Текст книги "Бессребреник среди желтых дьяволов"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ГЛАВА 4

Японцы сосредоточили основные силы на дороге из Мукдена в Харбин. Там стояли два корпуса – один, направленный на Запад, другой – к Владивостоку, против морского флота России. Японцы, воодушевленные победой и уверенные, что не встретят на этой земле серьезного сопротивления, торопились – русский император теперь не скоро решится бросить в глубь Азии новые войска. Японцам не терпелось догнать противника и не дать ему ни минуты передышки. Они быстро организовали в Мукдене оккупационную службу, чтобы не ослаблять действующую армию. Шести тысяч человек хватило на поддержание порядка в Маньчжурии, жители которой, впрочем, и не собирались поднимать восстание.

За сорок восемь часов военный трибунал установил царство террора. Таковы были черные будни войны.

После вынесения смертного приговора французов перевели в высокую крепость мрачного вида, стоявшую у дороги, ведущей из Чао-Линга к могилам суверенных маньчжурских особ. Эти могилы служили предметом глубокого почитания, доходящего у жителей Маньчжурии до фанатизма. Они символизировали могущество, власть и моральное превосходство над огромной китайской империей, которая в какой-то степени считалась их вассалом. Маньчжуры признавали только своих императоров и хоронили их в родной земле.

Когда японские войска покинули город, направляясь на север, волна возмущения прокатилась по Мукдену. Крестьяне, пришедшие из окрестностей города, уверяли, что слышали подозрительные звуки, исходящие из памятников на могилах покойных. Некоторые говорили, что даже видели призраки, бродившие вокруг могил. Рассказывали также, что появились какие-то странные свечения в каменных монументах. Этого вполне хватило, чтобы среди населения распространился слух, будто японцы осквернили святая святых – могилы предков.

Событие бурно обсуждалось, обрастая, как снежный ком, новыми домыслами, и дело принимало серьезный оборот. Стало достоверно известно, что пьяные японцы выломали двери склепов[38]38
  Склеп – подземелье, в котором помещают гробы с телами умерших.


[Закрыть], разрушили стены и надругались над священными останками императоров.

Мукден, столица всей Маньчжурии, находился примерно в шестистах километрах от Пекина на реке Хун-О, главном притоке Ляо-Хо. Две крепостные глиняные стены, стоящие параллельно, образовывали два совершенно различных района города. Впрочем, эти стены не могли ни в коей мере ни помешать взять город приступом, ни послужить русским опорным пунктом при обороне. Внутри первого кольца располагалась официальная часть города – торговая, промышленная, финансовая. Русские, заняв центр, практически переориентировали его деятельность. При них там кипела деловая жизнь. Среди великолепных императорских дворцов под крышами из желтого фарфора, которые образовывали небольшие «города» внутри города с многочисленными живописными сооружениями и двориками, торговцы и функционеры чуть ли не по-европейски вели дела. Но сначала там побывали «боксеры», затем – русские, а теперь вот японцы – и от богатства и красоты не осталось и следа.

Свершился акт вандализма! Вокруг воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь ритмичным топотом сапог японских солдат.

Внутренний город не признавал пригорода, где был совсем другой мир. Там жил трудовой люд, не посещавший центральную часть, а чиновники – одни сбежали, другие думали о том, как достичь компромисса с новой властью и не потерять деньги. И только простой народ по наивности сохранил в своем характере национальный дух и уважение к предкам. Никто из высшего общества не думал беспокоиться о могилах, олицетворявших собой понятие родины.

Мало-помалу среди отдельных групп населения созрело решение: с наступлением ночи всем вместе пойти в Чао-Линг, что в десяти километрах к северо-западу, и проверить, все ли в порядке.

Что же представляли собой эти знаменитые мавзолеи, где покоились предки маньчжур из древней императорской династии?[39]39
  Династия – ряд монархов (правителей государства) из одного и того же рода и той же фамилии.


[Закрыть] Судя по воспоминаниям путешественника Треффеля, ранее ни один иностранец, ни один простолюдин под страхом смерти не мог приблизиться к этим местам. Однако во времена политических коллизий[40]40
  Коллизия – столкновение противоположных сил, стремлений, интересов.


[Закрыть] и смены власти, строгости получили некоторое послабление, и многие европейцы смогли увидеть могилы вблизи и описать их подробно.

Широкие аллеи, окаймленные с двух сторон огромными каменными статуями драконов, слонов, верблюдов, вели к массивным воротам в китайском стиле, почти целиком скрытым кронами кедров и кипарисов. Когда же тяжелые, покрытые красным лаком двери отворялись, посетитель, пройдя через крепостную стену, оказывался в сказочном городе. Кругом возвышались удивительные, огромных размеров скульптуры, гигантские деревья и каменные монстры[41]41
  Монстр – чудовище, урод.


[Закрыть]. То и дело встречались небольшие каналы с навесными узорчатыми мраморными мостиками причудливой формы. Галереи петляли вокруг центральной пагоды[42]42
  Пагода – название индийских, японских и китайских храмов.


[Закрыть]. Гигантская металлическая черепаха стояла внутри на каменной плите, на которой были высечены имена усопших императоров. Здесь же находились огромные чаны и котлы, в которых в дни жертвоприношений варились целиком туши баранов. Шаги глухо отдавались где-то под землей, и можно было догадаться, что там располагается подземный город.

Под натиском полчищ завоевателей все, включая бонз[43]43
  Бонза – название, данное европейцами буддийским жрецам и монахам в Китае и Японии.


[Закрыть], охранников и слуг, покинули это место. И теперь священный город стал действительно царством мертвых.

Стояла гнетущая тишина, изредка нарушаемая лишь карканьем ворон.

Наступила ночь. Склепы стали еще мрачнее, а черные деревья вздрагивали в темноте, напоминая каких-то загадочных существ. Неподвижные каменные чудовища, казалось, подстерегали добычу.

Вдалеке на дороге, идущей из Мукдена, раздался неясный шум, похожий на звук приближающегося потока. Огонь факелов пронзил сумрак ночи, послышались торопливые шаги. Грохот усиливался, сопровождаясь дикими выкриками. Толпа маньчжур, поддавшихся мгновенному безумному порыву, неумолимо продвигалась вперед. Вряд ли ее могло что-либо остановить. Люди шли, не желая знать, какого противника они встретят, и убежденные лишь в одном – их святыни осквернены. Самые смелые и отчаянные бросились на ворота в надежде открыть их, но двери, как безучастные наблюдатели, не поддались. Тогда было принято другое решение – преодолеть стену, окружавшую владения мертвых, представляющую собой непреодолимое препятствие из-за острых железных наконечников. Люди полезли на нее. Сильные и ловкие, они образовывали короткие лестницы, становясь друг друг на плечи. Ничто не могло остановить порыв одержимых. Добравшись до острых железных копий на гребне стены, они в ярости расшатывали их и даже вырывали, затем, быстро пролезая через образовавшиеся бреши, спрыгивали с другой стороны. Падения, травмы – не в-счет, поскольку все были убеждены, что выполняют священный долг.

Маньчжуры быстро заполнили загадочный город. Черные тени метались среди каменных статуй, перебегали по мостикам через каналы, и, если кто-нибудь падал, никто не останавливался, не обращая никакого внимания, – несчастного просто затаптывали.

В конце концов все остановились перед большой пагодой и затем, забежав в нее, пали ниц перед гигантской черепахой со списком усопших суверенных особ на спине. Маньчжуры знали: там внизу, под ногами находятся подвалы, где и свершилось главное бесчинство. В эти минуты люди были не в состоянии разумно мыслить, им требовались виновные, чтобы наказать, проклясть или убить.

Внезапно кто-то вскрикнул. Пробираясь на ощупь вдоль стены, человек наткнулся на железную кнопку и случайно нажал на нее. Одна из мраморных плит, покрывавших пол пагоды, сдвинулась, открывая вход в подземелье. Толпа бросилась к отверстию, не ведая даже о его глубине. Отвага смельчаков была вознаграждена – подземная галерея оказалась не очень глубока. Люди с факелами понеслись вниз.

Постепенно свод стал выше, а длинный коридор – длиннее. Казалось, он не имел конца. Вперед, несмотря ни на что, вперед!

В довольно просторном склепе со стенами, облицованными камнями, около десятка человек собрались вокруг высокого мужчины, одетого в длинную белую робу, доходившую ему почти до щиколоток. Прикрепленный к стене факел освещал странные, цвета шафрана лица незнакомцев, чьи черты не напоминали ни китайцев, ни японцев.

Главарь заговорил:

– Друзья, наконец-то мы собрались здесь. Не знаю уж, каких усилий вам потребовалось, чтобы добраться сюда в назначенный час на нашу верховную встречу, на которой мы должны будем принять окончательное решение… От имени родины благодарю вас.

Первые слова были встречены одобрительным шепотом. Все без исключения лица излучали неукротимую энергию. Но кто же эти люди?

Человека в белой робе звали Вуонг-Тай-Лань. Он родился в Корее и был сыном корейской императрицы Таон-Ланг-Дао, убитой в 1895 году японцами при пособничестве собственного мужа, императора Ли-Хзи, желавшего отдать Корею Японии. Таон-Ланг-Дао жизнью заплатила за желание сделать независимой свою страну. Ее двенадцатилетний сын также был приговорен. Но один из преданных слуг спас его от гибели, и через десять лет Вуонг-Тай-Лань воскрес, чтобы посвятить свою жизнь отмщению.

– То, что я хочу, друзья мои, вы прекрасно знаете – это вырвать нашу страну из власти тиранов, кем бы они ни были – китайцами, русскими или японцами. Помните, когда-то наш край назывался «Королевством-отшельником», а потом в один из самых счастливых дней ему дали имя Чао-Сьен – «Утреннее Спокойствие» или «Империя Спокойного Утра»… Именно это спокойствие и безмятежность, мирное одиночество мы и хотим отвоевать.

Подняв руку вверх, будто впитывая солнечную энергию, Вуонг-Тай воскликнул:

– Пошли прочь, чужеземцы!

– Пошли прочь, чужеземцы! – повторили собравшиеся.

– С тех пор, как умерла моя достойная мать, отдав жизнь за родину, у меня, ее сына, нет других мыслей, как только вернуть независимость земле моих предков. Напомню вам, что наши прадеды умели прогнать врагов – французов, англичан, американцев. Два раза и нам удалось выдворить японцев с наших земель. Неужели мы менее храбры, чем наши отцы? Надо бороться, сражаться еще активнее, нужно вернуться на родину, где за наши головы назначена награда, разбудить народ и скинуть в море этих проклятых японцев. Вы согласны со мной? Готовы ли вы умереть вместе со мной за священное дело?

– Да! Да! – закричали заговорщики, протягивая руки к Вуонг-Таю, чья собственная рука все еще была поднята вверх ладонью к небу. Таков был жест клятвы.

Затем корейцы стали совещаться. Они вернутся на родину с северной стороны, со стороны Сиам-Сиу, и пусть три божества Ко, Ри и Янг защитят их…

– Вы пойдете одни, каждый со своей стороны, – продолжал императорский сын. – Я считаю, сейчас подходящий момент, чтобы пересечь Маньчжурию: русские бежали, японцы бросились за ними в погоню, никто не обратит на вас внимания.

– А вы, принц[44]44
  Принц – титул члена царствующей семьи.


[Закрыть], разве вы не пойдете с нами?

– Мне нужно кое-что доделать здесь, – ответил кореец, – долг чести… поверьте, я прибуду в Сеул в то же самое время, что и вы… Но что происходит? Послушайте!

Все напряженно замерли. В глубине подземелья послышались крики и шум приближающихся шагов. Вуонг-Тай приложил ухо к стене.

– В подземелье кто-то есть. Сюда идут! Неужели это японцы? К счастью, я знаю каждый поворот этого таинственного лабиринта[45]45
  Лабиринт – здание со сложными, запутанными ходами, из которого трудно выйти.


[Закрыть]. Но что бы ни случилось, будем драться до конца…

– Да, да! – подхватили заговорщики.

– Подготовьте оружие к бою и вперед!

Вуонг-Тай бросился в глубину зала. Остальные устремились за ним. Под легким нажатием его рук дверь отворилась, и люди быстрым шагом стали удаляться по бесконечному сводчатому коридору.

«После всего, что случилось, – размышлял на ходу наследный принц, – это вряд ли могут быть японцы». Он думал только о политических врагах, не подозревая, что обезумевшие простые маньчжуры могут быть еще опаснее.

Переходы подземелья оказались достаточно запутанными. Группа остановилась на перекрестке. Чем же была вызвана заминка? Ведь именно здесь они спустились в могильные склепы и считали, что уже следовали по этому пути. Однако уход был столь поспешным, что, видимо, они допустили ошибку и теперь шли не в ту сторону. На стенах не встречались более стрелки, указывающие направление. Сам Вуонг-Тай, похоже, заблудился. Ситуация осложнялась еще и тем, что постоянно слышались воинственные крики толпы, заполнявшей подземелье. Пытаясь выбраться, корейцы рисковали попасть прямо в руки незнакомого противника, о численности которого они не ведали. Какой избрать путь?

– Будем действовать наугад! – императорский сын. – Не отставать!

Эхо, преследовавшее беглецов, то удалялось, то приближалось и служило им проводником. Корейцы старались уйти от него как можно дальше, но вдруг наткнулись на стену. Путь был закрыт, заговорщики оказались в ловушке. В это же время вооруженные дубинами, железными прутьями и ножами маньчжуры с факелами в руках появились на другом конце галереи. Заметив корейцев, они в бешенстве заорали:

– Смерть! Смерть варварам!

И бросились вперед на неприятелей.

Вуонг-Тай, услышав призывы, сразу понял их смысл. С давних пор маньчжуры враждовали с корейцами, и сегодня, когда дело шло о посягательстве на исторические памятники и проявлении неуважения к святым местам, ярость фанатиков не знала границ.

– Друзья, – сказал Вуонг-Тай, – нам придется умереть… Но продадим, по крайней мере, подороже наши жизни.

С револьвером в одной руке и длинным ножом в другой, корейцы, как по команде, прислонились спинами к стене и замерли в ожидании.

ГЛАВА 5

Французов перевели в крепость Ли-Ханг, что стояла на дороге из Чао-Линга в километре от маньчжурского некрополя. Тюрьма возвышалась метров на двадцать над землей, находясь одновременно на краю скалистого обрыва. Таким образом, с одной стороны она была защищена рельефом местности, а с трех других – четырехметровой двойной стеной.

Пленные шли в сопровождении более чем двухсот солдат, столпившихся у внутренних ворот, которые были действительно средневековыми и, как полагалось, с подъемным мостиком и цепями.

Японцы быстро заносили имена арестованных в тюремную книгу. Они очень торопились вернуться в Мукден, где после стольких тяжелых боев им было разрешено немного отдохнуть и насладиться короткими мгновениями передышки.

Похоже, крепость была малонаселенна. Старый маньчжурский капитан принял пленных французов и записал их имена. Шестеро солдат находилось у него в подчинении. В тюрьме имелись великолепные двери, засовы и железные балки удивительной конструкции.

Капитан, сопровождавший пленных, шел впереди, за ним Редон с Буль-де-Соном, а по краям – два небольшого роста солдата, которые бросали на французов враждебные взгляды. Все поднялись по очень узкой и казавшейся бесконечной лестнице. Несчастные, чьи руки были в наручниках, рисковали соскользнуть вниз. Группа добралась до площадки чуть более квадратного метра. Капитан достал массивный ключ, какие раньше символически преподносили завоевателям сдавшихся городов, и вставил в такую же огромную замочную скважину. Но тут произошло непредвиденное. Похоже, этот замок долгое время никто не открывал. Маньчжур хотел было повернуть ключ, но тот не поддавался. Охранник старался изо всех сил, держась двумя руками за ключ и наваливаясь на него всей тяжестью своего тела. Ключ и не думал поворачиваться. Буль-де-Сон усмехнулся. Тогда капитан обратился за помощью к одному из солдат. Маленький мускулистый японец, с решительным видом схватившись за железяку, буквально повис на ней. Ключ оставался неподвижным как скала. Стало ясно, что все усилия напрасны. Однако с этим надо было кончать как можно быстрее. Понял это и Поль Редон. Посмотрев на свои наручники, сделанные из железа, или, скорее, из высококачественной стали, он приблизился к двери. Нажал свободными пальцами на ключ, раздался щелчок, и замок с трудом сработал. Дверь отворилась: Редон жестом пригласил маньчжура войти, вежливо пропуская его вперед. Тот буквально остолбенел. Затем пришел в себя и, улыбнувшись, заспешил в камеру.

Комната оказалась довольно маленькой, с низким потолком и желтоватыми стенами, не похожими на гранитные. Окошко напоминало щель, и в него можно было увидеть лишь узкую полоску неба. Из обстановки – лишь охапка соломы, старая циновка и кувшин. Сопровождающему пленных маньчжуру стало, наверное, стыдно за столь неприглядный вид камеры. Француз показался ему таким импозантным, что неудобно было поместить его в подобные условия.

Некоторое время охранник стоял в задумчивости, затем решительно снял с репортера наручники и направился к двери. Взяв ключ, он вновь попытался повернуть его в замке, разумеется, с обратной стороны. Ключ по-прежнему сопротивлялся. Тогда Редон снова пришел ему на помощь. Журналист – человек исключительной доброты и благородства – прекрасно понимал подневольного охранника, не мог же тот оставить заключенных в комнате с открытой дверью. Терпение и труд все перетрут: француз, вставив ключ, стал осторожно поворачивать его вправо-влево, вправо-влево несколько раз. С каждым разом движения становились все легче и легче, и в конце концов крак-крак – и замок сработал. Хмурое лицо охранника озарилось улыбкой.

– Подождите, – произнес он, – я сейчас вернусь, но прежде сниму наручники с вашего компаньона.

– Незачем, я сам это сделаю, – ответил Редон и свободными руками нажал на пружины.

Маньчжур ничуть не удивился, отдал честь, отпустил солдат, затем вышел сам и закрыл замок с другой стороны. Облегченно вздохнув, он крикнул журналисту:

– Не то что я не доверяю, но кто знает…

Пленники остались одни. Слабый свет проникал через узкое отверстие бойницы, но все же было довольно светло, чтобы осмотреться. Редон обнял Буль-де-Сона.

– Бедный мой мальчик, ну и попали же мы в переплет. Это все из-за меня, из-за того, что я вечно вмешиваюсь в чужие дела. Ладно, пусть убьют меня, но ты, ты-то здесь при чем? Ты же ничего не сделал?

– Извините, патрон! Я совершил то же, что и вы. А в чем, собственно, мы виноваты? Подобрали раненого, которого наверняка прикончили бы, и защитили его от десятка мародеров. Вы плохо меня знаете, если думаете, что я сделал меньше, чем вы..

– Да, правда, прошу прощения…

– Ладно, патрон, не будем об этом. Только знайте, я принадлежу вам сердцем и душой и больше всего на свете дорожу нашей дружбой. Если нам суждено умереть вместе, для меня нет высшей чести… Единственно, я хочу вам кое-что сказать, но не осмеливаюсь…

– Вот те раз! Да ты волен сказать мне все, что хочешь…

– Даже упрекнуть?

– Конечно, я буду даже признателен.

– Хорошо, патрон. Так вот, я знал о ваших приключениях. Помните, когда вы спускались вниз по течению, когда заблудились, когда бандиты шли по следу, когда медведь рвал вас на части, разве вы тогда смирились с судьбой, сказав «аминь»?[46]46
  Аминь – «истинно так!» – заключительное слово религиозной проповеди, молитвы.


[Закрыть]

Редон хотел было прервать юношу, но тот продолжал:

– Нет, вы сопротивлялись, всегда и везде, боролись за существование, шли против обстоятельств и побеждали смерть…

– Постой! К чему ты клонишь?

– А к тому, что вы, похоже, сильно изменились и теперь принимаете судьбу такой, какая она есть. Вы хотите, чтобы вас расстреляли японцы? Послушайте, но разве это нормально? Чем больше попадаешь в нищету, тем больше прикладываешь усилий, чтобы из нее выбраться. Не мне вам это говорить… Вы пережили очень большое горе, я знаю… Но это еще не повод, чтобы сидеть сложа руки… Перед нами сейчас стоит только одна задача – выйти отсюда с тем же успехом, с каким вы выбирались из когтистых лап медведя, убегали от волков и людей… Пусть это почти невозможно, но надо захотеть.

Пока Буль-де-Сон говорил, лицо Поля Редона светлело, сердце сильнее забилось в груди. Юноша был прав. Действительно, сколько раз отважный газетчик избегал смерти, а теперь вот сидит безразличный ко всему на свете, склонив голову перед первой же трудностью. Слова юного парижанина потрясли репортера до глубины души. Неужели и вправду он стал трусом?

В этот момент в замочную скважину вставили ключ. Видимо, охранник вновь боролся с замком. Наконец раздался щелчок, и дверь отворилась. Редон и Буль-де-Сон вскрикнули от удивления. В дверном проеме появились трое. Сначала вошел старый маньчжур с взлохмаченной шевелюрой, за ним мальчик лет двенадцати, крепкий и коренастый, как медвежонок, и, наконец, розовощекая голубоглазая девушка лет восемнадцати в красивом национальном платье. Как и в конвое в Мальборо, все что-нибудь несли. Отец, а это скорее всего был именно отец, поскольку дети обликом походили на него, нес на голове деревянные рамы, которые вполне могли служить кроватями, а в руках – две табуретки. Сын одной рукой обнимал огромный кувшин, а другой – тяжелую, покрытую салфеткой корзину да еще какие-то подставки и планки, напоминавшие отдельные детали стола. Дочь сгибалась под тяжестью постельного белья и подушек, но, кроме того, держала лампу, чей мягкий свет радостно освещал тюремное помещение.

– Что это еще такое? – Редон.

Он заговорил по-французски, забыв перевести сказанное ключнику на китайский, но, к великому изумлению, услышал нежный девичий голос, отвечающий ему на родном языке:

– Мы принесли вам все необходимое…

Девушка немного стеснялась, произнося слова, но все же выражалась вполне понятно.

– Вы говорите по-французски, мадемуазель? – произнес Буль-де-Сон, учтивым жестом помогая ей освободиться от тяжелой ноши.

– Да, немного… Я училась у миссионера…[47]47
  Миссионер – священнослужитель, посланный для религиозной пропаганды среди иноверцев (обычно в отсталые страны); одновременно обычно играл роль просветителя, лекаря.


[Закрыть] Это все благодаря доброму отцу Жерому.

– Я тоже немного знаю… – вступил в разговор голосок чуть пониже.

– И ты не струсишь перед новыми знакомыми? – обрадованно спросил юноша мальчугана, забавляясь от души.

Отец догадался, какую радость доставили пленным его ребятишки, и на грубом, морщинистом лице появилось подобие улыбки. Он быстро установил принесенные конструкции и, положив на них сухие соломенные матрасы, накрыл медвежьими шкурами. Получились две отличные кровати. Из других дощечек соорудили стол, на который тотчас водрузили кувшин с ароматным вином, добрый кусок печеного мяса, плошки с рисом и фруктами.

При виде королевской еды глаза Буль-де-Сона загорелись. Редон также заметно повеселел в предвкушении пантагрюэлевского обеда.

– Папа просит вам передать, если еще что-нибудь понадобится, можете смело просить у него, – произнесла юная Янка, чей французский походил на звук треснувшего ореха, но все-таки заслуживал похвалы, поскольку был абсолютно понятен.

Пленные заняли места за столом, и девушка принялась обслуживать их так, как будто они были членами одной семьи.

– Послушайте, патрон, – начал юный парижанин, – я говорил вам, что все будет хорошо, только забыл сказать, что буквально умираю от голода.

Семья маньчжур с уважением смотрела на незнакомых европейцев, которые ели, надо отметить, с большим аппетитом. Завязалась беседа. Начальник тюрьмы знал немного: только, что двоих заключенных завтра или в крайнем случае послезавтра расстреляют. О самом преступлении, совершенном французами, он не ведал, да это его и не касалось.

– Подумаешь, японцы!.. – воскликнула Янка. – Что они знают, чтобы убивать!

Пьеко, а именно так звали мальчика, энергичным жестом одобрил слова сестры. И отец, которому тотчас перевели фразу на родной язык, с ними согласился. Редон с интересом посмотрел на старика. Глаза репортера странно заблестели. Начался любопытный разговор. Глава семейства учтиво сообщил французам свое имя. Бывалого солдата звали Туанг-Ки. В свое время он участвовал в китайско-японской войне и теперь поведал чужестранцам о своих подвигах, а затем вдруг неожиданно признался, что терпеть не может японцев и что ему мучительно видеть, как они хозяйничают в Мукдене.

По окончании войны маньчжуру был предоставлен скромный пост начальника тюрьмы в Ли-Ханг-Ти, в которой, впрочем, никого не содержали. В старой крепости к тому же не имелось ни гвоздей, ни ключей.

Редон предложил охраннику стакан вина. Тот не отказался и присел за стол как старый знакомый. Репортер оживился, болтал без умолку, стараясь разговорить маньчжура, сетовавшего, что ему мало платят или не платят вовсе, что война принесла много горя, что артиллеристы разбомбили его поле, погубив урожай…

Маленького Пьеко послали вниз, стоять начеку у входной двери. Буль-де-Сон с увлечением беседовал с молодой маньчжуркой, для которой не существовало большего удовольствия, как поговорить с чужестранцем. Девушке было приятно слушать французскую речь и понимать почти все, что произносил юноша. А он, пытаясь исправить произношение, давал различные советы. Юная красавица очень старалась, прелестные губки выделывали замысловатые движения, складываясь то так, то эдак.

– Послушайте, Янка, – говорил Буль-де-Сон, – чтобы сказать «тюрьма», нужно сначала вытянуть губы в трубочку – тюрь… тюрь… тюрь, а затем сомкнуть и разомкнуть на «а» – ма! Эх, жаль, что меня завтра или послезавтра расстреляют, а то бы я вас многому мог научить.

– Расстреляют? – вздрогнула и расплакалась. – Это невозможно!

– Да, именно так, – подтвердил Буль-де-Сон. – За мной и за моим патроном скоро придут, отведут во двор, где будет много солдат, приставят к стене, возьмут на прицел, пиф-паф и все! Мы будем мертвы!

– Нет, нет, я не хочу! – навзрыд плакала Янка.

– Не кричите так громко, патрон беседует. Если не хотите, чтобы нас убили, так помогите.

– С радостью! Но как?

Тем временем разговор репортера с капитаном Туанг-Ки становился все интересней. Старый вояка уже успел проникнуться симпатией к заключенному, а по мере того, как вино убывало из графина, их дружба становилась все крепче. Редон, однако, в отличие от своего собеседника, сохранял ясность ума.

Маньчжур оказался сентиментальным и любящим отцом. Когда наступили тяжелые времена, жалованье было маленьким, но он трудился вовсю, чтобы прокормить сына – маленького Пьеко и любимую темноволосую Янку.

– А если бы у вас завелись деньги, что бы вы сделали?

– Я? О! Не знаю, я бы ушел отсюда подальше… в Китай… Я бы основал маленькую ферму, где-нибудь около речки… Там росли бы деревья, светило бы солнце и прогуливались животные. Янка и Пьеко – ему уже двенадцать, а ей – семнадцать, – они помогали бы мне по хозяйству… Мы были бы счастливы. Я бы старился помаленьку, а потом бы и умер спокойно, ясное дело… Но что об этом говорить, мы бедны! – захмелевший Туанг-Ки заплакал.

Во время ареста Поля Редона не обыскивали, и теперь он, вытащив из-за пояса бумажник, высыпал из него пригоршню золотых монет.

Тем временем Буль-де-Сон говорил девушке трагическим тоном:

– Полноте, моя маленькая Яночка, не надо так расстраиваться. Что поделаешь! Так или иначе жизнь все равно заканчивается смертью.

– Нет, нет, я не хочу, чтобы вы умерли!

– Что же вы хотите? А, я знаю… Если бы мы только смогли выйти отсюда, но это невозможно. Нужны надежные люди, смелые и отважные друзья, которые смогли бы нам помочь… Я говорю все это просто так, чтобы поболтать, а на самом деле умирать, конечно, тяжело, да еще молодым… Прощайте, мадемуазель Янка. Поверьте, мне очень жаль с вами расставаться, вы такая красивая, добрая, милая… Позвольте мне обнять вас.

Девушка слегка подалась к нему. Никогда в жизни она не слышала таких ласковых слов, да еще так мило звучавших по-французски. Буль-де-Сон галантно обнял и по-братски поцеловал юную маньчжурку.

– Только, когда будете выходить замуж, – тихо шепнул он ей на ухо, – я хочу, чтобы вы вспомнили о нас. Мой патрон очень богат, он оставит вам шикарный подарок. Это вас немного утешит…

– Господи! Что вы говорите! Все это так жестоко! Во-первых, я никогда не выйду замуж…

– Ха-ха! Не может быть! Такая очаровательная девушка, как вы, обязательно будет любима…

– Замолчите, говорю вам! Вы заставляете меня страдать, напоминая о самом грустном в моей жизни, ведь один разбойник-бурят по имени Райкар, который командует стадом таких же бандитов в сотне верст отсюда, вздумал просить моей руки…

– Ему, разумеется, отказали?

– Пока да, но завтра мой отец может и согласиться… Райкар – один из тех негодяев, которые ни перед чем не останавливаются для достижения своей цели. Если бы вы только знали, как я его боюсь, ведь мой отец уже стар и слаб.

– Эх, какое несчастье, что нас расстреляют. Мы могли бы позаботиться о вас, защитить, если Райкар осмелился бы сунуть сюда свой нос.

Малышка вздрогнула, что-то ей вдруг подумалось. Она посмотрела на отца, занятого беседой с репортером. О чем они говорили? По правде сказать, было не похоже, чтобы они спорили. Девушка прислушалась к словам отца:

– Мы втроем уйдем вместе с вами, а дальше каждый пойдет своей дорогой. Только вот, честно говоря, я не знаю, как выйти отсюда незаметно. У меня есть, конечно, ключи от двери, это хорошо, но японский пост… Они совершенно озверели, эти бандиты… Они подстрелят нас, как зайцев… Другой выход?.. Не знаю… Слишком мало времени я здесь служу… Нет, пожалуй, нет способа бежать отсюда. Я такой же пленник, как и вы.

Янка, кажется, поняла, что отец весьма доброжелательно настроен к пленным. Она посмотрела на Буль-де-Сона, тот улыбнулся. Молодой человек не сводил глаз с юной маньчжурки. Янка пересекла комнату и тихо приблизилась к отцу. Заметив дочь, Туанг-Ки тотчас умолк. Разговор был слишком серьезным и не предназначался для детских ушей. Девушка подошла совсем близко и слегка коснулась отцовского плеча.

– Э? Что такое?

– Папа, я хотела сказать вам два слова…

– Оставь меня, не сейчас!

Что правда, то правда, маньчжур и так уже сильно устал. Несколько золотых соверенов[48]48
  Соверен – английская золотая монета в один фунт стерлингов, содержащая 7, 3 г чистого золота. (Примеч. перев.)


[Закрыть] так и просились к нему в карман, и он ломал голову, как их заработать.

– Папа, это очень важно, прошу вас, выслушайте меня! Буль-де-Сон, знавший причину столь настойчивой просьбы, делал знаки Редону: мол, надо, чтобы она поговорила с отцом.

– Друг мой, – обратился Поль к охраннику, – узнайте, что хочет ваша дочь, у нас ведь достаточно времени, чтобы продолжить беседу.

Туанг-Ки согласился. С трудом поднявшись со стула – ноги сильно затекли, – он выпрямился. Янка, потянув его за пуговицу мундира, увлекла в самый дальний угол комнаты, подальше от французов… А те в свою очередь из скромности и уважения ретировались в противоположную сторону.

– Что? Что случилось? – спросил Туанг-Ки, язык его заплетался.

– Папа, я бы хотела прогуляться… Что скажете?

– Хм… В такой час, ты с ума сошла!

– Послушайте, мне надоело, что японцы вечно следят за мной, но я знаю один способ выйти отсюда, минуя японские посты.

– Что ты говоришь? Не может быть!

– Может… С тех пор, как мы здесь, я все облазила, все изучила и кое-что нашла. Если хотите, я покажу вам, как это сделать, чтобы никто там, внизу, не узнал.

Старый солдат был совершенно сбит с толку. Открытие пришлось как раз вовремя.

– Покажи-ка мне этот ход, – тихо попросил он дочку. И, к величайшему удивлению французов, отец с дочерью покинули камеру.