Текст книги "Под Южным крестом"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ГЛАВА X

Суеверия папуасов. – Малейшее отверстие в крыше влечет за собой величайшие бедствия. – Змеи, откармливаемые для употребления в пищу. – Условия рабства в Новой Гвинее. – Гирлянды из человеческих черепов и ловкие отсекатели голов. – Птички солнца. – Приготовления к охоте за райскими птичками. – Легенда о райских птичках. – Танцующее собрание. – Избиение. – «Крупный изумруд». – Царские райские птички. – Цвета, ослепительные, но вполне гармоничные. – Философские рассуждения Фрикэ относительно парижанок и англичан. – Пир у римского императора.

Фрикэ и его друг, считая совершенно невозможным дальнейшее пребывание в комнате, чуть не герметически закупоренной со всех сторон, которую предоставил в их распоряжение Узинак, решили перебраться на террасу. Там им, людям, привыкшим дышать чистым воздухом, нечего было опасаться зловонных испарений воздушного пандемониума. Но их попытка перебраться в новое жилище не обошлась без скандала.

Войдя в узкую комнатушку, Фрикэ очутился в полной темноте. Свет и воздух были необходимы. Но его просьба должна была пройти через Виктора, переводчика довольно медлительного и бестолкового. Поэтому Фрикэ сделал то, что сделал бы любой другой на его месте, то есть без рассуждений принялся за разборку крыши.

Это подняло целую бурю. Все обитатели дома, мужчины, дети и толстопузые ребята, столпились у его конурки и принялись галдеть на все лады, включая маленьких свинок, презрительно отворачивавших свои розовые мордочки и яростно помахивавших хвостиками в знак своего негодования.

– Что их так раззадорило? Как будто я совершил тяжкое преступление! Здесь можно задохнуться. Поймите же, я не хочу украсть у вас вашу клетку. Ну-ка, Виктор, разузнай, не совершил ли я какого-нибудь святотатства.

Дикари оказались, пожалуй, и не совсем неправы в шумном выражении своего недовольства. Молодой человек узнал, что даже через самое маленькое отверстие, пробитое в крыше, немедленно появятся души усопших предков, которые принесут с собой различное колдовство, и горенка неминуемо превратится в источник зол и бедствий.

– Ну, так и надо было сказать с самого начала. Кой черт мог предположить, что их предки, вместо того, чтобы оказывать благодеяния потомкам, сделаются ни с того, ни с сего самыми их злейшими врагами и всеми силами будут стараться насолить им? Во всяком случае, если их предки настолько злы, то не очень же они сильны, ведь в отверстиях здесь, кажется, нет недостатка. По мнению дикарей, излюбленное место пребывания душ усопших предков, должно быть, крыша. Отнесемся же с уважением к верованиям наших хозяев и поскорее переменим помещение. Э! .. Э! .. Это еще что такое? – вскричал Фрикэ изменившимся голосом.

Сделав шаг назад, он нечаянно наступил на что-то мягкое и упругое, двигавшееся по полу, покрытому корой. Одновременно в темной горенке распространился приторный запах мускуса и явственно послышался легкий шорох, заслышав который, со всех сторон сбежались свинки и выстроились перед дверью полукругом, вытягивая розовые рыльца и оглашая воздух хрюканьем.

– Уж не наступил ли я на какого-нибудь из предков? – спросил молодой человек, окруженный тремя или четырьмя великолепными змеями по три метра длиной, страшно толстыми и отливающими самыми яркими красками.

– Как тебе это нравится? – проговорил Пьер де Галь. – Наши друзья-папуасы приготовили нам странных товарищей на ночь.

– Змеи! Ах, черт возьми! Пожалуйста, не шути, это единственное животное, которого я не переношу. Они внушают мне не страх, а какое-то невероятное отвращение, пересилить которое я не в состоянии.

– Странно, но свинки совсем не кажутся испуганными. Наоборот, змеи собираются убраться назад. Вот так смельчаки! Смотри, свиньи намерены сожрать их.

Но не так отнесся Узинак к нашествию свинок. Проворно схватив длинное копье и употребив его вместо хлыста, он метко щелкнул им по свинкам и разогнал крикливый батальон. Пока свинки, боязливо и в то же время ластясь, как балованные собачонки, прятались на руках женщин и детей, начальник дикарей загнал в горенку красивых пресмыкающихся и шумно захлопнул за ними дверь.

– А то, чего доброго, они их съедят, – сказал он по-малайски, – но змеи еще не достаточно жирны.

– Кто? Змеи?

– Конечно. Мы откармливаем их для себя. Они живут на свободе и совсем не ядовиты.

– Допустим, что так, мой достойный папуас. Но мой друг и я совершенно не расположены к животным такого сорта.

Хотя Фрикэ не имел, к сожалению, времени изучить ту часть зоологии, которая рассказывает о породах змей, он ничуть не испугался при виде этих змей, самых красивых из всех пресмыкающихся – если только змея может быть красива – и самых безвредных. Он сразу распознал змею породы, которая водится исключительно в Папуазии и является как бы связующим звеном между пресмыкающимися Старого и Нового Света, так как по строению тела и по своим привычкам эти змеи существенно отличаются от пифона Африки и ужей Америки.

Чешуйки, окаймляющие рот змеи, изборождены четырехугольными ямочками, что придает ей чрезвычайно противный вид, несмотря на необыкновенно красивую кожу. В длину она от двух до трех метров. В молодом возрасте змея красно-кирпичного цвета, испещренная иероглифами; позднее становится ярко-оранжевой и иероглифы исчезают; затем она переходит в темно-зеленый с мелкими крапинками и, наконец, становится великолепного голубовато-стального цвета.

Но какой бы она ни была, – ядовитой или не ядовитой, красивой или отвратительной, – Фрикэ не переносил змей.

С двумя товарищами он переселился на открытую часть воздушного дома, где они провели три дня в ожидании обещанного Узинаком веселого праздника, после которого друзья снова собирались пуститься в путь-дорогу на своем хрупком челноке.

Прежде чем принять участие в празднике, подробности которого великий вождь хранил в секрете, наш герой мог заняться изучением папуасов, этого любопытного племени дикарей, о котором в Европе почти не имеется точных сведений. Внешним обликом папуасы почти не отличаются от туземцев острова Вудларка: тот же черный, как сажа, цвет кожи, те же украшения, те же черты лица, но прическа… прическа совсем иная. Перед вами целые копны из волос, сложенных и перепутанных так, что одного взгляда достаточно, чтобы привести самого смелого из художников в неописуемое изумление и полнейшее отчаяние. Прическа эта делается с помощью головни, продетой в густую шапку косматых волос. Или еще оригинальнейшая прическа, какую только можно встретить: вообразите целую копну волос, разделенную на десять, пятнадцать, а то и двадцать клубков, туго перевязанных у корней крепкой бечевкой и приподнятых вверх на тонкой прямой подножке. Вот и третья, не менее любопытная: громадный шиньон, тоже туго перетянутый у корней и развертывающийся в огромный гриб, с крепко всаженным в него папуасским гребнем с тремя или четырьмя зубцами, скорее похожим на вилку, чем на что-либо другое.

Занимаясь изучением дикарей, Фрикэ припомнил, между прочим, и разговор о невольниках, который произошел в первую встречу с папуасами, когда последние намеревались по-своему разделаться с каронами-людоедами.

Невольников насчитывается в Новой Гвинее очень много, и в клетке Узинака их было немалое количество. Но парижанин ни разу не смог сам распознать их, так мало их жизнь отличалась от жизни хозяев. Одинаково наряжаясь, одинаково питаясь, они происходят от одной и той же расы, а потому интересы у них общие, за которые они борются сообща и с равным усердием. Большая часть из них – дети, найденные на поле сражения или захваченные в плен после битвы. Они вырастают на глазах начальников, став взрослыми, откупаются на волю и становятся равными своим прежним хозяевам.

Впрочем, улучшением своего положения невольники всецело обязаны голландцам. При прежнем владычестве малайских султанов туземцы Новой Гвинеи, так же как и туземцы африканской Гвинеи, подвергались частым набегам. Корабли малайцев зачастую приставали к их берегам, и папуасы платили им контрибуцию пленниками, захваченными во время бесконечных войн с соседями. Такой порядок теперь уничтожен, и торговля живым товаром строго запрещена как в Новой Гвинее, так и в африканской.

Торжественный день наконец настал. Пока Пьер, Фрикэ и Виктор спали на рогожах крепким сном, жители воздушного пандемониума с Узинаком во главе сошли на землю, сохраняя полное безмолвие. Они вскоре возвратились назад, оглашая воздух бешеными криками и торжественно волоча за собой огромные мешки, наполненные таинственными предметами.

Мешки втащили на сваи, гам и шум невероятно усилились. Затем Узинак и два почетных лица осторожно приступили к вскрытию мешков.

При виде их содержимого на лице Фрикэ невольно отразилось полное отвращение. Они оказались наполненными человеческими черепами, высохшими, глянцевитыми и нанизанными по шесть штук на стебли индийского тростника.

– Вот так сюрприз, – шепнул он Пьеру, отворачивавшемуся от мешков с таким же отвращением.

– Если это приготовление к празднику, каким же будет, в таком случае, сам праздник?

– Черт побери! Если только они намерены заставить нас присутствовать при их угощениях человеческим мясом, я не хочу видеть этого гнусного пиршества! Будь что будет, но я исчезаю!

– Вот так общество! Змеи, откормленные на убой, дикари-каннибалы и маленькие дети, готовящиеся играть в шары из мертвых голов!

– Замечаешь, с каким восторгом и благоговением они относятся к этим костям? Право, можно подумать, что это религиозная церемония.

Мужчины мерным и важным тоном выкрикивали нараспев что-то вроде стихов, женщины и дети отвечали им, пронзительно взвизгивая, потом трое священнодействующих неистово потрясали мешками и кости глухо стучали, ударяясь друг о друга. Унылое пение тянулось так долго, что у виртуозов от усердия пересохло в горле, и они вынуждены были беспрестанно прикладываться к хмельному напитку, приготовленному из саговой пальмы, чрезвычайно вкусному и очень пьянящему.

Европейцы боялись, как бы этот заунывный пролог не повлек за собой чего-нибудь еще заунывнее. Но опасения их были напрасны. Колдовство наконец окончилось, стебли с нанизанными черепами были воткнуты в косяки, поддерживающие крышу террасы, где они раскачивались ветром, словно фонари.

– Теперь можно отправляться и на охоту, – вымолвил Узинак со своим обычным добродушием.

– А, так мы идем на охоту? А кого же мы будем преследовать, мой друг папуас?

– Птичек солнца, – ответил он радостно.

– Позвольте мне вам заметить, – возразил парижанин, указывая на груды костей с застывшей гримасой на мертвых устах, – что ваши приготовления к этой веселой забаве, по меньшей мере, странны.

На лице Узинака выразилось удивление.

– Разве белые не знают, что папуасы никогда не отправляются в путь, не обезопасив своих жилищ от вторжения негодяев? А чем же лучше обезопасить их, как ни выставив на показ черепа врагов, убитых в сражениях!

Фрикэ отрицательно покачал головой.

– А когда белые отправляются на охоту или идут на войну, кто оберегает их дома от вторжения злых людей? Кто защитит их семьи от негодяев?

– Наши способы ограждать наши дома и семьи от дурных случайностей гораздо менее сложны. Независимо от крепких запоров, в каждом городе есть джентльмены, одетые все в черное, которые зовутся городской стражей и которые без всякой церемонии арестуют всякого, кто покусится на чужую собственность.

Последняя фраза, переданная дикарю Виктором, произвела на него странное впечатление.

Папуас отчаянно замахал головой и отвечал, немного подумав:

– В Дорсее и Амбербаки я знавал много белых, относящихся к черепам далеко не с таким отвращением. Они покупали их и увозили в свои страны. Для чего они были им нужны, как не для острастки врагов?

«А, – подумал Фрикэ, – это, по всей вероятности, натуралисты опустошали их коллекции для научных целей».

Но что мог понимать в этом Узинак? Вряд ли ему было известно даже и название науки «антропология», а поэтому Фрикэ не счел нужным разубеждать дикаря.

– Ну, а хозяев черепов вы, конечно, съели?

– Нет, – отвечал храбрый вождь улыбаясь. – Мы не едим наших врагов. Мы воюем, и если победа остается за нами, уводим в рабство женщин и детей и отсекаем головы всем мужчинам. Один удар реда – и готово. В этом мы все чрезвычайно искусны. Тело бросаем в воду, а головы приносим домой. Правда, давно, очень давно, их варили и съедали. Так делают в моей стране и поныне, а мы прячем головы в муравейник. Никто не вычистит череп так, как муравей. Обглоданные черепа тщательно прячутся посредине леса в дуплах старых деревьев и в торжественных случаях, когда, например, жилище покидается на продолжительное время или при каких-нибудь других не менее важных случаях, они вносятся в дом. И никогда ни один из врагов, как бы смел и нахален он ни был, не дерзнет переступить порог жилища, охраняемого этими вражескими черепами, столь ужасными с виду. А теперь в путь-дорогу, отправимся охотиться за райскими птичками.

– А зачем они тебе?

– Через пять новолуний мы отправимся на север, в деревеньку, где живет много малайцев. Мы повезем с собой шкурки птичек. Малайцы охотно покупают их и перепродают белым. Они дадут нам за них сталь для копий, остро отточенных реда, риса и огненной воды, – сказал начальник, жадно облизываясь.

– Будь по-вашему, а нам лучшего и желать нечего. Охота немного развлечет нас, а затем двинемся в путь.

Фрикэ и не подозревал, что шкурки райских птичек являются предметом обширной торговли и что этот товар высоко ценится малайцами. Довольно сложная операция снятия кожи с прелестной птички, не испортив ее и не выдернув ни одного перышка, хорошо известна некоторым дикарям. Проворно сняв кожу, они сразу же пропитывают ее особым ароматическим составом, чтобы предохранить от гниения, затем тщательно просушивают и продают в большом количестве. Впрочем, этот вид ремесла был известен и в более отдаленные времена, ибо когда первые путешественники подплыли к Моллукским островам, – странам по преимуществу мускатного ореха, гвоздики и других пряностей, продававшихся тогда на вес золота, – туземцы показали им, между прочим, и птичьи шкурки, покрытые такими чудными перьями, что белые, очарованные яркостью и нежностью их красок, забыли на миг о предстоящей богатой наживе.

Малайцы называли их «божьи птички». Португальские мореплаватели, мало знакомые с естественной историей, не замечая у них ни крыльев, ни лап, воображали, что у них на самом деле такое необыкновенное строение тела. За красоту перьев они называли их «passaros do sol» – птички солнца, а голландцы звали их «avis paradiseus» – райские птички.

Иоганн ван Линсготен в 1598 году, укрепляя за ними название, данное голландцами, выдумывает следующую легенду: «Эти замечательные по красоте перьев птички, – рассказывает он, – не имеют ни крыльев, ни лап, – в этом убеждают экземпляры, привозимые из Индии в Голландию. Это товар настолько нежный и драгоценный, что не может быть доставлен из-за дальности расстояния в Европу. Никто не может увидеть их живыми, потому что они обитают в воздухе, кружась постоянно около солнца, и опускаются на землю лишь для того, чтобы умереть».

Спустя сто с лишним лет после путешествия ван Линсготена, Фуннель, один из товарищей Дампье, увидал в Амбоине несколько экземпляров птичек, которые привели его в полный восторг. На расспросы ему отвечали, что птички эти, любящие мускатный орех, прилетают за ним чуть не на Бандские острова. Орехи действуют на них опьяняющим образом, и, отуманенные, они падают на землю и становятся добычей муравьев.

В 1760 году Линней, сам знаменитый Линней, стал жертвой той же мистификации, что и все другие мореплаватели. Знаменитый шведский ученый назвал райских птичек «paradisea apoda» – безногие райские птички. Впрочем, в то время в Европу не было доставлено ни одного экземпляра и, вдобавок, не имелось никаких сведений об образе жизни этих прелестных птичек.

Ни об одной, может быть, породе птиц не было сказано столько вздора, сколько о райской птичке. Так, например, одни ученые пресерьезно уверяли, что райская птичка, лишенная возможности садиться на землю или на деревья, держится в ветках с помощью имеющихся у нее длинных перистых усиков и что, кружась постоянно в воздухе, она спит, кладет яйца и высиживает птенчиков на лету. Другие, чтобы как-то объяснить такое необыкновенное явление, уверяли, что у самца посредине спины имеется углубление, в которое самка и кладет яйца, а затем высиживает их, благодаря имеющемуся и у нее в брюшке соответствующему углублению. Третьи, находя эту гипотезу довольно смелой, утверждали, что самка прячет яйца под крылья в середину самых густых перьев и так далее, – словом, догадкам и предположениям не было конца.

До настоящего времени исследования этого великолепного образца океанийской фауны продолжают оставаться далеко неполными и неточными, потому что и сейчас находятся естествоиспытатели, утверждающие, и вдобавок в печати, что птички эти ежедневно совершают перелет в Тернат, Бандские острова и Амбоину. Эту гипотезу, не имеющую ни малейшего основания, отвергают только два ученых: Руссель Валлас и Ахилл Раффрай, добросовестно изучившие на месте эту породу птиц. На вышеназванных островах, так же, как и в Европе, никогда не видели живых райских птичек, доказательством чему служит название «bourong mati» – мертвые птички, данное им туземцами.

Теперь парижанин, никогда не отказывавшийся поучиться, если есть чему, мог ознакомиться хоть немного с образом жизни красивейших из птиц.

Тридцать охотников были вооружены не так, как обычно: лук был гораздо меньше, стрелы заканчивались не костями и железом, а небольшим шариком, в большой палец толщиной, для того, чтобы только ошеломить птичку, а ни в коем случае не ранить ее и не испортить ее нежных перышков.

Фрикэ и Пьер захватили с собой на всякий случай ружья, хотя у них не было дроби; да, впрочем, ни дробь, ни пули не достигли бы той высоты, на которой держатся райские птички. Охотники отправились в путь ночью и достигли девственного леса минут за двадцать до восхода солнца. Узинак предупредил европейцев о необходимости соблюдать строжайшую тишину, потому что дичь была из самых пугливых и чутких.

Черные охотники двигались медленно, идя друг за другом, бесшумно перескакивая через лианы, еще мокрые от росы, осторожно раздвигая траву и минуя корни, которые вились и переплетались, как гигантские пресмыкающиеся. Лишь только первый луч восходящего солнца позолотил верхушки могучих деревьев, среди величественной тишины, царившей над сладко дремлющим лесом, зазвенела дрожащая нотка, прозвучавшая в воздухе радостно и с удалью. Птичка солнца славила появление светила, имя которого она носила.

Охотники остановились, спрятались в кусты, присели на корточки, удерживая дыхание и держа наготове стрелы. Начальник указал пальцем на верхушки деревьев, по которым прыгали прелестные птички, наряженные в яркие, роскошные цвета.

На крик самцов, звонко пронесшийся в воздухе, ответил издали более нежный голос самки. Затем со всех сторон полились звонкие песни самцов. Узинак потирал себе руки и беззвучно шептал:

– Охота будет на редкость. «Bourong» (так называют папуасы райских птиц) намерена начать танец.

– Что такое? – спросил Фрикэ.

– «Bourong» примутся сейчас плясать.

– Плясать?

– Гляди, не своди глаз и молчи.

Начальник говорил правду. На высоте восемьдесят футов над землей, на длинных и толстых ветвях, расположенных горизонтально и покрытых богатой бархатной зеленью, суетились, перепрыгивали с ветки на ветку, дразнили друг друга, слетались и вдруг порывисто рассыпались в разные стороны, окруженные золотым сиянием, сверкающим и переливающимся, как бриллиантовые пылинки, штук тридцать самцов. Соперничая друг с другом в грации и красоте, они тихонько шевелили волнистыми перышками, осторожно расправляли крылышки, чистили каждое перышко, встряхивались, нахохливались, приподнимая свой роскошный воротник, и кружились, и играли в воздухе, отливая в солнечных лучах всеми цветами радуги.

Время от времени пронизывая зеленый свод, прилетали попарно все новые и новые птички. «Sacoleli», или танцующее общество, было вскоре в полном сборе.

Восторженно, не отрывая глаз, смотрел Фрикэ на это восхитительное зрелище. Эта отдаленная страна, этот девственный лес, отвратительные каннибалы, окружающие его, и сам он, как бы заблудившийся здесь, в этой непроглядной лесной чаще, – все производило потрясающее впечатление. «Столько красоты рассыпано по пустыням! » – помимо воли проносилось в голове молодого человека. И тем не менее, эти дикость и безлюдность являются необходимым условием, ибо наступит день, заглянет сюда то, что мы называем цивилизацией, девственный лес рухнет, увлекая и давя при падении своих очаровательных обитателей, оценить которых по достоинству только и могут люди цивилизованные.

Что-то просвистело в воздухе и вывело Фрикэ из его мечтаний. За свистом послышался легкий, приглушенный шум. Райская птичка, пораженная меткой стрелой охотника, стремглав летела на землю, кружась и переворачиваясь в воздухе, а перышки ее играли разными цветами. Странная вещь: ее друзья, купаясь в золотых лучах солнца, кокетничая друг перед другом изяществом и красотой перьев, не обращали никакого внимания на то, что происходило в лесной чаще, куда еще не успело проникнуть солнышко.

Это самозабвение и было причиной их гибели, потому что насколько райская птичка дика и пуглива, когда слышит в лесу голос или шаги человека, настолько же она становится доверчивой и даже неосторожной, когда, отыскав удобное место для своих забав, предается «sacoleli». Первая жертва упала к ногам парижанина, который смог рассмотреть ее со всех сторон, не двигаясь с места. Убитая птичка была из породы так называемых «крупных изумрудов». Размером почти с голубя, птичка была цвета жженого кофе, голова и шея бледно-оранжевые, горло изумрудное. Под крыльями у нее находятся два длинных густых пучка шелковых перьев орехового цвета, окаймленных ярко-красной или ярко-оранжевой узенькой полоской. Эти пучки перьев, когда птичка спокойна, почти незаметны и лежат под крыльями, но когда она приходит в возбужденное состояние, крылья поднимаются вертикально, головка вытягивается вперед, два перистые пучка раскрываются в виде вееров, окаймленных золотом и пурпуром, постепенно меняющимися и у основания переходящими в темно-палевый. Птичка почти совсем исчезает под этим роскошным нарядом. Тело ее как будто суживается, а золотое сияние перистых пучков, резко оттененных оранжевым тоном головки, играет неподражаемыми цветами.

Охота продолжалась, к великому огорчению Фрикэ и Пьера, в душе проклинавших жестокость малайцев и глупое кокетство дам, которые, из-за пустого каприза отнимают у леса его наилучшее украшение. Охотники щадили самок как потому, что перья их не так красивы, как перья самцов, так и потому, что птичий турнир устраивался исключительно в их честь. Они служили приманкой и неимоверно облегчали охоту, ибо, лишь только падал один самец, на зов самки тотчас являлся другой, потом третий и так далее.

Из восемнадцати разновидностей известных ныне райских птичек, из которых одиннадцать принадлежат исключительно Папуазии, по крайней мере три были перебиты охотниками, выбиравшими, конечно, самых красивых и наиболее редких.

Не прошло и часа, а уже пятьдесят трупиков устилали почву, точно сорванные со стебельков цветы. Кроме «крупного изумруда», парижанин рассмотрел и восхитительную птичку, названную Бюффоном «великолепная»; это «paradisea regia» Линнея, ныне известная под названием «dephyllodes magnificus». Величиной почти с черного дрозда, птичка кажется в два раза толще благодаря приподнятым вверх перышкам, выглядывающим у нее из-под крылышков. Чтобы разукрасить эту маленькую птичку, природа пожертвовала, кажется, все сокровища из своей шкатулки. Как описать это крошечное тельце, глазурованное яркой киноварью, сверкающее золотым блеском, постепенно переходящим на мелких перышках, окружающих шейку и головку, в ярко-оранжевый? Нежное, белое, атласное, как лепесток лилии, брюшко отделено от ярко-красного горлышка полоской изумрудного цвета. Глаза светятся из-под светло-зеленых бровей, сходящихся вместе у золотисто-желтого клюва, тонкого, длинного и элегантного, как носик колибри. Обилия перьев и ярко-голубых лапок было бы достаточно, чтобы сделать из этой игрушки чудо из чудес. Но океанийской природе этого показалось слишком мало, и она наделила ее еще двумя украшениями, единственными в своем роде. По бокам груди находятся два маленьких грудных мешка из перышков орехового цвета, пяти сантиметров шириной, окаймленных темно-зеленой полоской, которые могут быть по желанию превращены птичкой в два изумрудных веера. К этой оригинальной и роскошной накладке, не имеющей себе равного, надо прибавить еще два совершенно правильных, не очень длинных хвостовых пера, тонких и разъединенных, как металлическая проволока, скрещивающихся у основания и развертывающихся в замысловатый орнамент. Внутренняя поверхность этих перьев, выложенная мягким пушком, переливается на солнце драгоценными камнями.

Избиение окончилось, убийцы – слово нисколько не преувеличено, – нарушили молчание. Двое французов могли теперь вдоволь любоваться и восхищаться райскими птичками, к великому удивлению дикарей, обращавших такое же внимание на красоту bourongraja, какое обращают наши крестьяне на серенького воробья.

– Бедное маленькое Божье создание, – шептал растроганный Пьер, осторожно приподнимая одного из «мелких изумрудов», на кончике носика которого виднелась засохшая капля крови. – Какое все нежное, блестящее и яркое, как золотой луч солнца, и вас-то, таких красавцев, эти чернокожие так безжалостно мучают и, не добив, сдирают с вас, полуживых, шкурку… И для чего это нужно, хотел бы я знать?

– А для того, чтобы украсить шляпки хорошеньких и не очень хорошеньких женщин, которые, недовольные собственной красотой, занимают ее у бедных маленьких птичек.

– Ну, так если будет когда-нибудь на Божьем свете такая особа, которая будет называться мадам Пьер де Галь, и если ее сожитель, здесь присутствующий, будет даже миллионером, мадам Пьер де Галь пойдет скорее в непокрытой головой, чем позволит себе из-за пустого, глупого кокетства поощрить такое варварство. Честное слово в том порукой!

– Ты совершенно прав, матрос, меня тоже возмущает эта жестокость по отношению к прелестным созданиям. Вглядись, как все в них гармонично, как красиво, в тон подобраны яркие цвета; ничто не фальшивит, ничто не бьет в глаза, несмотря на поразительную яркость красок. А маленькое тельце, как оно грациозно!

– И я это вижу. Громадный ара, водящийся в Гвиане и Бразилии, тоже украшен огненным щитом, как птички солнца, и цвет перьев у него прекрасен, а попугай все-таки смешон.

– Браво! И знаешь почему? Причина очень простая: райская птичка носит туалет, как парижанка, а американский попугай одет в те же цвета, но безвкусно подобранные, как англичанка.

Папуасы были заняты выделкой шкурок райских птичек, чтобы предохранить их от гниения и сделать дорогим предметом торговли. Операция эта совсем простая и выполняется дикарями с большим искусством. Отрезав лапки и крылышки и вычистив внутренности, они надевают кожу на палку, предварительно пропитав ее специальным ароматическим составом, и затем просушивают. В таком виде райские птички отправляются в Европу.

Через час от целой груды птичек остались лишь небольшие узкие цилиндры и куча окровавленного мяса, сложенного на широкий лист.

– А с этим что ты будешь делать? – спросил парижанин Узинака, указывая на птичье мясо.

– Съем его, – отвечал храбрый воин. – «Bourongraja» – блюдо, превосходное в любое время года, а в эту пору особенно. Сейчас они питаются мускатным орехом, который, действуя на них опьяняюще, придает мясу чрезвычайно приятный, ароматический вкус… Впрочем, ты сам увидишь!

– Покорно благодарю, – живо воскликнул Фрикэ. – Я не чувствую никакого аппетита. Я довольствуюсь куском саго, и мне будет казаться, что я сижу за столом самого римского императора.