего не смог ответить ей, только с трудом выдавил из себя несколько шутливых слов, стараясь своим тоном успокоить ее, но она разволновалась еще больше.

Он тоже был очень взволнован. Ему казалось, что, взяв в дом этого мальчика, маркиза ввела в него нечто большее, нежели дурное предзнаменование, – сам рок в зародыше. И он соображал, как бы помешать этому, но так, чтобы она не догадалась, что это дело его рук.

Но в конце концов, разве все это не ребячество?

Он пожал плечами. И, желая показать маркизе, что он не из тех, кто поддается всяким суевериям, на другой день перед отъездом в Марджителло сказал ей:

– Вам бы следовало заказать для этого мальчика ливрею, брюки, курточку из темного сукна, обшитую желтым позументом – это цвет Роккавердина, – и фуражку с галуном.

– О!

– Когда был жив дедушка, наши слуги одевались так. Матушка Грация знает, где лежат старые, изъеденные молью ливреи и большие фетровые шляпы.

– Другие времена, другие нравы.

– Хотите, чтобы я занялся этим?

– Нет. Мы отправим его в деревню. Пастух в Поджогранде говорил мне на прошлой неделе, что ему нужен помощник.

– Скорее всего, так будет лучше для мальчика.

– И для нас, – с легкой грустью в голосе добавила маркиза.

Маркиз стоя медленно допивал кофе, а маркиза, сидя у столика, задумчиво размешивала ложечкой сахар в дымившейся перед ней чашке.

– Я боялся, что вы уже уехали в Марджителло, – сказал кавалер Пергола, внезапно появляясь на пороге. – Извините, кузина. Ого! Какая ранняя пташка! А я думал, вы еще в постели. Доброе утро. Чашку кофе? Охотно. Не успел выпить дома, торопился сюда.

– Что случилось? – спросил маркиз.

– Мой приятель… ну, тот, из супрефектуры, прислал мне письмо. Вы первый в тройке. Выстрел попал в цель!..

– Напрасно. Я не хочу быть мэром!

– Как? После всего, что мы провернули?

– Какое мне до этого дело? Разбирайтесь сами. У меня своих забот выше головы.

– Маркиз прав, кузен.

– Вот те на!.. На вас ведь рассчитывали. Во всяком случае, пока достаточно только вашего имени, а потом надо будет окружить себя верными советниками.

– Я и себе-то не очень доверяю, – ответил маркиз.

– Вот этого уж никто не ожидал! Подумайте как следует, кузен!

– Раз я сказал нет, значит, нет!.. Хотите поехать со мной в Марджителло?! Сегодня будем заливать белое вино… Его немного, но зато из отборнейшего винограда.

– Я еще успею попробовать его!

Маркиз уехал, оставив кавалера, чертыхавшегося из уважения к кузине про себя.

– Он бросает нас в самый трудный момент! Вы должны бы убедить его, – сказал он маркизе, с мольбой складывая руки. – Женщины творят чудеса, когда захотят.

– Вы же слышали его: «Раз я сказал нет, значит, нет!» И потом… Вы знаете его лучше меня.

– К сожалению, он – Роккавердина… Если упрется, ничего с ним не поделаешь. Нужно дожидаться, пока ему не надоест. Сейчас у него в голове только оливковое масло и вино. С ним нельзя говорить ни о чем другом. Возможно, через год-другой он пошлет к черту все эти машины, бочки и кувшины! С той женщиной – я говорю вам об этом, потому что дело прошлое, – он поступил точно так же. Всем уже казалось, что спустя десять лет он совершит глупость и женится на ней… А он в один прекрасный день отдает ее в жены Рокко Кришоне. Сам отдал, почти навязал… Рокко не мог отказать ему… Он дал бы четвертовать себя ради хозяина… Она была его женой и не женой, как болтали злые языки… И когда Рокко был убит, все думали: теперь Сольмо вернется к хозяину. Да где там!.. Я говорю о ней потому, что вы ведь не станете его ревновать. Теперь разве что к машинам и к аграрному обществу… В своем отношении к женщинам он не похож на других Роккавердина. Все они были известными волокитами – старый маркиз, отец кузена, даже в преклонные годы… Конечно, к тому времени у него появилось оправдание – паралич жены… Бедная тетушка! Сколько ей пришлось пережить… А она была очень красива… Вы знали ее? Нет, вы не могли ее знать. А что с выборами? Еще одна прихоть. Но ему быстро надоело… Сотворите чудо, кузина! Не оставлять же нам город во власти каких-то проходимцев? Что люди подумают? Что маркиз Роккавердина испугался? Это неправда. Но так подумают и станут болтать!.. Я прямо готов локти себе кусать! Хорошо же мы будем выглядеть перед супрефектом! Он его выдвинул, не сомневаясь, что маркиз согласится на это назначение. Мы так старались! Сотворите чудо!..

Ах, она хотела бы сотворить чудо, только совсем другое! Но чувствовала, что не в силах. И в тот же день сказала об этом своей матери, которая все допытывалась:

– Ну что с тобой творится? Что происходит?

– Наверное, я ошиблась, мама!

– Как так?

– Я чувствую себя совсем одинокой, мама!

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы обманулись, и он, и я. Его сердце закрыто для меня. Он взял меня в жены, как мог взять любую другую женщину… Возможно, не права была я… Я не должна была входить в этот дом… В нем еще жив призрак той, «другой». Я чувствую это, вижу…

– Что же ты чувствуешь? Что видишь?

– Ничего! Не знаю… И все же я уверена, что не ошибаюсь.

– Пресвятая богородица! И зачем так изводить себя!

– Ах, мама! Я не хотела говорить об этом, чтобы не огорчать тебя. Но у меня бы сердце разорвалось, если б я не отвела душу… Дай мне сказать тебе все. Я смирилась, давно смирилась. Ты ничего не знала об этом еще несколько месяцев назад. У тебя своих горестей хватало. Зачем было говорить тебе об этом? И когда то, на что, казалось, уже глупо было надеяться, стало вдруг возможным, ты помнишь, я заколебалась, я долго не решалась, опасаясь того, что, к сожалению, и случилось! Да, мама. Между мною и им все время стоит та, «другая», – живое воспоминание!.. Я не ошибаюсь. Разве я человек, разве я здесь свой человек, близкий друг?.. Я – мебель.

– Как ты ошибаешься, дочь моя! Ну, вышло между вами какое-то недоразумение, так надо объясниться. Муж и жена должны так поступать, иначе все усложняется. Каждый воображает, будто за этим кроется что-то серьезное… А на самом деле и нет ничего!

– А если есть нечто худшее, чем то, что предполагаешь?

– Не может быть. Всего-то через полгода! У маркиза столько забот в голове. Дела поглощают его, доставляют немало хлопот. А ты выдумываешь все и мучаешься… Как же ты хочешь, чтоб он узнал обо всем этом? Как он догадается?

– Я сказала ему: «Антонио, я чувствую, что вы не любите меня!» Я плакала, говоря это…

– Ну и что?

– Он рассмеялся, ответил шуткой, но смех его был недобрый и шутил он через силу.

– Тебе показалось. Он прав. Мужчины не понимают некоторых касающихся нас, женщин, вещей, ничего не значащих для них. А ты из-за этого губишь свое здоровье. Не замечаешь, что таешь с каждым днем. Ты бледна… Ты никогда не была такой. О чем ты думала, когда выходила замуж? Что не придется нести никакого креста? У него странный характер. Терпи его таким, каков он есть. Мне было куда тяжелее! Я выполняла волю господа, я всегда смирялась, ты это видела! Что тебя так тревожит?

– Его молчание, мама!

– Маркиз не слишком щедр в проявлении чувств. Так уж он устроен. Ты хотела бы переделать его?

– Не знаю. Иногда он подолгу сидит в глубокой задумчивости, с очень мрачным лицом, а потом, когда очнется, смотрит на меня с испугом, словно боится, что я угадала его мысли. И когда я спрашиваю: «О чем вы думаете?» – отвечает уклончиво: «Ни о чем! Ни о чем!»

– Так, значит, ни о чем. Хочешь, я поговорю с ним? Или попрошу баронессу поговорить?

– Нет. Может быть, я не права.

– Ты безусловно не права.

– Да, да, мама, я не права. Я понимаю это. Не огорчайся из-за меня!

Уезжая, маркиз сказал ей: «Сегодня вернусь пораньше». Но был уже час ночи, и маркиза, выглядывая с балкона на улицу, начинала тревожиться, что его нет так долго.

Она испугалась, увидев, что приехал только Титта верхом на муле.

– С маркизом что-нибудь случилось?

– Ничего, ваша светлость.

Спрыгнув с мула и привязав его к одному из железных колец, вделанных в стену по обе стороны от ворот, Титта поспешил войти в дом. Она бросилась ему навстречу в прихожую.

– Не волнуйтесь, ваша светлость. Дело в том, что…

– Маркизу плохо?

– Нет, ваша светлость. Меня послали за судьей и карабинерами. В Марджителло повесился… кум Санти Димауро.

– О боже!.. Почему? Как?

– Он повесился на своей земле, которую продал маркизу два года назад. Он не раз говорил: «Рано или поздно я приду сюда умирать». И несчастный сдержал слово. Он жалел, что продал этот надел… Время от времени его видели там, он сидел у дороги, опершись локтями о колени, опустив голову. «Что вы тут делаете, кум Санти?» – «Смотрю на свою землю, которая теперь уже не моя!» – «Вы же получили за нее кучу денег!» – «Да, но мне нужна моя земля!»

– Почему он продал ее?

– О! Он обычно рассказывал длинную историю. Говорил, что из-за суда по делу об убийстве Рокко Кришоне… Он обиделся на маркиза, который не захотел вмешаться… Следователь… знаете, ваша светлость… Когда идет следствие, собирают все показания… А поскольку следователь… Длинная история!.. Но он сам пришел к маркизу и сказал: «Вашей светлости нужен этот кусок земли? Возьмите его». Его земля оказалась в самой середине Марджителло, и старик иногда запахивал лишнее… Крестьяне, когда могут прихватить пядь земли, не очень-то церемонятся. Кум Рокко, блаженной памяти, был не из тех, кто допустит такое, он защищал интересы хозяина. И маркиз никогда не найдет другого такого слуги, ваша светлость! Ну вот старик пришел к маркизу и говорит: «Вашей милости нужен этот кусок земли? Так возьмите его!» Потом старик пожалел. Приходил плакать на этот клочок, словно там кто-то похоронен… А хозяин тут при чем? И теперь он назло ему повесился там на дереве… Кто увидел его? Он висел перед домиком… Когда мы ехали в коляске, мулы – а у животных нюх лучше, чем у людей, – встали и ни с места: ни вперед, ни назад. Я осмотрелся, чтобы понять, что же так напугало бедных животных… Святая мадонна! Соскакиваю с козел, выходит из коляски и маркиз, оба мы стали бледнее покойника. Вовек не забуду, пока жив!.. Висит он весь синий, глаза выпучены, язык вывалился… Трогаю его, а он холодный!.. Тогда мы вернулись в Марджителло… Маркиз от расстройства даже слова вымолвить не мог. Упал на постель. Теперь ему лучше… И послал меня предупредить вашу милость. А я должен пойти к судье и к карабинерам… Покойник все еще висит там… Сам захотел погубить свою душу!

Маркиза слушала его не перебивая, и мурашки пробегали у нее по коже, словно тело старого крестьянина с посиневшим лицом, выпученными глазами и вывалившимся языком висело прямо перед нею, раскачиваясь на ветке дерева, к которому привело его отчаяние.

– Да простит его господь! – взволнованно произнесла она. – А маркиз все же не вернулся? Скажите правду, Титта, ему плохо?

– Да нет, ваша милость, нет! Он ждет судью, карабинеров и рабочих, которые должны унести покойника… Он нарочно послал меня… И если ваша милость позволит…

В ту ночь маркиза побоялась спать одна в своей комнате. Она сказала матушке Грации:

– Помолимся за упокой души несчастного.

Не дойдя и до середины молитвы, Грация уснула в кресле, куда ее усадила хозяйка, и Цозима, как была в одежде, упала на кровать, уверенная, что не сомкнет глаз, с невыразимой тоской в душе и каким-то неодолимым предчувствием печальных событий, которым суждено рано или поздно произойти из-за дурного воздействия этого покойника.

28

В ту ночь маркиз тоже не спал в Марджителло. Он послал двоих мужчин сторожить повесившегося, пока не появится кто-нибудь из его племянников. И, придя в себя от потрясения, вызванного неприятным зрелищем, он спустился в большую комнату на первом этаже, где батраки, управляющий и другие мужчины ели бобовый суп и обсуждали случившееся.

При появлении хозяина все замолчали.

Затем один из них, протянув управляющему пустую тарелку, чтобы тот наполнил ее, позволил себе заметить:

– Пошлем тарелку бобов и куму Санти! – И усмехнулся своей шутке, кое-кто поддержал его.

Управляющий, повернувшись к маркизу, сказал:

– Давно уже никто не вешался в Раббато. Много, очень много лет назад повесился Роспо, лепщик по гипсу, когда вернулся с каторги. Затем мастро Паоло, владелец табачной лавки, из-за того, что от него сбежала жена с полевым сторожем, служившим у Пиньятаро, да еще прихватила с собой золото и деньги. И больше о ней не было ни слуху ни духу.

– Кум Санти стал третьим! Немало смелости надо, чтобы повесить себя своими собственными руками! – сказал один из батраков.

– Теперь станут болтать, будто он повесился из-за меня! – воскликнул маркиз.

– А что, разве это ваша светлость приказала ему: «Лезь в петлю»? – ответил управляющий.

– Будто я украл у него эти проклятые несколько камней! Он сам пришел ко мне, своими ногами. Взял семьдесят унций серебряными монетами по двенадцать тари каждая. А потом еще ходил и рассказывал всем, кому не лень было слушать, будто это я замучил его тяжбами, когда старый вор нарушал границы моего участка… Про это он, однако, молчал!

– Такова уж судьба! – тяжело вздохнул управляющий. – Все судьба… Если уж что суждено… Тут говорили о Роспо, лепщике по гипсу. Мне рассказывал о нем отец… Вот тот, ничего не скажешь, правильно сделал, что повесился!..

– Почему? – спросил молодой крестьянин, продолжая жевать.

– Он украл пектораль[32]32
  Пектораль – шейное металлическое украшение, облегающее грудь и плечи.


[Закрыть] у мадонны… И кольца, серьги, булавки, все подношения верующих, и серебряный венец, и венец младенца Иисуса в капелле церкви святого Исидоро, и дискосы из ризницы… Их было четверо воров, и поймали их потому, что Роспо взял себе львиную долю, а один из дружков его заложил. Их осудили на пожизненную каторгу. В те времена не шутили, когда речь шла о святынях. Но в сорок восьмом революция освободила всех каторжников… И лепщик из гипса, найдя дома шестнадцатилетнюю девушку, не захотел верить, что это его дочь, хотя жена клялась, что он оставил ее беременной на одном месяце, когда его арестовали. Что ему было делать? Убить жену за измену и снова вернуться на каторгу? Вашей светлости неинтересно слушать эту историю… Вы могли бы рассказать ее лучше, чем я.

– Продолжайте, – ответил маркиз. – Я слышал ее однажды, но не знаю всех подробностей.

– Надо было слышать, как рассказывал ее мой отец… Роспо жил напротив нас, там, где теперь живет дон Розарио, аптекарь, который надстроил еще один этаж с балконами и покрасил фасад в красный цвет. Отец говорил, что Роспо был низенький, сухонький человечек, комок нервов, неразговорчивый и с каторги вернулся с очень бледной кожей. Еще бы! Шестнадцать лет солнца не видел! Кто мог ожидать, что он вернется? Он явился к жене и дочери словно воскресший из мертвых. Даже жена не узнала его. И когда он услышал: «Это твоя дочь!» – так посмотрел на девушку… «Благодарение богу!» – сухо ответил он. Жена все поняла, – и в слезы. Роспо прямо позеленел, рассказывал отец. Все соседи, что сбежались к ним, стали защищать женщину. И Роспо кивал головой: «Ну-ну, ладно. Что я такого сказал! Благодарение богу!» Но он был страшен, рассказывал отец… Простите, ваша милость, – добавил управляющий, снова обращаясь к маркизу, который, как казалось, слушал рассеянно, – я не мастер рассказывать эту историю, меня и на свете тогда еще не было, но я столько раз слышал ее от отца, что могу повторить слово в слово.

– И он повесился из-за измены? – спросил другой крестьянин.

– Какое там! Все думали: «Вот теперь он убьет жену!» Ничего подобного. На другой день он снова принялся за свое ремесло. А с женой ни слова, ни звука. Только время от времени уводил дочь в свою мастерскую, где обжигал гипс. И жена дрожала: «Что он там делает? Еще зарежет это несчастное создание!» Не смела и заикнуться, однако. И соседи помалкивали, боялись его: он вернулся с каторги и так совсем бледный, а тут еще бледнее смерти сделался, как будто солнце и воздух не могли наложить на него загар. Короче говоря… Пресвятая дева! Кажется, быть такого не может!.. Теперь он уже был убежден, что это не его дочь. И она тоже, несчастная, поверила ему – он заставил – и возненавидела мать. Каждый день скандалы и оскорбления, если она не уходила с отцом в мастерскую… Наконец мать все поняла. Плакала с утра до ночи в те дни, когда оставалась одна. Соседки спрашивали: «Что с вами, кума?» – «Проклятье на моем доме!» Не говорила, в чем дело. Потом всем уже стало ясно… Надо было быть слепым, чтобы не понять. Этой бесстыжей мало было… Словом, несчастная мать все видела и должна была молчать. Будь на ее месте другая женщина!.. Куда ни шло! Но родная дочь! Такой скандал! И соседи делали вид, будто ничего не замечают из страха перед каторжником.

– Господи! Да он правильно сделал, раз это была не его дочь!

– Не говорите так, кум Кола, – продолжал управляющий. – Это была его дочь! В конце концов мать слегла и уже при смерти, прежде чем принять причастие, поклялась ему в присутствии священника, державшего в руках освященную облатку, и перед всем миром: «Я скоро предстану перед господом!» О! Перед смертью не лгут. И два дня спустя… Мой отец рассказывал: «Мне понадобился мешок мела, и я спрашиваю его дочь: „Где твой отец?“» Она отвечает: «В хлеву, кормит ослов». У него было шесть ослов, чтобы возить гипс. Я иду в хлев – дверь рядом. Зову. Никто не отвечает. Толкаю дверь, вхожу… – тут отец всегда осенял себя крестным знамением, – Роспо повесился на одном из колец кормушки на ослиной узде… Шесть ослов спокойно жевали солому… Он свершил суд собственными руками! И люди решили, что это было наказание божие, потому что Роспо украл золото мадонны, и чаши, и дискосы!.. Это был первый случай в нашем городе. Никто не помнит, чтобы прежде кто-нибудь из жителей Раббато наложил на себя руки.

– Роспо открыл дорогу, и другие пошли за ним! – заключил кум Кола. – А я между тем пошел спать.

– Я тоже! Я тоже! Уже поздно. Спокойной ночи!

Трое остались с управляющим и маркизом.

– Ваша милость тоже хочет спать.

– Нет, не хочу.

– Теперь разве кто-нибудь поедет ночью по проселку? – сказал один из крестьян, раскуривая трубку.

– Боишься духов? Ха-ха!

– Вот вы смеетесь, кум. А кто видел их собственными глазами, как я сейчас вижу хозяина и вас…

– Ты был пьян тогда.

– Ну, конечно, от вина, которым угощают Крисанти! Разбавленный уксус. Поверьте мне, дорогой я думал о матери, которую оставил больной, бедняжку. Светила луна. На ясном небе мерцали звезды, и собака Сидоти лаяла возле дома, где дверь еще была открыта и кто-то разговаривал… Слышны были только голоса, слов не разобрать… Так что, сами понимаете, еще не поздно было. Может, час ночи или немного больше…

– Ну и что? – спросил маркиз, заметив, что крестьянин умолк, снова набивая трубку.

– У меня мурашки пробегают по спине всякий раз, как вспоминаю об этом. Раньше я тоже всегда говорил: «Глупости! Выдумки!», когда слышал разговоры о таких вещах. Но теперь голову дам на отсечение, ваша светлость, – потому что это правда, – если бы меня кто-нибудь заставил сказать, будь это не так… Я ехал посреди проселочной дороги, здесь, в Марджителло, и никого впереди не было. Видно-то было хорошо… К тому же, если б речь шла о пешеходе, может, я и не заметил бы его… Но всадника! Я по крайней мере хоть топот мула должен был бы услышать… И вдруг!.. Мул и человек, сидевший на нем, словно выросли прямо из-под земли! Мул прыгал, крутился во все стороны… Шагах в двадцати, ваша светлость, я крикнул: «Эй, осторожнее!» Я побоялся, как бы он не налетел на меня… Тут везде изгородь из кактуса, деться некуда, я и остановился. А мул прыгал и крутился, фыркая и сопя. Я увидел, что человек закачался, и услышал, как он тяжело рухнул на землю… Я хотел подбежать к нему… Святой Иисусе! Человека с мулом поглотила земля, откуда они и появились!.. У меня кровь заледенела в жилах!.. Как раз на том самом месте, где был убит Рокко Кришоне, ваша светлость… Я думал только о моей бедной больной матери, а вовсе не об убитом!.. Я видел своими собственными глазами и слышал своими ушами – теперь ни за что не поеду так поздно, даже если мне скажут: «Вот тебе тысяча унций!..» Не верите мне, ваша милость?

Маркиз поднялся со стула, бледный, с пересохшим ртом, и, пытаясь скрыть дрожь, которая охватила его, стал ходить взад и вперед по комнате, повернувшись спиной к крестьянам.

– Я людей боюсь, души покойников мне не страшны! – воскликнул управляющий. – Как-то возвращался я с поля около полуночи. Луна светила так ярко, что видно было как днем. И вдруг у церкви святого Антонио появляется призрак, завернутый в простыню, а на голове мотовило крутится и крутится! Останавливаюсь… и он останавливается. А мотовило все крутится. Не поверите, у меня душа ушла в пятки! И тут мне показалось, что призрак хочет преградить мне дорогу, я и закричал: «Ради мадонны!» И погремел в кармане ключом от дома, ножичком с железной ручкой да двумя сольдо, будто взводил курок пистолета… И бросился к нему, чтобы поймать за край простыни. «Кум Нунцио, что вы делаете!..» Призраком оказался этот негодяй Тестасекка. «Это вы, кум?» – «Тише, вы ничего не видели!» И о том, что я видел, я и в самом деле никогда никому не говорил… Человек, спускавшийся с балкона по веревочной лестнице…

– Вор?

– Да, из тех, что выращивают кое-что на лбу у мужей… Любой другой на моем месте убежал бы и теперь рассказывал бы, как и вы, про призрака с простыней и мотовилом на голове.

– А как же мул и всадник, что исчезли под землей в мгновение ока? – снова спросил крестьянин, который кончил курить и теперь выбивал пепел из трубки на ладонь.

– Что вы обо всем этом скажете, ваша милость? – поинтересовался управляющий.

Маркиз не ответил и долго еще ходил взад и вперед по комнате, опустив голову и заложив руки за спину, сжимая время от времени губы, словно стараясь сдержать слова, что вертелись у него на языке. Он то и дело пожимал плечами, уйдя в какие-то размышления, которые, похоже, заставили его забыть, где он находится.

– Пойдемте и мы спать! – сказал один из крестьян.

Двое других тоже поднялись.

– Доброй ночи, ваша милость!

Маркиз кивнул им вместо ответа и остановился посреди комнаты.

– Судьба! – воскликнул управляющий. – Что тут поделаешь, ваша светлость? Тот самый кирпич, который падает с неба, когда совсем не ждешь! Если позволите, я лягу на кровать Титты, на случай если вашей милости что-нибудь понадобится.

И он взял лампу, чтобы проводить хозяина наверх.

– Хорошо, – согласился маркиз.

Двор был залит лунным светом. В глубокой ночной тишине лишь доносилась откуда-то издалека песня.