Текст книги "Двойная жизнь Вермеера"

Автор книги: Луиджи Гуарньери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Глава 16

Как ни трудно было подорвать боевой дух Германа Геринга, именно ужасные новости о судьбе его необычайной коллекции повергли маршала в мрачное уныние. Хотя он уже был пленником союзников, по-настоящему наглая невозмутимость и показная самоуверенность Геринга были поколеблены лишь тогда, когда он узнал, что враги добрались до его потрясающего собрания, оцененного примерно в 50 миллионов марок. Коллекция была перевезена в Берхтесгаден 13 апреля 1945 года спецпоездом маршала под названием «Азия»: там было множество гобеленов, панно, бронзовых светильников, бархатных кресел, а также огромная ванная, комната для проявки фотографий, прекрасно оборудованная для Эйтеля Ланге (личного фотографа Геринга), медпункт на шесть коек, операционная, кабинет-парикмахерская с кучей кремов, одеколонов, пудр и пульверизаторов. К поезду прицепили платформу, груженную автомобилями: два «форда-Меркьюри», «бьюик», «ла салль», «ситроен», фургон «форд», охотничий пикап «мерседес» и шестиколесный вездеход. Несколько дней спустя поезд, где еще оставалось достаточно сокровищ, был реквизирован франко-марокканскими частями. Едва заметив врагов, фрейлейн Лимбергер, секретарша Геринга, спрыгнула с поезда и бросилась бежать, за ней последовал Вальтер Хофер, доверенный человек маршала в области торговли антиквариатом. В спешке покидая поезд, они бросили там пухлые инвентарные книги, с занесенными в них точными сведениями о мошеннических сделках Геринга. Добавим, что водитель последнего бесследно исчез вместе со шкатулкой, содержавшей в себе все украшения Эмми, жены маршала.

Затем появилась 101-я дивизия американской армии. Лейтенант Рэймонд Ф. Ньюкирк допросил обслуживающий персонал Геринга. Через несколько дней немецкий инженер, проектировавший туннель под Унтерштайном, провел лейтенанта Ньюкирка по хитроумному лабиринту подземных галерей. Взвод саперов ворвался в потайную комнату – сырую и неуютную пещеру, в которой Геринг складывал в кучу шедевры, бережно укрытые дорогими гобеленами от воды, капавшей со свода. Там были бесценные полотна Ван Дейка, Рубенса, Боттичелли и Буше, не говоря уже о неизвестном Вермеере, а также потрясающей голове старика кисти Рембрандта (позже, правда, выяснилось, что это подделка, проданная Герингу в 1940 году неким парижским торговцем) и «Инфанте Маргарите» Веласмеса, изюминке коллекции Ротшильда, конфискованной в 1941 году.

Маршал Геринг всерьез и с бешеным аппетитом начал составлять свою коллекцию с середины 1940 года. И аппетит этот оказался воистину ненасытным, превратившимся в своего рода манию. Добавим, что приобретенные Герингом картины далеко не всегда потом возвращались к законным владельцам, хотя на протяжении десятилетий многие правительства и легионы специалистов пытались вернуть ценные произведения, присвоенные этим вторым Пирпонтом Морганом. [16]16
  Джон Пирпонт Морган (1837–1913) – американский предприниматель, банкир и финансист; известен как коллекционер картин, книг и других произведений искусства.


[Закрыть]Конечно, многие из них были приобретены Герингом у французских, бельгийских и голландских антикваров и торговцев более или менее легально и за огромные суммы: «Венера и Адонис» Рубенса, например. Однако и они были конфискованы в 1945 году, поскольку – теоретически – должны были быть возвращены в страну своего происхождения. С другой стороны, многие торговцы остерегались передавать Герингу акт продажи в надежде, что смогут в будущем потребовать обратно произведения искусства, сохранив заработанную сумму. Маршал, без сомнения, был разбойником, отъявленным пиратом, и пиратом совершенно бессовестным, но даже пират его калибра иной раз выглядел неискушенным подростком рядом с каким-нибудь скромным парижским антикваром. «Моральные устои у этих людей, – не раз недовольно заявлял Геринг, – ниже, чем у лошадиного барышника».

Летом 1940 года Герингу удалось то, что он считал своим первым серьезным успехом: его амстердамский агент Алоис Мидль, баварский торговец, предложил ему выгодную «сделку Гудстиккера». Речь шла о богатом голландском еврее, владельце замка Ниенроде, а также коллекции, насчитывавшей тысячу триста картин, среди которых были работы Тинторетто, Кранаха и два полотна Гогена. Еще до того как Гитлер напал на Голландию, предусмотрительный Гудстиккер переоформил коллекцию на имя некоего общества-призрака и передал ее по устной доверенности другу-нееврею. Однако тот умер, а сам Гудстиккер утонул – корабль, на котором он бежал, был торпедирован. Вдова, австрийка, бывшая певица, проживавшая в Нью-Йорке, поручила поверенному в Амстердаме продать коллекцию. Мидль сообщил об этом Герингу и попросил у него 2 миллиона гульденов, чтобы заключить сделку: в итоге маршал получил лучшие экземпляры из собрания. Пятьдесят три картины позже оказались у Гитлера, который украсил ими свой дворец в Мюнхене. Геринг был уверен, что заключил выгоднейшую сделку: лишь в 1943 году он узнает, что Мидль его надул, получив с него сумму, значительно превосходящую ту, что запросил поверенный вдовы.

Главным консультантом Геринга уже в конце 1940 года был Вальтер Хофер, на чьей визитке значилось: «Куратор коллекций произведений искусства рейхсмаршала». Хофер, конечно, не отличался особой щепетильностью: когда в Бордо арестовали коллекцию Жоржа Барка, который, не будучи евреем, должен был в самом скором времени вновь вступить во владение своими картинами, Хофер – весьма заинтересованный в Кранахе Барка и хорошо зная о любви Геринга к этому художнику, – дал Барку понять, что коллекция будет возвращена ему гораздо быстрее, если только он согласится продать Кранаха маршалу. А когда нацистские агенты обнаружили в Париже Ван Дейка и Рубенса, услужливый Хофер поспешил сообщить Герингу: «Я веду расследование по вопросу, не является ли владелец евреем. Между тем, разумеется, картины переданы на хранение заслужившему мое доверие банку».

Если двуличный Хофер в таких делах был головой, то правой рукой маршала считался его друг Альфред Розенберг, которому Гитлер поручил конфискацию сокровищ, брошенных бежавшими евреями. Благодаря секретным сведениям, полученным от Розенберга, Герингу удавалось опередить даже таких бдительных и вездесущих специалистов фюрера по искусству, как Карл Хабершток и Ганс Поссе, а их задачей был подбор картин для галереи, которую Гитлер хотел выстроить в Линце. Так деньги, картины и драгоценности, найденные в еврейских сейфах, оказывались в контейнерах, помеченных большой буквой Г, – потом они попадали в самолет люфтваффе, сопровождаемый вооруженной охраной, а то и в товарный вагон, подцепленный к спецпоезду маршала.

Часть сокровищ Геринга попала к нему из Италии благодаря добрым услугам Итало Бальбо, подарившего ему великолепную мраморную копию Венеры Праксителя, обнаруженную в ходе раскопок в Лептис-Магне и оцененную в 2 миллиона марок. Но и Бенито Муссолини тоже помог, ведь он согласился существенно снизить для Геринга официальную таможенную пошлину. Любимым местом охоты Геринга начиная с сентября 1940 года был, впрочем, Париж, и маршал гордился тем, что сберег его исторические памятники во время бомбардировок, последовавших за захватом Франции. При входе в Лувр и в галерее Jeu de Paume на протяжении четырех лет были выставлены произведения искусства, конфискованные Розенбергом у «эмигрировавших» евреев, таких как Лазарь Вильденштейн, мадам Хейльбронн, Сара Розенштейн и братья Гамбургеры, – эти работы Геринг сначала передавал на каталогизацию, лучшее отбиралось для его частной коллекции; затем их упаковывали и отправляли в Германию на самолетах люфтваффе. Маршал любил похвастаться успехами, которых он добился, изымая у евреев спрятанные сокровища. Например, он с огромным удовольствием вспоминал блестящую операцию, проведенную в августе 1941-го, когда одно из подразделений радистов военно-морского флота, расквартированное в замке в Булонском лесу, наткнулось на очередное хранилище Ротшильда в бронированной комнате: восхитительные французские и голландские картины XVII и XIX веков. Он даже не отрицал, что прибегал к подкупу, что раздавал пачки банкнот и подарки толпам экспертов, и без того более чем покорным его воле, и что к тому же пользовался услугами офицеров французской полиции, чтобы извлечь «краденое» из дьявольски хитроумных тайников. Но, по его мнению, он умел быть и великодушным: Геринга чуть ли не до слез трогал собственный рассказ о том, как он помог тайно эмигрировать в Швейцарию голландскому еврею Натану Кацу с женой и детьми – разумеется, в обмен на многочисленные шедевры, переданные швейцарскому консулу в Гааге.

Обыкновенно Геринг приезжал в Париж без предупреждения на своем спецпоезде. Иногда он представал в мантии белого шелка, украшенной драгоценными камнями, с эмблемой, изображавшей оленя святого Губерта, между рогами которого сияла жемчужная свастика. Он вызывал генерала Ханессе, и ему приносили полные денег кошельки. Геринг осматривал свежий улов в Jeu de Paume, сажал в машину полицейских и следователей и в радостном настроении отправлялся ужинать к «Максиму», смотреть обнаженных танцовщиц в «Баль Табарен», скупать алмазы у Картье и галстуки у Эрме. А также вести переговоры с отъявленными мошенниками, подвизающимися на международном рынке произведений искусства: подозрительными поверенными, скупщиками краденого, ворами, антикварами с сомнительной репутацией, коллаборационистами и шпионами. Ему нравилось платить наличными, и он не раз – когда обнаруживал, что деньги у него кончились, – бесцеремонно прибегал к помощи свиты. Те прекрасно запомнили, каким злым и раздосадованным становилось в иных случаях его лицо: надувшийся от ярости, как жаба, он орал на недоумков, которые взялись сопровождать его за покупками, не имея при себе даже 20 тысяч франков.

Не было ни одного серьезного торговца в Бельгии, Голландии, Швейцарии, Франции, Швеции кИталии, который не пытался бы навязать ему свою цену. Как только маршал появлялся в Париже (впрочем, так было везде), продавцы, решившиеся предложить ему что-либо, выстраивались в очередь у двери роскошного здания, занятого люфтваффе на улице Фобур Сен-Оноре, бывшей резиденции Ротшильда, до отказа набитой серебром и персидскими коврами. И тут были не только торговцы и антиквары, а также герцогини и бароны. Геринг получал по почте горы предложений, по большей части никчемных, и пачки аукционных каталогов. Иногда ему удавалось сбить цену до невероятно низкого уровня: 35 тысяч франков за двух Пикассо, 100 тысяч за две картины Матисса и несколько портретов кисти Модильяни и Ренуара. Но чаще всего, как только распространялся слух, что покупатель – рейхсмаршал, намеченная сумма умножалась на пять. «Цены совершенно безумные», – считал Геринг, но он тем не менее уже впал в состояние, близкое к помешательству, которое типично для настоящих коллекционеров, и продолжал невозмутимо опустошать кошельки и хапать все, что попадалось под руку. К примеру, одна только партия, погруженная 23 ноября 1942 года на спецпоезд Геринга, сновавший, как челнок, между Парижем и Каринхалле, включала семьдесят семь ящиков с коврами, гобеленами и конфискованными, обмененными или приобретенными картинами, мраморными и бронзовыми статуями, рукомойником из дуба и олова и картиной Кранаха, за которую было заплачено 50 тысяч швейцарских франков. А 20 октября 1942 года уже целых пятьсот девяносто шесть скульптур, картин и гобеленов из Jeu de Paume перешли в частную собственность рейхсмаршала.

Помимо судьбы своей великолепной коллекции арестованного Геринга тревожило лишь одно: безопасность жены Эмми и дочки Эдды. Его чем дальше, тем больше бесило то, что он считается военнопленным. Как он уже почувствовал, союзники готовили грандиозный процесс, хотели припереть его к стенке, доказать его вину… Вот только непонятно, в чем именно. Геринг сделался угрюмым и мрачным, когда 20 мая 1945 года его перевезли в Люксембург в шестиместном самолете, таком крошечном, что ему пришлось входить внутрь через заднюю дверь, предназначенную для погрузки багажа.

Геринга поместили на четвертом этаже гостиницы «Гранд-отель» в городке с термальными источниками под названием Мондорф-ле-Бен, там же находилась группа самых высокопоставленных нацистов: Риббентроп, Кейтель, Йодль, Лей, Штрайхер и Франк; у последнего были перебинтованы запястья – он пытался покончить жизнь самоубийством. Как заметил Геринг с неописуемым удовлетворением, среди них присутствовал и гросс-адмирал Дёниц, который благодаря маневрам интригана Бормана украл у него титул нового фюрера рейха. [17]17
  После самоубийства Гитлера, согласно его завещанию, Карл Денниц был назначен 30 апреля 1945 г. президентом Германии.


[Закрыть]Чтобы избежать новых и весьма нежелательных попыток самоубийства со стороны заключенных, американцы удалили из их комнат светильники и розетки, а стекла в тысяче шестистах окнах заменили на перспекс.

Рожденный и выросший в горах, проведший юность среди небесных сфер, ас авиации, последний командир легендарной эскадрильи «Рихтгофен», привыкший ездить по дорогам рейха за рулем больших спортивных автомобилей, маршал чувствовал себя в голой комнате в Мондорфе как лев в клетке. Подобно одному из оленей, которых он многие годы преследовал и убивал, он – один из самых знаменитых охотников Третьего рейха – оказался в ловушке. Он с невыразимой ностальгией вспоминал свой дворец в стиле ренессанс в Каринхалле, необъятный зал, оформленный под шведский охотничий павильон, кабинет, который был больше, чем у Муссолини, роскошные ковры, чудесные трофеи (в том числе оленьи рога), гигантские оттоманки, на которых ошеломленные иностранные дипломаты сидели, словно блохи, рассматривая унизанные кольцами пальцы Геринга, а также льва, растянувшегося на его столе.

К несчастью для маршала, меры безопасности включали изъятие багажа. Так что через несколько минут солдат обнаружил капсулу с цианидом, спрятанную в жестяной банке с кофе, упакованной в одном из его синих чемоданов. Но это было еще не все. Гостиница находилась под охраной бравого полковника Бертона К. Эндрюса; Геринг презирал его, считая спесивым и невоспитанным. Кроме того, Геринга смешила начищенная до блеска каска Эндрюса, из-за которой он прозвал его Брандмейстером. Эндрюс отомстил Герингу, которого называл Толстяком, за насмешку, издевательски изъяв у него, среди прочего, золотой значок люфтваффе, настольные часы, дорожные часы марки «Мовадо», туалетный несессер, золотой портсигар, украшенный аметистами, с монограммой принца Павла Югославского, серебряную шкатулку для лекарств, шкатулку для сигар, выполненную в золоте и бархате, часы, украшенные бриллиантами, золотую цепь, три ключа, кольцо с изумрудом, кольцо с бриллиантом, кольцо с рубином, булавку люфтваффе с бриллиантами, четыре запонки с полудрагоценными камнями, золотую булавку в форме ветви, булавку со свастикой из бриллиантов, личную серебряную печать, медаль «Pour le mérite», [18]18
  «За заслуги» (фр.).


[Закрыть]Железный крест первой степени 1914 года, золотую зажигалку, две старые норвежские запонки для воротника, латунный компас, авторучку с надписью «Герман Геринг», серебряную плевательницу, серебряную шкатулку в форме сердца, даже позолоченный карандаш и – остатки сладки – 81 268 марок.

Когда Геринг понял, что ему оставили только зубную щетку, мыло и губку и что у него нет даже гребенки, чтобы пригладить шевелюру, он написал протестующее письмо генералу Эйзенхауэру, с которым безуспешно пытался встретиться вот уже несколько месяцев: «Ваше превосходительство, я не могу поверить, что вам известно о том унизительном воздействии, какое это грубое обращение производит на меня». Ему было отказано в разрешении увидеться с женой и дочерью. Его подвергли тщательному медосмотру, из которого следовало, что рейхсмаршал при росте метр семьдесят семь весил сто девятнадцать килограммов. Он был человеком тучным, вялым и, в общем, находился в довольно-таки неважном физическом состоянии. Чрезмерная масса тела отчасти объяснялась гормональными расстройствами – последствием тяжелого ранения в пах – и длительной зависимостью от морфия. Зад у него был шириной не меньше метра. Пытаясь сделать плечи столь же внушительными, сколь и бока, он носил пятисантиметровые подкладки. Зато его коэффициент умственного развития равнялся 138 и уступал – среди руководителей нацистов – лишь показателям Ялмара Шахта (143) и Артура Зейсс-Инкварта (141).

Он обильно потел, глаза у него были навыкате, к тому же он страдал от одышки и постоянных обмороков и жаловался на сильную нервную дрожь в руках – и тем не менее нельзя было сказать, что он болен. Но сам маршал утверждал, что за последние месяцы он перенес многочисленные сердечные приступы и всевозможные расстройства. Конечно, его история болезни была довольно-таки интересна. В 1925 году из-за злоупотребления морфием и эвкодалом его в смирительной рубашке поместили в шведскую психиатрическую клинику в Лангбру. Там он неоднократно отказывался от болеутоляющих инъекций, боясь, что его объявят сумасшедшим, пока он будет находиться под действием лекарств; не хотел он и фотографироваться для больничной карты, заявив, будто является мишенью еврейского заговора. Кроме того, в бесчисленных галлюцинациях он видел, как Авраам вбивает ему в спину раскаленный гвоздь, предлагает вексель и обещает трех верблюдов, если он перестанет преследовать евреев. Двенадцатого августа Геринга перевезли в Нюрнберг на американском транспортном самолете С-47. Маршал понял, что судебный процесс вот-вот начнется. Он отправлялся в полет, который должен был стать для него последним в жизни, с воинственным блеском в глазах. Во время посадки он рассматривал через иллюминатор апокалипсический пейзаж: Нюрнберг превратился в груду развалин. Геринга заперли в камере четыре на два метра с металлической койкой, привинченной к полу, крошечным туалетом, встроенным в нишу в стене, и столиком, на который Геринг поставил фотографию своей дочери Эдды. На обороте детским почерком было написано: «Дорогой папа, возвращайся скорее ко мне. Я тебя жду. Тысяча и тысяча поцелуев от твоей Эдды».

В то время как процесс против нацистских иерархов набирал обороты, Геринг, уже оказывавший магнетическое влияние на тюремного врача, добродушного доктора Пфлюкера, активно искал способ подкупить кого-нибудь из американских офицеров, кого-нибудь, кто будет не слишком рьяным служакой. В короткий срок он вроде бы завоевал дружбу лейтенанта Джека Д. Уиллиса, техасского пьяницы-великана, страстного охотника, как и он сам, у которого имелся ключ от камеры, где хранятся вещи. Геринг подарил ему золотую авторучку, швейцарские часы с монограммой, коробок для спичек, украшенный свастикой, и золотой портсигар, принадлежавший Геббельсу. Уиллис за это доставил письмо маршала Эмми и маленькой Эдде, которую между тем вместе с матерью поместили в тюрьму Штраубинга. Несколько месяцев спустя Эмми сумела переслать мужу письмо, в которое был вложен талисман-четырехлистник. Его сразу же конфисковала служба охраны. Геринг написал жене, чтобы поблагодарить за идею. «Но что ж тут поделаешь? Удача покинула нас».

После ряда душераздирающих прошений, которые Эмми Геринг направляла в трибунал, было решено, что ей разрешат встретиться с мужем. «Я не видела его год и три месяца. Несколько минут, которые я могла бы видеть его и держать за руку, бесконечно помогли бы мне выстоять дальше». Неумолимый полковник Эндрюс каждую неделю переносил свидание. 12 сентября 1946 года Эмми, бледная и похудевшая, полчаса виделась с Герингом, который сидел за стеклянной перегородкой, пристегнутый наручниками к охраннику. Пять дней спустя пришла очередь маленькой Эдды, и та залезла на стул, чтобы показать отцу, как она выросла, прочитала выученные наизусть баллады и стихотворение, звучавшее так: «Допрежь всего, правдив и честен будь / и никогда не позволяй, чтоб губ твоих / коснулась ложь». Согласно легенде, Геринг расплакался, постучал пальцами по стеклянной перегородке и сказал девочке растроганным голосом: «Запомни эти слова, Эдда. Запомни их на всю свою жизнь».

Больше ему не доведется увидеть дочь. Эдда впоследствии прославится наивно-ребяческим заявлением: когда газеты всего мира задавались вопросом, как же удалось Герингу раздобыть цианид, девочка сказала, что в потолке камеры ее отца открылось окно и ангел Господень спустился из рая, чтобы принести ему капсулу с ядом. Как бы там ни было, 29 сентября жен обвиняемых увезли из Нюрнберга. Однако перед этим состоялось краткое свидание, по завершении которого Эмми простодушно спросила: «Ты веришь, что однажды я, Эдда и ты будем свободны и сможем быть вместе?» Геринг лишь тряхнул головой и быстро проговорил, дыша на стекло: «Умоляю тебя, дорогая. Перестань надеяться».

Во вторник 1 октября газеты опубликовали последнюю новость: в качестве палача трибунал избрал старшего сержанта Джона К. Вудса, который, чтобы придать своему портрету выразительности, сфотографировался, сжимая в руках толстую пеньковую веревку, именно на этой веревке он намеревался повесить – среди прочих – и преступника номер один на планете. В полдень, в зале, как никогда набитом людьми, лорд Джеффри Лоуренс, председатель трибунала, объявил маршала Германа Геринга виновным по всем пунктам обвинения, выдвинутого против него. Вжавшись в скамью подсудимых, Геринг постарался ничем не выдать волнения: впрочем, он, конечно, не ожидал благоприятного вердикта. Однако затем он все-таки не удержался и сорвал с головы наушники, через которые шел перевод. Позже без каких бы то ни было признаков подавленности он спокойно выслушал лорда Лоуренса, медленно зачитывавшего его смертный приговор. Геринга снова отвели в камеру. Чтобы не позволить приговоренному в последний момент избежать заслуженной кары, полковник Эндрюс предпринял следующие меры: запретил ему прогулки на воздухе и душ, распорядился, чтобы сменили соломенную подстилку и чтобы пристегивали наручниками к охраннику во время любого свидания.

Так что, когда ему была предоставлена возможность в последний раз встретиться с женой и провести с ней около часа, Геринг был прикован за правое запястье к младшему сержанту Расселу А. Келлеру, а за его спиной неотступно стояли три вооруженных автоматами «томпсон» охранника. Эмми сидела рядом с капелланом Тереке и нервно крутила обручальное кольцо. Она спросила мужа, при нем ли еще щетка, намекая на капсулу с цианидом. Геринг ответил, что нет, но заверил жену, что его не повесят. Эмми почувствовала, что вот-вот упадет в обморок, и поспешила уйти, покинув здание через черный ход, чтобы миновать встречи с фотографами и журналистами. Геринг же вернулся в камеру и принялся обдумывать последние детали своего плана, который должен лишить союзников удовольствия лицезреть его болтающимся на виселице. План предусматривал соучастие двух людей, которых он старательно обрабатывал в течение долгих недель: доктора Пфлюкера и, разумеется, лейтенанта Уиллиса. Именно Уиллису предстояло извлечь капсулу с цианидом, которая – невероятно, но факт – осталась в одном из синих чемоданов Геринга (и в ее наличии мог удостовериться все тот же Уиллис, вооруженный ключом от комнаты, где хранились вещи). Пфлюкер же сыграл роль того самого ангела Господня, о котором скажет впоследствии маленькая Эдда, верной руки, которая доставит в камеру капсулу и два издевательских письма, уже написанных Герингом и адресованных полковнику Эндрюсу и Контрольному совету союзников, а также еще одно, к жене Эмми.

В ночь с 13 на 14 октября два грузовика один за другим въехали во двор тюрьмы, и с них было выгружено оборудование для виселиц. Вокруг тюрьмы выстроились танки и несколько зенитных орудий, готовых отразить возможное нападение фанатиков-нацистов. Была выпущена в обращение специальная серия коллекционных марок в честь грядущей казни. 15 октября в три пятнадцать дня заключенный-уголовник принес Герингу книгу из тюремной библиотеки, «С перелетными птицами в Африку», и все необходимые письменные принадлежности. Затем появился надзиратель с чаем. Геринг нагнулся над листком. «Какая безвкусица – разыгрывать спектакль наших смертей, чтобы развлечь журналистов, фотографов и зевак, жаждущих сильных ощущений. Сплошной театр, от начала до конца. Но не рассчитывайте на меня». В половине шестого дверь камеры открылась, и вошел капеллан Гереке. Геринг пожаловался на необоснованное оскорбление, которое ему наносили, приговорив к повешению. Гереке прервал его и предложил целиком и полностью вручить себя Спасителю. Геринг объявил, что он христианин, но не может принять заветы Христа. Гереке поднялся и вышел из камеры, оставляя этого неисправимого человека наедине с достойной его участью.

В половине девятого младший сержант Гордон Бингхэм поглядел в глазок камеры: Геринг растянулся на койке. На нем были куртка, штаны и сапоги. Прислонившись массивной спиной к отштукатуренной стене, он читал «С перелетными птицами в Африку». Двадцать минут спустя маршал снял сапоги и обул тапочки. Он сходил помочиться, подошел к столику, поиграл футляром для очков. Положил пальто и халат под подушку. Медленно разделся: прочь куртку, шерстяной жилет, брюки, шелковые кальсоны. Он надел пижаму: верх был небесно-голубым, шелковые брюки – черными. Потом снова растянулся на койке и накрылся одеялом цвета хаки. Руки он вытянул поверх одеяла, как предписывали правила. Казалось, он уснул. Неожиданно появились восемь журналистов, получивших разрешение присутствовать при повешении. Кингсбери Смит подошел к глазку и был поражен «лицом преступника, его злым и безумным выражением и сжатыми губами». В телеграмме, которую он послал в Нью-Йорк, Смит писал, что среди всех приговоренных Герингу предстояло пройти самый длинный путь до виселицы, потому что его камера номер пять была последней в ряду камер смертников.

Затем, в половине десятого, доктор Пфлюкер вернулся со снотворным. Он вошел в камеру Геринга в сопровождении дежурного офицера, лейтенанта Артура Дж. Маклиндена. Геринг проснулся и сел на кровати. Пфлюкер тихо говорил с ним около трех минут. Он что-то протянул Герингу – и это «что-то» маршал немедленно положил в рот. Потом Пфлюкер сжал руку Герингу, который пробурчал: «Доброй ночи». Доктор вышел в сопровождении Маклиндена, так ничего и не заметившего. Геринг оставался неподвижным целую вечность, повернув голову к стене и проводя языком по капсуле с цианидом. Лейтенант Доуд неотрывно наблюдал за ним минут пять, но Геринг не пошевелился. Потом Доуд удалился, и сержант Бингхэм прильнул к глазку: Геринг по-прежнему лежал неподвижно, как мумия. Бингхэм отошел от глазка.

Неожиданно Геринг вздрогнул и мгновенно принял решение: он знал, что рискует, но боялся неожиданной проверки. Выплюнув капсулу, он спустил пижамные штаны и засунул капсулу в задний проход. От напряжения он вдруг снова почувствовал острую боль – дала о себе знать старая рана в паху, подарок, доставшийся ему на память от лучшего снайпера полиции во время провалившегося пивного путча в мюнхенской «Бюргербрау». Эта рана сделала его импотентом, годами доставляла неописуемые страдания и превратила в раба морфия. Потом боль ослабла, и в течение последующего часа ничего не произошло. Внезапно Геринг услышал подозрительный шум во дворе: это капитан Роберт Б. Старнс шел встречать шестерых военнослужащих, назначенных исполнять казнь, чтобы отвести их в тюремный гимнастический зал. Сменился караул. У глазка дежурил уже не Бингхэм, а младший сержант Гарольд Ф. Джонсон. Геринг продолжал лежать совершенно неподвижно вплоть до 10 часов 44 минут. Джонсон посмотрел на часы и отошел от глазка.

Геринг вытащил из анального отверстия латунную капсулу. Открыл ее, извлек ампулу с цианидом и зажал капсулу в кулаке. Засунул ампулу между зубами. Мгновение колебался. Он пытался ни о чем не думать, гнать от себя предательские мысли, которые способны помешать ему довести дело до конца. А может быть, ему вновь вспомнился заповедник для зубров, который он основал на месте пустоши в Шорфе. Или же металлический саркофаг с телом его первой жены, Карин фон Фок, которую он похоронил в гигантском гранитном склепе, сопроводив погребение мрачной, рассчитанной на внешний эффект церемонией – по сценарию, похожему на оперу в Байрейте: звуки труб и рогов, олений рев, застывшие плотными рядами солдаты и похоронная музыка Вагнера, парящая среди елей, и летний туман, окутавший поверхность озера Каринхалле. Или же, возможно, он не в силах был отогнать мысль о том проклятом дне – 18 июля 1942 года, – самом ужасном дне его жизни, потому что именно в тот день секретарша сообщила, что он должен отправиться в Голландию, чтобы осмотреть замечательного Вермеера, добытого для него Хофером.

В любом случае, каковы бы ни были последние мысли Геринга, в конце концов маршал решительно заставил себя вернуться в реальный мир и сделал так, что внутри него стало пусто: это, в общем-то, было не очень сложно. Он сжал челюсти и раздавил стекло. Неприятный вкус миндаля распространился у него во рту. Резкий, горький. Ему показалось, что он задыхается. Он испустил сдавленный стон. Сержант Джонсон снова приник к глазку. И тут же закричал. По коридору затопали кованые сапоги. Выкрики, приказы. Хаос, суматоха. Несколько мгновений спустя дверь камеры с адским грохотом распахнулась. Капеллан Тереке бросился внутрь и склонился над Герингом. Пощупал ему пульс. «Он умирает!» – заорал он.

Знаменитая фотография запечатлела покойного Германа Геринга лежащим на койке, под одеялом, натянутым по грудь; левая рука свешивается на пол; и самое главное – один глаз полуоткрыт, а другой, левый, словно бы подмигивает – издеваясь над палачами, от которых маршал ускользнул. Его смерть, столь же своевременная, сколь и театральная, осталась загадкой, ясно только, что он с упрямой решительностью к ней стремился. Следственная комиссия так и не прояснила тайну капсулы с цианидом, которую впоследствии приобрел уролог из Нью-Йорка, в чьих руках она находилась, по крайней мере, до 1988 года. Подозреваемым номер один был, конечно же, доктор Пфлюкер, который защищался, состряпав неубедительную версию про «ободок унитаза». Он сказал, что, по всей вероятности, Геринг спрятал цианид под этим самым ободком. Эта версия не выдерживала никакой критики, но по непонятным причинам следственная комиссия приняла ее в качестве предварительной гипотезы. Пфлюкер, как бы там ни было, не стал отрицать, что маршал оказывал на него определенное воздействие своим обаянием. Его спросили, в чем же заключалась так называемая харизма Геринга. «Если бы вы пробыли рядом с этим человеком пятнадцать месяцев, – заявил Пфлюкер комиссии, – вы бы поняли, что я имею в виду».

Таким образом, как ни суди, единственное действительно неоспоримое поражение с точки зрения самого Геринга нанес ему человек совершенно неизвестный – голландский фальсификатор. Союзники не сумели одержать над Герингом победу. Он стоически переносил ужасные унижения и самые суровые допросы, более того, вышел из них победителем: не отрекся, не предал свои идеалы. После объявления приговора он почти убедил себя в том, что Нюрнбергского процесса никогда не было. Был л. ишь сон, возможно, кошмарный. А вот в реальности произошло нечто такое, чего он не мог вынести. Тот редкий, нет, скорее уникальный случай, когда он стал жертвой безжалостной, жестокой насмешки. Хотя речь шла о деле до невозможности запутанном, и еще за день до смерти маршал, казалось, так в нем и не разобрался. Хофер и Мидль надули его. Возможно ли такое? Мидль был его представителем в Голландии, Хофер – куратором его частной коллекции. Конечно, он знал, что в мире искусства случаются неприятные истории, и сам часто и охотно повторял одну из самых знаменитых шуток на эту тему, услышанную от парижского антиквара: «Вы знаете, маршал, что из двух тысяч пятисот картин, написанных Коро, восемь тысяч находятся в Америке?»