Текст книги "О благодеяниях"

Автор книги: Луций Анней Сенека

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 16

[1] «Многие, – говорят, – будут неблагодарными, если не допускать никакого действия против неблагодарных». Нет, скорее меньше (их будет), потому что с большим разбором станут делать благодеяния. Да потом нет никакой пользы, если для всех станет известным, как велико число неблагодарных, потому что многочисленность виновных в каком-либо пороке будет снимать позор с этого порока[94]94
  Подобную мысль мы встречаем у Сенеки в его сочинении De clem. 1, 22, 2.


[Закрыть] и порок перестает быть позором, как скоро является всеобщим. [2] Разве какая-нибудь женщина станет краснеть от развода, после того как некоторые знатные и благородные женщины считают свои годы не по числу консулов[95]95
  У римлян даты какого-нибудь события обозначались в соединении с именами правивших в эти года консулов. Например: «Оргеториг в консульство М. Мессалы и М. Пизона вступил в тайное соглашение со знатью» (Caes. Bel. Gal. 1, 2). В Риме некоторые женщины в один год имели по нескольку мужей. О такой распущенности нравов свидетельствуют Ювенал (VI, 228) и Марциал (VI, 7). Во времена цезарей разводы совершались, как скоро это было желательно мужу или жене. Не требовалось даже общего согласия супругов.


[Закрыть], а по числу мужей и разводятся, чтобы выйти замуж, а выходят замуж, чтобы развестись? Этого порока боялись, пока он редко встречался. А так как теперь не бывает ни одного судебного заседания без того, чтобы на нем не разбиралось дело о разводе, то и научились делать то самое, о чем часто слышали. [3] Разве теперь еще сколько-нибудь стыдятся прелюбодеяния, когда дело дошло уже до того, что ни одна женщина не имеет мужа для чего-либо иного, как только для возбуждения любовника? Целомудрие теперь служит доказательством безобразия. Найдешь ли ты до такой степени жалкую и худородную женщину, что довольствовалась бы одной парой любовников; такую, что не разделила бы часы каждому (из них) поодиночке? (У нее) для всех не хватает и дня, если у одного она не побывала в носилках на прогулке, а у другого не осталась ночевать[96]96
  Apud alium gestata est, apud alium mansit. Прогулка в носилках (gestatio) была любимым развлечением древних римских матрон. Места для таких прогулок назывались gestationes. Отсюда – apud aliquem gestari – прогуливаться на носилках в чьем-либо владении или саду. Manere – оставаться у кого-либо на всю ночь. У древних был обычай по различным причинам оставаться на ночь у знакомых. Поэтому не находили ничего особенно неприличного в таком поведении матрон (Sueton. Octav., 78).


[Закрыть]. Глупа и наивна та, которая не знает, что одно прелюбодеяние называется браком. [4] Поелику уже исчез позор этих пороков, после того как они получили более широкое распространение, то неблагодарные сделаются более многочисленными и более алчными, если узнают о своей многочисленности (букв.: если бы они начали делать себе счет).

Глава 17

[1] Так что же? Неблагодарный останется безнаказан? Что же, безнаказан останется и нечестивый, и злодей, и корыстолюбец, и властолюбец? и жестокий? Но разве ты считаешь безнаказанным то, что ненавидимо; или ты считаешь какое-либо наказание тяжелее всеобщей ненависти? [2] Наказанием для неблагодарного служит уже то, что он ни от кого не смеет получить благодеяния, что он никому не смеет оказать его, что на нем останавливаются взоры всех или, по крайней мере, ему кажется, что останавливаются, что он утратил понимание прекраснейшего и приятнейшего дела. Не называешь ли ты несчастным того, кто лишился остроты зрения, чьи уши заложило от болезни? Ужели же не назовешь жалким того, кто потерял смысл в благодеяниях? [3] Такой человек боится богов, свидетелей всякой неблагодарности; его сжигает и угнетает сознание похищенного благодеяния; наконец, достаточно велико и то самое наказание, что он не сознает плода самого прекрасного, как я сказал, дела. Но для кого бывает приятно получить, тот и пользуется полученным с равным и постоянным наслаждением; он радуется, взирая на душу того, от кого получил, а не на полученный предмет. Благодарному человеку благодеяние всегда доставляет наслаждение, неблагодарному же – только однажды (т. е. при получении). [4] Жизнь того и другого может быть сравнена таким образом: один печален и беспокоен, каким обыкновенно бывает человек, не сознающий того, что для него сделано, и лживый; у него нет должного почтения ни к родителям, ни к воспитателю[97]97
  Educatoris – рабы-педагоги, которые сопровождали отроков в школу и в театр. Эти педагоги имелись только в богатых домах, но никогда не имели веса или значения. На них смотрели всегда с большим недоверием, несмотря на то что им поручали иногда часть обучения. Во времена императоров каждый мальчик имел дома своего собственного педагога.


[Закрыть], ни к наставникам[98]98
  Praeceptores – наставники, которым поручалось умственное развитие и обучение юношей. Ср. De benefic. III, 3; VII, 28.


[Закрыть]. Другой бывает радостен и весел всегда, когда находит случай воздать благодарность; он черпает великую радость от этого чувства и не старается об уменьшении своего долга, но о том, как бы воздать с большею полнотой и щедростью не только родителям и друзьям, но и лицам более низкого положения. Ибо если он получит благодеяние и от слуги своего, то обращает внимание не на то, от кого, а что (именно) получил.

Глава 18

[1] Несмотря на то, некоторые, как, например, Гекатон[99]99
  О стоике Гекатоне см.: Cic. off. 3, 15, 63; 33, 89; Diog. Laert. VII, 2, 90, 91, 101–103.


[Закрыть], спрашивают: может ли раб сделать благодеяние для господина? Ибо находятся люди, которые делают такое различие: одно есть благодеяние, другое – долг, третье – служба. Благодеяние есть то, что дает чужой, а чужой – это тот, кто мог беспрепятственно от этого уклониться. Долг свойствен жене, сыну и тем лицам, которых побуждает и заставляет помогать необходимость. Служба есть дело раба, который, благодаря условиям своей жизни, поставлен в такое положение, что из всего, что он делает для своего господина, ничего не может поставить тому в счет[100]100
  Такое различие между благодеянием, долгом и службой, установленное стоиками, хотя и признавалось, но не всегда наблюдалось в Риме, как это можно видеть из Cicer. De offic. II, 19.


[Закрыть]. [2] Впрочем, кто не допускает того, чтобы раб когда-либо делал для своего господина благодеяние, тот не понимает общечеловеческого права[101]101
  Т. е. чистой гуманности, которая обнимает собою все то, что свойственно людям.


[Закрыть], ибо важно то, каков душою человек, оказывающий благодеяние, а не то, какого он положения. Ни от кого не заграждена добродетель[102]102
  Это учение стоиков заимствовано, как можно думать, из школы Сократа.


[Закрыть], она для всех открыта, всех допускает, всех приглашает к себе: людей благородных, вольноотпущенников, рабов, царей и изгнанников; она не разбирает ни дома, ни имущественного ценза, а довольствуется человеком так, как он есть. Ибо что (в противном случае) было бы обеспечено от случайности, что великого мог бы ожидать от себя дух, если бы судьба могла изменять даже испытанную[103]103
  Certam – непоколебимую, самодовлеющую.


[Закрыть] добродетель? [3] Если раб не (может) делать благодеяния для господина, то никто не может делать благодеяния для своего царя и воин для своего полководца. Ибо что за различие в том, какой кто подлежит власти, как скоро он (только) подлежит высшей власти? Ведь если рабу препятствуют достигнуть имени человека, оказавшего услугу, неволя и страх крайней степени наказания, то ведь то же самое будет препятствовать (достигнуть этого) и тому, кто имеет царя, и тому, кто имеет полководца, потому что под различными именами существует над ними одинаковая власть. Но делают благодеяние и для царей своих, делают для полководцев, следовательно, могут делать и для господ. [4] И раб может быть справедливым, может быть храбрым, может быть великодушным, следовательно, может делать и благодеяние, так как и это последнее свойственно добродетели. Рабы в такой мере могут оказывать благодеяние господам, что даже их самих (т. е. самую их жизнь) часто делают предметом своих благодеяний[104]104
  Т. е. часто своей жизнью господа бывают обязаны благодеянию рабов.


[Закрыть].

Глава 19

[1] Несомненно, что раб кому угодно может оказать благодеяние: почему же он не может оказать его и своему господину? «Потому, – говорят, – (он не может сделать этого), что не может быть кредитором своего господина, если даст ему денег. И в других случаях он каждодневно обязывает своего господина: следует за ним в путешествии, прислуживает в болезни и посвящает великие труды на служение ему. Однако все, что, будучи оказано кем-либо другим, носило бы имя благодеяния, есть служба, как скоро оказывается рабом. Так как благодеяние есть (лишь) то, что кто-либо дает, когда можно было бы и не давать, а раб не имеет возможности отказаться[105]105
  По римским законам рабы не могли иметь ни своей воли, ни личности, ни собственности. Господин, которому принадлежал раб, имел над ним право собственности, как над вещью, и мог по произволу продать его, истязать, убить, пока Петрониев закон и некоторые законоположения Антонина Пия и др. не ограничили произвола рабовладельца; так что за убийство раба он стал подлежать наказанию. Что приобретал раб, то принадлежало его господину, за исключением сбереженных денег, выдававшихся на пищу, так называемых «peculium».


[Закрыть], то он (поэтому) и не оказывает благодеяния, а (только) повинуется и не гордится, сделав то, чего не мог не сделать». [2] Но даже, признав и такое положение, я одержу верх и доведу раба до того, что он окажется свободен в отношении ко многому. Между прочим, скажи мне, если я укажу тебе какого-нибудь раба, который сражается за спасение своего господина, не заботясь о себе, и, весь израненный, проливает остатки крови из важнейших частей своего тела, причем все-таки старается продлить свою жизнь для того, чтобы его господин имел время убежать: будешь ли ты именно потому, что это раб, отрицать, что он сделал благодеяние? [3] Если я укажу тебе кого-нибудь, кто, не соблазнившись никакими обещаниями тирана, дабы выдал тайны своего господина, не устрашившись никаких его угроз, не побежденный никакими его жестокостями, отвратил, насколько мог, подозрение допросчика и за верность пожертвовал жизнью; станешь ли ты отрицать, что он сделал благодеяние для своего господина, отрицать потому (только), что он раб? [4] Смотри, как бы пример добродетели в рабах не был тем выше, чем реже он встречается, и тем более заслуживающим благодарности, что в то время, когда власть почти ненавидима и всякая необходимость тяжела, в одном этом человеке любовь к господину превозмогла обычную ненависть к рабству. Итак, благодеяние не перестает быть благодеянием благодаря тому, что оно совершено рабом; напротив, оно становится еще более важным благодаря тому, что даже рабство не в состоянии было отвратить от него.

Глава 20

[1] Заблуждается, кто полагает, что порабощение простирается на всего человека: лучшая часть его изъята. Тела принадлежат господам и присуждены им по закону, дух же независим. Он до такой степени свободен и подвижен, что даже та темница[106]106
  Часто таким именем у пифагорейцев и др. следовавших за ними философов называлось человеческое тело. См.: Consolat. ad Helv. C. 12, 8.


[Закрыть], в которую он заключен, не может воспрепятствовать ему руководиться своим влечением, совершать великие дела и следовать в бесконечное пространство за небесными телами[107]107
  Здесь говорится о той непостижимой быстроте, с какой человеческая мысль может возноситься даже к звездам. См. выше II, 29.


[Закрыть]. [2] Тело, таким образом, есть то, что судьба предала во власть господина. Он его покупает и продает, а та, внутренняя часть (человеческого существа) не может быть предметом обладания. Все, что исходит от нее, свободно: ведь и мы не всё можем приказывать рабам и эти последние не во всем обязаны нам повиноваться. Так, они не станут исполнять приказаний, направленных против государства, не станут принимать участия ни в каком преступлении.

Глава 21

[1] Есть нечто такое, чего законы не предписывают и не запрещают, – это и составляет материал для благодеяний раба. Когда делают лишь то, что обычно требуется от рабов, то выполняют долг; когда же более, чем для раба необходимо, то оказывают благодеяние. Что переходит в дружественное расположение, то перестает называться службой. [2] Есть нечто такое, что господин обязан предоставлять рабу, как то: деньги на пищу[108]108
  Деньги эти выдавались помесячно или поденно. Бережливые рабы составляли из них небольшой капиталец (peculium), которого не мог отнять даже господин.


[Закрыть] и на одежду; никто не называл этого благодеянием. Но как скоро господин с расположением отнесся к рабу, дал ему воспитание более достойное свободного человека, преподал искусства[109]109
  Известно, что рабов иногда обучали так называемым свободным искусствам (artes liberales vel ingenuae). См.: Horat. Ep. II, 2, 27. Senec. Ep. XXVII, 5. Так, например, Плавт, Теренций и Эпиктет были рабами.


[Закрыть], которым обучаются благородные люди, – это благодеяние. То же самое, в свою очередь, бывает и со стороны раба. Все, превосходящее меру обязанностей сего последнего, все, что делается им не по приказанию, а по доброй воле, все это – благодеяние, если только может называться таким же именем, кем бы ни оказывалось.

Глава 22

[1] Раб, как то́ любит (утверждать) Хрисипп[110]110
  Неизвестно, где Хрисипп говорит о рабах. Полагают, что он рассуждал об этом предмете в книге De concordia.


[Закрыть], есть постоянный наемник. Подобно тому как этот последний оказывает благодеяние, когда делает более того, сколько подрядился, так и среди домашних (слуг) открывается благодеяние, когда раб из расположения к своему господину преступил предел, назначенный ему судьбою, дерзнул предпринять нечто более возвышенное, такое, что могло бы служить украшением даже для человека, рожденного и при более благоприятных условиях, когда он превзошел ожидания своего господина. [2] Справедливым ли кажется тебе не воздавать благодарности людям, на которых мы гневаемся, если они сделали менее должного, как скоро с их стороны оказано более должного и обычного? Ты хочешь знать, в каком случае не бывает благодеяния? В том, когда можно спросить: «А что же, разве он мог не пожелать (оказать этого благодеяния)?» «Но как скоро сделано то, чего можно было не желать, то (уже самое) желание заслуживает похвалы». [3] Благодеяние и обида взаимно противоположны. Если можно получить от господина обиду, то можно оказать ему и благодеяние. Учрежден даже особый чиновник[111]111
  Так называемый «praefectus urbis». (См. Suet. Aug. 37.) Учреждение этой должности приписывается Августу.


[Закрыть] для разбирательства обид, нанесенных рабам господами, для обуздания жестокости и страстей, а также скупости в доставлении необходимых для жизни средств. Что же? Господин ли принимает благодеяние от раба? [4] Нет, человек от человека. Далее, сделав, что́ было в его власти, раб оказал благодеяние господину, твоя воля не принимать благодеяния от раба. Но кого судьба не заставляет (порою) нуждаться даже в самых ничтожных людях?

Глава 23

[1] Я приведу много разнообразных и даже некоторых один другому противоположных примеров благодеяний. Один даровал своему господину жизнь, другой – смерть; иной спас от возможности погибнуть, а если этого мало, то от самой погибели. Один способствовал смерти господина, другой – избавил от нее. [2] Во время осады Грумента[112]112
  Замечательный город, часто упоминаемый в истории II Пунической войны (например, Ливий, 23. 37, 27. 41), во внутренней части Лукании, области в Южной Италии. Город этот находился при соединении рек Sora и Aciris (Страбон VI, 254).


[Закрыть], как передает в восемнадцатой книге летописей Клавдий Квадригарий[113]113
  Писатель, составивший римскую летопись от Галльского пожара до своего времени в двадцати трех книгах. Жил он неизвестно в какое время, но во всяком случае раньше Тита Ливия.


[Закрыть], когда дело уже дошло до полнейшего отчаяния, на сторону неприятеля перебежало двое рабов, которые и получили за этот поступок надлежащее вознаграждение. Затем, по взятии города, когда неприятели мало-помалу рассеялись всюду, эти рабы по известным для них путям забежали вперед в тот дом, где они ранее служили, и вывели перед собою свою госпожу. Когда их спрашивали: «Кто это такая?» – они отвечали, что это их госпожа и притом весьма жестокая, которую они ведут с целью самим предать ее казни. Выведя потом свою госпожу за стены, рабы с величайшей заботливостью скрывали ее до тех пор, пока не утихла ярость врагов. Когда же вскоре после того удовлетворенные солдаты снова возвратились к обычным римским нравам, рабы также возвратились к своим согражданам и предоставили госпожу самой себе. [3] Та немедленно дала им обоим свободу и не оскорбилась тем, что получила жизнь от людей, над жизнью и смертью которых сама имела власть. Она даже тем более могла радоваться этому, потому что, будучи спасена как-нибудь иначе, получила бы только проявление простого и обычного снисхождения со стороны врагов; спасенная же таким образом, сделалась предметом рассказов и примером для обоих городов. [4] Во время столь великого замешательства, какое произошло во взятом городе, когда каждый заботился только о себе, все покинули ее, кроме перебежчиков-рабов. Эти же последние, чтобы показать, с каким намерением был сделан их первый побег, возвратились от победителей к пленнице, приняв на себя личину убийц. Что всего важнее было в этом благодеянии, так это решение принять вид убийц своей госпожи, дабы спасти ее от смерти. Нет, поверь мне, не рабской души дело купить благородный подвиг ценою молвы о злодействе. [5] К римскому полководцу привели претора (племени) марсов К. Веттия[114]114
  Марсы – племя, жившее в Средней Италии. Об этом происшествии рассказывает Макробий, который называет Веттия пелигнийцем. Эпизод этот произошел в союзническую Италийскую войну в 665 г. от основания Рима (89 г. до н. э.), когда предводителем римлян был Помпей.


[Закрыть]. Раб сего последнего выхватил меч у того самого воина, который вел его, и прежде всего умертвил своего господина. «А теперь, – сказал он после этого, – мне время позаботиться и о себе; господина я уже освободил». С этими словами он пронзил себя одним ударом. Представь мне кого-нибудь, кто более славным образом избавил бы своего господина.

Глава 24

[1] Цезарь осаждал Корфиниум[115]115
  Древний главный город пелигнов в Самнии, вблизи реки Атерна. Этот город был во время союзнической войны центром союза и назначен столицей предполагавшегося нового государства, почему некоторое время назывался Italica.


[Закрыть]; в осажденном городе заключен был Домиций. Последний приказал врачу, который был в то же время его рабом, подать себе яду. Встретив с его стороны отказ: «Что ты медлишь, как будто все это зависит от твоей власти? Я прошу смерти с оружием». Тот обещал (исполнить желаемое) и дал выпить безвредное лекарство. Когда Домиций впал от этого в усыпление, раб подошел к его сыну со словами: «Прикажи стеречь меня, пока по исходу дела не убедишься, яду ли дал я твоему отцу». Домиций остался в живых и был пощажен Цезарем; первым, однако, спас его раб.

Глава 25

[1] Во время гражданской войны[116]116
  Война эта велась между Марием и Суллой. Рабам за убийство и предательство господ давались награды, свобода, 10 тысяч драхм и права гражданства. Приведенный случай рассказывается у Аппиана, Валерия Максима и Макробия.


[Закрыть] один раб укрыл своего господина, подвергшегося проскрипции. Надев на себя его перстни и одежду, раб этот вышел навстречу палачам, говоря, что ничего не имеет против исполнения ими того, что им приказано, и затем простер свою выю. Каким надо быть мужем для того, чтобы иметь желание умереть за господина в то время, когда редким проявлением верности было нежелание своему господину смерти; чтобы остаться мягкосердечным среди всеобщей жестокости и верным среди всеобщей неверности; желать в награду за верность смерти в то время, когда назначались большие награды за измену?

Глава 26

[2] Не обойду молчанием примеров и нашего века. В царствование Тиберия была распространенной и почти всеобщей неистовая страсть к доносам[117]117
  Доносы особенно усилились с введением закона об оскорблении величества (Tac. Ann., I, 72).


[Закрыть], опустошавшая Римское государство хуже всякой междоусобной войны. Подхватывались речи пьяных и откровенность шутников. Ничего не было безопасного: доставлял удовольствие всякий случай проявить жестокость и не ждали результата обвинения подсудимых, так как он всегда бывал один. Раз бывший претор Павел обедал в одном обществе, имея перстень с камнем, на котором было рельефное изображение Тиверия. Я допустил бы весьма большое неприличие, если бы стал подыскивать слова для описания того, как он взял горшок с нечистотами. Это обстоятельство немедленно было замечено одним из известных сыщиков того времени (Мароном). Но раб человека, для которого подготовлялись козни, вырвал перстень у своего господина, находившегося в состоянии опьянения; когда же Марон пригласил гостей в свидетели того, что изображение императора было брошено в нечистоты, и приступил уже к составлению бумаги для подписи (акта), раб показал, что перстень находится в его руке. Кто говорит об этом рабе, тот вспомнит и того гостя (Марона).

Глава 27

[1] В царствование божественного Августа людям еще не причиняли опасности и беспокойства их слова. Некто Руф, по званию сенатор, раз выражал за обедом желание, чтобы Цезарь не возвращался живым из того путешествия, в которое собирался; при этом он прибавил, что того же самого желают все быки и телята. Были люди, которые с вниманием выслушали это. Как только рассвело, раб, стоявший за обедом при ногах его, рассказал ему о том, что он в опьянении говорил за столом, убеждая предупредить Цезаря и самому донести на себя. [2] Воспользовавшись этим советом, Руф при одном выходе Цезаря подошел к нему и, поклявшись, что накануне плохо владел своим рассудком, выразил желание, чтобы это пало на него и его сыновей[118]118
  Это выражение заимствовано из обычной формулы, которая встречается у Тибулла (1, 2, 12) и у Сенеки (lib. IV, 31), где она приводится в следующем виде: «Что я сказал дурного, пусть обратится на меня и на мою голову».


[Закрыть], причем упрашивал Цезаря простить ему и возвратить его благоволение. Когда Цезарь обещал исполнить это, Руф стал просить и выпросил от его щедрот немалую сумму денег, говоря: [3] «Никто не поверит, что ты возвратил мне благоволение, если чего-нибудь не подаришь мне». «Ради своей пользы, – сказал Цезарь, – я постараюсь никогда на тебя не гневаться»[119]119
  Смысл такой: я буду стараться не гневаться на тебя, потому что в случае примирения снова придется тебе сделать подарок. Таким образом, мои собственные выгоды требуют того, чтобы я относился к тебе благосклонно.


[Закрыть]. [4] Благородно поступил Цезарь, оказав прощение и к милосердию присоединив щедрость. Всякий, кто услышит об этом примере, непременно воздаст хвалу Цезарю, но уже после того, как похвалит раба: не ждешь ли ты, чтобы я рассказал, как был отпущен на волю тот человек, который совершил этот подвиг? Он был освобожден, однако – не даром: деньги за выкуп его уже уплатил Цезарь.

Глава 28

[1] Ужели после стольких примеров остается еще сомнительным, что и господин иногда может принимать благодеяние от раба? Почему же скорее лицо умаляет подвиг, чем подвиг облагораживает лицо? Одно и то же начало и происхождение у всех: никто не бывает благороднее другого, кроме того, кто обладает более правильными и более способными к усвоению прекрасных искусств духовными дарованиями. [2] Люди, выставляющие в атриумах изображения предков и помещающие в передней части дома длинный ряд имен, принадлежащих членам своей фамилии, соединенных между собою многочисленными гирляндами венков[120]120
  Imagines – сделанные из воска изображения предков, или восковые маски, висевшие в атриуме (атриум была первая зала по входе в дом), в маленьких стенных шкафах. Они так соединялись гирляндами цветов, что все вместе образовывали родословное дерево. Под ними подписывались tituli, чтобы обозначить имя, сан и деяние умершего. Право иметь эти изображения имели только те, предки которых имели курильное достоинство (куриалы – высшее сословие городов Римской империи). При больших погребальных процессиях imagines несли впереди, причем присутствующие надевали эти восковые маски, представляя предков.


[Закрыть], бывают более известными, чем благородными. У всех один родоначальник – мир[121]121
  Т. е. небо, ибо, по учению стоиков, из него получают свое начало души людей. Ср.: Senec. Epist. XLIV.


[Закрыть]: к нему сводится, по блестящим или невзрачным ступеням, первоначальное происхождение каждого человека. Да не обольщают тебя те, которые, перечисляя своих предков, вставляют богов всюду, где недостает знатного имени[122]122
  Так, например, род Юлиев приписывал свое происхождение Венере. См.: Liv. I, 4.


[Закрыть]. [3] Не презирай никого, хотя бы возле него и были только имена простых и мало облагодетельствованных Фортуной людей: будут ли то вольноотпущенники, рабы или иноземного происхождения люди. Бодро воспряньте духом и вознеситесь над всем, что считается презренным: впоследствии вас ожидает великая слава! [4] Зачем гордость делает нас до такой степени надменными, что мы почитаем недостойным принимать благодеяния от рабов и смотрим на их жребий, забыв о заслугах? Ты называешь того или другого человека рабом, ты – служитель своих страстей и глотки, раб блудницы, нет, раб, принадлежащий сообща всем блудницам! [5] Это ты называешь его рабом? Куда это, наконец, влекут тебя слуги, одетые в пенулу[123]123
  Дорожное или зимнее платье, длинный простой плащ без рукавов из плотной материи или кожи.


[Закрыть] воинов и убранные, во всяком случае, не в обычные наряды? Куда, спрашиваю, они несут тебя? – к дверям какого-то привратника, в сады какого-то раба, не имеющего даже определенной обязанности. И ты, для которого составляет благодеяние приветствие чужого раба, отрицаешь, чтобы твой собственный раб мог оказать тебе благодеяние? Что за противоречие в душе твоей! [6] Одновременно ты и презираешь и почитаешь рабов. Ты являешься повелителем в пределах своего дома и бессильным, приниженным вне его; тебя настолько же презирают, насколько ты сам презираешь других. Ибо никто не унижает своего духа более того, кто несправедливо его возносит; никто не склонен к попранию других более того, кто, принимая обиды, сам научился наносить их.